Читать книгу Пустые коридоры - Константин Шеметов - Страница 8

«Музыкальная полифония, – прочёл как-то Ларри у Милана Кундеры, – это одновременное развитие двух или более голосов (мелодических линий), которые хотя и связаны между собой, сохраняют тем не менее относительную независимость» («Искусство романа»).

Площадь Независимости в Киеве при таком подходе как раз и являла собой арену самой что ни на есть полифонии. Ларри нет-нет, а и убеждался в этом, слушая новости и сопоставляя факты. Мысленно, считай, он давно уже жил на Майдане, побывав в Крыму (где тихо хуел – «крыматорий»), а заодно и в России, где насмотрелся на русских (ничтожных безумцев).

Полифония же Майдана заключалась в следующем: протест объединил наиболее активных и совершенно разных по характеру, решимости и убеждениям людей – от очкариков-интеллигентов до храбрецов из «Правого сектора». Весьма разноголосый оркестр, но тем и хороша его музыка – она была сильной. Сильной – благодаря как раз полифонии. Кто хотел – играл на пианино (в буквальном смысле – настоящее пианино красовалось посреди площади), кто-то пел, а кому-то нравились струнные или даже ударные инструменты. Благодаря именно ударным, не сомневался Ларри, революция в Киеве и победила.

Вряд ли линейное изложение темы в случае с Майданом имело бы успех. «С самого своего возникновения, – пишет Кундера, – роман пытается избежать линеарности и пробить брешь в непрерывном изложении истории». Размышляя об этой «бреши», Ларри непроизвольно сравнил Майдан с постмодернистским романом. Он бы и сам хотел написать такой, но что толку – полифония даётся не каждому, а заниматься «линеарным» захватом Крыма – удел бесталанных. Бесталанных скотов и, как показывает практика, большей частью русскоязычных: сначала Приднестровье, затем Абхазия с Южной Осетией, а теперь и Крым.

Печально, но в «линеарность» вполне вписалось и убийство Александра Музычко. Сашко Билый – один из активистов «Правого сектора» – был застрелен своими же (майданскими) милиционерами. Сообщение пришло 25 марта, и, узнав новость, Ларри ощутил разочарование: революция занялась своими. Концерт закончен, но «роман» ещё не дописан. Как заметил (опять же в «Искусстве романа») всё тот же Кундера, «Брох восхищает нас не только тем, что довёл до благополучного конца, но и тем, что он наметил, но не достиг».

Этим недостигнутым Ларри и утешался.

Несмотря на chaos revolution, полифонический замысел Майдана по-любому был лучше «линеарности» русской оппозиции. В Москве, к примеру, то и дело случались антипутинские протесты, но толку от них как не было, так и нет. Там все ненавидели всех: коммунисты демократов, демократы либералов, либералы нацистов и так далее. Каждый играл свою партию, и лишь романтики (мысленно, виртуально, во сне – но хотя бы так) занимались общим либретто.

Похоже, из всех именно эти «очкарики» и знали цену истинных перемен – разочарованные, находившиеся по митингам, избитые и сообразившие наконец, что выхода нет. В реальности их ожидал долгий период деспотии. Рассчитывать на эволюцию сограждан у них не было времени – вот они и писали «полифонический роман», воссоздавая свои «майданы», протестуя, обороняясь и наступая мысленно.

Почему он так уверен в будущем РФ (диктатура, разбой, агрессия)? Из-за людей. Главным «достижением» путинского режима Ларри считал поколение идиотов, воспитанных на ненависти к Западу и без малейшего представления о подлинной демократии. Они родились в середине 90-х, к 2000-му начали соображать, а к 2012- му вполне сформировались как послушное большинство. Более того – к 2024-му они произведут одного, двух или даже трёх новых идиотов, и этого «ресурса» вполне хватит до сороковых (при любом развитии политического сюжета). Даже если в 36-м, когда будет переизбран преемник Путина, начнутся серьёзные преобразования (декоммунизация, суд над путинскими преступниками, возврат Крыма и так далее), потребуется ещё лет 20 для нового поколения плюс 30–40 лет, чтобы умерли прежние колорады, родившиеся в 90-х. Итого: 2036+20+30=2086.

В контексте полифонии Ларри, естественно, размышлял и о «Пустых коридорах» Дауна. Марк ведь тоже был из «романтиков-русофобов» и, как следовало из его немногочисленных интервью, искренне ненавидел путинский режим. Что же до музыки (и текстов) – он ясно давал понять, откуда черпает силы и вдохновение. «Возможность острова, – Марк словно цитировал Уэльбека, – на сегодня единственный способ противостоять диктатуре или хотя бы спрятаться от неё».

Таким образом, у Ларри появилась версия: что если Даун намеренно «подмешивал» в свои композиции неслышимый спектр? Некоторая часть звуков при записи терялась, но даже тех, что оставались, вполне хватало для перемещения в другую реальность.

Догадку подтверждали и опыты Кэт. Сочинённые ею мелодии усиливали эффект полифонии, словно компенсируя непреложность физики, а заодно и специфику самого музыканта.

В том, что Даун был специфической личностью, Ларри не сомневался. Даже отрывочных сведений о нём вполне хватало. Замкнутый, разочарованный и устремлённый внутрь. О том же свидетельствовали и его тексты. К слову сказать, свои английские тексты Марк неизменно сопровождал переводами на молдавский, румынский или даже русский язык – в зависимости от настроения, как понял Ларри, и исходя из гармонии самого стиха. Переводы присутствовали и в буклетах и почти всегда на концертных выступлениях.

Взять тот же Polyphonic Plan – четвёртую композицию из «Пустых коридоров». Русский текст «Полифонического замысла» производил гораздо более сильное впечатление, нежели английский. Казалось, именно русский вариант был исходным, а никак не переводом.

«Укрыться от дождя в кафе у моря – полифоничней моря, кафе и самого дождя», – писал Даун (псих из Приднестровья). И дальше:

Отчётливо представив себе эти стены, надписи, придорожный отель и бензоколонку на окраине Брума (штат Западная Австралия), Ларри задумался. «Почему бы и нет?» Он опьянел от этой мысли и уже на следующий день отправился в Брум повидать Марка. (Если не повидать, то хотя бы взглянуть на загадочный для него Австралийский Союз – Commonwealth of Australia.)

К тому же он устал. Ларри устал от однообразия будней и, честно сказать, был благодарен Годену за его «коридоры». По крайней мере, Ступак огляделся, нашёл новое приложение своим мыслям, а заодно и приключение, если верить проспекту American Express Travel: «Хотите приключений – прилетайте в Дарвин!»

Сюда-то он и прилетел 18 апреля рейсом SQ-25 «Нью-Йорк – Дарвин». Стояла пятница. Ларри прошёлся по Mitchell Street, снял номер в отеле DoubleTree by Hilton Darwin и к вечеру, посмотрев новости ABC, вдруг понял, что без новостей ему лучше. Умер Гарсия Маркес, украинские солдаты переходят на сторону сепаратистов, к месту вероятного падения пропавшего «Боинга» направляется батискаф.

Новости производили искусственное впечатление театра. И писатель Маркес, и батискаф в Индийском океане, и украинские русофилы казались списанным реквизитом, призванным впечатлять, но не впечатлявшим. Батискаф обнаружит пассажиров «Боинга», но не вернёт их к жизни, русские не успокоятся, пока не отомстят Майдану, а с Маркесом и вовсе беда: Ларри искренне полагал, что тот давно уже умер – однако ж нет. Все эти годы писатель жил. Жил, как ни в чём не бывало, и по-прежнему продвигал свои коммунистические мечты о всеобщем счастье.

В пространстве между реальностью и театром Ларри и предстояло крутиться остаток жизни. Театра, заметим, становилось всё больше. От политиков до бездомных люди демонстрировали искусственную наигранность. В офисе, на улице и дома они всё больше походили на телевизионных персонажей. Персонажей кино, рекламных клипов, артистов шоу-бизнеса, писателей-леваков по типу Маркеса, сепаратистов по типу русофилов и жертв авиакатастроф по типу пассажиров «Боинга», покоящихся в океане.

Глубина океана в предполагаемом месте катастрофы «Боинга» Malaysia Airlines составляла около 500 метров. Наверняка там обитали не открытые до сих пор виды. В этом смысле идея с батискафом имела и вполне конструктивный смысл: не найдутся люди – найдётся другое. Новый вид, к примеру, моллюск какой, а то и неизвестный науке экстремофил.

Без новостей Ларри и впрямь было лучше. Двадцатого апреля он покинул Дарвин, добрался в Кунунарра и в тот же день автостопом прибыл в Брум.

Странно, город напомнил ему Касл-Рок Стивена Кинга. Чуть правей автовокзала виднелось кладбище. «Кладбище домашних животных», – подумал путешественник. Как он и рассчитывал, в воздухе ощущалась осень, накрапывал дождь. Правда, осень в этой части южного полушария относительна. Брум находится в тропиках и имеет полузасушливый климат. «Как и у большинства австралийских тропиков, – прочёл Ларри в Википедии, – в Бруме присутствуют два вида сезона: сухой и влажный». Начинался сухой. Средняя температура апреля здесь составляет около 30 градусов. Со дня на день дождь прекратится (засуха продлится до декабря).

Иначе говоря, осень в Бруме – что лето. Океан и пустыня – две климатообразующие ипостаси. Запад и Восток, Новодворская и Путин (Ларри улыбнулся) – совсем как его мозг: правая часть этого мозга кидалась волнами Индийского океана на Большую Песчаную пустыню (слева), производя шум, незатейливый смех и уколы совести.

На Guy Street он зашёл в табачную лавку, где купил сигарет, банку колы и крекеров с солью. «Хлеб всему голова», – припомнил Ларри русскую поговорку. К вечеру задул ветер.

– Задул ветер, – сообщил он Кэт спустя время по телефону. Наступала ночь. Брум явно оживлялся своими клу́бами, кафе и глупой рекламой. Шума поприбавилось, а Стэнли всё выглядывал звёзды в небе над пристанью.

– И что? – удивилась Скович.

– Марк уехал, – ответил Ларри. – Придётся ждать.

Марк действительно уехал (куда-то в Канберру, что ли – Ларри не понял). Продавщица из табачной лавки, казалось, знала все сплетни, но также и успокоила его – к концу недели Даун вернётся. До тех пор («если, конечно, учёный не против») Ларри мог бы остановиться у неё.

Кэт медлила. Сочинив уже с полсотни мелодий (аккомпанируя Дауну в неслышимом спектре), она невольно сблизилась с музыкантом и теперь с нетерпением ждала известий из Австралии. Более того, она втайне мечтала о Марке. Он знаменит, свободен и с деньгами. К тому же, судя по фотографиям, это был весьма приятный молодой человек, и ей, конечно, хотелось бы связи с ним.

– И как тебе продавщица? – спросила она.

Ларри смутился – он так и знал: Кэт гораздо проницательнее, чем кажется. У неё в голове будто стоял локатор, и Скович улавливала им чужие мысли.

– Её зовут Лена, она из России.

Кто бы сомневался: по мере роста популярности Путина русские всё интенсивней разъезжались по свету. При этом трудно было понять – они едут из скуки, из-за несогласия с режимом или наоборот – продвигают его (восхищаясь своей родиной и рекламируя её советские принципы).

Он вдруг припомнил поливальную машину в Москве год или полтора назад. Ларри посещал тогда Дарвиновский музей по обмену опытом и стоял как-то на остановке трамвая. Трамвая не было. Зато к остановке приближалась поливальная машина. «Поливальная машина ничем не уступает танку, – записал тогда Ларри. – Выстреливая мощную струю воды (под видом уборки улицы), она вынуждает меня искать укрытие и в итоге бежать куда подальше».

– Как знаешь, – промолвила Кэт (Катя Скович – пианистка, выпускница Литовской академии музыки и театра). Промолвила и распрощалась.

26 апреля в Брум вернулся Марк Даун. Тогда-то субботним вечером в клубе «Жемчуг» Ларри и встретился с ним, рассчитывая на беседу, как, собственно, и вышло.

С виду Марк действительно напоминал дауна: довольно глупое лицо, унылый взгляд (видно, и впрямь натерпелся – русский дурдом не мёд). Чего не скажешь о манерах: удивительным образом Марк располагал к себе, да и голова у Дауна оказалась на месте.

В клубе «Жемчуг» давали noise. С десяток групп (по мнению Ларри – совершенно однотипных и безвкусных) попеременно выскакивали на сцену и под оглушающий электрический грохот имели на чём свет стоит глобальную экономику, Ангелу Меркель и Барака Обаму. Неизменный видеоряд демонстрировал сцены насилия, а с экрана на вас орали, улыбались и заигрывали с вами Гитлер, вечно живой Чавес и Владимир Путин у Симферопольского вокзала («КРЫМ НАШ!» – гласил баннер над пригородными кассами).

Тут же у касс бесновались крымские тётки – толстые, болезненного вида и подобострастно кидающиеся к Путину, а заодно и позирующие Russia Today. Оркестр Черноморского флота исполнял «Калинку». «Чёрт знает что», – едва сдерживал себя Ларри. И поди ж ты пойми, где тут мораль.

Мораль?

– Недоумки, – отозвался Марк, завидев отвращение на лице Ларри. – Жалкие недоумки, – уточнил он, кивнув в сторону музыкантов. – Что привело вас сюда?

Случайно или нет – «недоумки» вдруг прервали своё выступление и ушли на перерыв. Стихли аплодисменты, посыпались реплики и вновь застучали вилки – характерный момент клубного общепита.

– «Пустые коридоры», – ответил Ларри и полез за блокнотом.

– Коридоры?

– Ваш прекрасный альбом, – Ларри улыбнулся, – показался мне особенным. Непонятно как, но он словно перемещает в другое измерение.

– Музыка и должна перемещать, разве нет? – Марк отвёл взгляд. На сцене появился какой-то дядя и постучал в микрофон. – Вы за этим и прилетели?

– Перемещать, но не настолько, – уклонился Ларри. – Вот данные опытов, – он развернул и пододвинул блокнот Марку.

Тот отпил виски, взглянул на записи, перевернул страницу туда-сюда и сосредоточился на выводах. Не то чтобы выводы, скорей предположения. Ларри не особенно заморачивался формальной стороной и по обыкновению старался заглянуть в суть: «Неслышимый спектр (запись, воспроизведение), влияние неслышимого спектра на психику (возможность параллельной реальности), субъективный эффект или естественная физика?»

– Отчасти вы правы, – согласился Даун, – всё это крайне интересно, а ваше «пианино» и вовсе…

– Что вовсе?

– Не знаю. Я думал о таком же инструменте, но так и не решился. В итоге ограничился бытовыми приборами. У меня тут целый оркестр этих приборов.

Марк с нескрываемым любопытством просмотрел партитуры Кэт. Затем достал карандаш и кое-что поправил. Stabilo HB=21/2 – весьма популярный карандаш. Такими же пользовался и Ларри. Он покупал их по три штуки в упаковке, но в последнее время модель стала редкостью и купить карандаши было непросто. Со стёркой ещё ладно (ими то как раз торговали), но со стёркой ему не нравились. Ступак предпочитал классические – зелёные с красной «каплей» вверху (как «о» в логотипе «Япоши»).

Как выяснилось, Марк действительно использовал звуки неслышимого спектра при записи своих альбомов. Поначалу он и не думал ни о каком эффекте: писал что придётся – в шутку и скорей для развлечения. Позже привык и уже на «Пустых коридорах» делал это более-менее осознанно. Записывая Intro, к примеру, он заметил, что сдохли крысы в его амбаре. На Experiments из его огорода ушли хорьки, а при записи Lesbian Kat умер соседский ёжик и пропала моль. Именно тогда он впервые задумался о странностях.

– Катя Скович, автор этих партитур, тоже, кстати, «Лесбиянка Кэт», – вставил Ларри. Он указал на партитуры (аккомпанемент в неслышимом спектре). – Кличка приклеилась к ней ещё в академии.

– Лесбиянка Кэт?

– Совпадение – радость художника. Вдохновляющий мотив и в конечном итоге – залог успеха, – Ларри хоть и иронизировал, но была в том и доля правды.

Он не верил в Бога (слишком их много – богов), зато радовался совпадениям. Чем ниже вероятность совпадения, тем в большей степени он ценил эту вероятность, размышлял о ней и строил фантастические модели.

Накануне, к примеру, он повстречал ворону, клюющую чупа-чупс. Спустя минуту ему попалась тётя на остановке автобуса тоже с чупа-чупсом, а на набережной валялась обёртка Chupa Chups «Волшебная» (кола, лайм, лимон). Вывод прост: чупа-чупс – концентрированная метафора. И ворона, и тётя на остановке, и обёртка свидетельствовали о некоем проявлении общего начала. Иными словами, млекопитающие и птицы (по меньшей мере млекопитающие и птицы) имеют общую эволюцию яйца. Во всяком случае, чего-то округлого, манящего и непристойного, как мусор.

– Катя Скович из Гомеля, – уточнил Ларри. – Она окончила Литовскую академию музыки и театра в Вильнюсе. После окончания академии Кэт уехала в США. Живёт в Рокленде, штат Мэн. Окна её дома выходят на океан и кафе Brown Bag.

– Она действительно лесбиянка? – спросил Марк.

Стэнли пожал плечами: «И да, и нет».

Тогда-то он и поведал Марку историю (story, как любит говорить Кундера), приведшую его в Брум. Ларри рассказал о Паскале (о его «перемещении» к Эмили, и что именно Паскаль первым обратил внимание на странные свойства «Пустых коридоров»). Рассказал о своих опытах, о Лесбиянке Кэт, о «неслышимом пианино» и о догадках относительно техники записи альбома.

– Слышимое и нет, – вставил Марк, – тут вы правы. Но дальше-то что?

А вот что. Ступак подобрался к главному и уже ощущал прилив вдохновения. Нет, в самом деле, было бы непростительным не заметить открывающейся перспективы и упустить очевидную возможность заработать. Люди издревле тем и живут, что придумывают себе Бога, а затем вымаливают у него вечной жизни. Хотя бы разнообразия, не сомневался Ларри. А если они так хотят вечности и разнообразия, почему бы не дать им это?

– И что ты предлагаешь? – спросил Марк, с осторожностью перейдя на «ты».

– Не знаю, – Ларри огляделся. – Что-то на продажу. Что-то, что можно продать. Возобновляемую жизнь, другую реальность, разнообразие, наконец, этих реальностей. Но так, чтобы умещалось в кармане.

– В карманы падали звёзды… Бумбокс? – оживился Марк.

– Вроде того. С твоими композициями, аккомпанементом Кэт и умным управлением.

Этим «управлением» Ларри как раз и занимался последние год-два в своём Музее естественной истории. Control of Events by Thoughts (CET, «Мысленное управление событиями») был наиболее значимым проектом Лоуренса в лаборатории Earth and Planetary Sciences. Проект CET, предложенный Ларри, кардинально отличался от подобных систем, неплохо финансировался и, будь он реализован, несомненно, имел бы перспективу.

«Бумбокс», по выражению Марка (и в представлении Ларри) как раз и был той самой реальностью, возобновляемой жизнью, разнообразием и так далее, о чём грезили набожные. К тому же устройство вполне годилось для опытов Ларри, а наладь они его производство, друзья могли бы неплохо заработать.

На том и порешили.