Читать книгу Кругом слоны, Миша - Константин Зарубин - Страница 5

Пока он студил пылающие уши, случилось непоправимое. Мимо пронеслась девушка в переднике. Она смела со столика всё, кроме перчатки. Раздавленный, Миша вытащил из кармана другую перчатку. Опустил рядом, бесстыдно понюхав.

– Ну вот кто. Кто тебя просил.

Девушка в переднике уже опустошала столы на другой стороне зала. Всё с ней было ясно. Здоровые волосы, чистая кожа. Европейский дух в скандинавском теле. Здоровые зубы, естественно. Выправленный прикус и две пломбы за двадцать лет, максимум. В худшем случае – щербатый резец после кувырка с лошади, но там такое поставили, что никогда не пожелтеет.

Хотя нет, лошадницы же вроде из обеспеченных семей. Чего им бегать с подносами. Или это не фактор? В смысле, не зазорно бегать с подносами? Позвонил бы жене, спросил бы, если б не ушла. У Вальгрена, кстати, младшая дочка открывала летом кафе прямо в саду, под окнами виллы. Да, но у той же для гимназии. Практика. «Открой своё дело». Кружок юного капиталиста. Своё кафе – это не чужие подносы таскать. Как, интересно, она с налоговой разбиралась? Хотя у неё же три недели всего было открыто. Наверняка есть порог минимальный, по времени или по обороту. Чтобы школьники конфеты с чистой совестью продавали по подъездам, когда деньги на экскурсию нужны. Нет, это ж надо ж: ребёнку нельзя на экскурсию денег дать. Ну, что шлёпать нельзя – это разумно. Гореликова Вовку лупили в детстве, через две стены было слышно. И где он теперь? Мать говорила, опять посадили. Но денег-то почему нельзя ребёнку дать? Они что думают, дети тупые? Слепые? Думают, дети и так не видят в упор, что Элин живёт с мамой в двушке над шоссе, а у Малин персональный ипподром в три гектара? Это ж надо ж. Молодец. Молодец, Мишка. Про другое думаешь. Не про —

Не про верхнюю тройку слева, нижнюю пятёрку справа. (Шестёрку стоило нижнюю сделать тогда же, но после Веры ещё были по записи.) Кариес на семи зубах, понятное дело. Сами зубы, впрочем, были ровные. Не редкие, не скученные. Эмаль неплохая. Пока застывали пломбы, Миша опустил забрало и прочитал типовую лекцию. Вот вы зубной нитью не пользуетесь, а надо пользоваться. Рот вы не полощете, а надо полоскать, название вам на бумажке напишу. Если днём, на работе, жуйте после еды жвачку без сахара, только не слишком долго. Меняйте руки, когда зубы чистите, чтоб запущенных мест не оставалось.

Он бубнил в сторону, заполняя платёжку. Березина, заведующая, сказала пациентов в глаза не отчитывать. Чтобы «чувство вины не персонализировалось в сотруднике клиники». Укорять должен бесплотный «голос совести», иначе клиент («существо, по сути, иррациональное») потащит деньги в другое место. «Элементарная психология». Миша считал «элементарную психологию» вздором, но подчинялся. Березина каждый месяц беседовала с персоналом. Врачи стучали ей на техников, техники на врачей. Эффективная система.

Но Лидочка в тот раз вышла, как только подала пломбы. По делам каким-то. Миша развернулся к пациентке, ещё не договорив.

У той в глазах дрожали слёзы.

– Больно? – он взлетел с табурета и завис над ней.

Она мотнула головой, краснея. Вспомнила о руках и замахала ими перед Мишиным лицом.

– Ммм! Мм-мм!

– Не больно?.. Ну… – он шлёпнулся обратно. – Ну… Смотрите…

Он не мог сразу вынуть вату и фиксаторы. Ещё минуту хотя бы. Две минуты, в идеале.

Мише тогда не очень верилось, что подобные минуты входят в его обязанности. Березина, конечно, объяснила бы, как он неправ, но Березина – это после или вообще сослагательно, а женщина плакала прямо сейчас, прямо здесь, и не оттого, что больно. Он не знал, куда себя деть, кроме двери, в которую тут же удрал, решительным шагом. Чтобы лично отнести платёжку девушкам в регистратуре.

Девушки посмотрели на него, как на припадочного.

– А что с пациентом?

– Пациентка вспомнила, что бумажник забыла дома, – соврал Миша с разбега. – … Что вы глаза закатываете? Неловко человеку, понимаете? Не пробовали себя ставить? на место другого? никогда? Вот и я про то же. А туда же – с людьми они хотят работать… Лицо клиники… Похихикаете ещё, может? А?

Мир, где пациентки плакали, а на язык вечно лезло враньё, бесил его.

Девушки, представлявшие мир, хлопали ресницами. У младшей мокро блестели глаза.

– Михал Викторович, мы… – оправилась от шока старшая. – Извините…

– Мы же ничего не сказали даже… – шепнула младшая.

Миша отвернулся, чувствуя жар в ушах.

– Я внесу за неё деньги, когда уходить буду, – бросил он напоследок.

Обратно в кабинет вошёл на ватных ногах. Лидочка так и не вернулась. Сколько её уже не было? Пять минут? Шесть? Где её носит? Стараясь не видеть глаз пациентки, Миша вынул всё из её рта. Потянулся за полоской.

– …Сожмите зубы аккуратно. Не мешает? ничего? Щас попрошу вас бумажку покусать легонечко. Посмотрим, как…

– Извините меня, – перебила женщина в кресле. – Я не слишком вас перепугала, надеюсь. Больно совсем не было. Правда. У меня полоса дурацкая в жизни просто. А тут сижу – и сообразила ещё, что кошелёк дома забыла. Только мелочь в карманах, больше ничего с собой. И – как последняя капля, знаете. Так отвратно стало…

Полсекунды спустя он начал её любить. Сначала – с 8-го по 10-е октября – он любил её за свою эйфорию (облегчения) и азарт (первооткрывателя: если не считать диагностику пульпита, Миша прежде не замечал за собой никакой интуиции). Вероятно, уже тогда он отчасти любил её и за голос – прозрачный, чёткий голос, которым она, среди прочего, поклялась занести деньги в четверг, а он сказал, что в этот четверг не работает, и она предложила подъехать с деньгами – «куда вам удобно», и удобно вдруг оказалось у «Спортивной», в полгороде от дома.

Он заметил её издалека, как только проехал переулок у собора. Она сутулилась под вялым дождём на самом краю тротуара. На ней был декоративный плащ. Зачем-то женщины в России покупали эти куцые плащики. Миша притормозил вплотную к поребрику. Изогнулся, чтобы открыть дверь:

– Запрыгивайте скорей. Промокнете.

Она села рядом и, наверное, полезла за деньгами куда-нибудь в сумочку, или что там у неё было, но этого он не запомнил. В памяти осело только, какой красивой она казалась в профиль. Острый нос с шелушащейся кожей на кончике. Отвесный лоб. Вена поперёк бледного виска. Подмоченные волосы, заправленные за ухо с гранёной стекляшкой на мочке. Какая-то лиловая помада на губах. Губы шевелились – она проговаривала благодарности – своим голосом – ёлки, ёлки вечнозелёные, от её голоса бежали мурашки по коже – не тогда, естественно, не в прямом эфире, прямой эфир всегда захламлен раздражителями, но вот через пару недель, когда картинка обросла дендритами и стала долгосрочной памятью, которую можно было исступлённо прокручивать, каждый раз ретушируя, каждый раз подмешивая в исходный образ то, что случилось позже.

С 10-го октября по 13-е ноября Миша любил её за мокрое одиночество на краешке тротуара. За очень красивое лицо. За то, что она сходу согласилась с ним пообедать. («Я перекусить как раз собираюсь. Не хотите компанию составить? Или вы торопитесь?» «Нет. Не тороплюсь. Спасибо. Давайте.») Согласилась равнодушно, без хиханек и хаханек. Без поднятых бровей. Как будто они десять лет сверлили зубы в соседних кабинетах и шли давиться бизнес-ланчем в унылое бистро напротив поликлиники, с нарезанными салфетками и жухлым хлебом.

Миша любил её за то, что блинчики она тогда ела жадно и говорила с набитым ртом. За то, что говорила только о работах. Работ было две: одна за деньги, массаж обеспеченных дам с выездом на блистающие квартиры, другая ради – ну как тут скажешь? Ради идеи? Самоуважения? Для чего люди пишут кандидатские по философии, если им ни хрена за это не светит в рублёвом эквиваленте? «Онтологический статус квалитативных состояний: ключевой аспект трудной проблемы сознания». Так оно называлось. Научрук Бельский. СПбГУ.

– … В смысле, лёгкая ещё есть проблема? У сознания?

Миша думал, что остроумно шутит.

– Имннтак, – сказала Вера. Прожевала. Облизнулась. – Лёг-КИ-Е. Пробле-МЫ. Технического, в основном, характера. Мы плохо знаем, какие именно процессы в мозге поддерживают сознание. С этими лёгкими проблемами, конечно, тоже разбираться ещё лет пятьдесят. Но там понятно хотя бы, с какой стороны подойти. Трудная проблема – её никому не понятно, как решать, – Вера помолчала, явно наводя справки в памяти. – Включая тех, кто говорит, что им понятно, – она накрутила на вилку последний кусок блина. Откусила половину. – Авсаиец один фьедажил её так навывать. Фобы флона… простите, чтобы слона не терять из виду.

– Слона? – насупился Миша. – Это тоже термин?

– Ммммм! – она замотала головой. Дожевала. Облизнулась. – Нет пока. Я про который из басни слона. «Слона я так и не приметил». Вся философия – это же один большой табун слонов, которых не примечаешь до поры до времени. Хотя они прямо среди нас, всегда, – она налила себе ещё зеленоватого кипятка из чайника. Сделала глоток. – Вот, например, чайник. Какого цвета чайник?

Чайник был пунцово-красный с белой крышечкой и белым носиком. Носику не хватало кусочка эмали.

– Красного, – сказал Миша. – Преимущественно.

– Вот мне тоже кажется, что красного. Хуже того: посади нас с вами перед экраном, начни на нём кляксы показывать всех цветов видимого диапазона, и выяснится, что это даже вовсе и не случайно. Язык у нас один, культурная среда одна, и слово «красный» при нормальном освещении у нас прилеплено к одной и той же части спектра. Плюс-минус мелочи. То есть всё как будто понятно, да? Вот электромагнитная волна нужной длины и нужной частоты попадает в глаз, – она ткнула в чайник указательным пальцем и тут же подняла палец к переносице. – Грубо говоря. Там колбочки, да? Волна набегает на колбочки, одни колбочки возбуждаются, другие не возбуждаются. В кору идёт соответствующий сигнал. По цепочке добирается до зрительного центра, – она шлёпнула себя по затылку. – Обрабатывается, да? Потом сигнал туда, где ярлыки словесные хранятся для каждого цвета. «Зелёный»? Не сходится. «Синий»? Частота не та. «Красный»? Эврика. «Красный». Сигнал в речевой центр: произносим данную комбинацию звуков! Сигнал голосовым связкам: вибрируем! Мышцам языка: сокращаемся! Мышцам челюсти: сокращаемся! К-РРР-ААА-ССС-ННН-ЫЫЫ-ЙЙ!

От самоотдачи её лицо порозовело. Мокрая прядь, заправленная за левое ухо, подсохла, распушилась и частично вырвалась на свободу. Миша нехотя моргнул. Не хотелось ничего упустить. Мышцы его нижней челюсти стыдливо сократились, захлопывая рот, приоткрывшийся от красоты.

– Да вы наверняка лучше знаете, как это всё происходит, – она вонзила свои ровные, тронутые кариесом зубы в остаток блина, намотанный на вилку. – Вывэ ввач.

– Было дело, проходили… – сознался Миша.

– Мммм… Ну вот, видите. Правда ведь, как будто всё известно, да? В общих чертах? – Вера вытерла губы нарезанной салфеткой.

– … Жду подвоха.

– Правильно ждёте. Потому что ничего красного в этой схеме так и не было. Электромагнитные колебания заданной частоты были. Сложные соединения органические были. Нейроны были, синапсы были, мышцы были. Язык приставал к нёбу заднему. Кккк… Кккк… А красного — ни капельки не было красного. Как говорит австралиец всё тот же: почему мозг не работает в потёмках? Если всё – если от поверхности чайника до шевеления языка – если всё можно описать без субъективного переживания красного цвета, то откуда оно у меня в голове? А главное, зачем? Вот сижу я, и внутри у меня видятся картинки. Звуки слышатся, укропом пахнет. Задница, извините, нагрелась от сидения на стуле, – Вера на секунду привстала. – Уууух! – плюхнулась обратно. – Зачем это шапито внутри?

– Хм, – сказал Миша. – Интересный вопрос.

– Правда же интересный, да? Представляете, вот есть люди, у которых определённая область мозга повреждена. Та самая, которая за создание картинок в голове отвечает. И эти люди свято уверены, что ослепли. Глаза у них в полном порядке, сигналы от глаз в кору бегут куда надо. А потом как будто теряются бесследно в извилинах. Спрашиваешь такого пациента: «Вы видите что-нибудь?» А он тебе: «Нет, ни-че-го не вижу». «Ну, вот и славненько. А давайте-ка мы положим ваш пальчик вот сюда на кнопочку, и вы её будете нажимать каждый раз, когда загорается красная лампочка». «Да вы что, издеваетесь?» – Вера так убедительно изобразила негодование, что головы за соседними столиками дружно повернулись. – «Я же сказал, что ни черта не вижу!» «А вы нажимайте, как бог на душу положит. Пажааалста! Мы вам денежку дадим». И вот садится он, нажимает на кнопку якобы от балды, и – сим-силябим ахалай-махалай – у него девяносто девять процентов попаданий. Получается, зрение прекрасно работает безо всяких внутренних картинок!

– Жуть какая, – поёжился Миша. Он представил себя в абсолютной темноте, с пальцем на кнопке.

– Это ещё цветочки, – успокоила Вера. – В этом деле кроется ещё один слон, чудовищных размеров. Я им напрямую не занимаюсь, но обойти его невозможно. Если моего слона зовут Трудная Проблема Сознания, то этого впору называть Совсем Трудная Проблема Сознания. Вот смотрите: я без зазрения совести бросаюсь фразами вроде «я вижу», «я сижу», «я нюхаю укроп»… «Я бросаюсь фразами». Но кто, собственно, такая эта «я», которая где-то там сидит, – Вера ткнула себя в лоб, – и субъективно нюхает укроп? Иначе говоря, для кого…

– Погодите, – перебил Миша, чтобы сделать первый в своей жизни комплимент, который угодит прямо в цель. – Вы говорили про людей, которые думают, что они слепые, но когда лампочка загорается, они на кнопку жмут. А… Посложнее лампочки они видят вещи? Я имею в виду, допустим… – он сам ещё не понимал, куда клонит, но на горизонте сияло что-то спасительно умное. – Например, если перед таким пациентом день за днём будет садиться очень красивая женщина. Например, если вы будете садиться. Вот как вы сейчас передо мной сидите. Вы садитесь и говорите, как сейчас говорили, но только за стеклом, чтобы ничего не было слышно. Чтобы пациент не знал даже, что перед ним кто-то есть. И так минут, ну, по тридцать каждый день. Он же может через неделю влюбиться и вообще не знать, в кого влюбился. Как вы думаете? Может?

Вера посмотрела на него, словно он только что материализовался из воздуха, напоённого укропом. Потянулась за нарезанной салфеткой. Потом, видимо, вспомнила, что уже вытирала губы. Вернула руку в исходное положение.

– Через неделю? – улыбнулась она.

– Эээ… – Миша начал катастрофически краснеть. – … Ну да, через неделю! – внезапно его окатила та же волна эйфории, что и два дня назад, в кабинете, когда Вера рассказала про забытые деньги. – Он же вас не слышит! Сами посудите. Если б слышал, тогда втрескался бы сразу, о чём разговор. А так через неделю приблизительно. При условии, что глаза действительно видят.

– Понятно, – сказала Вера. Улыбка немного съёжилась, но не пропала. – Я не знаю, насколько такие пациенты способны различать детали. Но эксперимент интересный. Надо попробовать.