Читать книгу Стихотворения и поэмы - Константин Вагинов - Страница 3

В твоих глазах опять затрепетали крылья

Кораблей умерших голубые паруса

Может быть, новые острова открыли

Может быть к новым стремятся небесам.

Или в трюмах проснулись невольники

Зачарованные Призраком в шутовском колпаке

Руки протягивают и смотрят в волны

Розовое солнце качается вдалеке.

Или птицы запели на мачтах

На соленых канатах обезьянка сидит

Сидит цветная и играет мячиком

Розовым солнцем на маленькой груди.

Сегодня сильный мороз на улице

Твои ножки озябли, ближе к огню садись

Кораблей умерших паруса не раздулись

Никаких островов не видно впереди.

В глазах арапа ночь и горы

Скользит холодный скользкий Стикс

И вихрь бьет из глаз упорный

Фонтаны, статуи, кусты.

И этот вечер благовонный

Уже вдыхать я не смогу

Но буду помнить я балконы

Озер зеленых шелковистый гул.

У милых ног венецианских статуй

Проплакать ночь, проплакать до утра

И выйти на Неву в туман, туман косматый,

Где ветер ржет, и бьет, и скачет у костра.

Табун, табун ветров копытами затопчет

Мой малый дом, мой тихий Петербург,

И Летний сад, и липовые почки,

И залетевшую со Стрелки стрекозу.

Перевернутся звезды в небе падшем

И вихрь дождем мне окропит глаза

Уйду я черною овцой на пашни

Где наш когда-то высился вокзал

Деревья ветви в лиру сложат

Я носом ткну и в ночь уйду

И ветер лиры звон умножит

Последний звон в моем саду.

В воздух желтый бросят осины

Запах смолы и серого мха

Выйдет девушка в поле синее

Кинет сердце в песчаный ухаб

А в подвале за розовой шторой

Грешное небо держа в руке

Белый юноша с арапом спорит

Черным арапом в фригийском колпаке.

Грешное небо с звездой Вифлеемскою

Милое, милое баю, бай.

Синим осколком в руках задремлешь

Белых и нежных девичьих гробах.

Умерла Восточная звезда сегодня

Знаешь, прохожая у синих ворот

Ветер идет дорогой Новогодней

Ветер в глазах твоих поет.

Синий, синий ветер в теле

В пальцах моих снега идут.

Сердце холодный серп метелей

Мертвая Луна в Господнем саду

Друг засвети скорей лампадку

И читай вслух Евангелие.

Пахнет трупом ночная прохлада

Тихо.

Пусть сырою стала душа моя

Пусть земным языком в теле бродит.

Ветер убил и смял

Розы в моем огороде

Но еще встал на заре

Но еще вдыхаю запах солнца

Вчерашнее солнце в большой дыре

Кончилось.

С Антиохией в пальце шел по улице,

Не видел Летний сад, но видел водоем,

Под сикоморой конь и всадник мылятся.

И пот скользит в луче густом.

Припал к ногам, целуя взгляд Гекаты,

Достал немного благовоний и тоски.

Арап ждет рядом черный и покатый

И вынимает город из моей руки.

Намылил сердце – пусть не больно будет

Поцеловал окно и трупом лег

В руках моих Песнь Песней бродит

О виноградной смуглости поет.

Еще есть жемчуга у черного Цейлона

В Таити девушки желтее янтаря

Но ветер за окном рекламу бьет и стонет

Зовет тонуть в ночных морях.

В соседнем доме свет зажгли вечерний

Еще не верят в гибель синих дней

Но друг мой лижет руки нервно

И слушает как умолкает сад во мгле.

Снова утро. Снова кусок зари на бумаге.

Только сердце не бьется. По-видимому, устало.

Совсем не бьется… даже испугался

Упал.

Стол направо – дышит, стул налево – дышит.

Смешно! а я не смеюсь.

Успокоился.

Бегает по полю ночь.

Никак не может в землю уйти.

Напрягает ветви дуб

Последним сладострастьем,

А я сижу с куском Рима в левой ноге.

Никак ее не согнуть.

Господи!

Каждый палец мой – умерший город

А ладонь океан тоски

Может поэтому так мне дороги

Руки твои.

В соленых жемчугах спокойно ходит море —

Пустая колыбель! Фонарь дрожит в руке…

Снега в глазах но я иду дозором,

О, как давно следов нет на песке.

Уснуть бы здесь умершими морями.

Застывший гребень городов вдыхать.

И помнить, что за жемчугом над нами

Другой исчезнул мир средь зелени и мха.

Возлюбленная пой о нашем синем доме

Вдыхай леса и шелести травой

Ты помнишь ли костры на площади огромной,

Где мы сидели долго в белизне ночной.

Спит в ресницах твоих золоченых

Мой старинный умерший сад,

За окном моим ходят волны,

Бури свист и звезд голоса,

Но в ресницах твоих прохлада,

Тихий веер и шелест звезд.

Ничего, что побит градом

За окном огород из роз.

Упала ночь в твои ресницы,

Который день мы стережем любовь;

Антиохия спит, и синий дым клубится

Среди цветных умерших берегов.

Орфей был человеком, я же сизым дымом.

Курчавой ночью тяжела любовь, —

Не устеречь ее. Огонь неугасимый

Горит от этих мертвых берегов.

Покрыл, прикрыл и вновь покрыл собою

Небесный океан наш томный, синий сад,

Но так же нежны у тебя ладони,

Но так же шелестят земные небеса.

Любовь томит меня огромной, знойной птицей,

Вдыхать смогу ль я запах милых рук?

Напрасно машут вновь твои ресницы,

Один останусь с птицей на ветру.

Опять у окон зов Мадагаскара,

Огромной птицей солнце вдаль летит,

Хожу один с зефиром у базара,

Смешно и страшно нам без солнца жить.

Как странен лет протяжных стран Европы,

Как страшен стук огромных звезд,

Но по плечу меня прохожий хлопнул —

Худой, больной и желтый, как Христос.

Камин горит на площади огромной

И греет девушка свой побледневший лик.

Она бредет еврейкою бездомной,

И рядом с нею шествует старик.

Луна, как червь, мой подоконник точит.

Сырой табун взрывая пыль летит

Кровавый вихрь в ее глазах клокочет.

И кипарисный крест в ее груди лежит.

Один бреду среди рогов Урала,

Гул городов умолк в груди моей,

Чернеют косы на плечах усталых, —

Не отрекусь от гибели своей.

Давно ли ты, возлюбленная, пела,

Браслеты кораблей касались островов,

Но вот один оплакиваю тело,

Но вот один бреду среди снегов.

В нагорных горнах гул и гул, и гром,

Сквозь груды гор во Мцхетах свечи светят,

Под облачным и пуховым ковром

Глухую бурю, свист и взвизги слышишь?

О, та же гибель и для нас, мой друг,

О так же наш мохнатый дом потонет.

В широкой комнате, где книги и ковры,

Зеленой лампы свет уже не вздрогнет.

И умер он не при луне червонной,

Не в тонких пальцах золотых дорог,

Но там, где ходит сумрак желтый,

У деревянных и хрустящих гор.

Огонь дрожал над девой в сарафане

И ветер рвал кусок луны в окне,

А он все ждал, что шар плясать устанет,

Что все покроет мертвый белый снег.

Крутись же, карусель, над синею дорогой,

Подсолнечное семя осыпай,

Пусть спит под ним тяжелый, блудный город,

Души моей старинный, черный рай.

Я встал пошатываясь и пошел по стенке

А Аполлон за мной, как тень скользит

Такой худой и с головою хлипкой

И так протяжно, нежно говорит:

«Мой друг, зачем ты взял кусок Эллады,

Зачем в гробу тревожишь тень мою!»

Забился я под злобным жестким взглядом

Проснулся раненый с сухой землей во рту.

Ни семени ни шелкового зуда

Не для любви пришел я в этот мир

Мой милый друг, вдави глаза плечами

И обверни меня изгибом плеч твоих.

Палец мой сияет звездой Вифлеема

В нем раскинулся сад, и ручей благовонный звенит,

И вошел Иисус, и под смоквой плакучею дремлет

И на эллинской лире унылые песни твердит.

Обошел осторожно я дом, обреченный паденью,

Отошел на двенадцать неровных, негулких шагов

И пошел по Сенной слушать звездное тленье

Над застывшей водой чернокудрых снегов.

Чернеет ночь в моей руке подъятой,

Душа повисла шаром на губах;

А лодка все бежит во ржи зеленоватой,

Пропахло рожью солнце в облаках.

Что делать мне с моим умершим телом,

Зачем несусь я снова на восход;

Костер горел и были волны белы,

Зачем же дверь опять меня зовет?

Бреду по жести крыш и по оконным рамам,

Знакомый запах гнили и болот.

Ходил другой с своею вечной дамой,

Ходил внизу и целовал ей рот.

Темнеет море и плывет корабль

От сердца к горлу сквозь дожди и вьюгу

Но нет пути и пухнут якоря

Горячим сургучом остекленели губы

Их не разъять не выпустить корабль

Матросы в шубах 3-й день не ели

Напрасно всходит глаз моих заря

Напрасно пальцы бродят по свирели.

Вышел на Карповку звезды считать

И аршином Оглы широкую осень измерить

Я в тюбетейке на мне арестантский бушлат

А за спиной Луны перевитые песни.

Друг мой студентом живет в малой Эстонской стране

Взял балалайку рукой безобразной

Тихо выводит и ноет и ночи поет

И мигает затянутым пленкою глазом.

Знаю там девушки с тающей грудью как воск

Знаю там солнце еще разудалой и милой Киприды

Но этот вечер холодный тяжелый как лед

Перс мой товарищ и лейтенант Атлантиды

Перс не поймет только грустно станет ему

Вспомнит он сад и сермяжные волжские годы

И лейтенант вскинет глаза в темноту

И услышит в домах голоса полосатого моря.

Прохожий обернулся и качнулся

Над ухом слышит он далекий шум дубрав

И моря плеск и рокот струнной славы

Вдыхает запах слив и трав.

«Почудилось, наверное, почудилось!

Асфальт размяк, нагрело солнце плешь!»

Я в капоре иду мои седые кудри

Белей зари и холодней чем снег.

Ты догорело солнце золотое

И я стою свечою восковой

От пирамид к декабрьскому покою

Летит закат гробницей ледяной

Ко мне старик теперь заходит непрестанно

Он механичен разукрашен и певуч.

Но в сундуке его былой зари румянец

Широкий храм и пара белых туч.

У каждого во рту нога его соседа,

А степь сияет. Летний вечер тих.

Я в мертвом поезде на Север еду, в город

Где солнце мертвое, как лед блестит.

Мой путь спокоен улеглись волненья

Не знаю, встретит мать? пожмет ли руку?

Я слышал, город мой стал иноком спокойным

Торгует свечками поклоны бьет

Да говорят еще, что корабли приходят

Теперь приходят когда город пуст

Вино и шелк из дальних стран привозят

И опьяняют мертвого и одевают в шелк.

Эх, кочегар, спеши, спеши на север!

Сегодня ночь ясна. Как пахнет трупом ночь!

Мы мертвые Иван, над нами всходит клевер

Немецкий колонист ворочает гумно.

Стали улицы узкими после грохота солнца

После ветра степей, после дыма станиц…

Только грек мне кивнул площадная брань в переулке,

Безволосая Лида бежит подбирая чулок.

Я боюсь твоих губ и во рту твоем язва.

Пролетели те ночи городской и небесной любви.

Теплый хлев, чернокудрая дремлет Марыся

Под жестоким бычьим полушубком моим.

Все же я люблю холодные жалкие звезды

И свою опухшую белую мать.

Неуют и под окнами кучи навоза

И траву и крапиву и чахло растущий салат.

Часто сижу во дворе и смотрю на кроличьи игры

Белая выйдет Луна воздух вечерний впивать

Из дому вытащу я шкуру облезлую тигра.

Лягу и стану траву, плечи подъемля, сосать.

Да, в обреченной стране самый я нежный и хилый

Братья мои кирпичи, Остров зеленый земля!

Мне все равно, что сегодня две унции хлеба

Город свой больше себя, больше спасенья люблю.

Рыжеволосое солнце руки к тебе я подъемлю

Белые ранят лучи, не уходи я молю

А по досчатому полу мать моя белая ходит

Все говорит про Сибирь, про полянику и снег.

Я занавесил все окна, забил подушками двери