Читать книгу Искушение любовью - Кортни Милан - Страница 3

Шептон-Маллет

Две недели спустя

Покой. Наконец-то.

Сэр Марк Тёрнер пешком дошел от своего небольшого домика на северной окраине Шептон-Маллет до самого центра городка и при этом обратил на себя не больше внимания, чем любой другой приезжий, вышедший на рыночную площадь рано утром. Пару раз ему дружелюбно кивнули, пара местных жителей одарила его долгим взглядом. Но ни толп поклонников, ни криков узнавания, к счастью, не было. Никто не следовал за ним по пятам, поражаясь и ужасаясь тому, что сэр Марк ходит по улицам без сопровождения почетного караула из двенадцати слуг.

Он хотел побыть вдали от всех, чтобы как следует обдумать предложение, которое он только что получил. Вступить в Королевскую комиссию по делам бедных. Ему нужны были тишина и покой. И здесь он их получил.

Он остановился посреди площади и огляделся. Завтра ее заполнят мясники и торговцы сыром. Сегодня на площади царило блаженное спокойствие; вокруг было всего несколько человек.

Марк вырос в Шептон-Маллет. Он прекрасно знал историю этой площади, представлявшей собой интересную смесь нового, старого и откровенно древнего. Трактир, стоявший несколько в стороне, был построен за несколько веков до рождения Марка. Возвышавшееся в самом центре сооружение, в эту минуту служившее прибежищем от солнца для какой-то пожилой леди, носило название Маркет-Кросс. Это было любопытное сочетание готических шпилей и шестиугольного каменного павильона. Самая высокая из башен была увенчана крестом. Маркет-Кросс напоминал заблудившегося, сбитого с толку, застрявшего посреди площади племянника каменной церкви, расположенной в углу.

За те два десятилетия, что Марк здесь не был, городок заметно изменился. Люди, которых он смутно помнил с детства, значительно постарели. Он миновал здание, в котором раньше была большая, всегда кипевшая работой валяльня. Теперь от дома остались только руины – здесь поработал сильный пожар. И тем не менее эти метаморфозы только подчеркивали, как медленно на самом деле в город приходили перемены. Шептон-Маллет находился очень далеко от суетного Лондона. Здесь никто никуда не торопился. Даже овцы, которые встречались на пути Марка, казалось, блеяли медленнее, чем лондонские.

Пара человек прохаживались по площади, беседуя. Он не мог разобрать слов, только напевный сомерсетский говор, и Марк вдруг подумал, что… вернулся домой.

Он не приезжал в Шептон-Маллет больше двадцати лет. Достаточно долго, чтобы забыть местный акцент – теперь ему казалось, что он говорит слишком быстро, слишком резко. Достаточно долго, чтобы почувствовать себя чужаком, непрошеным гостем в этой знакомой до боли обстановке. Лондон несся вперед на немыслимой скорости, гремя поршнями, выпуская клубы пара; Шептон-Маллет шествовал неторопливо, с достоинством, словно стадо коров, возвращающееся с поля после долгого жаркого летнего дня.

Если бы кто-то из жителей городка услышал его имя, они бы непременно припомнили его мать. Вполне вероятно, они бы даже вспомнили, как выглядел его отец, притом что воспоминания самого Марка об отце были смутными. Возможно, местные не забыли и самого Марка – бледного, худенького мальчика, который часто сопровождал мать, когда она обходила город по делам благотворительности. Никто бы не подумал о сэре Марке Тёрнере, человеке, которому королева Виктория пожаловала титул, авторе «Практического пособия по целомудрию для современного джентльмена», светоче чистоты и добродетели.

И слава Господу Богу. Ему удалось сбежать.

Марк не спеша огляделся. Был четверг, раннее утро, но рынок выглядел точно так же, как в его детстве. Без сомнения, эти столетней давности прилавки – грубые деревянные скамьи – по-прежнему используются по назначению. За те века, что они прослужили, никому и в голову не пришло заменить их на новые. Им не меньше лет, чем здешнему трактиру.

– Сэр Марк Тёрнер?

Марк обернулся. Человек, стоявший чуть поодаль, с нерешительно вскинутой в приветственном жесте рукой, был ему совершенно незнаком. Это был довольно полный мужчина в черном, с жестким белым воротничком одеянии священника.

Незнакомец опустил руку.

– Меня зовут Александр Льюис. Я настоятель церкви Святых Петра и Павла. Пожалуйста, не удивляйтесь так. Я ожидал вашего прибытия в родные края с тех самых пор, как стало известно, что ваш брат, герцог, приобрел старое поместье Тамишей.

На самом деле это было старое поместье Тёрнеров, а вовсе не Тамишей. Но вряд ли настоятель об этом знал. Скорее всего, он поселился в Шептон-Маллет не так давно. Все же в городе время от времени появлялось что-то новое. Ничего удивительного, что приходской священник интересуется теми, кто приезжает или, наоборот, покидает город, и его любопытство вполне естественно. Марк немного расслабился. Это не очередной почитатель.

– Я много слышал о вашей семье от своего предшественника, – сказал настоятель. – Добро пожаловать в Шептон-Маллет. Рады видеть вас снова.

Значит, он не более чем блудный сын, вернувшийся под отчий кров. Отлично. Так даже лучше.

– Город почти не изменился, – заметил Марк. – Все кажется таким же, как раньше. Но разумеется, вы осведомлены лучше. Каковы последние новости?

Как он и подозревал, Льюис не нуждался в дальнейшем поощрении. Из его уст полился нескончаемый поток слов, причем Марк обращал внимание едва ли на половину. В этом не было никакой необходимости. В конце концов, они оба знали, что единственные перемены, происходящие в Шептон-Маллет, касаются только состояния старых мельниц, с каждым годом все больше и больше ветшавших.

– Но мы понемногу поднимаем голову, – продолжал Льюис. Речь шла как раз о пресловутых мельницах. – Появилась новая обувная фабрика. И шелковые мануфактуры получают теперь в два раза больше заказов. После того как ее величество изволили заказать в Шептон-Миллс шелк для своего свадебного наряда, к нам проявляют гораздо больше внимания.

Типично для маленького провинциального городка. Бракосочетание королевы вряд ли можно было назвать недавним событием. Это лишний раз доказывало, как медленно движется жизнь в сонном Шептон-Маллет. Здесь свадьба ее величества по-прежнему оставалась новостью номер один, хотя произошла более года назад.

Да, он не ошибся, приехав сюда. Может быть, в городе и слышали что-то о его книге и пожалованном титуле, но здесь его не будут преследовать такие толпы поклонников, как в Лондоне. Здесь его наконец-то оставят в покое.

Возможно – о чудо! – местные жители даже будут считать его вполне земным человеком, а не святым. Человеком, который иногда совершает ошибки и грешит.

– И все мы испытываем к вам огромную благодарность, – неожиданно заключил священник.

Марк ощутил смутную тревогу. В его буколические видения ворвался первый тревожный сигнал.

– Благодарны? – изумленно переспросил он. – Мне? Но за что? С какой стати кто-то должен испытывать ко мне благодарность?

– Какая скромность! – просиял Льюис. – Но ведь все знают, что ее величество обратила на нас свое высочайшее внимание только благодаря вам! – Он чуть подался вперед и дотронулся до лацкана сюртука Марка.

Марка охватил ужас. Это был не дружеский жест, не простодушное похлопывание по плечу. Льюис коснулся его так осторожно и благоговейно, будто опускал палец в чашу со святой водой.

– О нет, – решительно возразил он. – Нет-нет. Уверяю вас, здесь нет никакой связи. Я…

– Мы, жители Шептон-Маллет, обязаны вам всем. Если бы шелковые мануфактуры потерпели неудачу… – Льюис развел руками. Марк снова огляделся. Несколько человек, позабыв о своих делах, таращились на него, и в их глазах читался живейший интерес.

Боже, нет! Только не это. Неужели все начинается снова? Он приехал сюда, чтобы скрыться от низкопоклонства и лести, а не подвергнуться… чествованию.

– Этот город в неоплатном долгу перед вами. Все с нетерпением ждали, когда я представлюсь вам и познакомлю вас с другими. И позвольте мне начать с этого молодого человека.

Льюис сделал широкий жест, и один из мужчин, прохаживавшихся возле Маркет-Кросс, вдруг поднял голову и заспешил к ним. Несмотря на внушительный рост, это был совсем еще юноша, неловкий и нескладный. Он так торопился, что даже несколько раз споткнулся. На вид ему было не более семнадцати. Кто бы он ни был, этот юноша хорошо одет, отметил Марк. На нем даже был цилиндр. Он то и дело поправлял его, словно еще не привык к этому головному убору. Ну конечно, он ведь столько лет носил картуз, как все мальчики.

– Сэр Марк Тёрнер, – высокопарно произнес Льюис, – разрешите представить вам мистера Джеймса Толливера. – По его тону можно было подумать, что говорит как минимум епископ.

К цилиндру Джеймса Толливера была прикреплена изящ ная голубая кокарда в форме розы. Надежды Марка на мир и покой, вознесшиеся было на высоту церковного шпиля – не меньше восьми этажей! – рухнули вниз и вдребезги разбились о вымощенную булыжником площадь. Пожалуйста, только не голубая роза. Все что угодно, но не голубая роза. Но может, это просто совпадение? Может, роза ничего не означает? Может, какой-нибудь заезжий торговец распродал партию таких кокард, не объяснив, что они символизируют? Потому что в ином случае всему конец. Значит, ему не удалось сбежать от шумихи, от почитателей, зевак и газетных сплетен. Эта мысль была такой страшной, что Марк постарался тут же ее прогнать. Он приехал в Шептон-Маллет, чтобы отдохнуть от суеты Лондона в этом относительном безвременье.

Но Толливер таращился на него широко раскрытыми, сияющими глазами. Марк знал этот восторженный взгляд слишком хорошо – в нем было абсолютное, чистое восхищение. Так ребенок смотрит на подаренного ему на Рождество пони, не в силах дождаться того момента, когда ему наконец разрешат в первый раз прокатиться. И в данном случае в качестве пони выступал Марк Тёрнер. Он не успел произнести ни одного слова, как Толливер пылко сжал его руку.

– Сорок семь, сэр! – пискнул он.

Марк озадаченно посмотрел на юношу. Кажется, эти слова имели какое-то особое значение.

– Сорок семь чего?

Еще сорок семь человек пристанут к нему на улице? Должно пройти сорок семь месяцев, прежде чем в обществе забудут, кто он такой?

Лицо молодого человека вытянулось.

– Сорок семь дней, – робко пояснил он.

Марк в замешательстве покачал головой:

– Сорок семь дней. Слишком долго для наводнения и слишком мало для осеннего триместра в университете.

– Сорок семь дней целомудрия, сэр. – Он удивленно нахмурился. – Я сделал что-то не так? Я думал, что члены ОМД приветствуют друг друга именно таким образом. Я являюсь основателем местного отделения и для меня очень важно знать все тонкости, чтобы делать все правильно.

Значит, кокарда настоящая. Марк подавил тяжелый вздох. Ну да, глупо было надеяться, что об ОМД знают только в Лондоне. Это общество очень его смущало. Кокарды, еженедельные собрания… Не говоря уже о тайных жестах – все постоянно пытались научить его каким-то тайным жестам.

Почему мужчинам обязательно нужно превращать любое благое начинание в некое подобие клуба? Почему нельзя делать что-то хорошее независимо от других? И как так вышло, что Марк впутался в эту затею и даже, против своего желания, стал кем-то вроде отца-основателя?

– Я не состою в Обществе мужчин-девственников, – сказал Марк, стараясь, чтобы его слова не прозвучали высокомерно. – Я просто написал книгу.

Несколько секунд Толливер изумленно смотрел на него, потом нашел в себе силы и улыбнулся.

– О, в этом нет ничего страшного, – сказал он. – В конце концов, Иисус тоже не принадлежал к англиканской церкви.

Священник удовлетворенно кивнул. Это было совершеннейшее безумие. Марк не знал, смеяться ему или плакать.

Он осторожно высвободил свою руку из ладоней Толливера.

– Я бы только хотел заметить… – осторожно начал он. – Сравнивать меня с Иисусом, пожалуй, несколько… – «Дико», – подумал он про себя, но огорчать бедного мальчика не хотелось. Конечно, это ложный логический вывод. Но юноша, хотя и несколько переусердствовал, все же не хотел сказать ничего плохого. И он действительно старался. Трудно сердиться на молодого человека, почти мальчика, всей душой стремящегося к целомудрию, в то время как многие его ровесники вовсю гоняются за юбками и плодят незаконнорожденных отпрысков.

Толливер вдруг побелел, хотя Марк не сделал ему никакого внушения.

– Богохульство! – прошептал он. – Я только что позволил себе богохульство в присутствии сэра Марка Тёрнера. О боже!

Марк не стал указывать юноше, что тот только что позволил себе второе богохульство, упомянув имя Божие всуе.

– В моем присутствии люди могут позволить себе ошибиться, – иронически заметил он.

Толливер поднял на него обожающие глаза.

– Да, конечно. Мне следовало знать, что вы необыкновенно добры и конечно же простите меня.

– Я не святой. И не праведник. Я всего лишь написал книгу.

– Ваша скромность, сэр… и добросердечие… Поистине вы пример для всех нас, – выпалил Толливер.

– Я тоже совершаю ошибки.

– В самом деле, сэр? Могу я поинтересоваться… как долго продержались вы? Сколько дней?

Вопрос был невежливым и слишком личным, и Марк поднял бровь.

Толливер сделал шаг назад и как будто съежился. Вероятно, он осознал свою бестактность.

– Я… я уверен, об этом пишут во всех газетах, – забормотал он, – но… к нам они попадают нечасто. Только если кто-нибудь едет в Лондон и привозит. Я… конечно же, я должен был бы это знать. П-пожалуйста… прошу извинить мое невежество.

Наверное, все же не осознал. И почему нужно скрывать эти сведения? В конце концов, Марк действительно написал книгу о целомудрии. Буквально. Он вздохнул и произвел в уме некоторые подсчеты.

– Десять тысяч. Хотите верьте, хотите нет.

Юноша восхищенно присвистнул.

Марк был гораздо менее счастлив. Если здесь существует отделение ОМД, то не хватает только…

– Разумеется, среди ваших почитателей есть не только мужчины, – сказал Льюис. – Я очень надеюсь, что в воскресенье, после службы, вы познакомитесь с моей дочерью Диной.

Не хватало только этого: постоянных попыток свести Марка с приличной девушкой. По правде говоря, он бы и вправду не возражал познакомиться с женщиной, которая бы ему подходила. Толливер нахмурился, потер подбородок и бросил на Марка неожиданно мрачный взгляд, как будто почуяв соперника. Так. Если незнакомая Дина интересует этого юношу, значит, все точно идет по установленному образцу. Ведь единственный тип девушек, который окружающие считают подходящим для такого благочестивого джентльмена, как Марк Тёрнер, это…

– Она чудесная девушка, – продолжил Льюис. – Послушная, целомудренная и приятной внешности. И очень покладистая. Уверенный в себе, сильный мужчина, вроде вас, был бы ей прекрасным мужем. И кроме того, ей еще не исполнилось шестнадцати, так что вы могли бы сформировать ее в точности так, как сочтете нужным.

Ну конечно, Марк в изнеможении закрыл глаза. Напиши книгу о целомудрии – и весь мир будет думать, что лучшей невестой для тебя станет неразвитая, покорная девочка.

– Мне двадцать восемь, – сухо заметил Марк.

– Значит, вы старше ее даже меньше, чем в два раза! – воскликнул священник. Его улыбка была абсолютно безмятежной. Он наклонился вперед и заговорщически прошептал: – Знаете, я бы очень не хотел видеть ее женой какого-нибудь старика. Или… – он покосился на Толливера, – несмышленого юнца, который и сам не знает, чего хочет. Итак, я знаю, что вы ведете холостяцкий образ жизни. Я предлагаю немедленно заняться расписанием ваших светских визитов. Если мы составим график, предполагающий ежедневное посещение вами самых достойных семейств, то в течение шести недель, я уверен…

– Нет. – У Марка не было другого выхода, кроме как проявить твердость и рискнуть прослыть невежливым. – Я приехал сюда, чтобы побыть в тишине и уединении, а не затем, чтобы ежедневно разъезжать с визитами. Тем более дважды в день.

Лицо Льюиса погрустнело. Толливер сморгнул. Марк почувствовал себя так, будто ударил беззащитного щенка. Почему, ну почему его книга не растворилась в море безвестных изданий, как все прочие?

– Возможно, раз в неделю, – сдался он. – Не чаще.

Священник испустил страдальческий вздох.

– Что ж поделаешь. Вероятно, если бы наши светские мероприятия были более многолюдными, более значительными… Может быть, устроить большой пикник среди прихожан? Да. Это вполне подойдет. А затем… О боже милостивый. – Льюис посмотрел куда-то через плечо Марка, и его тон вдруг стал ледяным. – По крайней мере, это оградит вас от неприятных знакомств.

Марк посмотрел в ту же сторону. Несколько лучей солнца, пробившихся сквозь тучи, весело играли на разложенных на рыночных прилавках товарах. Немногочисленные покупатели расположились так, чтобы удобнее было наблюдать за их разговором. Но взгляд священника был устремлен не на них, а на женщину, только что появившуюся на площади.

Сначала он обратил внимание только на ее волосы. Каскад иссиня-черных локонов и косичек, искусно уложенных в затейливую прическу, едва прикрытую крошечной кружевной шляпкой. Волосы достигали плеч. Марк всегда считал черный не цветом, а отсутствием цвета, но ее волосы, казалось, вобрали в себя все существующие оттенки. Они блестели и переливались на солнце. Наверное, если освободить их от шпилек и этого маленького кусочка кружев, то они тяжелой волной упадут почти до колен. Теплое шелковое облако, в которое так хочется погрузить руки.

Женщина двигалась легко и плавно, почти скользила по площади, и он подумал, что под пышными юбками должны прятаться длинные, стройные ноги. Это было ясно по ее походке. Она остановилась, не дойдя до трактира, и принялась разглядывать овощи, которые зеленщик, готовясь к рыночному дню, уже начинал понемногу выставлять на продажу. О том, как она рассматривала кочан капусты, можно было сочинить целую поэму.

Только потом Марк осознал, на что пялится священник. Платье незнакомки было бледно-розового оттенка, но опоясывала его вишнево-красная лента. Такие же ленты украшали корсаж, подчеркивая нежные округлости груди, хотя она отнюдь не нуждалась ни в каких дополнительных уловках. Ее фигура была потрясающей. Сногсшибательной. Она не была чрезмерно тонкой и хрупкой, и в то же время ее никак нельзя было назвать пышнотелой. Но рядом с этой женщиной любая другая показалась бы плохо сложенной.

Марк вдруг почувствовал острый укол сожаления.

Почему никто и никогда не пытается свести меня вот с такой женщиной?

В Лондоне она собрала бы немало взглядов – восхищенных и любопытствующих, а не презрительных. Но здесь? Несомненно, жители Шептон-Маллет не знали, что и думать о подобной женщине – или о таком вот смелом туалете. Зато Марк это прекрасно знал. Ее платье как будто приказывало: посмотри на меня.

Он всю жизнь терпеть не мог подчиняться приказаниям и поэтому отвернулся.

– Ах да, – сказал Льюис. – Это миссис Фарли. – По его тону можно было сделать вывод, что миссис Фарли не является желанной гостьей в этом городке, но лицо говорило совсем об ином. Он смотрел на нее скорее с жадностью, нежели с возмущением. – Вы только поглядите на нее.

Марку совсем не хотелось таращиться на миссис Фарли. Мысленно он как бы построил высокую стену из стеклянных кирпичей – прозрачную, но непроницаемую. С каждым вдохом он напоминал себе о том, кто он такой. Во что верит. Вдох за вдохом, кирпичик за кирпичиком он возвел крепость, в которую заключил свое желание – до того, как оно успеет овладеть сознанием и разрушить его жизнь. Он был хозяином собственного тела и своих инстинктов, и ничто не могло заставить его сдаться.

Ни желание. Ни вожделение. Ни похоть. В первую очередь – похоть. Обретя контроль над собой, Марк снова взглянул на миссис Фарли. Но все равно, даже с этим глупым чувством, запертым на замок, она показалась ему невероятно красивой.

– Она приехала почти две недели назад. Вдова. Но о своей семье или прошлом рассказывает очень мало и неохотно. Скорее всего, потому, что о таком прошлом, как у нее, лучше не распространяться. Достаточно одного взгляда – и можно тут же вообразить, чем ей приходилось заниматься.

Что ж, священники тоже обладают воображением, как и все прочие люди, подумал Марк. Однако сплетничать о поведении других им все же не следует. Миссис Фарли рассеянно оглядела рыночную площадь, и ее взгляд упал на него. Выражение ее лица нисколько не изменилось – на губах по-прежнему играла еле заметная загадочная улыбка.

Даже будучи защищенным стенами своей стеклянной крепости, Марк ощутил, как сгущается напряжение вокруг – словно где-то рядом ударила молния. Миссис Фарли секунду постояла и двинулась в их сторону.

Не дав ей приблизиться, Льюис бросился наперерез. Он проскочил сквозь каменные арки Маркет-Кросс, поравнялся с миссис Фарли и положил ладонь ей на плечо. Это не было похоже ни на ласковое, ободряющее прикосновение святого отца, ни на жест порицания. Рука Льюиса, затянутая в перчатку, приземлилась в опасной близости от груди прекрасной вдовы.

Светская улыбка миссис Фарли говорила о ее искушенности. Ее откровенный наряд свидетельствовал о том, что она привыкла соблазнять мужчин. Сплетни, пересказанные священником, намекали на то, что на самом деле она еще хуже. Но когда Льюис коснулся ее, она невольно напряглась. Это было почти незаметно – полшага назад, чуть сдвинутые брови, но тем не менее наблюдательному человеку этого было вполне достаточно. На долю секунды она стала похожа скорее на разъяренную кошку, чем на грациозного лебедя, ее многоопытность и чувственность вдруг испарились, и это мгновение выдало ее с головой. Миссис Фарли явно не была такой, какой хотела казаться.

Марк внезапно почувствовал интерес, который не смогли бы пробудить ни глубокое декольте, ни потрясающее телосложение.

Льюис и миссис Фарли находились в нескольких ярдах от него и, несомненно, не догадывались, что кто-то может слышать их разговор. Но они стояли прямо напротив арки Маркет-Кросс, и слышимость была на удивление хорошей, так что Марк мог разобрать каждое слово.

– Послушайте, миссис Фарли, – прошипел священник. – Сегодня не рыночный день, и вам нет нужды выставлять напоказ свой… товар. Подобное здесь спросом не пользуется.

Она вздрогнула от его прикосновения, отметил Марк, но намек на то, что она торгует своим телом, не смутил ее ни на секунду.

– А, преподобный, – небрежно бросила миссис Фарли. Она тоже говорила вполголоса. – Все, что продается на торгу…

Она многозначительно замолчала. Марк машинально закончил про себя фразу. Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести[1]. Он тут же вернулся на двадцать лет назад, к одним из самых первых своих детский воспоминаний. Он читает матери заученные наизусть стихи из Библии, а она смотрит в стену за его спиной и слегка кивает, как будто в такт одной ей слышной музыке. Слова Священного Писания, четко и недвусмысленно определяющие, что есть добро и что есть зло, впечатались ему в память навсегда.

Льюис покачал головой:

– Я не понимаю, о чем вы. Здесь продается зерно. И скот.

Уголки ее губ дрогнули в улыбке, и интерес Марка возрос еще больше. Священник, почтенный, богобоязненный, выдающийся житель города, не заметил, что нечестивая миссис Фарли ответила ему цитатой из Библии. Вполне вероятно, он даже не сумел ее распознать. Аккуратно, двумя пальцами, как будто это был упавший с дерева лист, миссис Фарли сняла со своего плеча руку Льюиса.

– Не смею вас задерживать, пастор, – нежно пропела она. – Уверена, вам еще много чего нужно приобрести. Надеюсь, другие товары, на которые вы обратите внимание, вам действительно продадут.

Она развернулась и, не взглянув на Марка, пошла обратно. Льюис раздраженно сложил руки на груди и уставился ей вслед с несколько неподобающим священнослужителю интересом. Затем он повернулся к Марку и двинулся к нему.

– Ну вот, – громко сказал он, потирая ладони. – Не волнуйтесь, сэр Марк. Мы не допустим, чтобы женщины, подобные этой, снова вас побеспокоили.

Марк проводил миссис Фарли глазами. Она снова вернулась к лавке зеленщика. По сравнению с ее алым поясом выложенные на прилавок пучки редиски казались бледными и скучными. Вообще весь городок рядом с ней как будто выцвел и поблек, словно акварельная картинка.

Он был целомудренным, но не святым. И в конце концов, он всего лишь смотрел.

Но миссис Фарли только что удивила его контрастом не менее поразительным и интригующим, чем пронзительнояркая лента на фоне бледного цвета платья. Она в лицо назвала Льюиса лицемером, а тот этого даже не заметил. Что бы она сказала, если бы посмотрела в глаза ему, Марку?

Увидела бы в нем святого? Икону для поклонения?

Или его самого?

Вопрос повис в воздухе. Нет, ни к чему лгать себе. Он не просто смотрел. Он хотел знать больше.