Читать книгу Площадь атаки - Кори Доктороу - Страница 3

Лаунж-зона «Аэрофлота» была временно закрыта, однако в зале ожидания нашелся буфет. Я купила чиабатту с твердой салями и кофе.

Но, даже приняв порцию белков, жира, углеводов и кофеина, я все равно чувствовала себя развалиной.

Я хорошо умею неподвижно сидеть и ждать. При моем характере работы это важный навык. Для разума губительно нетерпение, а не страх. Сначала я вычисляла в уме числа Фибоначчи, но в конце концов нашла способ погружаться в такое же бездумное состояние, не прибегая к бесполезной математике. Покачала головой из стороны в сторону, потом пошевелила бедрами, выискивая нейтральное положение, снимающее нагрузку с суставов, потом медленно и методично проверила каждую частичку своего тела, начиная с мыска большого пальца на правой ноге и медленно двигаясь вверх до самой макушки. Стараясь шевелиться как можно меньше, обследовала себя с предельным вниманием, пока наконец не убедилась, что отчетливо ощущаю все, чем занята каждая моя клеточка.[14]

Прошлой ночью я набила немало шишек, но умудрялась не замечать их – ох уж это умение раскладывать все по полочкам, несовместимое с заботой о себе! – пока не провела этот сеанс самообследования. На локте и обоих коленях были синяки, лодыжка и обе ладони в ссадинах, болели мускулы в плечах и челюстях – должно быть, я их сутулила и стискивала (соответственно).

Открыв глаза, я остро ощутила каждую из этих болячек, зато обрела необходимое спокойствие. Этим могла похвастаться только я одна. Все остальные пассажиры, мои попутчики, были в тревожном напряжении, как будто ждали последний вертолет из Сайгона. Я старательно подавила вспыхнувшее было раздражение. Мне хорошо удается замечать в себе фундаментальную ошибку атрибуции: это когда вы полагаете, что ваши собственные глупые ошибки вызваны нормальными простительными причинами, потому что человеку вообще свойственно ошибаться, зато ошибки других людей – это результат серьезных изъянов их характера. Примерно так: «Я забыл помыть посуду, потому что никто не совершенен. А ты забыл помыть посуду, потому что ты дрянной эгоист».[15]

Я повторила свой план действий на время пребывания в Москве. Когда я приземлюсь, банкоматы будут работать, и я смогу снять со своей швейцарской «Визы» доллары, которых хватит на несколько дней в Сан-Франциско. А в оставшееся время буду искать, нет ли у кого-нибудь для меня небольшой контрактной работы. Точно так же поступают все, кого вышвырнули с высокотехнологичной должности, с той лишь разницей, что я десантируюсь в самую гущу событий и устраняю неполадки в кибероружии. Все что угодно, лишь бы хорошо платили и не заставляли заниматься продажами, терпеть не могу реализаторов. Те, кто закрывает сделки по продаже шпионского оборудования, обычно оказываются такими же подлецами, как и любые их коллеги, только у них еще меньше совести. Если это вообще можно себе представить.

Я рассекала по Москве на автопилоте. Если хорошо знаешь аэропорт, не надо даже думать, выбирая дорогу. Сняла наличку, в торговом автомате купила за евро сим-карту, нашла место в бизнес-зале «Аэрофлота» поближе к моему выходу.

Едва я взяла двумя пальцами утреннюю стопку водки, зазвонил «Сигнал». Симка была одноразовая, поэтому никто не мог позвонить мне на телефонный номер, но этот вызов пришел по аэропортовскому вайфаю через VPN, а значит, звонивший был в моем белом списке.

На экране высветилось имя ГЕРТЕ НЕТЦКЕ, а в качест- ве аватарки – мини-постер фильма «Ильза, волчица СС», Дайан Торн в галифе и высоких сапогах. К счастью, она никогда не звонила мне, находясь со мной в одной комнате. На мой взгляд, немцы не сильны в старых нацистских шутках.

– Алло.

– Маша.

– Алло.

Мимо спешили толпы деловых борисов. Остальные в зале ожидания залипали в телефонах или копались в своих вещах. Отчаянно хотелось выпить. Я отхлебнула половину водки.

– У тебя все хорошо?

– Какое там «хорошо» после вчерашней ночи.

Короткая пауза, потом:

– Новая тактика может показаться шокирующей, поэтому ее применение неизбежно вызывает непропорционально много шума. Атака террориста-смертника с самодельной бомбой привела бы к гораздо большему числу жертв, но не вселила бы тот же ужас, чем новый метод.

Вот так обычно разговаривала Ильза. Мне кажется, она позаимствовала эту манеру у Роммеля – холодным голосом теоретизировать о стратегии, пока все остальные разгоряченно спорят. Это прекрасно вписывалось в ее излюбленный образ Снежной королевы. Он ей не шел – такая напускная крутизна больше подошла бы стилю Кэрри Джонстон.

– Герте, не надо меня просвещать. – Что означает: не пытайся внушить мне, что раз никто из крутых ребят об этом не парится, то и мне не надо. – Исчезли мои друзья.

– Твоя юная Кристина. – Разумеется, она о ней знала.

– Что с ней?

– На месте атаки ее не было.

Даже после пары стопок водки я заметила, что она уходит от ответа.

– Я спросила не об этом.

– Когда началась атака, Кристина была в тюремной камере. Целью были фашисты, а не твои друзья, Маша. Литвинчук человек умный, он применяет разную тактику к разным фракциям. Такого рода атаки пугают нацистов до самой сердцевины их крохотных мозгов. А твои друзья мечтают стать мучениками, их этим не проймешь.

Я решительно отказывалась представлять себе Кристину в камере у Литвинчука. Словстакийское жаргонное слово для тюремщиков переводилось как «костолом». Сломанный палец, сросшийся под неестественным углом, был своеобразной визитной карточкой, аналогом тюремной татуировки для побывавших в застенках у костоломов, и неважно, кто ты – мошенник или диссидент.

– Она не пострадала? – До чего жалобно прозвучал мой голос, самой противно. Вряд ли найдется полочка, способная уместить все, что я чувствую. Слишком уж много. И выпивка не поможет. От нее никакого толку.

– Это внутреннее дело. – На миг мне почудилось, что Герте отпускает кошмарную шутку о пытках – мол, она пострадала, но только внутри. Но потом до меня дошло: она просто хочет сказать, что все происходящее между костоломами и Кристиной ни в коей мере не касается компании «КЗОФ» и, следовательно, ее лично.

Я не стала считать до десяти, мне это никогда не помогало. Сказала себе: «Это одна из тех ситуаций, где надо считать до семи», а это иногда помогало.

– Герте, я не в состоянии выяснить что-либо о Кристине, и, хотя это не касается компании «КЗОФ», все же прошу вас о личной услуге: наведите справки. – Это был уклончивый язык полунамеков, которым мы пользовались в переписке, когда начинали задумываться о том, как будут восприниматься наши письма, если их перехватят, взломают или передадут в суд. Я научилась этому у самой Кэрри Джонстон.

В моих словах был скрыт зашифрованный посыл: «Я страшно зла и, если выскажу все, что думаю, наверняка ляпну такое, о чем потом мы обе пожалеем». Ильза прекрасно разбиралась в подобных грамматических тонкостях и наверняка сумеет разгадать истинный смысл моей просьбы: «Не вынуждай меня пускать в ход против Литвинчука все средства, какие у меня имеются, ибо они не отличаются тонкостью. Тебе не понравится то, на что я готова пойти ради воздействия на нашего общего друга. Кроме того, разреши напомнить, что я больше не работаю в «КЗОФ» и ты не в силах привлечь меня к ответственности, если решишь, что я вышла за рамки».

– Да, Маша, я, конечно, могу навести справки. Понимаю, что для тебя эта ситуация очень тяжела. – Расшифровка: «Я тебя услышала. Поспрашиваю. Не делай глупостей (а не то)». – Помни, журналисты, с которыми ты столкнешься за пределами Словстакии, настроены крайне враждебно к тамошнему режиму и пойдут на все, чтобы дискредитировать его. Всегда задавайся вопросом, что же осталось за кадром. – «Будет много вранья. Будь умнее, игнорируй его».

Дело в том, что она отчасти права. Пресса в США и ЕС действительно ненавидела Словстакию. Эта страна была из тех, чей диктатор-автократ нашел друзей на другой стороне и приобретал у них оружие и в то же время не имел ни природного газа, ни важных музеев, ни других полезных активов, на которые можно было бы приобрести расположение западных властителей. Местные олигархи покупали предметы роскоши в Китае и России, а не во Франции или в Америке. Надо бы посмотреть видео тех автомобильных войн; возможно, я увижу одну и ту же атаку, снятую с разных ракурсов и смонтированную так, чтобы ее можно было выдать за два разных происшествия. Такое случалось не в первый раз. Словстакия была отсталой страной с диктаторским режимом, но враги охотно найдут способы выставить ее в еще худшем свете.

– Спасибо, Герте. Да, мне тяжело. Кристина для меня хорошая подруга, и она никакая не преступница. – Это было не совсем верно, но мы обе понимали, что я хочу сказать «не является преступницей с точки зрения неправительственных организаций по защите прав человека», а не «с точки зрения правоохранительной системы Словстакии». Строго говоря, с точки зрения их правоохранительной системы преступником в той или иной мере являлся каждый житель страны.

– Сделаю все, что в моих силах. – «Не натвори глупостей».

– Спасибо, Герте. – «Намек понят». Вот теперь Герте действовала в своем стиле: не угрожала, а тонко и осторожно налаживала контакты.

Дело в том, что Ильза действительно очень хорошо ко мне относится – по-своему, специфично, на немецкий манер. Эти коммунистические шпионы весьма щедры на личные отношения, в отличие от моей прежней американской начальницы, которая проявляла благожелательность, только когда ей надо было что-то от тебя получить.

– Я видела, что ты улетела сегодня утром. Твоя окончательная плата переведена на твой личный счет.

– Спасибо.

– Маша, ты девушка очень талантливая, блестящая и необычайно глупая.

– Знаю, Герте. Я могу чем-нибудь вам помочь? – Во мне бурлила злость. Меня вышвырнули за дверь, а потом произошли чудовищные события. Я изо всех сил целенаправленно старалась о них не думать. А она заставила меня вспоминать, воскресила в памяти весь позор и унижение, какие испытываешь, понимая, что ты всего лишь расходный материал, что тебя выперли за участие в довольно безобидных проделках. От осознания того, что вся вина на сто процентов лежит на мне и что теперь я не смогу помочь друзьям, становилось еще на тысячу процентов тяжелее.

– Я хочу сказать, что, хотя ты больше не работаешь у меня, это не означает, что тебе запрещается разговаривать со мной. Маша, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. – Видите? Опять о долговременных отношениях. Она была бы такой же заботливой, даже сажая меня в секретную тюрьму. Даже деловые контакты требовали личной вовлеченности.

– Не беспокойтесь. Если я пойду ко дну, то не потяну за собой «КЗОФ».

Опять эта криптографическая непроницаемая тишина.

– Алло!

– Маша, то, что я сейчас скажу, продиктовано самыми лучшими намерениями. Ты не задумывалась о психотерапии? Я много раз видела, как люди в нашей отрасли доходили до саморазрушения. Сочетание секретности и власти и… некоторых других аспектов работы – человеческих аспектов – может довести умных, вдумчивых людей до срыва. Если хочешь, могу порекомендовать очень тактичных врачей.

– Не беспокойтесь, Герте, со мной все будет хорошо. Простите, те слова у меня просто случайно сорвались. – Я знала многих, кому очень пригодилась бы консультация или даже мощный курс антипсихотиков. Например, одной моей бывшей начальнице. А мне-то зачем?

– Знаешь, что происходит с теми, кто отказывается от консультирования при появлении тяги к саморазрушению? Маша, эти люди гибнут. Я это видела своими глазами. Ты, конечно, молода и считаешь, что с тобой этого не случится. Маша, я очень высокого мнения о тебе, о твоем разуме и силе, но видела, как люди гораздо умнее и сильнее тебя попадали в серьезную беду.

Я чуть было опять не ляпнула о том, что не потяну «КЗОФ» ко дну, но сумела уловить свой саморазрушительный порыв и обуздать его. Видите? Прогресс. И мне нет нужды идти к мозгоправу, особенно к тому, который пестует приятелей Ильзы из шпионской среды.

– Спасибо, Герте. Я подумаю.

Ильза поцокала языком. Она умела вкладывать в этот звук тысячи разных оттенков. На сей раз в нем слышалось нечто среднее между «дрянь» и «безнадежна», и, кажется, она поняла, что я норовлю от нее отделаться.

Она угадала.

* * *

Я пыталась работать, но разум, кажется, хотел только одного – перезагрузить электронную почту и посмотреть, нет ли чего-нибудь от Кристины. Нет, конечно, она ничего не прислала, и это даже к лучшему, потому что Кристина живет на отдельной полочке, которую я сколотила крепко-накрепко.

Сидя в зале ожидания, я снова и снова прокручивала в голове свои ошибки, хотя изо всех сил старалась этого не делать. Видела, что стою на краю бесконечной унылой пропасти. Депрессия, конечно, врет, но врет очень убедительно, и я уже слышала над ухом ее навязчивый шепот, она внушала мне, что я все испортила, что я никогда не найду новую работу, что меня никто никогда не полюбит, что я закончу свои дни в изгнании, потому что в США кто-нибудь обвинит меня в причастности исчезновению его семьи. Это напомнило мне, что я понятия не имею, сколько народу исчезло по моей вине, но число это явно отличается от нуля.

Я скучала по США. Это случалось со мной нечасто, зато на полную катушку. Я выросла на берегах залива Сан-Франциско, и мои славные подростковые годы пришлись на промежуток между первым пузырем доткомов (торговля собачьим кормом по интернету) и вторым (соглашайся на эту временную работу, а не то мы сделаем из тебя собачий корм). В те времена арендная плата была просто высокой, а не заоблачной. Район Кастро был всего лишь ##### ### #### и еще не превратился в мечту риэлторов, перепродающих красивые домики по прозвищу «раскрашенные леди» по три раза за три года, и каждый раз со стопроцентной маржой. Существовали подпольные танцевальные клубы, куда пускали всех, невзирая на возраст, и не проверяли удостоверения личности, и мы с подружками самозабвенно тусили там до двух часов ночи, потом выплясывали на улицах как прибабахнутые, то ли пьяные, то ли ошалевшие от избытка молодости, гормонов и похоти, влипали во всякие выверты. У меня был «Живой журнал». Я вела блог на «Блогере». Я написала вирус для MySpace. Вот какая я была.

В то время было полно людей, делавших странные вещи на грани и за гранью. Десять парней жили в громадном складе, называли себя художниками и строили в своем жилище огромные арт-кары для фестиваля Burning Man, при этом еще и работали почасовиками в Сан-Францисском университете, преподавая XML, или по средам проводили вечера в ночном клубе DNA Lounge, или играли в постфеминистской рок-группе, исполнявшей кавер-версии из аниме или оригинальные песни о патриархате. Половина моих знакомых была «модераторами сообществ», а другая половина рыскала по барахолкам в поисках скидок, чтобы потом выставить находки на eBay (это было еще до того, как eBay завершил свой грандиозный проект по расчистке залежей во всех американских подвалах и на чердаках).

Я любила ранние игры в альтернативной реальности, те, для которых требовалось подключать к кнопочному телефону WAP‐преобразователь, и мы с девчонками всегда выигрывали, потому что мы были умнее любого сочинителя головоломок. Некоторые деятели прятали свои подсказки на ресурсах, которые можно найти только на микрофишах, потому что они никогда не оцифровывались, и мы выискивали их с такой скоростью, словно они находились в первых строчках поисковой выдачи гугла.

В один отнюдь не прекрасный день, в день, ставший для нас судьбоносным, день, когда Маркус Яллоу превратился в M1k3y (боже, помоги нам всем), террористы взорвали мост Бэй-Бридж. Я сразу поняла – работы будет по горло. Дело в том, что я, пока росла, всей душой любила Сан-Франциско, считала этот город своим. Там я никогда ничего не боялась, могла без страха пойти куда угодно. Наркоманы, дерущиеся в Тендерлойне, разбегались врассыпную с моего пути, а любого приставалу я вымораживала одним-единственным лазерным взглядом пылающих ненавистью глаз. От беготни вверх-вниз по холмам ноги стали крепкими, как древесные стволы, все тело было испещрено пирсингом, большей частью неудачным, потому что стоит только найти классного мастера, и ты с удовольствием позволяешь ему оттачивать на тебе свое искусство.

Так что, когда какие-то подонки взорвали мой мост и испоганили мой город, я восприняла это как личную обиду. Я послала сотни три электронных писем в Департамент внутренней безопасности, вызываясь делать для них все что угодно, лишь бы уберечь мой город. Разумеется, все эти письма до единого канули в черную дыру, ибо кто я такая? Всего лишь ребенок.

Но ребенком я была умным. И понимала: чтобы разобраться в происходящем, не обязательно прослушивать весь интернет. Если знать, на что обращать внимание, можно найти множество подсказок. Дети приходят в школу с пачками самопальных дисков и отксеренными инструкциями о том, как взломать свой бесплатный иксбокс, подключиться к «икснету» (такое название придумал M1k3y) и включиться в борьбу с большим злым ДВБ.

Проникнуть в непроницаемый, криптографически защищенный икснет оказалось на удивление легко. Достаточно было всего лишь взять домой один из этих самодельных дисков, скопировать на домашний компьютер образ установщика и добавить лазейку, которая заставляет любую машину открывать обратную оболочку для компьютера, контролируемого мной (это был корпоративный веб-сервер компании по грумингу собак, расположенный в канадской провинции Манитоба, потому что ни в одном человеческом языке нет фразы «компетентен, как сетевая безопасность собачьего груминга»). Оттуда я могла выкачивать все: пароли, скриншоты, файлы. К тем временам восходит половина моей музыкальной коллекции, потому что я написала скрипт, отыскивающий всякого, у кого MP3-библиотека состоит из более чем трех песен, высоко оцененных мной на собственном плеере. Находя соответствие, этот скрипт копировал всю музыку жертвы. Музыкальное ограбление века.

Что гораздо важнее, я быстро проникла в дебри планирования всех «мероприятий» икснетовской армии, вплоть до подмены радиомаячков в общественных местах ради парадокса ложноположительных результатов. Сначала я не докладывала об этом в ДВБ. Вместо этого кропотливо собирала досье, докапывалась, кто у них главный. Никто никогда не рассказывал мне об информационных каскадах, но я изобрела их независимо ни от кого и чертила организационные диаграммы, вычисляла идеальные узлы, чтобы остановить этих не в меру остроумных преступников.

Передо мной стояли две проблемы. Во-первых, не все эти ребята заслуживали наказания. Многие активно задавались вопросами, правильно ли они делают, намеренно создавая помехи для предпринимаемых ДВБ мер безопасности, и пытались взывать к разуму, даже когда их более бестолковые приятели требовали ВЗЛАМЫВАТЬ ВСЕ ПОДРЯД. А мои попытки обрушить гнев господень на головы этих хулиганов привели бы на скамью подсудимых всех без разбора.

Во-вторых, никто в ДВБ не желал слушать девчонку-подростка, даже суперпродвинутую, даже если она накопала тонны полезной информации об Каль-Каида, как называла себя банда ребятни, сумевшей одурачить всех профессиональных безопасников.

Однако моя изобретательность не знает границ. Не надо недооценивать решимость детей, у которых мало денег и много свободного времени, как сказал однажды один глупый паренек. Из ДВБ утекало множество сигналов и агентурной развединформации – всевозможные профили на LinkedIn, старые онлайн-резюме, пресс-конференции, имена в нижних строчках закупочных заявок на федеральных сайтах. Медленно, капля за каплей, я составила отдельное досье на ДВБ, особенно на чиновников, курирующих работу сан-францисского контртеррористического подразделения. Если бы у икснетовцев мозгов было побольше, чем бравады, они бы и сами пришли к этой мысли – нацелившись на конкретных людей, разорвать цепочку командования. Именно так действуют партизаны. В отличие от бестолковых детишек.

И опять мне помог каскадный анализ. Когда вот этот человек отдает приказ, все остальные дружно берутся за дело. Основные высказывания вот этого человека через неделю повторяются вон тем. Мои аналитические схемы были испещрены стрелками, указывающими на другие стрелки, взад и вперед, отражая медленный процесс достижения бюрократического консенсуса, однако в схеме нашелся один узел, из которого исходило больше стрелок, чем из всех остальных вместе взятых. И под этим узлом стояло имя: Кэрри Джонстон.

У Джонстон было все, чего не хватало мне. Прямая осанка, дерзкая короткая стрижка, словно сконструированная специально для нее армейским инженерным корпусом. Военнослужащая во втором поколении, капитанская дочка, с детства побывавшая чуть ли не во всех портах земного шара, диплом по политологии, проходила подготовку по программе спецназа, но вынуждена была уйти – сломала обе ноги, точь-в-точь как Сноуден, хотя решительно отвергала эту ироническую насмешку судьбы. Плюс к тому она блистала холодной красотой Снежной королевы, к ее голубым глазам очень хорошо подходил эпитет «пронзительные». Она любила старую кантри-музыку, обожала Мерла Хаггарда и Конвея Твитти, но терпеть не могла Вилли Нельсона, потому что сама не курила травку и не общалась с теми, кто курит.[16]

Обо всем этом я узнала, когда путем кропотливой работы выяснила ее ник на форумах – Americhick1776 (фи!). Сначала я не была уверена, она это или нет, потому что она всегда вела себя осторожно. Но в сети есть открытая библиотека под названием Anonymouth, которая может провести «сравнительную стилометрию» любых текстов и сообщить, имеется ли между ними сходство в характерной пунктуации, словаре, структуре предложений, грамматических ошибках. Я обучила эту программу на публичных постах, сделанных Кэрри Джонстон под собственным именем, а потом скормила ей тексты, выложенные под никами Americhick1776, Thankgodimacountrygirl, USAOKBYME и Bornintheusa1979, и стиль Americhick1776 на 86 процентов совпадал со стилем Джонстон. Следующий, Bornintheusa1979, показал совпадение всего на 41 процент. После этого уже легко было отыскать все ее посты, установить оповещения на ее ник, пройтись по ее графам в неимоверно примитивных дофейсбучных соцсетях (ни одна из них не могла сравниться с фейсбуком по защищенности), собрать все публикации ее друзей и составить подробную картину того, куда она ходила, когда и с кем. Старый пост из доисторического «юзнета», оставленный еще в ранние студенческие годы, помог выяснить номер домашнего телефона ее родителей, а поиск в системе обратной справки подбросил их адреса. Кредитные отчеты рассказали о состоянии их финансов, а также о том, услугами каких мобильных операторов они пользуются. Методы социальной инженерии помогли выцарапать у операторов номера мобильных телефонов родителей. Они, разумеется, ни разу не меняли выданные по умолчанию пароли к голосовой почте (в те времена этого не делал никто). Пара недель усердного прослушивания перехваченных звонков Джонстон, включая тот, где она оставила свой номер рабочего телефона (ее сотовый не работал в экранированном трейлере ДВБ). Я сверила все это с ее личной онлайн-активностью в рабочее время и вычислила, когда именно она вместо работы валяла дурака. Теперь у меня был мотив, средства и возможности.

Я надела худи и туфли на платформе, зашла в магазин 7-Eleven на Маркет-Стрит, купила одноразовый телефон, села в метро и поехала в Окленд. Там пошла в марину, где был хороший обзор во все стороны и не было камер, и позвонила. Сначала она не ответила, и меня перекинуло на голосовую почту. Я перепугалась, но потом повесила трубку, досчитала до тридцати и перезвонила.

– Кэрри Джонстон. – К этому времени я уже прекрасно знала ее голос, однако все равно занервничала. Раньше я слышала только, как она разговаривает с другими людьми. А на этот раз она обращалась ко мне. То были всего лишь репетиции, а сегодня состоится премьера.

– Мисс Джонстон, вы меня не знаете, но я патриотка, и у меня есть кое-какие сведения о так называемом икснете, которыми я хотела бы с вами поделиться.

Ее голос не дрогнул ни на миг.

– Погодите секунду. – Щелк. – Наш разговор записывается. Продолжайте.

У меня пересохло во рту. Безуспешно попыталась проглотить подступивший к горлу комок и угомонить колотящееся сердце.

– У меня есть организационная структура, логины, пароли и протоколы чатов. Я установила лазейки на компьютеры главных деятелей и держу их под непрерывным наблюдением. У меня есть информация об их ближайших планах.

– Понятно. – Она замолчала, и мне стало не по себе. Внезапно захотелось в туалет. – Чего вы хотите в обмен на это?

– Вы о деньгах? – выпалила я. О деньгах я даже не подумала. Мои родители были небогаты, но и не бедны, и я работала по контрактам, как только доросла до собственного банковского счета.

– А что же еще?

– Работу? – опять выпалила я. Слово само собой сорвалось с губ. Но мысль была верная. Я повторила уже без вопросительной интонации: – Работу.

– Угу. – Это слово прозвучало по-доброму, как будто его произнесла учительница, приятно удивленная успехами ученика. – Тогда, полагаю, нам надо встретиться.

* * *

У меня было много знакомых в сфере информационной безопасности, но почти все они мне не доверяли, потому что я недостойна доверия. Кое-кто знал, что я и есть та стерва, которая слила Маркусу множество вкусных фактов, зато все слышали, что я работаю в «КЗОФ», а до этого сотрудничала с «КЗЕ», а еще раньше с ДВБ. Я не разоблачительница, я самое большее источник утечек.

Работать на государство было нелегко. Повсюду царила бюрократия, и в местах вроде «КЗОФа» и «КЗЕ» дело обстояло ненамного лучше, чем в правительственных агентствах, снабжавших нас заказами, ведь, чтобы вести дела с ДВБ, надо было находиться с ними на одной волне, иметь параллельные бюрократические структуры. Приплюсуйте сюда тот факт, что многие сотрудники ДВБ пришли туда из «КЗОФа» и «КЗЕ», а многие сотрудники «КЗОФа» и «КЗЕ» пришли туда из ДВБ, и вы поймете: очень скоро вы будете переводить взгляд с фермеров на свиней и обратно и не замечать между ними разницы.

Но в работе на государство есть и плюсы: за нее очень хорошо платят. За годы в ДВБ я распробовала вкус денег, которые правительство отваливает сотрудникам самого непрозрачного агентства. Кэрри Джонстон убедила свое начальство, что она должна перетягивать на свою сторону технические таланты, отбивая их у коммерческих доткомов, и, если для этого надо переплюнуть Пало-Альто и Сому, избаловавших своих сотрудников утопическими льготными акциями и настольным футболом, – что ж, значит, переплюнем. Вот почему ей выделили собственный неподотчетный бюджет. Мне даже назначили пенсию – правда, небольшую, потому что я довольно быстро удалилась на вольные хлеба, однако она индексировалась на уровень инфляции и должна была перейти по наследству к моему супругу, если я обзаведусь таковым к моменту, когда отброшу копыта.

Затем я вслед за моей заклятой подругой и наставницей Кэрри Джонстон перешла в частный сектор и там узнала, что такое настоящие деньги.

Наличности в карманах хватило бы на несколько недель, и еще больше было законсервировано в налоговых гаванях по всему свету. Я продержалась бы на плаву несколько лет. Мне платили жалованье, в конце каждого года выдавали бонусы, ежеквартально разрешали приобретать акции по льготным ценам, и за каждую работу, куда меня назначали «коммерческим инженером», выплачивали щедрые комиссионные. Плюс к тому я летала первым классом и накапливала мили за перелеты. Если бы мне не приходилось время от времени посещать захолустные страны, обслуживаемые только их собственными мутными авиаперевозчиками, я бы давно заработала золотые масонские карты 33-й степени от всех трех крупнейших авиакомпаний. Я останавливалась в пятизвездочных отелях с полным обслуживанием номеров и имела корпоративную карту для «представительских расходов». «КЗОФ» всегда выставлял заказчикам счета по системе «издержки плюс вознаграждение», то есть брал действительную «стоимость проделанной работы» (учитывая съеденные мной из мини-бара пакетики кешью по 8 долларов и бутылочки виски «Лагавулин» по 12 долларов), добавляли к ней 25 процентов и направляли счет правительству Словстакии, или в ДВБ, или чьи там еще заказы они выполняли в тот момент. Чем больше я тратила, тем больше они получали.

Хорошо, конечно, жить в берлинском бомжатнике, трахаться с юными идеалистами и добывать на помойках фриганскую еду в компании недоучек, отчисленных из Массачусетского технологического института и углубившихся в эксперименты с молекулярной гастрономией. Время от времени я так и делаю – в виде каникул. Но лучшие моменты таких каникул – заканчивать их в чудесном безымянном отеле, одинаковом на всех континентах, с бассейном на крыше, спа-массажем и уроками йоги. Обычно их ведут ольги – это такие борисы женского пола с фигурками как у куклы Барби и безупречной кожей.

У меня не было нужды напрашиваться в гости к моей давней подружке в Окленде. Я поехала к ней просто потому, что хотела этого.

* * *

Кэрри Джонстон не одобрила ни один из предложенных мной ресторанов, отвергла даже «Трейдер Викс» в Ист-Бэй, который я считала весьма утонченным местом. Следует учесть, что я была семнадцатилетней девчонкой и заказывала исключительно безалкогольные коктейли, начиная от «софт банана кау» и заканчивая «но тай май тай».

Как позже выяснилось, излюбленными местами Джонстон были стейкхаусы с отдельными кабинетами и винными картами толще, чем их фирменные стейки.

Дело в том, что после трех или четырех больших бокалов красного – обычно «бордо» середины 1980-х, оплата с ее правительственной карты AmEx – она начинала говорить чуть громче обычного и теряла осмотрительность, и благодаря отдельным кабинетам ей не приходилось к концу вечера направлять в заведение группу захвата, чтобы те швырнули в секретную тюрьму гостей за соседними столиками, случайно услышавших слишком много. Было и еще одно преимущество: когда я сидела в отдельном кабинете, никому не было дела до того, что мне всего семнадцать, благодаря чему я стала чуть ли не единственной из сверстниц, имеющей собственное мнение о букете красного вина, выдержанного в дубовых бочках (на мой взгляд, оно не заслуживает звания премиального).

На первой встрече, когда она налила мне бокал, я подумала, что она меня проверяет, но позже поняла, что второй бокал появляется на столе тогда, когда ее слегка развозит и начинается обычная девчачья болтовня. Я говорила о Кэрри Джонстон с Маркусом и знаю, что он считает ее биороботом стофутового роста в женском обличье, с лазерными глазами, но на самом деле она такая издерганная просто потому, что внутри у нее скрыто много смутного и темного. В чем, надо сказать, она мало отличается от Маркуса. Или от меня. (Но у нее на удивление мало общего с Ильзой, Волчицей СС.)

Она была совершенно ошеломлена тем, что я рассказала ей за первым бокалом. Потом пошел второй бокал, и, когда он опустел на три четверти, мы переключились на ее хвастовство о том, чем она занимается, о том, как много народу докладывает ей о своих действиях, о ее новеньких роскошных следящих устройствах для сотовых телефонов, об анализе данных, полученных из билетной системы городского транспорта, о битвах, которые ей пришлось вести с «Гугл» и «Йаху», чтобы попасть в их дата-центры.

Не скрою, меня это впечатлило. Когда мне было тринадцать, я додумалась, как проникнуть в голосовую почту всех моих школьных друзей. Это было нетрудно: всего лишь скачать из интернета программу, подменяющую мой номер телефона. В те времена при звонках на голосовую почту не требовалось вводить пин-код; я звонила на номер голосовой почты операторов «Т-Мобайл» или «Спринт», выдавая номера моих друзей за собственные, и слушала все их сохраненные и новые сообщения.

Это, конечно, было нехорошо, но, боже мой, до чего же увлекательно. Никакого риска быть пойманной, даже если я расслаблюсь и забуду помечать их сообщения как непрослушанные. Когда вы в последний раз обращали внимание на флажки возле голосовой почты – новое или старое? У голосовых сообщений есть грязная тайна – их никто не любит, однако в те времена текстовая переписка еще не стала привычным способом избегать людей, продолжая с ними общаться, поэтому голосовая почта была кладезем секретной информации, сплетен и темных тайн. Оказывается, голосовые сообщения – это замечательный способ выразить друзьям свое презрение и гнев, поругаться с бывшим по поводу безобразного расставания, а иногда, в парочке особенно запомнившихся случаев, высказать случайному знакомому, подцепленному на прошлой неделе, чтобы показал свое хозяйство доктору, пока не начал мочиться жидким пламенем.

Чувствую ваше неодобрение. Так держать. На самом деле вы никогда не занимались этой дрянью по одной-единственной причине – не додумались. Гарантирую на сто процентов – если начнете, то уже не сможете остановиться. Все мы пленники своих тел, нам не дано узнать, что же в действительности хочет или чувствует другой человек. Величайшая загадка человеческого существа – какого черта оно так старательно пытается выяснить, чем сейчас заняты другие люди. Прослушивая эти личные моменты, какими бы банальными или скучными они ни казались, я поняла о своей сути больше, чем смогла бы за десять лет психоанализа.

К этому добавляется упоение властью, сладкое понимание того, что ты знаешь об окружающих такие вещи, которых они даже сами о себе не знают. Вспомните, какие странные игры затеваются в средней школе, как девчонки объединяются по трое, а потом начинают исключать из своей компании то одну, то другую, представьте себе, какие гадости они говорят, когда думают, что их никто не слышит. Думаете, вы в средней школе не захотели бы это подслушать? Врете.

Дело в том, что, когда Кэрри Джонстон начала рассказывать, какие фокусы она может вытворять с доступными источниками данных, я сразу распознала родственную душу. В конце концов я завязала с голосовой почтой, потому что у меня образовалась собственная небольшая компания друзей, и они были хорошие люди, я не могла заставить себя шпионить за ними, а потом и весь остальной шпионаж показался делом недостойным. Однако встреча с Джонстон показала: инстинкты у меня еще работают.

У Джонстон имелось то, чего не было у меня, – автоматизация. Она описывала наборы инструментов для множества разных дел: для автоматической классификации информационных каскадов, для комплектования перехваченных сведений в индексируемые базы, для поиска единственной чужеродной песчинки среди океана данных, и меня охватывало ни на что не похожее чувство. Наиболее близким эквивалентом можно назвать возбуждение, но это чувство полностью концентрировалось выше пояса.

Слушая ее рассказ, я поймала себя на том, что прикидываю, как можно улучшить ее механизмы. Джонстон получала свои коды от подрядчиков из разведки, неолитических предков «КЗОФа», и они старались произвести впечатление на начальников Джонстон, тех, кто выписывает чеки по неконкурентным контрактам на поставки. Но на стадии закупок никто не советовался с людьми, которым предстояло непосредственно работать с этими программами, поэтому у разработчиков не возникало даже мысли оптимизировать свои коды под конечного пользователя.

На самом деле Джонстон понимала, что с ее инструментами что-то не так, но не могла объяснить, что же именно. Кроме того, дефекты в этих инструментах давали ей возможность скромно похвастаться, например: «Вы даже не представляете, как трудно было найти корреляцию данных о местоположении пары миллионов мобильников со списком друзей из MySpace». Слушая ее, я видела и даже чувствовала, что эти инструменты никуда не годятся и что я могла бы улучшить их.

– Кэрри! – Я прикончила свой бокал вина, а Кэрри уже перешла к третьему. После второго бокала она велела называть ее просто Кэрри, и никаких «мисс Джонстон».

– Что, Маша? – Она с трудом сфокусировала взгляд на мне.

– Можно я скажу откровенно?

Она повертела головой, словно только что заметила, что я всего лишь отвязный подросток.

– Выкладывай.

– Вы никогда не задумывались о… – Из меня бурным потоком выплеснулись все сумасбродные идеи, какие я мечтала воплотить, когда намеревалась заполучить весь мир в «режиме бога», чтобы видеть все заключенные в нем данные и манипулировать ими. Начинала осторожно, вглядываясь в ее чуть поплывшее от выпивки непроницаемое лицо, но потом меня понесло. Посреди рассказа я налила себе еще один бокал вина, и под конец он опустел. Мне было жарко, но руки покрылись холодным потом.

– Гм. – Она долго глядела в потолок, потом вылила себе остатки вина и выпила. – Слышала выражение «Не учи батьку детей делать»?

Честно говоря, не слышала, потому что была обычным подростком из Сан-Франциско, а не отпетым сорванцом. Но позже докопалась до смысла этого выражения. Как я и думала, ничего хорошего.

– Послушай, малышка, я занималась этой работой, еще когда ты была зародышем. И я в ней очень, очень хороша. А ты, наоборот, всего лишь дитя. Пойми меня правильно, сегодня ты мне здорово помогла, но не думай, что мы там впустую просиживаем штаны и только и ждем, когда придет вот такая умненькая козявка и научит нас уму-разуму.

Любители раскладывать все по полочкам умеют делать непроницаемые лица. Вот и я постаралась. Возможно, у меня даже получилось. Но в душе я словно получила пощечину. Джонстон умела в мгновение ока переходить от расслабленной дружеской болтовни к яростной злобе. Выглядело это пугающе, и она наверняка об этом знала. Больше всего на свете мне хотелось встать из-за стола, уйти из этого кабинета, из этого ресторана, но я не могла. Я сама загнала себя в этот угол. Гонялась за этой женщиной, искала встречи с ней. А теперь у меня сложилось впечатление, что стоит тебе попасть на радары к Кэрри Джонстон, и ты уже никуда не соскочишь.

Она продолжала:

– Я говорю потому, что тебе надо это знать. Ты довольно умна и обладаешь потенциалом развития. Я могла бы взять тебя на работу. Но все вы, технари, заражены одной и той же болезнью, она называется «солюционизм». В каждой проблеме вы видите математическую задачу, считаете, что каждая задача имеет решение и эти решения носят технологический характер. Вы гоняетесь за этими решениями и не даете себе труда остановиться и задуматься, а не возникнет ли другая, более сложная задача в тот самый миг, когда вы «решили» текущую. На самом деле эти новые задачи вас только радуют! Они из той серии, которую вы, солюционисты, называете «фича, а не баг», и поэтому вы, получив новую задачу, начинаете со свежими силами опять искать решение. Вам не приходит в голову притормозить и внимательно посмотреть на людей, на системы, на политику; вы признаёте только технологию, которая поможет приспособить все это под ваши нужды.[17]

В ее долгом взгляде горели тысяча суровых ватт неодобрения и нетерпения. Мне бы полагалось что-нибудь сказать, но я опьянела – наполовину от вина, наполовину от ужаса – и на ум не шли никакие слова.

– Что, простите? – пискнула я тихо, как мышка.

– Что-что, ничего. Мне не нужны твои извинения, нужен твой ум. Подумай о том, что я сказала. Я сама выйду на связь. Теперь можешь идти.

Совершенно ошарашенная, я… встала и ушла. Она уже набирала что-то на своем КПК, огромном гаджете казенного образца с каучуковыми накладками и короткой толстой антенной. Это было еще до того, как в моду вошли смартфоны, и подобные карманные компьютеры вскоре перестали эволюционировать и превратились в вымерших родственников того многообразия, какое мы видим сегодня. А в те времена это был один из лучших образцов цифрового оружия, и я мечтала о нем с жаром, способным воспламенить тысячу солнц.

Очнулась я уже на улице в Файнэншл-дистрикте, в той его части, которая граничит с Тендерлойном, на равном расстоянии между дешевым пойлом и дорогим скотчем. Холодный, сырой ночной воздух отрезвил меня. Я попыталась понять, что же это было. Мне предложили работу? Угрожали? И то и другое?

На пороге мама сурово оглядела меня и сказала по-русски:

– От тебя разит перегаром.

Я ответила невозмутимым взглядом:

– Тогда пойду почищу зубы.

И всю дорогу вверх по лестнице чувствовала, как ее глаза буравят мне спину.

* * *

Я распрощалась с работой в области информационной безопасности, но, не будь дурой, знала, что с самой отраслью я расставаться не собираюсь. Я обладала весьма специфичными навыками и понимала, что единственное их применение – шпионить за людьми или, возможно, наоборот, – помогать им избегать слежки. Когда я чувствовала себя безнадежно тупой – а за годы работы в «КЗОФ» это происходило регулярно, – я представляла себе, как переезжаю в Берлин, нахожу инвесторов и организую «социальное предприятие», снабжающее демонстрантов легкими в применении средствами оперативной маскировки. В моих мечтах это было что-то вроде покаяния, которое тем не менее хорошо оплачивалось, и я быстро богатела, спасая ни в чем не повинных Кристин со всего мира от всяких короткопалых борисов, норовящих потыкать их электрошокерами в самые чувствительные места.

Я понимала, что мечта эта дурацкая. Никто на свете не собирается платить за защиту информации, пока не станет слишком поздно. Конфиденциальность – это вроде сигарет. Один-единственный вдох дыма не вызовет у вас рака, но выкурите много – и конец неминуем, а когда вы поймете, что болезнь уже засела внутри, будет поздно. Курение – это моментальное удовольствие и отсроченная боль, примерно как кусок торта или секс с красивыми, но сволочными парнями. Это подлянка самого гадкого сорта, потому что последствия наступают значительно позже самих действий и сильно удалены от них. Это все равно что учиться играть в бейсбол примерно таким образом: вы закрыли глаза, замахнулись, ушли домой и полгода ждете, пока кто-нибудь придет и скажет, попали вы по мячу или нет. Точно так же нельзя научиться отличать безвредные решения по защите информации от гибельных, если раскрыть свои данные миллион раз и подождать десять лет. Одна из утечек непременно погубит вас.

Индустрия закачивает конфиденциальные данные в свои облака примерно так же, как углеводородные магнаты насыщают атмосферу углекислым газом. Подобно миллиардерам, сделавшим состояние на ископаемом топливе, магнаты экономики слежения кровно заинтересованы держать нас в неведении насчет того, когда и как это ударит по нам и ударит ли вообще. Когда изменения климата достигнут такой степени, что их нельзя будет отрицать, станет уже поздно: мы закачаем в атмосферу слишком много углекислого газа, и моря неизбежно поглотят сушу. Когда инфоапокалипсис станет очевиден даже тем, кто зарабатывает на его отрицании, будет уже поздно. Любые собранные вами данные, вероятно утекут. Любые данные, которые вы хотите сохранить, неизбежно утекут… А ведь мы наделяем способностью собирать данные даже простые электрические лампочки. Поздно уже декарбонизировать экономику, основанную на слежении.[18]

Мне срочно надо было поплакаться кому-нибудь в жилетку. Пока я работала в ДВБ, обычно все остальные плакались в жилетку мне. На наших корпоративах кто-нибудь непременно отзывал меня в сторонку и тихо признавался, как ему стыдно за все, что мы делаем. Это было задолго до того, как мы услышали о Сноудене, однако он был не единственным среди шпионов, кто всегда носил при себе тексты первых десяти поправок к Конституции и президентского указа 12333 – секретной директивы рейгановской эпохи, с помощью которой начальство убеждало нас, что вся наша деятельность укладывается в рамки закона. Выслушивая чужие исповеди, я начинала думать, что нахожусь на стороне ангелов. Даже если не собираюсь ничего делать с услышанной информацией.

* * *

Работа в ДВБ вместе с Кэрри Джонстон чем-то напоминала мафию, с той лишь разницей, что нам не приходилось подкупать полицию, чтобы она нас прикрывала. Мы сами были полицией. Моим первым рабочим местом стал трейлер под названием «Сибирь», расположенный в дальнем конце огороженной площадки, на которой Джонстон приказала устроить свое подразделение. Я приходила туда после школы и по выходным, вместе с восемью другими младшими аналитиками обрабатывала «разведывательные отчеты», предоставленные радиоэлектронной разведкой. Занятие было до чертиков бесячее, так как я видела, что все данные испорчены Маркусом и его икснетовскими болванами, и это было очевидно не только по характеру самих данных, но и по их каналам связи, давно и хорошо мне известным.

Так что я старательно заполняла отчет за отчетом, неизменно указывая, что все эти сведения – полная чушь, что системы, которым положено вычислять, что же происходит в городе, поглощают испорченные входные данные и потому выдают лютый треш. Барахло ввели – барахло и получили.

После месяца такой работы я была готова уйти, но почему-то не ушла. Я пересекалась с Джонстон по меньшей мере один раз за смену, она сверлила меня взглядом и спрашивала, нравится ли мне работа. Я лучезарно улыбалась ей и говорила, что беспредельно счастлива и считаю за честь служить своей стране. Не хватало только радовать ее признанием, что в этом трейлере я тихо схожу с ума. В довершение картины остальные аналитики были ретивыми щенками из Вест-Пойнтской военной академии и относились к своей работе так серьезно, что произносили слова «родная страна» без малейшего намека на иронию.

Как же они меня достали. Спасало меня только то, что эта патриотическая компашка не совпадала со мной по времени – я приходила в четыре часа дня после школы и работала до десяти вечера, а они обычно уходили ровно в пять, что давало мне целых пять часов тишины, когда никто из этих недоделанных вояк не пялился на мои сиськи.

Единственным недостатком было то, что иногда я начинала сходить с ума от одиночества. Меня снедала простая человеческая потребность поболтать о том о сем. Некоторые уборщицы были довольно приятными девушками, однако они не заходили в мой трейлер, пока я была внутри. Так что, если хотелось убить время, я шла погулять и якобы случайно натыкалась на них где-нибудь на территории.

Однажды вечером я вот так прогуливалась, любуясь на тонкий, как ноготь, полумесяц, окутанный извечной дымкой Залива, и вдруг уловила запах сигаретного дыма. Курение находилось под строгим запретом, вся территория была оклеена грозными вывесками, и военная полиция, поймав нарушителя, моментально накладывала штраф. Оглядевшись, я заметила, как мелькнул и опустился огонек сигареты, подносимый невидимой рукой к невидимым губам. Я прищурилась.

– Для начальства делают исключение, – послышался усталый голос Кэрри Джонстон.

– У вас ничего не случилось? – Я сильно рисковала. Она была не из тех, кто любит слезливую девчачью болтовню.

Она впилась в меня своим фирменным вымораживающим взглядом. Я отложила его на полочку. Еще одна затяжка, в тумане поплыло облачко дыма.

Она вздохнула.

– Политика. – Еще затяжка. Ну и вонь. – Посмотри, все это… – Она повела рукой. – Имеет немалую цену. В деньгах, понятно. И требует вложения больших личных сил. Дело в том, что я трачу свой бюджет и на то, и на другое. – Она огляделась. – Все эти люди – они здесь, потому что здесь есть я. Без меня все рухнет. В столице на меня многие точат ножи, уж поверь на слово.

К этому времени я уже научилась держать язык за зубами.

Она затоптала окурок:

– Мне, пожалуй, надо немного поспать. Утром все будет выглядеть не так мрачно.

Я отважилась:

– Благодарю вас, Кэрри. На ваших плечах лежит огромный груз.

В первый миг мне показалось, что она оторвет мне голову. Я сжалась.

Но в ее глазах блеснули слезы. Она сморгнула их.

– Спасибо. – Голос звучал хрипло. Она пошла обратно в свой трейлер, а я в свой.

Весь остаток вечера я складывала в один файл всё, что знала о ребятах из икснета: имена, возможные действия, телефонные номера, адреса, диаграммы информационного каскада. Записала все это на флешку – в те времена мы еще не опасались перепрошитых USB‐устройств, и флешки стали основным средством распространения вредоносных программ, уничтожающих сеть. И опять пошла к ее трейлеру. Постучалась в дверь, поглядела в камеру, установленную над считывателем ключей-карт, подождала. Даже на промозглом холоде почувствовала, как под мышками течет пот.

Она заставила меня ждать. Я уже начала подумывать, не уйти ли, как вдруг дверь распахнулась.

– Чего тебе?

Я протянула ей флешку.

– Что это?

– Независимый проект. – Я попыталась говорить как можно увереннее, но с губ сорвался какой-то кошачий писк. Джонстон умела превращать меня в испуганного младенца.

Она вгляделась в меня, подержала флешку в руке, будто взвешивая. Потом кивнула.

– Ладно. – Улыбнулась натянуто, одними губами. – Спасибо, малышка.

– Не за что. – На сей раз получилось лучше, более уверенно.

– Можешь идти.

Я поняла намек. Меня подвезли до Саут-Бич, там я успела на ночной автобус. Недавно я заказала на «Амазоне» целую пачку манги, радуясь, что размеры нового заработка позволяют их покупать, а долгая дорога до работы дает время почитать. С прежними подругами мы теперь почти не разговаривали, потому что свободные вечера выпадали мне не чаще раза в месяц, и за ланчем я засыпала на ходу. Но я изо всех сил старалась держаться в курсе их восторженных разговоров о «Ван-Пис» и «Баскетболе Куроко» и время от времени вставлять хоть пару осмысленных слов, даже если для этого придется таскать в рюкзаке японско-английский словарь.

«Ван-Пис» унес меня в мир пиратских сокровищ и на-помнил о тех временах, когда мы с подружками носились по улицам Сан-Франциско, упоенно играя в «Харадзюку Фан Мэднесс». После теракта на Бэй-Бридж нас всех выбило из привычной колеи, каждую по-своему. Я, надо признаться, оказалась никуда не годной подругой. Но и они повели себя не лучше. Таниша и Бекки вдребезги разругались и перестали разговаривать, и, если кто-то из нас вскользь упоминал о другой, обиженно умолкали и под надуманным предлогом уходили. Люсия стала ужасно навязчивой, могла написать в три часа ночи и потребовать объяснений, что ты хотела сказать невзначай оброненной репликой три дня назад.

Мне надо было бы оставаться рядом с ними. Ведь это я познакомила их друг с другом, я была осью, вокруг которой вращалась наша дружеская компания. А я вместо этого охотилась за бестолковыми ребятишками, объявившими войну «войне против террора», и ничего не делала, глядя, как подруги отходят все дальше и дальше. Я отложила комикс, достала телефон и начала просматривать обрывки неоконченных бесед, каждая из которых ждала ответа от меня.

Набрала ответы каждой подруге, извинилась за свое исчезновение и спросила, как дела. Получилось как-то очень буднично. Шесть пропущенных звонков от мамы, которую я несколько недель назад поставила на беззвучный режим, иначе она по вечерам не давала бы мне работать. Она была уверена, что я связалась с каким-то парнем и ночами напролет кувыркаюсь с ним, и, честно говоря, проще было оставить ее в этой уверенности, чем объяснять про свои реальные занятия. Во-первых, в маминой голове прочно засела привитая в СССР боязнь всего, что связано со слежкой, а во‐вторых, приятно было узнать, что она считает меня способной хоть на какие-то отношения с парнями, ведь она много лет внушала мне, что с такими толстыми бедрами я навеки останусь старой девой.

Мы с мамой были не в ладах с тех пор, как я еще подростком потребовала права ездить на метро по своему проездному куда хочу и с кем хочу. Мы с ней прошли через эпические битвы, когда она пыталась запирать меня дома и отбирать деньги. Она-то в свое время бродила по улицам Ленинграда в любое время дня и ночи, пока ее родители работали в каком-то унылом министерстве, и, на мой девчачий взгляд, не имела никакого морального права твердить мне, что на улицах Сан-Франциско опасностей больше, чем на ее родине (или у меня ума меньше, чем было у нее). Вдобавок от меня ожидали помощи с готовкой и домашними хлопотами, потому что отца не стало, когда мне было восемь лет, и я заявила: если дома ко мне можно относиться как к маленькой взрослой, то и вне дома я имею право вести себя самостоятельно.

Размышления о маме снова напомнили мне о Кэрри Джонстон. От меня не ускользнул символизм этого. Ознакомилась ли Джонстон с данными, которые я ей передала? Собирается ли позвонить мне, пока я не приехала домой, и сказать, что теперь считает меня своей подружкой? Или просто бросит флешку в ящик стола и забудет о ней навсегда? А если завтра, когда я приду на работу, военная полиция преградит мне дорогу и вышвырнет за порог с такой же быстротой и секретностью, с какой приняла меня на работу?