Читать книгу Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 1 - kotskazochnik.ru - Страница 1

Ч А С Т Ь 1.

Сын Белой горы и Чёрного знамения.

Г Л А В А 1.

«…Её глаза!.. Её карие глаза, когда смотрят на меня – они выжигают мне сердце!.. – думал Пьеро о шестнадцатилетней служанке Катарине из «Боттильерии», где он её повстречал месяц назад в мае 1451 года, и теперь, как ни пытался, никак не мог её забыть. Она была сиротой, кантадиной – поселянкой в селе Анкиано, расположившемся на одном из склонов горы Монте – Альбано*. Он, молодой двадцатичетырёхлетний нотариус из города Флоренции, Пьеро дель Вакка да Винчи, прибыл в посёлок Анкиано по приглашению местных земледельцев – виноградарей для составления некоторых договоров. Их юридическое составление проходило в древнем полуразрушенном замке Адимари, в одной из его башен под названием Кампо делла Торачча, где и находилась харчевня «Боттильерия» и её гостиничные номера. В одном из гостиничных номеров, в котором остановился молодой нотариус из Флоренции, собрались местные фермеры. Прислуживала им контадина Катарина. Она подавала на стол белое тасканское вино, жареную дичь и фрукты. Поначалу сире Пьеро, занятый составлением договоров, не обратил никакого внимания на бедную служанку в простой тёмно-коричневой одежде из грубого покроя. Но когда, закончив их составление, он оторвался от документов, чтобы ароматно-душистым вином закрепить торжественную минуту подписания их фермерами, то хрустальный бокал из его руки неожиданно выскользнул и разбился вдребезги о пол с не менее торжественным и весёлым звоном – сире Пьеро не мог отвести взгляда от милого и нежно-красивого лица Катарины!.. Её тёмно-карие глаза пронзили его до самого сердца, у него остановилось дыхание. Звонкий звук разбитого хрусталя привлёк внимание фермеров, и они с присущей сельчанам открытой простотой рассмеялись над оторопевшим нотариусом. Катарина, поняв, какое впечатление она произвела на приезжего парня, и, повинуясь общему зажигательному смеху, тоже рассмеялась. Её заразительный смех ещё больше заворожил незнакомца. Она не сводила глаз с высокого, статного и красивого парня со светлыми прядями волос, спадавших на плечи, который понравился ей с первого взгляда.

–– Сире Пьеро, сделайте хотя бы маленький вздох! – раздался восторженный возглас фермера Джорджо Миаланни, смеявшегося громче других. – Мы не хотим, чтобы у вас остановилось сердце, и такое торжественное мероприятие для нас окончилось столь плачевно!..

–– Да-да!.. – подхватил его веселье грузный сире Каприо Дитеста, виноградарь с красным простодушным лицом, как спелый гранат. – Помилуйте контадину Катарину!.. Судя по её глазам, ей тоже не хотелось бы, чтобы вы преждевременно расстались с жизнью… И всего-то из-за какой-то мелочи – её нежной прелести девичьей красоты!

У сире Пьеро наконец-то из груди вырвался глубокий вздох. Он растерянно

––* Монте – Альбано – Белая гора.

улыбнулся, бросил взгляд на развеселившихся фермеров и нагнулся к полу, чтобы собрать с него разбившиеся осколки хрустального бокала, как лбом столкнулся с головой контадины Катарины. Раздался глухой стук, и они испуганно уставились друг на друга. У контадины Катарины с головы слетела лёгкая полупрозрачная, как вуаль, накидка, оголив её вьющиеся локоны тёмно-каштановых волос и нежной белизны лоб, на котором выступило красное пятно от удара.

–– А вот это уже не иначе, как знаменье будущей страстной любви! – опять взорвался громогласным хохотом сире Джорджо Миаланни, глядя, как парень и девушка ладонями потирают ушибленные места.

Его смех подхватил очередной, ещё более громкий взрыв хохота фермеров, с воодушевлением глядевших на вконец растерявшихся сире Пьеро и контадину Катарину.

–– Друзья! Наш договор тем более знаменателен и обещает быть удачным, потому что он скреплён не только нашими подписями, но и рождением великого духа древнего Платона. В чём нотариус и контадина только что на наших глазах подтвердили его рождение, расписавшись вот таким незатейливым способом, друг у друга на лбу! – продолжал с простой деревенской прямолинейностью сире Джорджо Миаланни. – Выпьем же за наш договор и за любовные стрелы амуров! За их мать Афродиту!.. И да помогут они этим двум чудесным созданиям, которые ещё не в силах прийти в себя от столь прекрасного столкновения!..

Его доброе пожелание разрядило возникшее оцепенение между девушкой и парнем, и, застенчиво поглядывая друг на друга, они рассмеялись вместе с фермерами. Смех сблизил их. Они смотрели друг на друга, не сводя глаз, и у обоих было чувство, что они давно знакомы, только время не давало им возможности встретиться, разводя их по разным дорогам. «Я всегда искал её!» – с трепетом в сердце подумал Пьеро да Винчи. «Я всегда мечтала о нём!» – пролетела нежная мысль в голове контадины Катарины.

–– Ну что ж вы, словно каменные колоссы, застыли на месте?! – с недовольством воскликнул сире Каприо Дитеста, переводя взгляд с Пьеро на Катарину. – С радостью убирайте осколки вашей прошлой и тоскливой жизни без любви и скорее присоединяйтесь к нам!.. Ну же!.. Сдвиньтесь с места и сделайте шаг навстречу друг другу!..

И они шагнули навстречу друг другу почти одновременно. Шагнули и … тут произошло то, от чего у всех застыла в жилах кровь… Говорят, что до сих пор на горе Монте – Альбано и в её окрестростях происходят весьма удивительные вещи, и тот, кто хоть раз побывал на ней, убедился в том, что это абсолютная правда. Гора Монте – Альбано – единственное в мире место, где встречаются белые птицы, которые в других частях света имеют свой обычный пёстрый цвет; встречаются также белая трава и животные – альбиносы… По склонам горы Монте – Альбано и в её окрестностях ютятся небольшие селения с людьми, которых и по сию пору в Италии называют колдунами и ведьмами из-за их необычных способностей видеть и предсказывать события…

В общем, когда сире Пьеро и контадина Катарина шагнули навстречу друг другу, в камине гостиничного номера раздался громкий шум; из него вырвалось наружу большое облако чёрной сажи, а из облака вылетел огромный чёрный ворон, обдав оторопевших обитателей комнаты смоляной, въедливой в кожу угарной пылью. Громко и устрашающе хлопая крыльями, он пронёсся над головами фермеров, облетел их и бесстрашно сел между Пьеро и Катариной на разбитые осколки хрустального бокала. Взъерошив перья, он тряхнул ими, и чёрная сажа, спав с него, опустилась на сверкающие осколки разбитого хрусталя. Затем, взглянув чёрными бусинками глаз на парня и девушку, он пронзительно крикнул и, взмахнув крыльями, плавно вылетел в раскрытые створки окна. Фермеры, а также Пьеро и Катарина так и остались стоять, глядя ворону вслед, не в силах сдвинуться с места. Вывел их из оцепенения заглянувший в номер хозяин харчевни сире Труффо Белькони, шутливо заметивший, что ему ещё ни разу не доводилось лицезреть столь молчаливого и продолжительно торжественного тоста за успешное совершение сделки.

–– Катарина, а что же вы не уберёте этот мусор? – указал он девушке на разбитые осколки бокала.

Он подошёл ближе и удивлённо вскинул брови.

–– О-о!.. Да вы, как я вижу, чем-то озадачены!.. Что с вами?

Взгляды фермеров, нотариуса и его служанки молчаливо указали на разбитый хрусталь на полу, и только сейчас сире Труффо заметил, что они чёрные. Он нагнулся, поднял один из крупных осколков и, увидев, что он с налётом чёрной копоти, сдунул с осколка сажу. Каково же было его удивление и удивление окружающих, когда они увидели, что хрусталь, очистившись от налёта сажи, по-прежнему остался тёмным. Контадина Катарина ахнула и побежала за совком и веником. Сире Пьеро да Винчи нагнулся и, подняв с пола горстку осколков, тоже сдунул с них сажу – хрусталь остался чёрным. Его лоб прорезала морщинка мрачного предчувствия. В задумчивости он не заметил, как засунул осколки разбитого хрусталя в карман камзола и, подойдя к окну, долго смотрел в небо, куда улетел ворон. Он не слышал, как хозяин харчевни расспрашивал фермеров о том, что случилось и почему они в таком подавленном настроении.

В его воспалённом мозгу бурлящей лавой кипел только один вопрос: «Что предвещает проведение, послав столь недвусмысленный чёрный знак?» Когда, наконец, у него заболели виски от тщетных попыток сразу найти на него ответ, Пьеро обернулся и увидел, что викарий, присутствовавший при освящении договора, с молитвами обходит комнату, разбрызгивая по её углам благовонный освящённый елей. Остатки осколков разбитого бокала уже были убраны, а сире Труффо успокаивал контадину Катарину, гладя её ладонью по голове и приговаривая утешительные слова. Фермеры с грустными лицами, сидя за столом, неохотно пили вино.

Пьеро да Винчи подошёл к Катарине – ему хотелось тоже успокоить её – но она, подняв на него глаза, отшатнулась от него, как от страшного призрака, закрыла ладонями лицо и убежала прочь… Он остался в полной растерянности, затаив дыхание и скорбно глядя вслед убежавшей девушке. Фермеры, священник и хозяин харчевни посмотрели на него с сочувствием.

–– Может быть, пройдёт время, и всё образуется, – тихо вздохнул сире Труффо, уже зная, что произошло в комнате до его появления. – Не теряйте надежды, сире Пьеро. Она девушка хорошая… – и, возведя взгляд к потолку, закончил тяжёлым вздохом: – И да поможет вам Бог!

Он, пожилой и весьма богатый миланец, бежавший от франко-швейцарских наёмников, захвативших северную итальянскую провинцию Ломбардия и город Милан, обосновался в селе Анкиано. Купил себе дом, несколько виноградников и устроил в башне Кампо делла Торрача распивочную, приносившую ему немалый доход от купцов и рыбаков, следовавших на ярмарку в город Сан-Миньято из окрестностей озера Фучеккио и с берега Адриатического моря. Прожигали свои небольшие деньги в его «Боттильерии» и пограничные воины-доганьеры. Будучи вдовцом и бездетным – его жена и дети погибли в огне горевшего дома при штурме французами Милана – сире Труффо Белькони взял на работу в харчевню служанкой бедную девушку-сироту, очень полюбил её за кротость и послушание и относился к контадине Катарине как к собственной дочери. Он очень желал, чтобы она удачно вышла замуж, и всячески ей покровительствовал. В силу своего преклонного возраста он не мог надеяться на то, что ему посчастливится увидеть удачное замужество контадины Катарины и, зная, что из-за её бедности богатые поклонники могут позариться лишь только на её девичью прелесть, сам старался подобрать ей достойную пару. Увидев, с каким переживанием Пьеро да Винчи смотрит на девушку, сире Труффо понял, что вот наконец-таки подвернулся тот самый подходящий случай, когда в Катарину влюбился порядочный молодой человек. И в самом деле, сире Пьеро дель Вакка да Винчи был порядочным человеком из потомственного и весьма зажиточного рода нотариусов да Винчи из Флоренции. Их родовое поместье Винчи находилось всего-то в трёх милях от села Анкиано, и сире Труффо мог надеяться на то, что если контадина Катарина выйдет замуж за сире Пьеро, то он и она смогут регулярно друг друга навещать, и он безбоязненно передаст ей в наследство своё состояние.

–– Будьте мужественны, сире Пьеро, – опять тихо молвил сире Труффо с тяжёлым вздохом. – Я могу лишь предположить, что Господь любит вас и Катарину, раз посылает вам предупреждение этим чёрным знамением о предстоящей беде… Соберите свою волю в железный кулак и приготовьтесь к борьбе, – он помолчал и затем добавил уже более уверенно: – Страшно тогда, когда нет такого предупреждения – тогда беда приходит неожиданно, а вы сейчас знаете о ней и поэтому приготовьтесь к её отражению… Будьте мужественны! И да пошлёт вам Бог крепость духа, мудрость и удачу!

–– Крепость духа, мудрость и удачу! – повторили фермеры, подняв бокалы с вином, выражая абсолютное единство и поддержку Труффо Бельконе и Пьеро да Винчи.

–– Благослови его, Господи! – брызнул викарий елеем на голову нотариуса.

Пьеро да Винчи молча склонил голову в знак благодарности, так же молча рассчитался с сире Труффо за заказанный обед и комнату и, так и не произнеся ни слова, подавленный, покинул харчевню…

С той поры уже прошёл месяц. Уйдя из гостиницы «Боттильерии», Пьеро не вернулся во Флоренцию, а остался в родовом имении предков, селе Винчи, в доме своего отца Антонио да Винчи. Отца в это время в имении не было. Он был во Флоренции по делам своей нотариальной конторы, и чтобы он не волновался, Пьеро отправил ему письмо, в котором объяснил свою задержку в Анкиано желанием остаться на соколиную охоту и поохотиться в долине Ньеволе у подножия горы Монте-Альбано на прилетевших с юга птиц. Втайне же Пьеро надеялся, что во Флоренцию он вернётся с невестой, тем самым обрадовав пожилого отца такой неожиданной и радостной новостью. За месяц, прошедший с того злополучного момента «чёрного знамения», ничего, что могло быть или походить на беду, не произошло, разве что Катарина по-прежнему чуждалась его, когда он время от времени заходил в «Боттильерию». Правда, её хозяин, сире Труффо, однажды встретившись с нотариусом на улице, намекнул Пьеро, что ему удалось убедить девушку в том, в чём он теми же словами убеждал и его месяц назад.

–– Выслушав меня, она верит, что Господь её любит, послав предупреждение о несчастье, – с отеческой теплотой поведал он молодому человеку, сгоравшему от любви и ловившему каждый взгляд девушки, как лучик света в непроглядной тьме, когда ему доводилось посещать «Боттильерию». – И сейчас она молится Пречистой деве Марии и святой Катерине, прося у неё защиты, чтобы она помогла справиться ей с надвигающейся бедой… Вы должны помочь ей, сире Пьеро!

–– Как?!.. Что я могу сделать?! – удивился молодой нотариус.

–– Дело в том, что она думает, что чёрный ворон – это вы! – с горькой усмешкой ответил сире Труффо. – Ведь, вылетев с чёрным облаком из камина, чёрная птица села на осколки вашего разбитого бокала…

–– Ах, вон оно что!..

–– Да-а!.. И вы должны убедить её в том, что вы и севший на осколки чёрный ворон – не одно и то же…

–– Но как?!.. Я даже не могу к ней подойти! Она, увидев меня, сразу же убегает…

–– Думаю, что со дня на день она перестанет вас избегать, – загадочно улыбнулся Труффо Белькони и, приблизившись к уху Пьеро, шёпотом добавил: – Она ведь тоже неравнодушна к вам… Будьте чуточку понаходчивей!

Эти две последние фразы, тихо произнесённые хозяином харчевни, громким эхом отдались в голове Пьеро да Винчи. Повторяя их про себя, он решил больше не тянуть ни дня. Попрощавшись с сире Труффо, он торопливо направился в «Боттильерию».

«…Её глаза… Её карие глаза выжигают мне сердце, как будто молят меня о чём-то! – думал он про себя, быстро шагая к харчевне, не чувствуя под собою ног. – Ну да!.. Сире Труффо прав: она ведь желает от меня услышать объяснение о том, что я никакой не чёрный ворон и не представляю для неё беды!.. Сегодня же…сейчас же… немедленно я расскажу ей, что меня незачем бояться!.. И как ей такое могло взбрести в голову, что я чёрный ворон?! Уму непостижимо!..» – негодование вдруг развеселило его, и он вслух добавил:

–– Обязательно сегодня признаюсь ей в любви!

И он шёл, окрылённый, уже в полной уверенности в том, что ему будет сопутствовать успех. По пути он свернул к цветочнику и купил у него букетик очень редких бело-голубых роз – явление, встречающееся только на склонах горы Монте-Альбано и больше нигде в мире. Цветы излучали чудесный аромат, и цветочник заметил, что их нежно белый цвет как нельзя лучше сочетается со снежно-белым журавлиным пером на берете сире Пьеро.

–– Для вашей возлюбленной вы будете неотразимы! – как бы невзначай проронил он, приветливо улыбнувшись.

Пьеро зарделся ярким румянцем от смущения, поняв, что его радостное настроение, как бессовестный предатель, выдаёт в нём влюблённого воздыхателя. Но такое замечание ещё больше подняло в нём настроение и укрепило дух уверенности в том, что удача непременно улыбнётся ему алыми губками контадины Катарины.

Расплатившись с цветочником, он вновь заспешил в «Боттильерию». Не доходя нескольких шагов до башни Кампо делла Торрача, в которой находилась харчевня, Пьеро столкнулся с подвыпившими фермерами Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста. Обнявшись друг за дружку, они шли и хохотали над историей, рассказанной им викарием Буффалло о красивой, непорочной ведьме, соблазнившей восемь истуканов, превратившихся из каменных в восковые… Увидев перед собой нотариуса, они вмиг прервали смех и озадаченно уставились на Пьеро. В их, на мгновенье протрезвевших глазах, появились озабоченность и переживание. Обойдясь без приветствия, они панибратски обступили Пьеро с двух сторон, и, понизив голос, почти одновременно заговорили:

–– Сире Пьеро, как хорошо, что мы вас встретили!.. Кажется, мы знаем, кто этот чёрный ворон, который угрожает вам! – выпалили они скороговоркой.

У Пьеро округлились глаза, перехватило дыхание, и, отойдя от фермеров на шаг назад, он впился в них взглядом.

–– Да-да, мы знаем!.. – повторил Каприо Дитеста.

–– Мы сейчас направлялись к вам, но, слава Богу, повстречали вас гораздо раньше, – с облегчением вздохнул Джорджо Миаланни, отирая с красного лица рукавом куртки выступивший пот. – Вам и контадине Катарине действительно угрожает… – он запнулся.

–– Кто?! – яростно выпалил Пьеро, чувствуя, как всё его тело охватывает жаркий огонь гнева.

–– Бывший подёнщик вашего отца Аккаттабрига…

–– Это тот, что год назад побоями загнал свою жену в могилу?! – ещё больше исказилось лицо от гнева у Пьеро.

–– Он самый…

Лицо Пьеро да Винчи побагровело, глаза налились свирепой яростью, левая рука непроизвольно сжала эфес рапиры. Он знал этого пожилого подёнщика, которого время от времени нанимал его отец для работы на виноградниках. Это был грубый, неотёсанный мужлан, загнавший в гроб двух своих жён; пропойца и деспот. В сёлах Анкиано и Винчи ходили слухи, что Аккаттабрига, запугивая сиротских девочек, неоднократно насиловал их. Избегал он правосудия и справедливого возмездия лишь потому, что запуганные им дети, боясь смертельной расправы, не доносили на него в канцелярию Джустиции.

–– Мы сидели за столиком по соседству с ним и слышали, как он похвалялся перед собутыльниками, что ещё не наступит вечера, как контадина Катарина будет в его объятиях, – гневно продолжил Каприо Дитеста, сжав кулаки и презрительно сплюнув. – Сначала мы не восприняли серьёзно его пьяное хвастовство, но он на наших глазах стал лапать девушку, когда она принесла ему на стол очередной заказанный кувшин вина…

–– Что-о?!.. – перехватило дыхание у Пьеро настолько, что звук собственного голоса провалился куда-то в бездну лёгких.

–– Да-да!.. Когда он схватил её за талию, – продолжил сире Каприо, – контадина Катарина влепила ему увесистую пощёчину!.. А он, рассмеявшись, сказал, что непременно отомстит ей!.. Сказал, что она расплатится с ним за нанесённое ему оскорбление своей девичьей невинностью, которую он отнимет у неё не позднее сегодняшнего вечера…

Эта последняя фраза переполнила едва сдерживаемый гнев Пьеро да Винчи. Он сунул в руки Каприо Дитеста букетик фиалок и бегом помчался к харчевне, не выпуская из левой руки эфеса рапиры. Каприо Дитеста и Джорджо Миаланни, быстро протрезвев, сломя голову, побежали за ним. Пьеро влетел в «Боттильерию» как раз в тот момент, когда подвыпивший Аккаттабрига в очередной раз пытался облапать контадину Катарину. Кроме собутыльников грубого выпивохи, четверых воинов-доганьеров, разодетых в доспехи, в харчевне никого не было, поэтому заступиться за молодую девушку было некому. Они смеялись над тем, как Аккаттабрига, скрутив контадине Катарине руки за спиной и держа их одной рукой, хохоча, притягивал её к себе, свободной рукой сжимая её подбородок так, чтобы она не дёрнулась, и её можно было поцеловать.

–– Пойдём, поднимемся в номер, где я научу тебя самому главному в твоей жизни! – ревел он, упиваясь силой превосходства над девушкой. – Ну же, отдайся тому, кого через несколько минут ты будешь любить и, обнимая, стонать от удовольствия…

Высокий и сильный Пьеро да Винчи, обезумев от ярости, схватил Аккаттабригу за шиворот и так дёрнул его на себя, что он чуть не упал вместе с Катариной. Цепкие руки пьяницы разжались, и девушка вырвалась из его объятий. Со всей силы она ударила насильника по голове первым, что ей попалось под руку, – глиняным кувшином, стоявшим на трактирной стойке; кувшин с глухим стуком разлетелся вдребезги, обдав Аккаттабригу красным пенистым вином с головы до ног. Однако он не потерял сознания, а лишь на мгновение замер от боли, сжав голову руками. В следующее мгновение он уже рванулся из рук Пьеро к перепуганной девушке, но получил от него такой удар, что, пролетев два стола, рухнул на третий – стол своих собутыльников доганьеров, разбив его в щепки своим грузным телом. Доганьеры, возмущённые тем, что их закадычного друга выпивоху кто-то осмелился обидеть, да ещё при этом задеть и их, повскакивали со стульев и, вытащив из ножен мечи, с оскорбительными ругательствами бросились на Пьеро да Винчи. Катарина ахнула и отступила назад, в страхе глядя широко открытыми глазами на то, что сейчас произойдёт. Ей показалось, что четверо воинов обученных воинскому искусству и закованные в доспехи без труда расправятся с молодым нотариусом – похоже, что то же самое думали и сами нападавшие,– она уже готова была закричать от отчаяния, как увидела, что они разлетаются в разные стороны от её любимого человека. Пьеро обладал не только огромной физической силой, но и мастерски владел оружием. Этому искусству он научился у флорентийского фехтовальщика Джузеппе Квенто, имевшего в то время во Флоренции одну из лучших школ фехтования для богатых жителей города. В считанные мгновения он обезоружил доганьеров и, перейдя с рапиры на более житейский, кулачный бой, расквасил носы всем четверым пьянчугам, успокоив их глубоким бессознательным сном. Укладывали их на полу таверны подоспевшие после драки Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста; помогал им молитвами, пришедший в «Боттильерию» викарий Буффалло, давно мечтавший подловить Аккаттабригу на месте преступления, чтобы сдать его Святому суду Инквизиции. Он подоспел вовремя, потому что разгневанный Пьеро чуть было не пронзил Аккаттабригу рапирой. С помощью фермеров и Катарины ему удалось образумить обезумевшего от ярости влюблённого человека и уговорить его, чтобы он оставил жизнь насильника-пьянчуги для праведного судилища Святой Инквизиции.

–– Не ломай себе судьбу, Пьеро, – ласково приговаривал к своим молитвам сердобольный священник. – Оборвав жизнь этому мерзавцу, тем самым ты оборвёшь её и себе, – он бросил искоса взгляд на Катарину, в глазах которой смешались страх, любовь и трепет надежды на благополучный исход; и ещё более мягко добавил: – Да и не только себе ты обломаешь судьбу и жизнь, но и ещё одной очень милой девушке, которая так же, как и я… Нет! Скорее, гораздо сильнее, чем я, не желает этого!.. Оставь Аккаттабригу мне!.. Поверь, я постараюсь сделать так, чтобы он сильно пожалел о содеянных им преступлениях! Чистилищный костёр Святой Инквизиции давно проливает по нему свои безутешные капли огненных слёз…

–– Пьеро! – ласково позвала девушка, и молодой парень, глянув на её милый образ, сменил гнев на милость.

Острый конец его рапиры уже успел пронзить кожу на шее Аккаттабриги и неглубоко войти в её плоть. Кровь тоненькой струйкой стекала из ранки на одежду пьянчуги. Аккаттабрига, зажмурившись и приготовившись к смерти, не дышал и не издавал ни звука. Убрав рапиру с его шеи, Пьеро вытер её от крови о его одежду, затем вложил в ножны, и, взяв Аккаттабригу за шиворот куртки, швырнул его к распластавшимся на полу доганьерам. Ударившись головой о дубовый косяк барной стойки, пьянчуга на этот раз добросовестно потерял сознание и, раскинув руки и прощально охнув напоследок, улёгся рядом со своими собутыльниками.

–– Грузите! – молитвенно пропел над ними викарий Буффалло.

Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста послушно подхватили Аккаттабригу за руки и ноги и, вынеся из харчевни, погрузили его в возок, запряжённый волами, принадлежавшего хозяину «Боттильерии», Труффо Белькони; затем они погрузили в него и пьяных доганьеров.

Проводив их взглядом, Пьеро и Катарина рассмеялись. Наконец-то они безбоязненно могли взглянуть друг на друга. Непреодолимая преграда между ними исчезла. Их взгляды ярким солнечным светом излучали радость и пленили. Взяв изящную ладонь Катарины в свои крепкие руки, Пьеро склонился над ней, поцеловал, и, подняв на девушку глаза, улыбнулся.

–– Катарина! – его голос зазвучал нежным шелестом весеннего леса. – Какого цвета у меня глаза?!

–– Голубого, – чуть приподняв брови от удивления, ответила Катарина.

–– А какого цвета глаза у Аккаттабриги?.. Ты запомнила?

–– Чёрные…

–– … как у ворона! – добавил Пьеро.

–– Как у ворона… – едва слышным эхом повторила Катарина.

Они на мгновенье замерли, влюблённо глядя друг на друга, затем потянулись друг к другу, их губы медленно сблизились и слились в поцелуе. Приятная истома захлестнула их тёплой волной, и они наконец-то ощутили себя счастливыми. Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста, не поехав сопровождать виккария и оставшись в таверне, с умилением смотрели на них, воодушевлённо облизывая губы и судорожно глотая слюни. Когда влюблённая пара завершила свой страстный, продолжительный поцелуй, они дружно преподнесли им букетик бело-голубых роз…

Г Л А В А 2.

Смущённые вниманием фермеров, Пьеро и Катарина приняли от них цветы, звонко рассмеялись и выбежали из «Боттильерии». Солнце клонилось к закату и уже нижней кромкой коснулось вершин видневшихся на западе Апуанских Альп. Чувствуя приближение вечера, природа после знойного июньского дня пробудилась, предвкушая погрузиться в приятную прохладу. Из анкианских садов веяло ароматом цветов. Стада коров и коз возвращались с пастбищ долины Ньеволе домой, извещая своих хозяев о своём прибытии протяжным мычанием и блеянием; фермеры, весело болтая, шли со своих плантаций виноградников; колокол на церкви Санта-Кроче в посёлке Винчи, поместье отца Пьеро, призывал сельских горожан к молитве; и куда ни глянь – всюду царило оживление. Прохожие, как это принято у простодушных сельчан, приветствовали молодого нотариуса и его очаровательную спутницу радостными улыбками. У многих из них в глазах мелькали искры неприкрытого удивления. Не желая быть объектом пристального внимания, Пьеро и Катарина, взявшись за руки, побежали подальше от любопытных поселян. Им так много хотелось сказать друг другу, что сердце у каждого в груди учащённо билось, готовое выпрыгнуть наружу. Не разбирая пути, они миновали окраину села Анкиано, фермерские виноградники и по узкой каменистой тропинке стали взбираться по пологому склону горы Монте-Альбано. Они взбирались до тех пор, пока не выбились из сил. Остановившись, чтобы отдышаться, Пьеро и Катарина упали на пушистый ковёр цветущего клевера и долго смотрели друг другу в глаза.

Багряные лучи солнца, словно красной вуалью, покрыли их, скрывая на их лицах стыдливый румянец смущения. Когда дыхание выравнилось, и сердце стало биться спокойнее, Пьеро приподнялся на локоть, склонился над Катариной и, нежно обняв её, поцеловал в губы. Она обвила его шею руками. Их сладкий, чувственный поцелуй длился так долго, что солнце успело покинуть землю, попрощавшись с ними последней яркой вспышкой вечерней зари, которой оно зажгло на небе звезду всех влюблённых – Венеру. Когда, наконец, поцелуй закончился, то небо уже было усыпано мириадами звёзд. Вдали, вокруг посёлков Анкиано и Винчи, будто бы небесным отражением звёзд, сверкали тысячи огней зажжённых светильников и факелов вышедших на улицу поселян.

–– Как красиво! – ещё блаженствуя от поцелуя, страстно выдохнула Катарина, глядя на мерцание звёзд в небе и огни на земле. – Странно… А какой сегодня праздник, Пьеро?

–– Не знаю, – дёрнул плечами влюблённый парень, но тут же, словно спохватившись, озорно усмехнулся. – Наш с тобою праздник!.. Мы так долго искали друг друга, что звёзды и люди приветствуют нас радостным свечением!

Катарина, запрокинув голову, открыто и звонко рассмеялась, одобряя понравившуюся шутку. Пьеро заворожено, не сводя с неё глаз, смотрел на её открытый смех, какой обычно свойственен либо детям, либо очень добрым людям. Он опять приблизился к ней, желая поцеловать, но она приложила указательный пальчик к его губам и пытливо взглянула ему в глаза.

–– А на нашей свадьбе будет столько же праздничных огней?! – в её голосе прозвучали такая любовь, отчаявшаяся надежда и бесконечная вера, что у Пьеро сжалось сердце.

Не ожидая такого вопроса, он растерялся и не сразу нашёл, что ответить. Видя, как он ртом ловит воздух и не отвечает, Катарина отстранилась от него.

–– Неужели ты спас меня от чёрного ворона, чтобы только покрасоваться передо мной и, заняв его место, стать другим вороном?! – с пронзительной тоской в голосе воскликнула она.

–– Ну что ты, Катарина! – у Пьеро голосовые связки, казалось, свело судорогой; его голос стал хриплым и уверенным. – Я люблю тебя!.. Я люблю тебя так, как не любил ещё в своей жизни ни одну девушку!.. Я люблю тебя как Богиню! Поверь мне!

Катарина прильнула к нему, её руки опять, словно повитель, обвили шею Пьеро, и он снова смог прикоснуться к её губам. Этот поцелуй был ещё более сладким и продолжительным, чем прежний. Закрыв глаза, они предались этому чувственному наслаждению со всей страстью влюблённых. А в это время в нескольких шагах от них в сторону Альпийских гор пробежали четыре доганьера. Открыв глаза и мельком взглянув на них, Пьеро узнал пограничных солдат по сверкнувшим доспехам и ребристой чеканке на кирасах, но отрываться от поцелуя, чтобы расспросить у них, по какому поводу люди зажгли в селениях праздничные огни, он не стал. Доганьеры пробежали мимо влюблённой целующейся пары, не заметив их в потёмках.

Время для влюблённых шло незаметно. Вскоре со снежных вершин Апуанских Альп потянуло холодом, и Пьеро с Катариной пришлось прервать сладкий затянувшийся поцелуй. Огни светильников и факелов тем временем переместились от селений Анкиано и Винчи к северу, к небольшому селению Форнелло, считавшемуся у местных жителей поселением древних сект ведьм и колдунов. Сверху, с горы Монте-Альбано, факельное шествие, расплывшееся подобно весеннему половодью, хорошо было видно и завораживало своей необыкновенной зрелищной красотой.

–– И всё-таки странно, – опять повторила Катарина, чувствуя лёгкое головокружение от поцелуя, – что за ночное веселье сегодня? Я ничего такого не слышала, чтобы люди говорили о каком-нибудь празднике, и не видела, чтобы к нему кто-нибудь готовился…

–– Я тоже, – безмятежно согласился Пьеро, всё ещё продолжая обнимать Катарину и покрывать её лицо поцелуями.

–– Мне холодно, – жалобно вздохнула девушка.

Пьеро снял с себя плащ и накинул его на плечи Катарины. Искоса взглянув на факельный людской поток, уже миновавшего сектантскую деревушку Форнелло и приближающегося к не менее популярному в народе посёлку Фольтуньяно, известной местным жителям живущими в ней ещё более страшными колдунами и ведьмами цыганского сословия, он с горечью усмехнулся.

–– Скорее всего, этот праздник вызван охотой Священного Воинства* на ведьм!

В глазах Катарины сразу отразился испуг, и, хоть было темно, он не укрылся от влюблённого взгляда Пьеро.

–– Что с тобой, любимая? Ты чего испугалась? – он покрепче прижал её к себе и, жарко поцеловав в очередной раз, пристально всмотрелся ей в глаза. – Ты испугалась этих шныряющих во славу чистилищного костра Святой Инквизиции вездесущих проныр, хватающих по ночам без разбора всех подряд?.. Так мы далеко и высоко, и они сюда не придут, а если и придут, то не бойся, я сам поговорю с ними! Я ведь не только гражданский нотариус, но и являюсь представителем нотариального секретариата в суде Святой Инквизиции, и в мои обязанности входит составление завещаний осуждённых своего имущества в пользу Святой Церкви. Я предъявлю Священному воинству свои документы, и они не посмеют нас тронуть!.. Успокойся, Катарина!

Но девушку ещё больше охватила дрожь. Она с тоскливой болью посмотрела на мерцавшую огоньками у подножия горы деревеньку Форнелло. Из её груди вырвался глубокий вздох.

–– Нет, Пьеро, я не боюсь Священного воинства. Меня заботит другое…

–– Что?

–– Ты никому не скажешь?

–– Клянусь Крестом Спасителя! – приложил Пьеро правую руку к левой груди.

В глазах Катарины блеснул огонёк восхищения от его благородного жеста.

–– В деревне Форнелло живёт тётушка Туцци, – ещё тише сказала она. – Её все считают ведьмой, но она доводится мне приёмной матерью… В «Боттильерии»

––

* Священное воинство – так в то время назывался особый отдел Инквизиции, набиравший в свои отряды детей от семи до четырнадцати лет. Они наделялись особыми проходными грамотами – буллами, позволявшими им беспрепятственно входить в любые дома и организации для поиска, так называемых одержимых дьяволом людей; в их обязанности также входили подслушивание и шпионаж за людьми, объявленными еретиками и бежавшими от суда Инквизиции.

я не раз слышала, как поселяне поговаривали о том, что Священное Воинство давно мечтает возвести её на костёр… Я боюсь за неё!

У Пьеро непроизвольно вырвался свист.

–– Любимый, давай сойдём с горы и наведаемся в деревню Форнелло, – жалобно попросила Катарина, прикоснувшись своими нежными губками к губам Пьеро. – Я хочу знать, в порядке ли тётушка Туцци…

–– С удовольствием! – с готовностью воина ответил Пьеро и, поднявшись с земли, выпрямился во весь свой высоченный рост; затем он нежно подхватил Катарину и с лёгкостью, словно в его руках был цветок, поднял её и поставил на ноги. – Я к твоим услугам, любимая!

Прижавшись друг к другу и осторожно ступая по едва различимой в темноте тропинке, они не спеша стали спускаться с горы. Огни факельного шествия тем временем удалились от деревни Форнелло на приличное расстояние, и когда Пьеро и Катарина миновали её окраину, то в ней было тихо, как в церковной обители. Кроме некоторых собак, встретивших их в подворотнях хриплым лаем, на улицах деревни никого не было. Дойдя до массивного каменного дома, выстроенного из громоздких валунов жёлтого альпийского бута, находившегося в центре селения, Катарина постучала в ворота прикованной к ним конской подковой. В маленькое оконце в воротах сразу же выглянула совиная голова с горящими глазами, которая, явившись для Пьеро полной неожиданностью, – он предполагал увидеть в оконце человеческое лицо – внезапно ухнула, заставив его отпрыгнуть от ворот на добрых три шага. Катарина от души рассмеялась.

–– Всё в порядке! Тётушка дома! – зазвенел переливчатой трелью её голосок. – Сейчас она откроет!

–– Что это? – оторопев от изумления, пальцем указал Пьеро на сову.

–– Это её сторож! Да ты не бойся, она не настоящая – это игрушка!.. Тётушка Туцци сделала её для забавы.

Через минуту вместо совы в оконце появилось женское пухлое лицо в ночном чепчике. Она угрюмо глянула на ночных визитёров, но, узнав Катарину, сразу повеселела.

–– Ах, это ты, моя берлингоццо*! – выкрикнула она от радости, и за калиткой

ворот заскрежетал тяжёлый засов.

–– Я, тётушка! – простодушно улыбнулась в ответ Катарина.

Массивная дубовая калитка распахнулась, и из неё появилась невысокая, но дородная женщина в длинной полотняной, серого цвета, ночной рубахе. На её правой руке, прицепленная ремешком, болталась внушительного размера деревянная дубина. Увидев её, Пьеро невольно съёжился, а Катарина бросилась в объятия приёмной матери.

–– А я-то думаю: кого ещё принесло в этакую темень?! – грудным голосом прогудела тётушка Туцци, обнимая и целуя Катарину. – Шляются тут всякие по ночам… Незадолго до тебя, берлингоццо, здесь какой-то чёртов легион факельным шествием проходил… Чего ищут и кого – непонятно, внятного слова я от них так и не добилась, но дубасили они в ворота так, что моя сова уже не

*Берлингоццо – сладкое пирожное.

ухает, а как будто икает со страху!.. Я ненароком сейчас подумала, что это снова они, и так сладко размечталась – думаю, огрею по башке какого-нибудь легионера, чтобы и ему икалось… – потрясла она дубиной. – Вышла, а тут – глянь – ты, моя берлингоццо!.. Как я соскучилась по тебе, моя ненаглядная бабочка! – замерла она, обняв Катарину; её взгляд упал на Пьеро, и, отстранившись от девушки, она указала на парня. – А это кто с тобой?.. Неужто твой телохранитель?

–– Любимый! – кротко ответила Катарина.

–– Ну да, это я и имела в виду, – покладисто согласилась приёмная мать.

Она подошла вплотную к Пьеро, оценивающе осмотрела его с головы до ног и, заглянув в глаза, потрясла дубиной.

–– Смотри: обидишь мою берлингоццо, убью!.. – по-мужски пробасила она. – А если убить не удастся – вижу я, что ты щёголь из тех чиновников, что прислуживают в нотариальном бюро канцелярии Святейшей Инквизиции – я на тебя порчу нашлю! Ты у меня высохнешь, почернеешь и, став как скорпионий хвост, скрючишься и начнёшь пожирать себя проклятиями до тех пор, пока не издохнешь…

–– Ну что вы, тётушка Туцци, – торопливо перебил её Пьеро. – Я люблю Катарину!

–– И правильно делаешь!.. Мои слова и после моей смерти будут проклятием для того, кто обидит мою дочь!.. Помни об этом! – опять потрясла она дубиной и, смягчившись, кивнула на ворота: – Ладно, заходите в дом, намёрзлись, наверное… Вон, какой трамонтано* дует с гор, – поёжилась она. – Я для вас сейчас вина подогрею!.. Ну, смелее двигай ногами! Катарина, веди своего ненаглядного в дом, а то он, по-видимому, от страха совсем закостенел и забыл, как надо ногами двигать… Да, а зовут-то тебя как, красавец?! – спохватилась приёмная мать.

–– Пьеро!

–– Камень, значит, – процедила она сквозь зубы. – Ну что ж, поживём – увидим, какой ты камень…

–– Ты на неё не сердись, – шепнула Катарина на ухо Пьеро. – Она добрая, просто она меня очень любит…

–– Я тоже! – улыбнулся ей Пьеро.– Только она ошиблась, «камень» – это имя Пётр, а не Пьеро…

–– О чём вы там шепчетесь, голуби?!

–– Сова у вас на воротах замечательная! – на ходу соврал Пьеро, остановившись у калитки.

Сова и в самом деле была любопытной, но сделана весьма просто: внутри неё был установлен масляный светильник в стеклянной колбе, зажигавшийся кремнием от ударов подковы по калитке; от подковы к кремнию шёл металлический шток. Глаза совы были сделаны из осколков цветного венецианского стекла, поэтому, когда внутри неё зажигался светильник, то они переливались разноцветными огнями. Ухала сова кожаным мехом наподобие кузнечного, когда открывалось оконце калитки; к створкам окна была прикреплена нить, которая при натяжении сжимала кожаный мех, резко выдувая из него воздух.

*Трамонтано – северный ветер.

-– Муж мой, мир его праху, сделал эту игрушку!.. Он у меня мастер на все руки был! Люди со всей округи приходят, смотрят на неё, а потом у себя таких же мастерят… Одна беда, – сокрушённо покачав головой, тяжело вздохнула женщина, – неизвестная болезнь его рано в могилу отправила и не дала нам возможности детьми обзавестись… Ну, да я всё равно не обижена, сирот беру себе в дом, а они мне как дети становятся.

–– Благословит вас Бог за вашу доброту! – тихо сказал Пьеро.

–– Спасибо! – сердобольно вздохнула тётушка Туцци.

Они зашли в дом. Он был большим, двухэтажным, но более похожим на крепость, чем на ведьмин балаган. Внутри всё чисто прибрано и опрятно. На первом этаже в огромной гостиной жарко горел камин. Хозяйка немедленно усадила гостей на кожаный диван напротив камина и укутала их в тёплые пледы. Приклонив друг к другу головы, Пьеро и Катарина мечтательно стали смотреть на огонь. Им было очень уютно в этой гостиной, обставленной чучелами, скульптурами, вырезанными из дерева диковинных птиц, зверей и каких-то невообразимых чудовищ. Они чувствовали себя так, словно находились в сказочном дворце доброй волшебницы.

–– Что это? – указал Пьеро на деревянные изваяния невиданных животных и невообразимых чудовищ.

–– Сны, – просто ответила Катарина.

–– Сны?!

–– Да! Тётушка Туцци, когда гадает на человека, то сначала смотрит, какая скульптура кого привлекает, и по ней сразу распознаёт судьбу того, кто к ней пришёл… Она утверждает, что в каждом человеке сидит свой зверь – повелитель снов, который, в отличие от его хозяина, абсолютно лишён лицемерия и лжи и говорит только правду. Люди бессознательно смотрят на ту скульптуру, которая их больше всего пугает, – она-то и является их правдивым обличителем!

–– Почему же повелитель снов – зверь? – удивился Пьеро. – Раз он лишён лицемерия и лжи, то, значит, он ангел!

–– Это по христианским канонам «правда» – это ангел, – простодушно улыбнулась Катарина. – Но тётушка Туцци не придерживается их… Она точно знает, что любой человек боится правды, особенно, когда она обличает его в преступлениях, в которых он даже сам себе боится признаться! «Правда – это зверь! – говорит она. – И каждый человек боится этого зверя, разве что радуются они ему, когда он является к людям под видом хвалы и прославления… Но такой зверь крайне редок и чрезвычайно непостоянен!» Тётушка Туцци говорит, что дух человека как грязная изнанка бродяги или потаскухи: глаза говорят одно, а губы – другое… Никто не любит, чтобы его обманывали, зато сам с удовольствием любит обманывать других; любит правду восхваляющую и считает, что обличающая его правда – это ложь; и самое что ни на есть омерзительное в людях, как считает тётушка: боясь правды, они с наслаждением пугают этим зверем других себе подобных, таких же, как и они грешников, считающих себя непорочными святыми… В общем, и Церковь, призывающая к правде, сама считает правдивый сон – порождением дьявола… Поэтому повелитель снов – это зверь! Вот так-то, любимый!

У Пьеро от этих слов по телу пробежал озноб. Он опять вспомнил ворона, вылетевшего из камина и севшего на осколки его разбитого бокала, и у него по телу прошла судорога. Глядя широкими от ужаса глазами на огонь камина, он отшатнулся от него. Катарина, догадавшись, о чём он сейчас думает, поспешила его успокоить:

–– Нет, любимый, ты не ворон, – ласково погладила она его по гладко выбритой щеке. – У тебя глаза голубые, ты сам сказал… А хочешь, я попрошу тётушку Туцци, и она погадает на нас?

Пьеро хотел отказать, но не успел. В гостиную вошли тётушка Туцци и мальчик лет шести – семи. Выглядел он как королевский паж: расшитый серебряными галунами камзол имел широкий накрахмаленный воротник, плотно облегающий шею, отчего он, по-видимому, чувствовал себя не совсем удобно. На ногах красовались деревянные башмачки-цоколи с блестящими бронзовыми брошами в виде бабочек, белые чулки до колен и испанские дутые панталоны; в руках он держал поднос с жареной дичью и фруктами. Позади него, словно матушка-гусыня, вперевалочку шла тётушка Туцци с кувшином красного подогретого тосканского вина.

–– Смелей, смелей, Галеотто! – подбодряла она красневшего то ли от застенчивости, то ли от тугого воротника мальчугана. – Здесь все свои!.. Чужих в этом доме не бывает… Познакомишься с ними и сразу поймёшь, что они тебе ближе к сердцу, чем твой отец родной… Чтоб ему вовек не найти пристанища и не преклонить колен для молитвы и отдыха! – попутно, украдкой, отвернувшись в сторону, выругалась она.

–– Тётушка, кто это?! – вскинула брови Катарина, разглядывая красивого чернокудрого мальчугана, в глазах которого застыла благоговейная покорность перед гостями.

–– Сын алхимика, мошенника Сакрабоско – отравителя! – с плохо скрываемой горечью ответила Туцци.

–– Это тот, что сбежал из флорентийского королевского Двора Медичей? – настал черёд удивиться Пьеро.

–– Да.

–– Но как же вы… – Пьеро запнулся под тяжёлым взглядом тётушки. – Его же разыскивают не только кубикуларии Медичей, но и Святая Инквизиция!.. А вы укрываете его сына, следовательно, и вы…

–– Ну и что?! – перебив, вызывающе бросила ему Туцци; повернувшись к мальчику, она ласково погладила его чёрные кудри. – Поставь поднос, Галеотто, и присаживайся поближе к камину… Погрейся!

Мальчик поставил поднос на маленький столик, стоявший у диванчика, и занял место рядом с Катариной, по другую сторону от Пьеро. Девушка, чтобы он не чувствовал себя скованно, со свойственной ей простотой, обратилась к нему, как к младшему брату, и, назвав, как её зовут, расслабила ему на шее душивший его ворот. Мальчик с облегчением вздохнул и благодарно посмотрел на Катарину.

–– Спасибо, контадина! – робко поблагодарил он её; в его голосе звучала детская беззащитность, щемящая сердце, такая знакомая Катарине с детских лет. – Меня, кроме матушки Туцци, все боятся, бьют и прогоняют; говорят, что я сын прохиндея, слуги дьявола! Моего отца называют отравителем, но он ведь никого не отравил… Правда!.. Он занимался опытами в королевской лаборатории Медичей и по заказу короля иногда делал яды, но сам никого, ни разу не отравил… – он поник и, опустив голову на грудь, тяжело вздохнул. – Королевских гостей отравил кто-то другой, а моего отца просто оговорили… Он был вынужден бежать, а меня и моего младшего брата Луиджи, чтобы спасти от пыток Инквизиции, бросил, публично отрёкшись от нас в монастыре Сан-Марко.

–– А мама у тебя где? – смягчившись от его обезоруживающей простоты, спросил Пьеро.

Мальчик пожал плечами.

–– Не знаю, – он взглянул на Катарину такими глазами, будто в ней хотел увидеть свою мать. – Папа всегда плакал, когда мы с братом спрашивали его о маме, и ничего о ней не рассказывал…

–– А брат твой где?

–– Тоже не знаю… Матушка Туцци сказала, что его какой-то араб-работорговец похитил и увёз с собой на остров Кипр…

–– Ну, вот ты всё и рассказал о себе, – не дала ему договорить Туцци, видя, как у него задрожали губы и глаза наполнились слезами. – Бери фрукты и улыбайся: верну я тебе твоего братца, и скоро вы будете вместе!.. Ну, вытри слёзки!.. – и она улыбнулась ему такой тёплой улыбкой, что мальчик невольно, сквозь слёзы, заулыбался ей в ответ; Пьеро и Катарина поддержали его улыбку радостным высказыванием, что раз матушка Туцци ему пообещала, то непременно выполнит своё обещание.

–– А мы с контадиной Катариной обязательно ей поможем! – окончательно смягчился Пьеро, осознав всю тяжесть судьбоносного рока, сопутствующего этому мальчику, его отцу, по-видимому, человеку вполне честному, и его младшему брату.

–– Да, обязательно поможем! – поддержала его Катарина. – Сире Пьеро занимает высокий пост, и ему известны многие тайны законных и незаконных торговых сделок!.. А уж работорговца, похитителя детей, ему будет за честь отыскать, чтобы отправить его в тиски палачей справедливого Святого судилища, где он умрёт от пыток ещё более страшных, чем он доставил их твоему маленькому братцу его похищением… А пока, Галеотто, смотри на жизнь веселее! – обворожительно она улыбнулась ему.

И маленький Галеотто, вытерев слёзы, с улыбкой на губах, радостно потянулся за черносливом. Туцци потрепала его вихрастые волосы и заботливо разлила гостям тосканское красное вино в серебряные кубки, которое, пенясь и искрясь от сполохов каминного огня розовыми блёстками, источало притягательный душистый аромат. Пригубив его, Пьеро и Катарина сразу отпили несколько глотков. Вино горячими животворными струями растеклось по их кровеносным сосудам, вызывая приятную, головокружительную истому.

–– Араб-то этот не совсем и похититель,– опять возобновила разговор тётушка Туцци, понизив голос и с осторожностью глядя на Галеотто. – Я уж так ему сказала, надеясь на то, что мальчику будет легче перенести разлуку с братцем… Араб этот путешественник и лекарь, зовут его Абдель Насыр Араби, родом он из Медины, но последнее время живёт на Кипре… Он хотел их обоих взять, чтобы спасти от преследования Святых отцов Инквизиции, но так как сам беден, сказал, что двоих ему ни за что не прокормить, поэтому одного из них, старшего, я взяла к себе…

–– Я постараюсь добиться для них отмены преследования Святых инквизициторов, – скромно, но вполне твёрдо заявил Пьеро.

Туцци пытливо и с удивлением посмотрела на него, словно она только что его увидела. По её взгляду нетрудно было понять, что она хотела проникнуть в его мысли. Прищурившись и не мигая, она несколько мгновений всматривалась ему в глаза, пока не увидела, что лицо у молодого парня покраснело.

–– Моя берлингоццо оговорилась, что вы, Пьеро, занимаете высокий пост, – покосилась она на Катарину, приклонившую к его плечу отяжелевшую от вина голову. – Но она не сказала, какой пост… И какого вы сословия?

–– Я не аристократ, но мой род очень древний, – всё ещё испытывая неловкость от пристального взгляда женщины, всё также скромно ответил Пьеро. – Я из рода потомственных нотариусов, ведущего свою родословную с 1339 года, от Гвидо ди сире Микеле да Винчи, нотарии городской Коммуны флорентийской Синьории.

–– А-а!.. – понимающе закивала головой Туцци. – Так вот откуда мне знакомо ваше лицо… Вы сын Антонио да Винчи, чьё поместье находится в пяти милях отсюда… Катарина! – скользнула она взглядом с Пьеро на свою любимую воспитанницу, и её взгляд стал печальным. – Чтоб ты знала, кто твой избранник, – я ни в коем случае не хочу его обидеть, – но вынуждена сказать, что его отец сире Антонио да Винчи чрезвычайный сухарь, которому неведомы неисповедимые пути господней Любви. Он страшный человек! Я несколько раз видела его во время сожжения Соблазнов*, где он с каменно непроницаемым видом, словно в его теле нет души, заполнял нотариальные документы на казнённых мастеров и их прекрасные произведения искусства, сожжённых безжалостным судом Инквизиции… – И, видя по удручённому лицу Пьеро, что её слова полны безжалостной правды, кольнувшей его в самое сердце, она, понизив голос, ещё более печально повторила. – У него нет души!.. Пьеро, простите меня…

–– Мне нечего сказать, вы правы.

–– Я вижу по вашим глазам и читаю в них, что вы действительно любите друг друга, но бойтесь: сире Антонио да Винчи может разрушить вашу любовь, как однажды разрушил любовь своего старшего сына Франческо, то есть, вашего брата, Пьеро, и его избранницы Камилы, такой же бедной контадины, как и Катарина, – с выразительной грустью продолжала Туцци. – Мне даже как-то

пришлось лечить его душу, потому что, разлучившись с любимой и отчаявшись, он уже не находил себе успокоения под сводами всемогущей

*Сожжение Соблазнов – так традиционно в то время назывались инквизиторские костры, на которых сжигались предметы искусства и живописи, изображавшими голыми языческих богинь: Венеру, Афродиту, Немезиду и т. д.; иногда инквизиторы сжигали и создавших их художников.

Святой Церкви и обратился за помощью ко мне… И, несмотря на то, что все считают меня ведьмой, именно мне удалось вернуть его в её Святую обитель!.. – усмехнулась она, перевела дыхание и грустно подытожила: – Вряд ли ваш отец, узнав о том, что вы влюбились в бедную сироту, позволит вам жениться на ней…

–– Ворон сел на осколки твоего бокала, – затуманенным взглядом посмотрела Катарина на Пьеро. – А пьяный Аккаттабрига – это просто случайное совпадение…

Пьеро вздрогнул, и в его глазах воцарился ужас: об отце-то как о чёрном вороне он и не подумал. Хватая ртом воздух, он не знал, что сказать и что возразить в свою защиту. Глядя на ожидавшую его ответа Катарину, ему вдруг стало неимоверно страшно, что он её может потерять. Отхлебнув из кубка вина, Пьеро поперхнулся и закашлялся.

–– Катарина!.. Мона Туцци!.. – с трудом справляясь с кашлем, выдавил он. – Мой отец и вправду холодный и бесчувственный человек, но горе Франческо, которого он под страхом отцовского проклятия заставил отречься от Камилы, тронуло его…

–– И поэтому он подослал к ней своего подёнщика, мессере Чиллино, грубого, неотёсанного конюха, которого он вознаградил большими деньгами, чтобы тот изнасиловал бедную девушку, – с усмешкой оборвала его Туцци. – Не смеши, Пьеро, я не верю, что ты ничего не знаешь…

–– Что?! – лицо Пьеро почернело, как грозовая туча.

Он застыл, как изваяние. Катарина отшатнулась от него и тоже замерла на месте. Воцарилось тяжёлое молчание. Пьеро долго не сводил с насмешливых глаз Туцци своего страшного взгляда. Ему трудно было поверить в то, что она говорит, но он чувствовал, что в её словах сквозит безжалостная истина. Подавив в себе импульс негодования, он нашёл в себе силы попросить её, чтобы она продолжила.

–– Я и вправду ничего не знаю, – искренне признался он, запивая волнение вином. – Я знаю только, что мессере Чиллино женился на Камиле и мой отец, как вы говорите: человек без души, подарил им дом и конеферму.

–– Да, подарил, – согласилась Туцци, – но после того, как он пригрозил мессере Чиллино своей юридической властью нотариуса предать его Святому судилищу за преступление над бедной девушкой!.. Камиле, в свою очередь, ваш отец пригрозил, что он ославит её, раскрыв тайну её осквернения под видом её распутства… Участь уличной потаскухи – путаны в селениях, где все друг друга знают, не слишком завидная участь для бедной девушки-контадины… Не так ли?! – иронично она скривила губы. – Чтобы ваш брат Франческо отвернулся от Камилы, ваш отец сире Антонио да Винчи поставил их перед выбором: посулил ей и мессере Чиллино небольшое состояние, если они объявят, что они любят друг друга и поженятся!.. Наверное, Пьеро, вы не будете возражать, что для них такая перспектива куда лучше, чем Святое судилище Инквизиции и пожизненная слава подворотной шлюхи?!..

–– Откуда вы всё это знаете?!.. Ах, да! – удивившись, сразу спохватился Пьеро, вспомнив, что его брат Франческо бывал у неё.

–– Я – ведьма! – усмехнулась тётушка Туцци. – Не забывайте, что все местные жители, кроме вашего отца и представителей Священной Канцелярии, приходят ко мне с такой же охотой, с какой они ходят в церковь на Рождество и в Пасхальное Воскресенье!.. И с такой же искренностью, с какой они исповедуются святым отцам, они и мне рассказывают о своих секретах!.. Пьеро, мальчик мой, ваш отец мечтает о титуле аристократа и ни за что не позволит вам жениться на бедной контадине. Его мечта – видеть вас и вашего брата Франческо женатыми, пусть даже на нищих, но на представительницах родовитых сословий: княжнах, графинях, баронессах или герцогинях… Я уверена, что вы не раз уже слышали об этом от него…

–– Да, слышал, – кивнув, сумрачно отозвался вконец раздавленный Пьеро.

На него больно было смотреть: руки у него дрожали, глаза покраснели, а лицо побледнело, став молочно-белым. Маленький Галеотто, плохо понимавший, о чём взрослые ведут разговор, взял со стола персик и протянул его Пьеро.

–– Сире Пьеро, смотрите на жизнь веселей! – улыбнулся он своей детской раскрепощённой улыбкой, которая, подобно живой воде, вернула его к жизни.

Устремив взгляд на Галеотто, Пьеро, преобразившись, закивал головой:

–– Ты прав, малыш, я слишком рано поник духом!.. Я обязательно что-нибудь придумаю! – и, помолчав, неуверенно добавил: – Если мой отец начнёт плести против меня… – его взгляд скользнул на Катарину, и он оговорился, – нас с тобой интриги, как он это проделал с Франческо и Камилой, то я уйду из его дома!

–– Милый! – вскрикнула Катарина с застывшим ужасом в глазах, понимая, какую жертву приносит её любимый ради неё; ведь, покинув родительский кров, он не получит их благословления, и, следовательно, на нём будет лежать печать родительского проклятия – самого страшного из всех после анафемы, которое, разумеется, не могло сделать жизнь влюблённых лучше…

–– Я знаю! – коротко отрезал Пьеро, не желая углубляться в философские умозаключения возможного родительского к ним отношения, тем самым предупредив дальнейшее желание Катарины развивать эту тему.

Его и так лихорадило от всего, что ему довелось услышать, и даже вино не помогало ему справиться с волнением, которого он уже выпил изрядное количество. В отличие от захмелевшей Катарины, он по-прежнему оставался трезвым. Обняв её за плечи, – она положила ему голову на грудь, – Пьеро с любопытством посмотрел на Туцци.

–– Ты меня хочешь ещё о чём-то спросить? – догадалась она.

–– Да.

–– Спрашивай.

–– Катарина сказала мне, что вы гадаете на зверя, живущего в человеке…

–– Так!

–– Тётушка Туцци, будь добра: погадай на меня… то есть на нас, – прижался Пьеро губами к щеке Катарины. – Я вас очень прошу!

Полногрудая и пышная, как сдобная булочка, Туцци ничуть не удивилась его просьбе и, только слегка улыбнувшись, простодушно молвила:

–– Как хотите! – и через мгновение поинтересовалась у Катарины: – А что это ты, моя берлингоццо, говорила о каком-то вороне и пьяном Аккаттабриге?

Катарина, разомлевшая в объятиях любимого, неохотно оторвала голову от его груди. Затуманенным от вина взором она посмотрела на тётушку, и затем её взгляд упал на камин. По её телу прошлась судорога, лицо исказилось гримасой ужаса, словно она увидела в нём мрачное видение; ничего не ответив ей, она снова спрятала лицо на груди у Пьеро.

–– Месяц назад, – за неё ответил Пьеро, – в час нашего знакомства из камина с тучей сажи вылетел чёрный ворон, – его голос стал тише, и взгляд испуганно покосился на огонь камина, словно он увидел в нём глаза чёрной птицы, готовой вновь вырваться из него. – От неожиданности я выронил из рук хрустальный бокал с вином, и он разбился… – продолжил он. – Ворон покружился над нами, как будто выбирал место, куда можно сесть, и…

–– Что «и»? – не выдерживая долгих пауз, нетерпеливо ободрила его Туцци.

–– … и он сел на осколки моего хрустального бокала… Вот они, – достал Пьеро из кармана камзола несколько осколков почерневшего хрусталя.

Выбрав один из них, Туцци стала внимательно его изучать. Другие осколки Пьеро обратно убрал в карман камзола.

–– А пьяный Аккаттабрига, – найдя в себе силы, продолжила его рассказ Катарина, – он приставал ко мне сегодня в «Боттильерии», но Пьеро задал ему и его собутыльникам такую трёпку, что они ещё долго не очухаются…

–– А кто такой этот Аккаттабрига? – не отрываясь от чёрного осколка, спросила Туцци.

–– Бывший подёнщик моего отца, – ответил Пьеро.

–– Бывший подёнщик твоего отца?! – исказилось лицо тётушки гримасой ужаса и удивления.

–– Да, бывший…

В глазах Туцци сверкнули искорки материнской горечи.

–– А нет ли в этом ничего такого, над чем можно было бы вам задуматься?! – с грустью усмехнулась она.

Пьеро и Катарина окаменели. Они переглянулись, и обоим стало ясно, что за прошедший месяц, который для них явился чрезвычайным испытанием, когда, встречаясь в «Боттильерии», он и она украдкой бросали друг на друга взгляды, – это не укрылось от глаз сельских «доброжелателей», готовых заработать на гнусной продаже чужих секретов хотя бы грош. Кто-то из односельчан Катарины донёс отцу Пьеро о его страсти к деревенской девушке, из-за которой он задерживался в родительском поместье и не возвращался во Флоренцию. Будучи неплохим знатоком жизни и расчётливым человеком, отец Пьеро, Антонио да Винчи, разумеется, сразу понял указанную сыном в письме причину: охоту в долине Ньеволе – неубедительным вымыслом, и со свойственной ему холодной расчётливостью нотариуса принялся за выполнение уже проверенного однажды в деле с его старшим сыном Франческо хорошо оправдавшего себя плана. Так, незаметно для себя, молодые влюблённые оказались уже втянутыми в хитросплетённую интригу, которой, словно сетью, опутал их старый флорентийский нотариус, богатый отец бескорыстно влюблённого юноши в простую бедную девушку. Обняв Катарину, Пьеро нежно поцеловал её и тихо прошептал ей на ухо:

–– Не бойся! Мы всегда будем вместе, любимая!

–– Я верю тебе, милый! – сильнее прижалась к нему Катарина.

А тётушка Туцци, пока они успокаивали друг друга нежными словами, тем временем делала последние приготовления к её необычному гаданию. Помогал ей в этом маленький Галеотто. Они развешивали возле диковинных животных, птиц и зверей масляные лампады таким образом, чтобы они находились под их головами; в пасть каждого чудища ложились кусочки дёгтя и воска; а под ними и над огнём лампад на нитях подвешивались керамические чашечки с водой. Закончив все приготовления, Туцци потушила свечи, и Пьеро с Катариной пришлось в очередной раз испытать мистический страх, подобный тому, какой они испытали в гостиничном номере «Боттильерии», когда из камина вылетел ворон. Комната погрузилась во мрак. Только мерцающие сполохи огня из камина играли на её стенах чёрными тенями невообразимых чудовищ, делая их ожившими. Внезапно между ними вспыхнула тоненькая, проклеянная порохом нить, которую подожгла Туцци. Глаза, и открытые пасти чудовищ засветились на манер той совы, что Пьеро и Катарина видели в открывшемся оконце калитки; под ними загорелись лампадки, и комната приняла ещё более страшный вид: теперь уже не только на её стенах, но и на её потолке затрепетали большие чёрные тени чудовищ. Туцци бросила на огни лампад какой-то порошок, и по гостиной распространился приятный запах имбиря и корицы, затем она всмотрелась в глаза Пьеро и Катарины – они, к её удивлению, оба зажмурились, по-видимому, от страха, – и сама, закрыв себе глаза чёрной повязкой, принялась за камлание перед каждым изваянием чудовища. Маленький Галеотто тем временем покинул гостиную, чтобы не наблюдать таинства загадочного обряда: таково было распоряжение тётушки Туцци.

Она с удивительной грацией для полной женщины двигалась по комнате от чудовища к чудовищу, будто на её глазах вовсе не было повязки; останавливалась перед каждым изваянием и, сыпля на них порошок, произносила какие-то заклинания. Пьеро и Катарина, чуть-чуть освоившись в сумраке мрачной гостиной со светящимися изнутри чудовищами и пляшущими на стенах и потолке их страшными тенями, едва приоткрыв веки глаз, украдкой наблюдали за ней. Туцци несколько раз обходила изваяния чудовищ и произносила заклинания, пока из ощеренной светящейся пасти одного из них не заструились капли растаявшего дёгтя и воска.

Их чёрные и белые капли, похожие на сверкающий чёрный и белый жемчуг, капали из разных уголков пасти похожего на рогатую птицу чудовища, в керамическую чашу с водой, подвешенной под его пастью. Словно видя их сквозь повязку, Туцци остановилась перед чашей и приказала Пьеро и Катарине подойти к ней. Влюблённые подчинились.

–– Что вы видите в воде чаши? – каким-то не своим, глухим тоном спросила она.

Пьеро и Катарина вгляделись в воду и ахнули: белые капли воска, капая в чашу друг на дружку, создали на поверхности воды образ причудливой красивой птицы, которая плавала на её поверхности, словно летала; а тяжёлая чёрная смола дёгтя, капля за каплей, сбившись на дне чаши в уродливый сгусток, создала под водой образ отвратительной чёрной козы.

–– Похоже, что это какая-то птица и зверь… – неуверенно сказал Пьеро.

–– Да, зверь, похожий на уродливую козу, – добавила Катарина.

–– Так и есть! – разочарованно и безысходно выдохнула тётушка Туцци и сняла с глаз повязку. – Я вас не вижу, дорогие мои!.. Белого дрозда и чёрную козу вижу, а вас нет… Ваши символы другие: у Катарины – ласточка, а у вас, Пьеро, – старый добрый клён…

–– Почему клён? – удивился Пьеро, полагая, что его символом непременно должен быть какой-нибудь приличный зверь.

–– Потому что вы мужественны, решительны, но не уверены в себе – именно эти качества символизирует клён и именно по этой причине, а вместе с вами и Катарина, зажмурились, потому что среди всех символов, находящихся в этой комнате, ваших нет… Правда, это не означает, что и я именно по этой причине не увидела вас в своём видении, – оговорилась Туцци. – Ума не приложу, что могут означать белый дрозд и чёрная коза… Прямо впервые со мной такое приключилось!

–– Так белых дроздов не бывает, – возразил Пьеро.

–– Э-э, милый мой мальчик, – с весёлой ноткой в голосе вздохнула Туцци. – На белой горе Монте-Альбано и такое явление – не редкость!.. Однако, что ж это такое?! – взяв из чаши фигурки из воска и дёгтя, вновь она погрузилась в раздумье.

С улицы раздался глухой стук в ворота. Туцци встрепенулась, положила фигурки на поднос с фруктами и, бормоча под нос ругательства по поводу, кого ещё принесло в такой поздний час, устало поплелась на двор. Проводив её взглядом, Пьеро и Катарина сами принялись изучать фигурки белой птицы и чёрной козы. В голову им лезли разные мысли, но больше всего их удивляло, как могло так случиться, чтобы воск и дёготь без вмешательства человека сами создали такие причудливые формы птицы и животного. Однако поделиться между собой этими мыслями они не успели: со двора в гостиную влетела запыхавшаяся тётушка Туцци; вид её был ужасен.

–– Что случилось, тётушка?! – мгновенно потеряв от испуга голос, едва слышно спросила Катарина.

–– Воины Священного воинства опять ворота мне чуть не сломали – подавляя в себе дрожь, вызванную страхом, скороговоркой пробормотала она. – Ходят изверги ночью по окрестностям с факелами и пугают спящих поселян!.. Чтоб им…

–– Зачем?! – удивился Пьеро.

–– Убийц ищут!

–– Кого?

Тётушка обессиленной шаркающей походкой подошла к столику, налила себе в кубок вина и, выпив, выдохнула:

–– В селе Анкиано викария Буффалло убили!.. Аккаттабригу, о котором вы говорили, уже арестовали, а его сподручников ещё не нашли… Священное воинство вас ищет, милые мои!

У Пьеро и Катарины всё похолодело внутри. В сущности, они и фермеры Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста последними видели викария, увозившего пьяного Аккаттабригу и его четверых собутыльников, поэтому неудивительно, что Священная Канцелярия направила своих вездесущих воинов на поиски свидетелей происшедшего.

–– А о фермерах Миаланни и Дитеста они ничего не говорили? – поинтересовался Пьеро.

–– Они уже арестованы!

–– Как?.. И они то-оже?.. – протянул Пьеро, вспомнив четверых доганьеров, в потёмках пробежавших мимо него и Катарины и не заметивших их, когда они целовались на склоне горы. – Сподручные Аккаттабриги в убийстве викария Буффалло, конечно же, его собутыльники-доганьеры, побоявшиеся снятия с флорентийской таможенной пограничной службы за неподобающее поведение в таверне «Боттильерия»… Они побоялись, что по словам очевидца викария… Бедный Буффалло! – сердечно вздохнул Пьеро. – Священная Канцелярия направит соответствующую буллу их командованию, и они будут сняты со службы… Убив викария, они бежали, оставив Аккаттабригу на месте преступления, как очевидца, чтобы всю вину за убийство священника свалить на нас и на фермеров Миаланни и Дитеста!.. Уверен, что, как только нас арестуют, доганьеры тотчас объявятся в Священной Канцелярии и будут свидетельствовать за Аккаттабригу против нас и фермеров… Тётушка, что вы ответили Священному воинству?

–– Разумеется, что… Вас нет и быть у меня не может!.. Они не осмелились войти и проверить, так ли это лишь потому, что в округе меня считают ведьмой и что мой дом полон соблазнов!

–– Странно, что вы всё ещё не на костре, – невольно вырвалось у Пьеро.

Спохватившись, он смутился, но Туцци нисколько не обиделась.

–– Я до сих пор не на костре, Пьеро, только потому, что я больший верующий, чем все святые изверги Ордена Иезуитов, – усмехнулась она. – И все они это хорошо знают!.. Я и мой муж всю жизнь изучали неведомые законы природы, которые существуют и необъяснимы… Кто их сделал: Бог или дьявол?! – всё зависит от вымысла человека. Известные сегодня науке законы природы называют божественными, а тайные – дьявольскими! Но ведь и ныне известные научные законы когда-то были тайными и назывались не иначе, как законами Велиара. Так, может, я творю свои чудеса теми необъяснимыми законами природы, которые когда-нибудь будут объяснены людьми и перейдут из разряда дьявольских в божественные? Ведь мир учёных мужей множится, несмотря на свирепость Инквизиции, и постоянно пополняется рождением новых гениев.

–– Может быть, – согласился Пьеро; оглянувшись на притихшую от чрезвычайного известия Катарину, он улыбнулся. – Не переживай, любимая, всё уладится! Я сейчас отправлюсь в Священную Канцелярию, чтобы не ждать, когда они разыщут нас, ибо для нас это будет хуже, и сам обо всём им расскажу…

–– Не пущу! – яростно воскликнув, оборвала его тётушка Туцци.

У Пьеро от неожиданности слова застряли в горле, и он замер, вопросительно уставившись на неё.

–– Ишь, чего выдумал?! – словно его мать, по-житейски продолжила она. – На улице ночь, а он пойдёт… Куда ты пойдёшь?!.. Ты не успеешь за ворота выйти, как Священное воинство разорвёт тебя в клочья и разбираться не станет, куда ты идёшь и зачем… Берлингоццо!.. Сладкая моя, уговори его остаться… – ласково обратилась она к Катарине.

Но Катарине не пришлось уговаривать Пьеро. Только глянув на неё, он тут же сдался.

–– И вправду, чего это я на ночь, глядя, пойду?! – скривив в недоумении губы, пробормотал он. – Дождусь утра, а там видно будет…

Обрадовавшись, что он остаётся, Катарина повисла у него на шее.

Тётушка Туцци постелила им в одной комнате, отбросив все формальности о благочестии. Разомлевшие от вина, Пьеро и Катарина были ей благодарны. Оставшись наедине, они самозабвенно отдались друг другу…

Г Л А В А 3.

Ночь, проведённая вместе, сделала Пьеро и Катарину не просто близкими, они по-настоящему почувствовали, что стали частью друг друга, поэтому, когда наступило утро, их естественным решением было ни на минуту не расставаться.

С первыми ударами колокола церкви Санта-Кроче, чей звон из отцовского поместья Пьеро, Винчи, разносился на много миль вокруг горы Монте-Альбано, они поднялись с постели и стали одеваться. За всю ночь они так и не сомкнули глаз, но это не отразилось на их состоянии, чувствовали они себя превосходно. Приведя себя в порядок и умывшись, Пьеро и Катарина спустились в гостиную, где тётушка Туцци уже всё приготовила к завтраку; маленький Галеотто, как всегда, ей помогал. Увидев влюблённых, он, подобно королевскому пажу, грациозно поклонился и, сделав величественный жест рукой, пригласил их к столу.

–– Синьор и синьорина, для ваших светлостей уже всё готово к утреннему десерту! – обратился он к ним, как к аристократам.

–– Весьма тронуты! – отвесил ему столь же грациозный поклон Пьеро; Катарина склонилась перед Галеотто в изящном реверансе.

Дородная румяная Туцци от души рассмеялась их позёрству.

–– А я смотрю: вы не теряете присутствие духа! – весело сказала она, расставляя приборы на столе. – Как спалось?!

–– Да как сказать, тётушка!.. – озорно улыбнулась Катарина, прильнув к груди Пьеро, при этом покраснев от смущения. – Мы совсем забыли про это…

–– Ах, да! – лукаво изобразила тётушка Туцци неловкость на лице. – И чего я, действительно, лезу к вам с идиотскими вопросами… Одного взгляда на ваши счастливые лица вполне достаточно, чтобы понять, что вы всю ночь провели не в пуховой постели, а нежились в куда более пушистом райском облаке!.. Э-эх! – со сладостной грустью протянула она, и в её глазах промелькнула искорка чувственности. – И где же ты, Андреа, муж мой?! И где же моя молодость?! – и, глубоко вздохнув, она указала Пьеро и Катарине на стол: – Садитесь завтракать, мои влюблённые ангелы!

Влюблённые с удовольствием подчинились. Галеотто занял место рядом с ними. Плавными аристократическими движениями он – как его тому научила приёмная матушка – взял со стола салфетку, встряхнул её и, завернув один из уголков себе за воротничок, тем самым преподав Пьеро и Катарине урок изящной манеры, прочитал молитву и пожелал им приятного аппетита.

–– Достойно подражания! – с едва сдерживаемой улыбкой согласился с ним Пьеро, глядя на то, с каким взрослым достоинством держится мальчик.

Он и Катарина тоже заложили за воротник салфетки, прочли «Отче наш» и, пожелав всем приятного аппетита, принялись за еду. Завтрак состоял из средиземноморского тунца, запечённого в сливках с овощами и специями; фруктов и гранатового сока. Тётушка Туцци тоже заняла за столом своё место напротив влюблённых, пробормотала, вместо молитвы, несколько благодарственных слов Всевышнему за кров и пищу и, ещё не начав есть, сразу обратилась к Пьеро и Катарине:

–– Я тут, вроде вас, тоже за всю ночь глаз не сомкнула, правда, по другому поводу… – томно вздохнула она, глядя на них испытывающим взглядом.

–– По какому, тётушка? – спросила Катарина.

–– По поводу вчерашнего… Сомнительным мне кажется, чтобы Аккаттабрига мог убить викария…

–– Почему? – напрягся Пьеро.

–– Потому что подёнщику, которому посулили солидное вознаграждение за порчу бедной поселянки, не придёт в голову этого сделать. Он не может не знать, что его за это ждёт…

–– А доганьеры?

У Туцци на губах заиграла ироничная усмешка.

–– Ты ещё совсем молод, Пьеро, – стараясь, чтобы её тон не был оскорбительным, тихо вздохнула она. – Когда дело доходит до костра, то собутыльники – не важнецкие образы для преданной дружбы. Как ты сам вчера заметил, они весьма боязливы… Представь себе, что с ними будет, если кому-то из преподобных буономини* Священной Канцелярии, например, на следствии просто не понравится их внешний вид или какая-нибудь привычка, и, вопреки их ожиданию, Святые судьи обвинят их в дружбе с убийцей священника?

У Пьеро и Катарины в горле застрял кусок пищи, на мгновенье они замерли. Тётушка Туцци выдержала паузу, глядя им в глаза немигающим взглядом, лениво отпила глоток гранатового сока из серебряного кубка и, принявшись за еду, продолжила:

–– Аккаттабриге заплатили за преступление… Но преступление, ни в какое сравнение не входящее с тем, за которое приговор сулит только одно: костёр!.. Неужто ты думаешь, Пьеро, что, зная это, он осмелится свидетельствовать против сына, весьма почитаемого флорентийского нотариуса, чтобы тем самым ещё больше усугубить свою вину?

–– Почему?

–– Потому что ему, во-первых, заплатили не за это… Во-вторых, твой отец ни за что не признает того, что он давал деньги какому-то проходимцу, чтобы тот совершил преступление; к тому же он не настолько дурак, чтобы ради того, чтобы его сын не женился на бедной девушке, собственноручно толкать его в – *Буономини – судьи.

чистилищный костёр Святой Инквизиции!.. А что касается доганьеров, то об их

существовании вообще можно забыть! – насмешливо махнула Туцци рукой. – Я не знаю ни одного преданного друга или подруги, не говоря уже о выпивохах, чтобы они клялись на Библии в верной дружбе к убийце священника и защищали его перед кафедрой Священного судилища. Глубоко любящие ученики Иисуса Христа и те отреклись от него в момент жестокой опасности!.. Что уж тут говорить о каких-то собутыльниках, пусть они даже доблестные воины-доганьеры?.. Я просто уверена, что после пьянства, проспавшись, они ни за что не явятся в Священную Канцелярию, чтобы освободить из её пыточной камеры Аккаттабригу, которого, если он будет свидетельствовать против тебя, Пьеро, обвинят в двойном преступлении: убийстве и лжесвидетельстве!

–– Тогда почему искали меня и Катарину?.. И почему арестованы фермеры Миаланни и Дитеста?

–– Вот – неведение и тьма! – развела тётушка Туцци руками. – Я хоть и ведьма, но в первую очередь человек, которому не каждое проведение раскроет свою тайну.

Наступило короткое молчание. От вновь нахлынувших мыслей у Пьеро и Катарины закружилась голова. Вечерние события вчерашнего дня, деталь за деталью, отчётливо встали в их памяти и тягостным бременем легли на сердце.

–– О чём думаете, влюблённые ангелы?! – вывела их из задумчивости тётушка.

–– Задумаешься тут… – с обречённостью в голосе неохотно буркнул в ответ Пьеро.

–– Не знаю даже, что и сказать, тётушка, – пожала плечами Катарина, она отодвинула блюдо с едва тронутым тунцом от себя; аппетит у неё пропал, её щёки пылали. – Может быть, меня и Пьеро разыскивают по поводу расквашенных носов доганьеров? – сделала она предположение. – Ведь они всё-таки принадлежат армии Его Величества?

–– Не исключено, – согласился с ней Пьеро.

У Туцци округлились глаза.

–– Моя девочка! – с материнской нежностью воскликнула она. – Они хотели поизмываться над тобой, а когда за тебя заступился благородный человек, и у них ничего из этого не вышло, то они решили поиздеваться над вами таким вот грязным образом!.. Вижу вашу искренность и правоту, ведь и фермеры Миаланни и Дитеста, как вы сказали, были на вашей стороне?

–– Да!

–– Ну что ж, ничего не поделаешь, – с сожалением вздохнула она. – Мы имеем дело с итальянским салатом, весьма распространённым на сегодняшний день: провинция воюет против провинции; Рим против всех, а его многострадальные итальянские граждане, притесняемые иноземными врагами: испанцами, французами и Великим Турком* – выживают, кто как может… Потеряв от страдания в душе всё святое, они бьют и убивают, обвиняют друг друга во всех тяжких грехах; при этом, отвергая от себя все обвинения и не признавая их, считают себя безгрешным и непорочными… Нанесение побоев воинам Его –* Великий Турок – Османская империя.

Королевского Величества – это, конечно, тяжкое преступление, но вы ни в чём не виноваты: вы защищались, и я, мои милые, не дам вас в обиду!

–– Что вы собираетесь делать? – обескуражено уставился на неё Пьеро.

–– Я собираюсь стать ещё одним вашим ангелом-хранителем, – мило улыбнулась им тётушка. – Оставайтесь у меня дома и никуда не выходите, а я отправлюсь в посёлок Анкиано и всё обо всём разузнаю… Если против вас действительно выдвинуты серьёзные обвинения, то я отправлю вас в Болонью. Неподалёку от неё в горах живёт моя сестра, Летиция Лойе, у которой вы укроетесь до лучших времём, пока здесь не улягутся пагубные для вас страсти!.. Галеотто! – позвала она.

–– Да, матушка!

–– Оставляю тебя за хозяина, – подмигнула Туцци маленькому мальчику, который от высказанного ему высокого доверия сразу зарделся румянцем достоинства. – Смотри, чтобы гости ни в чём не нуждались, а я вернусь и угощу тебя сладким изюмом!

–– Спасибо, матушка!

Пьеро и Катарине ничего не оставалось делать, как согласиться и принять её предложение, так как она, безусловно, была права: выйдя из дома и попав в руки Священного воинства, они рисковали своей жизнью. Перспектива же вынужденного побега из родных мест хотя и не радовала их, но всё-таки нравилась им куда больше, чем камера пыток и костёр Инквизиции; тем более что

бегство от опасности обостряло чувства влюблённых, делая их в глазах друг друга более близкими и значимыми.

–– А может, за хозяев дома останемся мы, а Галеотто с почтовым дилижансом отправим во Флоренцию к моему отцу? – задумчиво обратился Пьеро к тётушке Туцци, мысленно оставляя побег как крайнюю меру.

–– Ты полагаешь, что твой отец, опираясь на свои связи, восстановит истину? – поняла его Катарина.

–– Да.

–– Что скажешь, тётушка?

–– Оставить вас дома под замком – идея неплохая! – не задумываясь, одобрила Туцци замысел Пьеро. – Замки на воротах и дверях дома – это выглядит весьма убедительно! Хозяев нет, и, значит, никакому Священному воинству здесь делать нечего… Но Галеотто мал, а Флоренция – город большой… Я ни при каких обстоятельствах не отпущу его одного в такую даль без взрослой опеки. Пусть остаётся дома, а я сама съезжу во Флоренцию к твоему отцу сире Антонио… Галеотто, ты слышал? Ты по-прежнему остаёшься за хозяина!

–– Хорошо, матушка!– покладисто отозвался раскрасневшийся от гордости мальчуган.

Туцци погладила его по голове, изобразив на лице такое выражение, будто сильней и взрослей него никого в мире нет. Пьеро и Катарина, не подавая виду, про себя заулыбались. Окончив завтрак, они помогли тётушке убрать со стола и проводили её до ворот. Галеотто сопровождал их с видом пастыря, пасущего самых дорогих ему агнцев, над которыми порхали голуби Святого Духа. Получив на прощание от тётушки Туцци очередной наказ никуда не выходить, влюблённые вернулись в дом.

Чтобы как-то скоротать время до возвращения матушки, Галеотто решил показать им все комнаты, залы и мастерские этого каменного дома-исполина; а также подвалы и погреба, в которых можно спрятаться, если в дом нагрянут Святые приставы Священной Канцелярии. Помогала ему в этом Катарина, знавшая в нём все уголки и закоулки, где когда-то, будучи ещё совсем маленькой девочкой, играя с тётушкой Туцци в жмурки, сама пряталась в них.

Для Пьеро дом показался музеем: его очаровала ткацкая мастерская, в которой Туцци ткала изумительной красоты ковры; художественная мастерская, где создавались эскизы этих ковров – она была заставлена и завешена красочными полотнами с изображениями различных узоров и картин живописной местной природы в долине Ньеволе вокруг горы Монте-Альбано; гончарная мастерская, где глиняная и керамическая посуда также была расписана картинками, изображавшими быт и охоту местных жителей; кузница, в которой когда-то муж Туцци выковал железные остовы тех причудливых зверей, путеводителей человеческих душ в мире видений и сновидений. Здесь Пьеро увидел ещё оставшиеся несколько недоделанных скелетов невиданных чудищ с широко раскинутыми через всё помещение угловато ребристыми крыльями. Когда он прикоснулся к ним, они закачались, будто ожили, а их тягуче-протяжный скрип, словно взывающий к зашедшим в кузницу людям стон, призывал поскорее их закончить. Но больше всего Пьеро поразила большая, обставленная диковинными шарами из венецианского цветного стекла лаборатория, по стенам которой были развешены страшные маски самых разных богов Мира. Всюду на небольших полках, сундуках и столах валялись какие-то запылившиеся пергаменты с непонятными письменами. Стояли колбы, пробирки, масляные лампы с приспособлениями для их поддержки на весу в воздухе. А посреди комнаты на огромном столе красовался хрустальный шар со стоявшими вокруг него серебряно-позолоченными подсвечниками, на которых застыли оплывшие, как будто только что потушенные, огарки свечей. Глядя на все эти сокровища лаборатории широкими от удивления глазами, Пьеро не сдержал своего восхищения.

–– Так муж госпожи Туцци, помимо всех его достоинств, занимался ещё и алхимией?! – прорезал его голос тишину спавшей долгое время лаборатории так, что стеклянные шары и колбы в ней мелодично зазвенели, а маски богов по стенам плавно качнулись и как будто ожили.

–– Да, – ответила Катарина; она подошла к столу и сдунула с хрустального шара пыль, густым облаком повисшей в воздухе. – Дядя Андреа был алхимиком и не являлся исключением среди них, пытаясь из олова и ртути добыть золото и разгадать загадку философского камня. К сожалению, ни того, ни другого ему сделать не удалось. Однажды с опытами над ртутью ему внезапно сделалось плохо, и он умер прямо в этой лаборатории вот за этим столом… Тётушка Туцци, осмотрев его после смерти, пришла к выводу, что он отравился, – Катарина подошла к пустой птичьей клетке, стоявшей на одной из полок, и указала на неё: – Она посадила в эту клетку трёх пойманных мышей и оставляла их на несколько дней в этой лаборатории с кипящими химикатами. Я уже не помню точно, но, по-моему, когда рядом с ними кипела на масляной лампадке ртуть, то на третий или четвёртый день все мышки умерли…

–– Мудра твоя тётушка Туцци! – в очередной раз не сдержал своего восхищения Пьеро.

–– Да, в этом ей не откажешь! – согласилась Катарина.

–– Я разгадаю загадку философского камня и добуду из олова и ртути золото! – вдруг с гордостью заявил Галеотто. – То, что не смог мессере Андреа, продолжу я!.. – он выглядел как маленький Давид, готовый броситься на Голиафа.

Пьеро и Катарина, обескураженные величием маленького человечка, не нашли, что ему ответить, и только одобрительно погладили его по курчавым волосам. С улицы раздался громкий стук подковы в ворота.

–– Матушка вернулась! – радостно воскликнул Галеотто, и они все вместе бросились на улицу открывать ворота.

Миновав множество мастерских, комнат и столовую, они выбежали во двор и, остановившись, оторопели: калитка ворот была взломана, и в просторный двор ворвалась дюжина Святых приставов Священной Канцелярии, облачённых в сверкающие доспехи и вооружённые до зубов; вслед за ними во двор влетела гикающая ватага мальчишек и девчонок, воинов Священного воинства, которые, оттеснив перепугавшегося насмерть Галеотто к дому, забросала комьями земли Пьеро и Катарину. Святые приставы спокойно наблюдали за тем, с какой жестокостью подростки издеваются над парнем и девушкой, не способными оказать малолетним садистам сопротивления ввиду их присутствия. Насладившись зрелищем, они остановили вошедшую в садистское иступление детвору и, затянув на руках Пьеро и Катарины – они, избитые и окровавленные, уже едва держались на ногах – кожаные кандальные ремни, объявили им об аресте в связи с убийством викария Буффало. Не в состоянии что-либо ответить, влюблённые обречённо поплелись в окружении Святых приставов со двора к тюремно-каторжной повозке, стоявшей на улице. Отовсюду в их адрес летели крики ругательств и проклятий.

Взгромоздившись в тесную клетку тяжёлой повозки, Пьеро и Катарина увидели, как Галеотто, украдкой обойдя беснующуюся толпу зевак, куда-то побежал. В душе каждого из них царил ад. Они с надеждой в глазах проводили мальчика взглядом, зная, что он побежал разыскивать тётушку Туцци. Тюремная повозка, заскрипев массивными колёсами, под хриплые крики кучера, подгоняющего пару лошадей, тронулась с места. Выехав из села Форнелло в окружении стражи, она миновала поселок Анкиано и под свист улюлюкающей детворы въехала в отцовское имение Пьеро, Винчи. Проехав по улицам до церкви Санта-Кроче, тюремная повозка остановилась около её пристройки, именуемой Священной Канцелярией. Стражники помогли парню и девушке выбраться из клетки и проводили их в помещение, где Пьеро и Катарина предстали перед его святейшим блюстителем Святых законов Инквизиции, Святым отцом фра Марко Черризи. Среди местных жителей он пользовался репутацией безжалостного палача, признающего только одно правило сострадания для подозреваемого в преступлении: избавление его на чистилищном костре от тяжкого бремени жизни. Никаких связей он не признавал, кроме двух: связи с Его Святейшеством кардиналом Тосканы и связи с Владыкой Католичества римским Папой.

Он сидел за столом, как и полагается скопидомному блюстителю законов Инквизиции, посвятившего себя без остатка служению Святых истин, в убогой комнатушке без мебели. За его спиной высился только полочный шкап с книгами и папками, и у окна с восточной стороны стояла небольшая кафедра с деревянным крестом и распятым на нём Спасителем. С правой стороны от Черризи за столом сидел его приёмный воспитанник Марио Сантано, мальчик лет пяти-шести, но уже с явными привычками познавшего себе цену инквизитора. При появлении Пьеро и Катарины мальчик поднялся из-за стола, – Марко Черризи при этом равнодушно взирал на арестованных – надменно приказал им встать на колени перед кафедрой Распятия и, подойдя с Библией в руках, потребовал от них, чтобы они её поцеловали. Пьеро и Катарина подчинились.

–– Поклянитесь на Библии, что перед Святой матерью Церковью вы будете говорить только правду! – не по детски тяжёлым, словно железный молот, прогудел голос мальчика.

–– Клянусь! – приложившись к Святому Писанию, по очереди ответили Пьеро и Катарина.

Марио вернулся за стол, и фра Черризи вплотную подошёл к арестованным. Вид у него был такой, будто его мучила зубная боль и виновниками этой боли были эти два молодых влюблённых друг в друга человека, стоявших на коленях перед Распятием. Сложив руки на груди, ладонь к ладони, он брезгливо посмотрел на них и вдруг, словно ласковая мамаша, умильно пропел:

–– Лжесвидетельство – грех, напоминаю вам!.. Скажите всю правду, причаститесь ей как священным даром, и, очистившись ей от греха, вы вернётесь домой, ибо мать Церковь милостива к раскаявшимся!..

Пьеро искоса взглянул на Катарину и понял, что ласковый тон священника раскрепостил её, в то время как его самого интонация служителя Святого Причастия, пропитанная ядовитым лицемерием, заставила сжаться в комок. Он понял, что ничего хорошего от такого тона ждать не приходится, поэтому решил опередить Катарину, у которой с губ уже готово было сорваться слово… Она своей неосторожностью могла наделать ошибок, непоправимых для них обоих. Уж кто-кто, а он, будучи нотариусом и не раз побывавший на отречении осуждённых от своего имущества в пользу Святых отцов, знал, как могут они, искушённые в вопросах юрисдикции и софизмов Свода Законов «Святых Писаний», заморочить голову верящим в их добродетель невинным душам и тем самым заставить их подписать себе смертный приговор.

–– Простите, Святой отец, – как можно проще обратился он к Святому отцу, с трудом разрывая слипшиеся окровавленные губы, – мы хотим узнать, что вы желаете услышать от нас?.. И какой правдой очиститься от греха?

Брови священника удивлённо взметнулись вверх.

–– Как?!.. Вы уже начинаете лжесвидетельствовать и делаете вид, будто не знаете, за что вас арестовали и доставили сюда?!.. Ай-яй-яй!.. А мне говорили, что вы, сире Пьеро, весьма достойны своего отца, сире Антонио да Винчи, почтенного нотариуса, а также вашей матери моны Лючии ди Пьеро-Зози да Бакаретто; что вы – честный и искренний человек… Кстати, то же самое касается и вашей избранницы контадины Катарины. Хозяин «Боттильерии» сире Труффо Бельконе характеризовал её как нежное и невинное создание! – он взял Катарину за подбородок, и Пьеро увидел в его глазах промелькнувший огонёк вожделения. – И вправду милое дитя!.. – ещё умильнее пропел он.

У Пьеро от гнева скрипнули зубы.

–– Мы действительно не знаем, за что нас арестовали и доставили в Священную Канцелярию Святой матери Инквизиции, – железным тоном возразил он. – Не испытывайте нас неведением, Святой отец, ибо таким способом мучает невинных людей, искренне любящих Бога, его противник, мечтающий захватить его место на престоле Вселенской Сферы чёрный ангел Велиар, дьявол и прародитель всего проклятого!..

Его пылкая речь так подействовала на Святого отца, что тот покоробился и замер; его лицо и глаза по-прежнему ещё выражали ласковое умиление, но в них уже вспыхнули искорки гнева, какой бывает у людей, одержимых властью и получающих животное наслаждение от унижения себе подобных. Переборов в себе приступ ярости, он всё-таки по достоинству оценил высказывание Пьеро.

–– Чувствуется, молодой человек, что вы настоящий сын нашей матери Церкви и впрямь искренни в достижении узнать причину вашего ареста! – он вернулся за стол, и его лицо опять приняло равнодушно-каменное выражение; голос стал тяжёлым, как язык соборного колокола. – Вы обвиняетесь в убийстве викария Буффало, и я желаю слышать от вас слова признания, очищающего душу от тяжкого греха!.. А также я хочу слышать, где ваши сообщники-доганьеры, с которыми вы вчера в «Боттильерии» сире Труффо Бельконе устроили пьяный погром?

«…И всё-таки не тётушка Туцци, а я был прав в том, кто подлинные убийцы викария, – пронеслось у Пьеро в голове; он искоса бросил взгляд на Катарину: она была бледна. – Ну что ж, во всём буду опираться на собственную интуицию и опыт, приобретённый от общения с подобными Марко Черризи Святыми отцами…»

–– Судя по той уверенности, с какой вы, Святой отец, говорили с нами о хозяине «Боттильерии» из Анкиано сире Труфо Бельконе, то ясно, что до нашего ареста вы успели многих допросить, – спокойно и твёрдо заговорил Пьеро. – И если ваши палачи калёными щипцами не будут выворачивать им языки, – а я подозреваю, что именно это произошло с ними, раз вы обвиняете нас в дружеской связи с доганьерами, – то они расскажут вам о нашей невиновности.

Взгляд Черризи стал зверски ненавидящим.

–– Давайте рассказывайте, что произошло с вами в «Боттильерии»? – процедил он сквозь зубы. – Но так, чтобы ваши слова были как свет христовой Истины!

–– Именно так и будет, Святой отец! – подчёркнуто вежливо склонил голову Пьеро и, не дождавшись разрешения, встал с колен; его примеру последовала Катарина.

Священник остался к их поступку безучастным, лишь его маленький воспитанник вопросительно взглянул на него, но, увидев на лице наставника равнодушие, не решился одёрнуть дерзких арестованных.

–– Вчера вечером, Святой отец, я шёл на свидание вот к этому, как вы выразились, милому дитя, чтобы наконец признаться ей в любви, – с простой мужской прямолинейностью стал рассказывать ему Пьеро; у Катарины сразу вспыхнули щёки, и потупился взгляд. – Зайдя в «Боттильерию» сире Труффо Бельконе, в которой работает контадина Катарина, я увидел, что к ней пристаёт некий Аккаттабрига ди Пьеро дель Вакка, бывший подёнщик моего отца сире Антонио да Винчи… По-видимому, Аккаттабрига был недоволен работой у моего отца и тем, как мой отец платил ему за его лень, поэтому он решил отомстить ему весьма гнусным и витиеватым способом, посредством меня и моей любимой девушки… Он, как и все жители посёлка Анкиано, знал, что я прихожу в «Боттильерию» сире Труффо из-за контадины Катарины, поэтому – я думаю, -решил обесчестить её, использовав таким образом в своих целях ни в чём неповинную девушку, чтобы отомстить всей нашей фамилии… Я подозреваю также, что для пущей верности он подговорил для этой цели и четырёх доганьеров, заходивших время от времени в таверну, где он угощал их вином. Вы не хуже меня знаете, Святой отец, что пьяной солдатской голове, закованной в железо, где стиснутые мозги не соображают даже трезвые, в радость позабавиться слабым, не способным защитить себя милым дитя… В общем, я успел вовремя: ни хозяина харчевни, ни посетителей в ней, кроме пятерых злоумышленников, не было. Они без труда могли осуществить задуманное, затащив контадину Катарину в винный погреб или в один из продовольственных подвалов, которых в башне Кампо делла Торраччо замка Адемари бесчисленное множество. К счастью для меня и Катарины, этого не случилось!.. Как только Аккаттабрига протянул к моей любимой девушке свои грязные руки, в «Боттильерию» вошёл я и преподал ему и его сообщникам, доганьерам, такой урок взыскательной вежливости, что все они легли на полу таверны рядком для светлого сна, в котором сладкоголосые амуры учат правильно обращаться с нежными девичьими созданиями. Свидетели тому уроку вошедшие в таверну фермеры Джорджо Миаланни, Каприо Дитеста и, мир его праху, викарий Буффалло. Так что, Святой отец, если мне за что-то и отвечать, то только перед Его Величеством, королём Козимо Медичи за побои, нанесённые его королевским пограничным воинам; что же касается контадины Катарины, то, видит Бог: он взыщет с неё разве что за её чистоту и невинность?

У Святого отца из груди вырвался безысходный вздох. Пьеро продолжил:

–– Став очевидцем отвратительного поведения Аккаттабриги и доганьеров, викарий Буффалло пожелал доставить их вашему Преподобию, – видя, какое действие возымели его слова на священника, стал он уверенней говорить. – И я подозреваю, что пришедшие в себя по дороге злоумышленники, когда осознали, что им грозит, убили бедного викария… Из вашего вопроса, Святой отец, о доганьерах я делаю вывод, что они ещё так и не найдены…

–– Да!.. Для того, чтобы это понять, не надо большой проницательности, – после небольшой паузы раздражённо заметил Черризи.

–– Простите, Святой отец.

–– А матушку мою Туцци вы тоже арестовали? – набравшись смелости от Пьеро, спросила Катарина.

Священник исподлобья посмотрел на неё и усмехнулся.

–– Нет, дитя, твою кормилицу мы ещё не прибрали в лоно матери Инквизиции.

У Катарины и Пьеро из груди вырвался вздох облегчения, не укрывшийся от взгляда Святого отца. Он вновь поднялся из-за стола, неторопливо подошёл к дверям и, пригласив в канцелярию стоявших за дверью стражников, приблизился к Распятью. Прочитав короткую молитву и осенив себя крестным знамением, фра Марко Черризи повернулся к Пьеро и Катарине. На этот раз на его лице не было ни печати каменного равнодушия, ни гнева в глазах. Он был просто по-человечески спокойным.

–– Всё, что вы рассказали, действительно подтверждается словами свидетелей, о которых вы упомянули, – сказал он, – но, к сожалению, пока не пойманы подозреваемые в убийстве викария Буффало доганьеры, я вынужден вас задержать – таковы непреложные законы Святой матери Инквизиции и её Священной Канцелярии… Одно могу гарантировать вам, что относиться к вам будут хорошо! – и, перекрестив арестованных, обратился к стражникам: – Уведите их!..

Пьеро и Катарина удручённо переглянулись, сблизились и, не стесняясь Святого отца, прикоснулись друг к другу губами. Видя их нежное взаимоотношение, преданность друг другу и кротость, с которой они выслушали его слова, он приказал стражникам снять с них кандальные ремни. Освободившимися руками Пьеро и Катарина обняли друг друга. Священник выждал время, дав им возможность постоять так несколько мгновений, потом сделал жест стражникам, и они развели влюблённых. Их отвели в одиночные камеры, расположенные в подвале Священной Канцелярии. Проходя мимо пыточной камеры, – её дверь была настежь открыта, – Пьеро и Катарина увидели, как палач, крепкий перекошенный горбун, пытал Аккаттабригу, заключив его в испанские колодки, которые, как тисками, сжимали и дробили кости его тела. Его страшный нечеловеческий крик разносился по всему подвалу, заставляя заключённых холодеть от ужаса. «…Не убивал!.. Не убивал!.. – раздавался его словно предсмертный крик. – Когда я пришёл в себя, он уже был мёртв!.. Не убивал!..»

Пьеро и Катарина зажали руками уши, чтобы не слышать этих визжащих истерических воплей пытаемого подёнщика. Так продолжалось почти до самого вечера с некоторыми небольшими перерывами, когда, по-видимому, Аккаттабрига терял сознание от боли. Когда же пытки закончились, и в подвале наступила тишина, то и тогда ещё долгое время в ушах девушки и парня стоял нечеловеческий страшный крик, не давший им за всю ночь сомкнуть глаз…

Г Л А В А 4.

К большому удивлению Пьеро и Катарины, их выпустили из тюремного подвала Священной Канцелярии уже на утро третьего дня. Будучи в одиночных камерах, они слышали всё, что происходит в подвале. Однако до слуха ни одного из них не долетало ни известия, ни шума о том, что доганьеры пойманы и препровождены в каземат Священной Канцелярии. Святой отец фра Марко Черризи лично, ничего им не объясняя, вывел из камер Пьеро и Катарину, а также фермеров Джорджо Миаланни и Каприо Дитеста. И препроводил всех из мрачного подвала на улицу, где их встречала дружная компания: отец Пьеро сире Антонио да Винчи, хозяин «Боттильерии» сире Труффо Бельконе и тётушка Туцци с маленьким Галеотто. Оказалось, что сире Труффо и Туцци, узнав от Галеотто об аресте Пьеро и Катарины, немедленно отправились во Флоренцию в нотариальную контору Антонио да Винчи, и рассказали ему обо всём, что случилось с его сыном и любимой девушкой его сына… Выслушав их рассказ, сире Антонио, не раз сталкивавшийся с фра Марко Черризи ввиду того, что священник управлял делами Священной Канцелярии в его родовом поместье, – зная нрав Святого отца, – заручился письменной поддержкой флорентийского кардинала, разрешающей под денежный залог освободить из тюремного подвала Священной Канцелярии всех, кроме Аккаттабриги. Также на освобождённых накладывалась обязанность подписать бумагу, предусматривавшей оставаться им в поместье Винчи и селе Анкиано до особых указаний управляющего делами Священной Канцелярии и являться по первому требованию его Преподобия фра Марко Черризи. Выезд подписавших бумагу из указанных посёлков расценивался в документе как бегство и карался для них анафемой и отлучением от Святой матери Церкви, объявлением их еретиками и казнью на чистилищном костре. Все эти меры, безусловно, морально отягощали подписавших буллу, но свобода для них была куда лучше, чем мрачный тюремный подвал Священной Канцелярии, в котором можно было сойти с ума от нечеловеческих криков людей, пытаемых палачами. К тому же для Пьеро такой виток событий даже пришёлся по нраву, ведь ему подходило время возвращаться во Флоренцию, в нотариальную контору отца, чего он никак не хотел. Мысль о расставании с Катариной для него была ужасна, поэтому, в отличие от всех, он подписал буллу, обязывающую его ещё долгое время находиться в поместье отца, с величайшим удовольствием. Сире Антонио да Винчи такое развитие событий не обрадовало. Он остро нуждался в помощи сына, так как дел во Флоренции накопилось очень много. Не понравилось ему также и то, как Пьеро смотрел и обходился с бедной поселянкой из Анкиано. Его опытный взгляд зрелого мужчины сразу уловил, что его сын страстно влюблён в эту миловидную и чрезвычайно нежную кареглазую девушку. Опытный нотариус, уже однажды обжёгшийся со старшим сыном Франческо, протестовавшего против вмешательства отца в его личную жизнь, не подал виду, что выбор младшего сына ему не понравился. Пьеро, в свою очередь, при встрече с отцом не стал скрывать своих намерений и, выходя из Священной Канцелярии после подписания буллы, как бы, между прочим, объявил:

–– Познакомься, отец, это Катарина, моя избранница! Я хотел тебе всё рассказать по приезде во Флоренцию, но раз уж так сложились обстоятельства и неизвестно, когда я туда вернусь, то говорю тебе сейчас: я её очень люблю!.. – выдержав небольшую паузу, пока сире Антонио оценивающе разглядывал Катарину, он уже твёрдо добавил: – И ничто меня не сможет с ней разлучить: ни война, ни анафема, ни родительское порицание!.. – последние слова Пьеро произнёс с особенным ударением.

Высокий, крепкий ещё сире Антонио, взгляд которого из-под нависших бровей походил на взгляд ястреба, пронзил сына; его острый крючковатый нос вздёрнулся, и тонкие губы расплылись в весьма удовлетворительной улыбке.

–– О том, что ты её любишь, сын, мог бы мне и не говорить, – вкрадчиво прозвучал его голос. – Это и так видно!.. Достаточно одного взгляда на тебя, чтобы понять насколько ты влюблён в это милое создание… Однако мне нравится, с каким достоинством ты произносишь эти слова!.. Похвально!..Так может их произносить только настоящий мужчина!

Не подозревая, что кроется за этим, Пьеро и Катарина тоже заулыбались ему в ответ радостными улыбками, полагая, что сире Антонио одобрил выбор своего сына. Холодный, расчётливый флорентийский нотариус решил не торопить события. Всех освободившихся из тюремного подвала Священной Канцелярии он пригласил к себе в дом отпраздновать частичную развязку непредвиденного недоразумения, связанного с убийством викария. Монна Туцци и маленький Галеотто тоже были приглашены на этот небольшой праздничный обед по случаю выхода узников из каземата Священной Канцелярии.

За столом приглашённые много пили, рассказывали сире Антонио о себе, о том, что действительно произошло в тот злополучный вечер, когда убили викария Буффалло, и о многом другом… А вечером, когда пришло время всем расходиться, Антонио да Винчи, позволив Пьеро и Катарине, к их большой радости, остаться в его доме вместе, уехал во Флоренцию. Влюблённые были настолько покорены благородством отца семейства, что их будущее представилось им безоблачным, а жизнь счастливым полётом под куполом небосклона над мелкой человеческой сущностью…

**** **** ****

Прошло два месяца, наступила середина августа. С того дня, как арестованных выпустили из тюремного подвала Священной Канцелярии, в деле об убийстве викария Буффалло не произошло никаких изменений. Доганьеры по-прежнему не были найдены, а Аккаттабрига, по слухам тех, кто носил заключённым продукты, несмотря на пытки, так и не признал себя виновным в убийстве священника. У Пьеро и Катарины жизнь всё это время текла спокойной тихой рекой. Катарина продолжала работать в «Боттильерии» Труффо Бельконе, Пьеро добросовестно исполнял свои обязанности нотариуса, а вечером он бежал встречать её к замку Адемари, и они уже ни на минуту не расставались. Они подолгу гуляли в окрестностях горы Монте-Альбано, иногда наведывались в гости к тётушке Туцци, но чаще всего они всё-таки предпочитали удаляться от любопытных глаз поселян и уединяться.

И вот однажды, когда долина Ньеволе наполнилась запахом созревших в августе виноградников и заблагоухала ароматом в эту пору цветущих предосенних цветов, Катарина, лёжа в соблазнительной позе лесной красавицы-нимфы в пуховых перинах дома Винчи, раскинув по подушке свои роскошные волосы, застенчиво и почти беззвучно шепнула Пьеро на ухо:

–– Мой любимый, я счастлива с тобой!.. Недавно я вдруг обнаружила в себе загадочную тайну, виновником которой стал ты!

–– Я?! – удивился Пьеро, не вняв тонкому изысканному намёку Катарины.

–– Да, любимый!

–– И что же это за тайна, вина за которую легла на меня, и, несмотря на это, ты всё равно счастлива?!

–– Эта тайна – сокровище!.. – озорно улыбнулась Катарина. – И сокровище это называется: мальчик или девочка!

Пьеро от её изящно-артистической игры словами и по-детски чистого кокетства, осознав себя беспросветным болваном, что сам не разгадал её столь явно прозрачного намёка, от души рассмеялся. Видя, как он весел, Катарина рассмеялась вместе с ним. Смеясь, Пьеро целовал её и нежно приговаривал:

–– Значит, теперь нас будет больше!.. Наконец-то!.. Настало время, когда отцу не отвертеться, и он благословит нас!..

–– И у нас будет свадьба?! – с замиранием сердца спросила Катарина.

–– А как же!.. Сам фра Марко Черризи осветит крестным знамением над нами брачный венец!

Катарина крепко прижалась к Пьеро и поцеловала его в губы.

–– Ты тоже моё сокровище! – тихо прошептала она.

–– А ты мой нежный драгоценный цветок! – обнял её Пьеро, прижавшись губами к её волосам.

В эту ночь они так и не уснули. Они планировали, кого позовут на свадьбу, как назовут родившегося малыша – девочку Церерой, в честь древней богини земли, а мальчика Леонардо, то есть сильный лев; и мечтали о будущем, как они будут счастливы, и как дальше будут жить…

А утром Пьеро написал отцу письмо, в котором уведомил его обо всём, что случилось с ним и Катариной, с безусловным к нему требованием неукоснительного исполнения своих родительских обязанностей…

Получив письмо, сире Антонио ничуть не удивился ни его содержанию, ни его тону, так как хорошо знал характер Пьеро. Это был не молчаливый застенчивый Франческо. Он давно ожидал этого письма, ибо знал, что рано или поздно любовь молодых людей достигнет своего апогея, возвеличась в интимную близость и станет для них неотъемлемой частью их жизни, вследствие чего, разумеется, на свет Божий должен появиться ребёнок. Именно этого сире Антонио и дожидался, чтобы начать действовать. Его жена мона Лючия, мать Пьеро, добродетельная женщина, знавшая одержимость мужа заполучить аристократический титул и ведавшая о его неприятии жениться Пьеро на Катарине, противилась тому, чтобы он разрушил их любовь, как он уже это проделал с их сыном Франческо и его возлюбленной девушкой Камилой; но даже она недооценила его коварства…

**** **** ****

Два месяца, прошедших со времени убийства викария Буффалло и того, как сире Антонио да Винчи побывал в своём родовом поместье и вызволил из тюремных камер Священной Канцелярии своего сына и тех, на кого вместе с ним пало несправедливое подозрение в убийстве священника, он не сидел, сложа руки. Пользуясь своими обширными связями, он сам принялся за поиски убийц викария и преуспел в этом гораздо больше, чем вездесущие, большие и малые, воины Священного воинства Святой матери Инквизиции. И всё дело в том, что сире Антонио, путешествующий по мере своих нотариальных дел по всей Северной Италии, хорошо знал социальную среду простых граждан и политические проблемы воюющих между собой итальянских провинций. Формально сохраняющие свою независимость итальянские провинции, все они находились под протекторатом Испании и Франции, за исключением, пожалуй, венецианской, которая вела изнурительную кровопролитную войну с Османской империей. Провинциальные герцоги и короли тряслись за свои престолы перед испанскими и французскими завоевателями и, чтобы выслужиться перед ними, обдирали налогами своих граждан до такой степени, что голод и болезни были естественными сожителями народа. Это была печальная страница итальянской истории. Люди ненавидели своих Верховных правителей-тиранов и завоевателей. Трепетали животным страхом перед Святой Инквизицией, но вынужденные выживать, готовы были продать за кусок хлеба всех Святых. Не удивительно, что в такой политической и социальной обстановке убийцам священника не представляло труда уйти от правосудия.

Немного поразмыслив, сире Антонио пришёл к выводу, что доганьеры, у которых очень широкие таможенные связи, могли бежать из Тосканы только в одном направлении – через Романью в независимую Венецию, где, скорее всего, связавшись с контрабандистами, укрылись у турецких пиратов. Придя в Сирийское посольство во Флоренции, имевшего тесные дипломатические отношения с Османской империей, сире Антонио за большую плату купил у них все сведения о последнем военном наборе в османский флот. Он знал, что отдельной флотилией османской армады являлась эскадра кораблей – её-то и называли пиратской, – где матросами служили бедные итальянские рыбаки и преступники всех мастей, желающие заработать на чём угодно, не гнушаясь предательством и убийством своих сограждан. Эти-то пиратские эскадры и были настоящим бичом всего Адриатического побережья Италии, так как не турки, а именно они большей частью разоряли восточно-бережные итальянские селения и грабили торговые суда.

Венецианская Республика в одиночку вела борьбу с ними, и трудность этой борьбы состояла в том, что пираты хорошо знали те места, откуда они были выходцами.

Заглянув в список новичков «отдельной итальянской эскадры», предоставленной ему сирийцами, сире Антонио увидел имена всех четверых убийц викария Буффалло. Вот тут-то и пришла ему в голову мысль об их выкупе из османской флотилии для Священной Канцелярии, поручителем сделки которой должен был стать его сын Пьеро. Эта сделка могла затянуться на многие месяцы, а то и годы, и сире Антонио да Винчи намеревался за то время, пока Пьеро будет в отъезде находиться по делам в Венеции, обстряпать интригу с Катариной таким образом, что ей не останется ничего другого, как выйти замуж за другого человека. Замысел для такого коварства у сире Антонио уже был готов… Получив и прочитав письмо от Пьеро о его желании жениться на Катарине, он спрятал его у себя в рабочем столе, предварительно подшив в папку «Личных писем», затем отправился из Флоренции в своё родовое поместье Винчи. Его целью была Священная Канцелярия. Не заезжая к себе в дом, он прямиком направился в церковь Санта-Кроче, где его любезно встретил блюститель свода Священных Законов матери Инквизиции, Святой отец фра Марко Черризи. За те два месяца, в течение которых сире Антонио да Винчи не давал о себе знать, Святой отец успел о нём уже порядком подзабыть, а его деньги, внесённые в залог за освобождённых из-под стражи арестованных, частично потратить. Он полагал, что возвращать их флорентийскому нотариусу всё равно не придётся, так как на такой вопрос у него был заранее подготовленный ответ: «В связи с поиском настоящих убийц викария Буффалло Священная Канцелярия с благословения Всевышнего создателя потратила ваши деньги на следствие и их розыск, в связи с чем от вас требуется молитвенная благодарность, что ваш сын и его друзья до сих пор на свободе и не преследуются Священными приставами Святой матери Инквизиции…»

Марко Черризи вообще полагал, что убийц викария ни за что не удастся найти, поэтому освобождённые арестованные останутся на свободе, а за тяжкое преступление ответит находившийся в тюремном подвале и отрицавший свою вину в убийстве священника Аккаттабрига. В этом случае, считал Святой отец, присвоенные себе деньги флорентийского нотариуса будут оправданны и их не придётся отдавать законному обладателю, ибо они являются платой за свободу и жизнь его сына и друзей.

–– Увы!.. Увы, сире Антонио!.. – развёл руками фра Марко Черризи, изобразив на лице гримасу скорбного отчаяния. – Делаем всё возможное, но нам так и не удаётся окончательно заставить Аккаттабригу признать себя виновным в смерти отца Буффалло и найти его сообщников доганьеров!.. Из-за этого я вынужден не снимать формального ареста с вашего сына и его друзей… Вы, надеюсь, понимаете, какие печальные чувства я испытываю в связи с такой вынужденной мерой?!

–– Ну, разумеется, Святой отец! – не менее чуткой любезностью ответил ему сире Антонио.

–– Чтобы полностью снять подозрения с вашего взрослого чада и его возлюблённой избранницы, Священная Канцелярия даже пошла на нарушение установленного в таких случаях порядка о денежной за них гарантии… Часть залога, оставленного вами за них, мы, – к сожалению, для святой казны, – пустили в дело, чтобы ускорить ход следствия и поиск сообщников Аккаттабриги… Святая казна! – умудрился Святой отец выдавить из глаз слезу. – Она всегда терпит убытки из-за преступников, попирающих Бога, следуя своей единственной цели: помочь Святой матери Церкви привести в её лоно оступившихся и заблудших для покаяния и её Святого Причастия! Ну как, скажите, в таком случае Святой казне рассчитываться с теми, кто оставил на её попечительстве залог за душу, повинность которой только в том, что она была в том месте и в тот час, где преступниками только что свершилось тяжкое преступление?!..

–– Я думаю, что этот вопрос поможет разрешить Христова заповедь о милостыне и всепрощении, – с лёгкостью нашёл ответ сире Антонио, ничуть не хуже искушённый в витиеватой словесности, чем Святой отец. – А вот у меня для вас, отче, есть приятные известия, и я приехал к вам, чтобы уведомить о том, что сообщники Аккаттабриги мною найдены!

У фра Марко Черризи от неожиданности отвисла нижняя губа.

–– Я не ослышался?! – с трудом выдавил он из себя. – Сообщники Аккаттабриги…

–– Вы не ослышались, Святой отец! – видя, как священник изменился в лице, усмехнулся сире Антонио. – Они мною найдены, и сейчас от вас требуется письменная рекомендация, чтобы начать переговоры с командованием Османской флотилии об их выдаче Священной Канцелярии… К сожалению, эти четверо убийц бедного викария Буффалло подались в предательскую эскадру пиратов, чтобы воевать на стороне Великого Турка против своей страны… Вот до чего докатились хвалёные королевские доганьеры! – покачав головой, деланно посетовал сире Антонио. – Но с вашей рекомендацией, в которой вы, конечно, со всеми подробностями изложите гнуснейшее преступление этих четверых убийц, я полагаю, мы быстро договоримся с капитанами османской флотилии об их выдаче моему сыну Пьеро да Винчи… – Черризи открыл, было, рот для возражения, но тут же был прерван: – Предвиденный размер выкупа, назначенный турками за этих грязных убийц, не побеспокоит Святую казну, о нём я позабочусь сам… К тому же оставшуюся часть внесённого мною залога за моего сына и его друзей я жертвую Святой матери Церкви на её нужды… – Увидев, какой эффект произвели последние две фразы на Святого отца, – он преобразился, почувствовав, что судьба ему дарит солидное денежное подношение – сире Антонио, не делая паузы, нагнулся к уху священника и тихо прошептал: – А вы мне взамен отдаёте Аккаттабригу, – и, выпрямившись, уже вполголоса уверенно сказал: – Но тогда, когда этого потребует время, а пока распорядитесь, чтобы ваши палачи прекратили его пытать, ведь и без того ясно, что он, как и мой сын, стал жертвой стечения обстоятельств… Он, будучи сильно пьян и лишён сознания сильным ударом Пьеро, спал в повозке, когда четверо его собутыльников доганьеров убивали бедного викария Буффалло…

–– Я и сам подозреваю, что было именно так, – разомлевший от несказанного судьбоносного денежного подарка от флорентийского нотариуса, не стал возражать Черризи.

–– Я могу сейчас увидеться с Аккаттабригой?

–– Как вам будет угодно, любезнейший сире Антонио! – чуть склонил голову священник.

Они спустились в тюремный подвал Священной Канцелярии и в сопровождении ключника и двух стражников-надзирателей прошли по узким коридорам в камеру, в которой содержался бывший подёнщик сире Антонио. Ключник снял с тяжёлой кованой двери цепи, открыл замки и, отодвинув засовы, пропустил вперёд себя сире Антонио и Святого отца. Увидев перед собой флорентийского нотариуса, своего бывшего хозяина, Аккаттабрига дёрнулся было к нему, но при появлении из-за его плеча фра Марко Черризи сжался в комок и ощетинился.

–– Не убивал!.. Не убивал!.. – беззвучно и истерично выкрикнул он: от пыток он потерял голос. – Не убива-ал!..

Его вид был жалок. От побоев он почернел, а от голодного и нервного истощения превратился в некое подобие полуживого трупа со впалыми и одновременно выразительно блестевшими от факельного огня глазами. Всё его тело лихорадило от страха перед очередным выводом его из камеры на пытку – дознание. Сжавшись в комок в углу камеры и закрыв лицо руками, он смотрел через растопыренные пальцы на вошедших и словно заклинание беззвучно повторял:

–– Не уби-вал!.. Не… уби-ва-ал!.. Я… не… уби-ва-ал!..

Сире Антонио взял из рук стражника-надзирателя факел, склонился над Аккаттабригой и, отняв от его лица руки, осветил огнём факела его и себя.

–– Аккаттабрига ди Пьеро, вы меня узнаёте? – как можно громче спросил он, подозревая, что у него от пыток потерян не только голос, но и слух. – Если да… и вы меня слышите, то ответьте или кивните головой…

Аккаттабрига, продолжая, как заговоренный, повторять одну и ту же фразу, судорожно закивал головой, давая понять, что он узнаёт своего бывшего работодателя и всё прекрасно слышит.

–– Успокойтесь, Аккаттабрига! – властно приказал сире Антонио, присев перед ним на корточки. – Я пришёл сказать вам, что больше вас не будут пытать. Вы понимаете, о чём я сейчас говорю?!

Однако Аккаттабрига закивал сразу и утвердительно и отрицательно, выказывая, что он слышит сказанное, но не понимает его сути. Видя, как он не отводит взгляда от фра Марко Черризи; взгляда, в котором засел животный ужас, сире Антонио попросил священника и тюремщиков-надзирателей на время оставить его наедине с заключённым.

–– В этих, почерневших от людской крови застенках, Святой отец, похоже, достаточно одного вашего вида, чтобы заключённые лишались дара речи, – с явной долей иронии заметил он. – Не будете ли вы так любезны, оставить нас на минуту вдвоём?..

–– Как вам будет угодно, – покладисто, но с достоинством отвесил поклон Святой отец, оставив иронию сире Антонио без внимания.

–– В тюремщиках я тоже не нуждаюсь!..– добавил нотариус.

Священник и надзиратели вышли из камеры в коридор и притихли, прислушиваясь, о чём ещё Антонио да Винчи поведёт разговор с Аккаттабригой. Предвидя это, флорентийский нотариус нагнулся к уху немного успокоившегося заключённого – он затих, как только Святой отец удалился, – и перешёл на шёпот.

–– Послушай, Аккаттабрига, здесь все знают, что ты невиновен и что викария Буффалло убили четверо твоих друзей, оставив тебя пьяным на месте преступления и сделав тебя таким образом виновником его смерти…

–– Да-да-да… сире Антонио, так и было! – закивав, затараторил Аккаттабрига. – Я не убивал викария Буффалло!.. Напротив, я всегда был с ним в дружбе!.. Зачем мне его убивать?!.. Это всё Джузеппе Тулло, Рональдо да Викторио, Альберто да Сорелли и Александр Кораччо!.. Это они убили викария Буффалло!

–– А тебе известно, что если их не найдут, то вместо них на костёр пойдёшь ты?

–– Да-да-да!… Я знаю!.. Я не хочу на костёр, сире Антонио! – затрясся от страха мелкой дрожью Аккатаабрига; его глаза наполнились безумием животного ужаса.

–– А знаешь ли ты, что даже, когда они будут найдены и доставлены сюда, в Священную Канцелярию, то и в этом случае тебе, вероятно, не удастся избежать казни, потому что, они – как твои «настоящие друзья» – за компанию прихватят и тебя с собой на чистилищный костёр?!.. Ты об этом не подумал?! – не преминул насмешливо съязвить сире Антонио.

–– Нет!.. Я не хочу!.. – закрылся руками Аккаттабрига и замотал головой.

Выждав, когда он успокоится, флорентийский нотариус перешёл с железно давящего на милостивый тон.

–– Ладно, я что-нибудь постараюсь для тебя сделать… Не будь ты моим бывшим работником и не знай я тебя…

Аккаттабрига отнял руки от лица и, бросившись к нему, обхватил его колени, как железными тисками.

–– Сделайте!.. Сделайте что-нибудь, сире Антонио!.. – в его беззвучном голосе прорвались нотки высокого звука. – Я не могу здесь больше!.. Палач Трухильо из меня все жилы вытянет!.. Я не вынесу!..

–– А готов ли ты исполнить то, о чём я попрошу тебя взамен твоего освобождения?

–– Кроме убийства, я готов на всё!

–– Убивать тебе никого не придётся! – в глазах сире Антонио блеснул огонёк удовлетворённого началом победы человека-хищника; он выпрямился и покровительственно заключил: – Да, Аккаттабрига, тебе никого не придётся убивать, напротив, то, что тебе предстоит для меня сделать – очистит тебя от твоей прошлой, безобразной жизни пьянчуги и развратника; сделает тебя приличным отцом семейства и обеспеченным!.. – он развернулся и небрежно бросил через плечо: – А пока посиди здесь и моли Бога о благополучии… Я попрошу фра Марко Черризи, чтобы палач Трухильо тебя больше не пытал…

–– Попросите!.. Попросите, сире Антонио!..

Дверь камеры захлопнулась перед носом Аккаттабриги, но он ещё долго выкрикивал эти слова вслед ушедшему от него флорентийскому нотариусу. Мрачные своды каменного подвала отвечали ему тяжёлыми вздохами запертых в подземелье заключённых.

Поднявшись наверх, в помещение Священной Канцелярии, сире Антонио потребовал от Святого отца, чтобы пытки Аккаттабриги были немедленно прекращены и его стали хорошо кормить.

–– Он мне нужен здоровым, а не калекой, – просто заметил он. – Лично проследите, Святой отец, чтобы моя просьба была выполнена максимально точно… В долгу, как говорится, я не останусь, – и он как бы невзначай уронил ему из рукава на стол кошель с деньгами, сделав вид, что не заметил этого вполне очевидного казуса.

–– Как вам будет угодно, сире Антонио! – всё с тем же благолепным смирением склонил голову фра Марко Черризи, смахнув кошель с поверхности стола в его верхний выдвижной ящик.

–– И вот ещё что: подготовьте два одинаковых рекомендательных письма, в одном из которых вы укажите имя моего сына Пьеро да Винчи, – невозмутимо продолжал сире Антонио, глядя немигающим взглядом в глаза священника. – А в другом вместо имени оставьте пробел – мне оно нужно, чтобы заручиться на переговорах с командованием османской флотилии поддержкой Коммуны флорентийской аристократической Синьории. Я пока не знаю, кто её будет представлять… Думаю, что они сами впишут его имя, наделив его полномочиями в дипломатических переговорах по выдаче нам преступников!..

–– Как вам будет угодно, сире Антонио! – словно магический постулат, опять вымолвил Святой отец.

–– Когда я вернусь, чтобы оба письма были готовы!.. Да, и подготовьте кортеж Святых приставов для сопровождения преступников!

–– Как вам будет угодно.

Покинув Священную Канцелярию, сире Антонио направился в свой дом. Его конная коляска остановилась перед могучими воротами, сделанными из альпийского тополя, и в открытую калитку его выбежал встречать ещё издали узнавший упряжь своего хозяина старый пёс Эльдо. Собачий лай привлёк садовника Джана-Баттисту, а тот в свою очередь окрикнул крутившихся возле садового фонтана Пьеро и Катарину. Все они радостно выбежали во двор встречать приехавшего из Флоренции сире Антонио. Видя их счастливые лица, и он изобразил на своём лице радость.

–– Вы меня до необычайности обрадовали! – приветствовал он их, широко раскинув в разные стороны руки, на его губах играла такая добродушная улыбка, что ни Пьеро, ни Катарина не усомнились в его искренности. – Как только прочитал ваше письмо, сразу поспешил сюда, дорогие мои!.. Вот так вы нас с матерью обрадовали!.. Даже нет слов выразить, как мы рады вашему решению!

–– А мы и не надеялись, отец, что ты так быстро приедешь! – обнял его Пьеро; Катарина за его спиной склонив перед сире Антонио голову, слегка присела в изящном реверансе. – А мама что же не приехала?.. Да и без кучера ты, как я смотрю… Что это с тобой?

–– К вам торопился, поэтому решил лошадям облегчить коляску, не взяв кучера, – отшутился сире Антонио. – А мама не приехала потому, что немедленно занялась приготовлением подарков к вашей свадьбе!.. Франческо с женой ей помогают! Вы уже наметили круг гостей, которых вы собираетесь пригласить?

Обескураженные таким неожиданно тёплым подходом отца, Пьеро и Катарина радостно закивали.

–– Да! Но мы думаем, что вы с мамой и тётушкой Туцци ещё дополните этот список, – ответил Пьеро.

–– А на какой день планируете свадьбу?!

–– На день окончания сбора винограда! – весело улыбнулась Катарина. – На день виноделия, пышно украшенного гроздьями Вакха.

–– Бога веселья и вина?! – удивлённо вскинул брови сире Антонио.

–– Да!

–– Ваш вкус в выборе дня вполне недурён! Представляю, как вы подогреете аппетит приглашённых, объявив им о дне вашей свадьбы!

Пьеро и Катарина, переглянувшись, дружно рассмеялись. Садовник Джан-Баттиста тем временем поднёс им сплетённые из цветков венки и водрузил каждому на голову: Пьеро – венок из красных тюльпанов, а Катарине из красных лилий. Отойдя на шаг назад и встав рядом с хозяином, он и сире Антонио невольно залюбовались красотой влюблённых. Вдруг сире Антонио наморщил лоб, будто его что-то омрачило, и, отведя взгляд от Пьеро и Катарины, начал загибать пальцы на обеих руках, тихо бормоча себе под нос.

–– Что случилось, отец? – смеясь, поинтересовался у него Пьеро.

–– А нет, ничего, ко дню весёлого праздника виноделия, я думаю, всё уладится, – словно самому себе ответил сире Антонио, оставив вопрос сына без внимания.

–– Что уладится, отец?!

–– А-а!.. – протянул сире Антонио, будто только что осознал, что вопросы адресованы ему. – Считаю, успеешь ли ты до свадьбы съездить в Венецию и вернуться обратно…

–– Это ещё зачем?

–– Затем, что оттуда надо будет привезти убийц викария Буффало!

–– Как?! – одновременно воскликнули Пьеро, Катарина и Джан-Баттиста.

–– Их нашли?! – уже один спросил Пьеро.

–– Нашли, сынок!.. У турецких пиратов скрывались эти безбожники! Я хотел сам отправиться за ними, но из-за вашей свадьбы, по-видимому, мне придётся остаться здесь и заняться приготовлениями к ней, так как с этим делом никто лучше меня не справится, а вместо меня со Святыми приставами, я надеюсь, отправишься ты, сынок?!.. Я думаю, ты оформишь всё, как полагается – и выдачу от турков, и приём Святыми приставами убийц викария… Надо по заслугам воздать этим преступникам и помочь Святой матери Инквизиции отправить их на костёр! Это, кстати сказать, и в наших интересах, чтобы радость свадебного праздника не омрачалась мыслью, что с вас не сняты подозрения в тяжком преступлении: убийстве священника!

–– Разумеется, отец!.. Я сделаю всё, как полагается… Когда надо выехать?

–– Завтра утром. Сегодня Святой отец фра Марко Черризи подготовит рекомендательное письмо, в котором ты будешь наделён полномочиями не только нотариуса, но и представителя Священной Канцелярии. А от меня ты получишь кардинальскую буллу и королевскую грамоту флорентийского королевского Двора о наделении тебя полномочиями дипломата и военного атташе… Смотри, Пьеро, не опозорь себя и нас перед командованием османской флотилии! – озорно погрозил ему пальцем сире Антонио. – Это высокая честь, и её надо нести с достоинством!

–– Не опозорю, отец! – улыбнулся Пьеро.

–– Я верю в тебя!

Катарина смотрела на своего возлюбленного, как на сошедшего с небес ангела. Её глаза горели восхищением и восторгом: ведь ему действительно оказывалось высокое доверие флорентийского королевского Двора и кардинала Тосканы, а это просто не укладывалось у неё в голове.

–– Ты у меня самый… самый… – не в силах найти те слова, которые могли бы выразить её чувства, пролепетала Катарина.

–– И мой отец, как видишь, тоже!.. – улыбнулся ей Пьеро.

Он обнял её за плечи, и они направились в дом. За ними пошли сире Антонио, садовник Джан-Баттиста и, радостно виляя хвостом, пёс Эльдо. Обернувшись через плечо на отца, Пьеро склонился над ухом Катарины и ласково ей прошептал:

–– Ну вот… Тётушка Туцци и мы – всё боялись его одержимого желания к получению аристократического титула!.. А вон как всё просто разрешилось, и теперь у нас с тобой, слава Богу, никаких препятствий нет…

Г Л А В А 5.

Утром, с первыми лучами солнца, сире Антонио и Пьеро, попрощавшись с Катариной и домашней прислугой, отправились к церкви Санта-Кроче. Блюститель Священной Канцелярии Святой отец фра Марко Черризи со своим пятилетним воспитанником Марио Сантано уже поджидали их, приготовив для них два рекомендательных письма: одно для Пьеро; второе для того, на кого укажет перст собрания Коммуны флорентийской аристократической Синьории. Это второе письмо, на самом деле, сире Антонио да Винчи подразумевал для одной весьма влиятельной особы не аристократического происхождения, но пользовавшейся большим авторитетом у титулованных особ и принимавшей участие во всех собраниях Коммуны флорентийской Синьории. Звали эту особу мадонна Альбьере ди сире Джованни Амадори. Именно для неё, в обход флорентийского кардинала, сире Антонио приготовил второе рекомендательное письмо от Священной Канцелярии, которое, хоть и было написано провинциальным священником, по силе не уступало кардинальскому. Умудрённый жизненным опытом, нотариус знал толк в интригах, как обойти высокие официальные инстанции и добиться своей цели. Он так же, как и в законах юриспруденции, прекрасно разбирался в светской жизни высшей аристократии и знал, что, выступив на собрании Коммуны флорентийской Синьории с рекомендательным письмом от Священной Канцелярии, отобьёт охоту у светских особ к выполнению Священной дипломатической миссии по возвращению преступников Святому судилищу Инквизиции. И, скорее всего, этот выбор падёт на мадонну Альбьере ди сире Джованни Амадори, не имевшей аристократического титула. Её держали в коммуне Синьории именно для таких миссий, в которых участие титулованных особ не представлялось почётным. Сире Антонио да Винчи и мадонна Альбьере ди Амадори имели давнюю дружбу и с выгодой для себя всегда помогали друг другу.

Получив письмо от фра Марко Черризи, в котором пустовало место для имени, сире Антонио спрятал его во внутреннем кармане камзола, решив до поры до времени придержать его у себя, не показывая мадонне Альбьере. Теперь перед ним стояла ещё одна, последняя, задача, занявшая все его мысли, а именно: зная Пьеро, его честность, чистоту души и целеустремлённость, он вдруг осознал, что отведённого до свадьбы времени для него будет вполне достаточно, чтобы решить все вопросы с возвращением преступников Священной Канцелярии. Стремясь успеть к свадьбе, Пьеро ни перед чем не остановится, вплоть до полного разорения родовой казны, имевшей за более чем столетний период родового занятия нотариальным делом солидное накопление… А этого допустить сире Антонио никак не мог. Снабдив Пьеро денежной суммой в размере десяти тысяч сирийских дукатов, он проводил кортеж Святых приставов, состоящий из двенадцати злейших стражников Священной Канцелярии, которыми теперь руководил его сын, до окраины села и, простившись с ним, заспешил окольными тропами в Болонью, город, стоявший на пути из Флоренции в Венецию. Болонья славилась тем, что в её окрестностях орудовали бесчисленные банды контрабандистов, контролировавших все торговые связи между Венецией и всей южной частью Италии. Святейшая Инквизиция не могла до них добраться и отправить на костёр, так как им покровительствовала Коммуна болонской аристократической Синьории, получавшая немалые проценты от их контрабандно-торговой деятельности. Во главе болонской аристократической Коммуны стоял граф Паоло Арвицца, человек высочайшего ума, образованный, с утончённым вкусом, корыстолюбивый и бесстрашный, не лишённый здорового юмора и благородства, которое каким-то невообразимым образом сочеталось с его беспринципностью. Одним своим видом граф наводил страх не только на членов аристократической Синьории, но и на всех, знавших его, контрабандистов и разбойников, попавших под его влияние.

Не отдыхая ни днём, ни ночью, меняя почтовых лошадей, сире Антонио торопился в Болонью, в замок палаццио Арвицца, некогда принадлежавший одному светскому вельможе по имени Козимо Торельо, умершего от эпидемии чумы; и ставшего впоследствии, не без участия сире Антонио, резиденцией разбойного графа Паоло Арвицца. Опередив кортеж Святых приставов, сопровождавших его сына в Венецию, на целые сутки, сире Антонио прибыл в Болонью глубокой ночью и, отыскав замок графа, постучал в его массивные дубовые ворота. Назвав своё имя стражнику, он попросил его немедленно доложить о нём его хозяину.

–– Граф знает обо мне! – повелительно заявил он берровьеру. – Скажи, что дело, по которому я прибыл, не терпит отлагательств до утра и сулит твоему хозяину солидное денежное вознаграждение! – увидев его нерешительность, он понял, что прислуге строжайше запрещено будить хозяина ночью. Протянув стражнику два флорина, сире Антонио добавил: – Один для вас, другой для камердинера… Через него попробуйте доложить графу о моём визите, а, когда вернётесь, я угощу вас ещё одним сольдо!.. – подкинул он в руке монету, чтобы берровьеру легче было справиться со своей нерешительностью.

Стражник, закрыв оконце в воротах, исчез. Спустя несколько минут он вновь появился и, открыв тяжёлую входную дверь в воротах, впустил сире Антонио во двор. Получив от него сольдо, он проводил его к парадному входу замка, перепоручив в руки упитанного, толстого камердинера.

–– Я доложил графу о вас, сире Антонио да Винчи, и он ожидает вас в гостиной, – склонился толстяк перед сире Антонио, протянув руку вперёд для «чаевых».

Усмехнувшись его жесту, флорентийский нотариус всё-таки вложил в его растопыренную пятерню флорин и затем направился за ним.

В огромной гостиной замка, украшенной картинами известных итальянских художников, персидскими коврами и резными позолоченными канделябрами, перед камином из дымчато-серого мрамора, развалившись в кожаном кресле, их ожидал граф Паоло Арвицца. В руках он держал шпагу, на острие которой был насажен кусок ветчины и которую он поджаривал на огне камина; рядом с ним на огромном дубовом столе великолепной резной работы стояли бутылка красного болонского вина и фрукты. Граф не позаботился одеться в верхнюю одежду и предстал глазам ночного визитёра в непривычном виде для гостеприимства: он сидел в ночной рубашке, заправленной в атласные дутые панталоны. На ступнях его ног красовались остроносые турецкие тапочки, на плечи был накинут расшитый узорами персидский халат. Чёрные, спутанные от сна волосы, беспорядочно спадали на плечи. Взгляд графа излучал сонливость, поэтому, когда в гостиной объявился камердинер и громко доложил о прибытии гостя, он даже не двинулся, чтобы хотя бы склонить голову для приветствия. Искоса и недовольно бросив надменный взгляд на сире Антонио, он жестом руки указал ему на кожаное кресло за дубовым резным столом.

–– Вы с дороги, сире Антонио, и наверняка проголодались, – негромко высказался он.– Прошу занять место за столом и отужинать со мной. Не взыщите, что я в таком виде и без церемоний, но вы знаете сейчас который час… Камердинер доложил, что у вас имеется ко мне неотложное и чрезвычайное дело, поэтому я считаю, что церемонии в этом случае неуместны – они только затянут время, отодвинут его решение и главное: помешают мне выспаться!

–– Вы абсолютно правы, ваша Светлость! – чуть склонил голову сире Антонио и, не жеманясь, занял предложенное место за столом.

Граф вынул из огня кусок ветчины и поднёс её к глазам. В свои сорок с небольшим лет он страдал близорукостью. Рассмотрев со всех сторон румяную обжаренную корочку, он удовлетворённо снял ветчину со шпаги на широкое золотое блюдо, и, взяв со стола нож и нарезав её тонкими ломтиками, налил вина в стеклянные венецианские бокалы на длинных ножках.

–– Прекрасная ночь, сире Антонио! – поднял граф бокал, улыбаясь вовсю ширь своих ослепительно белых, как у молодого юноши, зубов. – Она навевает мысли о будущем, не правда ли?

–– Совершенно с вами согласен!

–– Выпьем же, чтобы наше будущее правильным эхом отзывалось на наши мечты!

Их бокалы со звоном ударились. Положив в рот по дольке апельсина, граф Арвицца и сире Антонио взяли из золотого блюда по кусочку ароматной ветчины.

–– Ложась сегодня спать с возлюбленной… – начал, было, граф. – Я приоткрыл для себя…

–– У вас есть возлюбленная?! – удивлённо вскинул брови сире Антонио.

–– А-а! Так… – небрежно отмахнулся Арвицца. – Молодая бедная особа, контадина, не лишённая страстной прелести и ясного ума, затмевающая себе разум представлениями о том, как она будет выглядеть в золотой парче… Впрочем, в её юношеском возрасте все девушки, независимо от происхождения, мысленно примеряют на себе королевские платья!.. Не правда ли, сире Антонио?

–– Вы, как всегда, правы, ваша Светлость!

–– С недавних пор я задумался: кому оставить всё это… – откинувшись на высокую спинку кожаного кресла, жестом рук указал Арвицца на замок, – и пришёл к выводу: бедная молодая контадина куда лучше избалованных светских дам, мечтающих о любовниках и, подобно шлюхам, увеличивающих их количество, как сокровища золотой казны… Молодая контадина будет и мила, и преданна! Как вы думаете? – граф искоса бросил взгляд на нотариуса. – Насколько я знаю, сире Антонио, ваш сын Франческо тоже хотел жениться на девушке из бедного сословия… Что вы ему посоветовали?

Из груди сире Антонио вырвался тяжёлый вздох. Он с трудом проглотил кусок ветчины и, пряча глаза, беспокойно задёргал плечами.

–– Право, я даже не знаю, как и ответить вам, ваша Светлость, – с трудом подбирая слова, часто задышал он. – В моём случае, с сыном Франческо, дело обстоит куда сложнее, чем с вами…

–– Это почему же?

–– Потому что ему в наследство от отца не достанется графского титула…

–– Ах, вон вы куда клоните…

–– Конечно!.. – оправился от волнения сире Антонио. – У вас есть титул, и любая женщина или девушка, будь она нищенкой из бедного городского квартала, выйдя за вас замуж, разделит с вами это высокое аристократическое звание. Оно же перейдёт и вашим детям… Так что ваше будущее, граф, за которое вы только что выпили, более или менее ясно для вас, вашей избранницы и ваших будущих детей, которым вы собираетесь оставить в наследство своё великое достояние!.. Что же касается нравственного воспитания вашей возлюбленной, то она будет вам мила и преданна, я так думаю, до тех пор, пока вы будете ограждать её от светских балов и раутов. В противном случае… Не мне вам говорить, граф, о разлагающем воздействии аристократической Синьории на неискушённые и неокрепшие умы молодых особ в кругу высокопоставленных вельмож, которые, не в оскорбление им будет сказано, одержимые непомерной гордынею, с удовольствием совратят и Святого…

–– Всё верно! – усмехнулся Арвицца.

–– … А что касается моего сына Франческо, то, как вы, наверное, уже догадались, я отсоветовал ему жениться на бедной, к тому же безродной, девушке, – пылко продолжал сире Антонио. – Нищие возлюбленные моих сыновей не умножают достояния рода Винчей!.. К сожалению, мой сын Пьеро пошёл по стопам своего родного брата Франческо и тоже вздумал жениться на бедной контадине, чем, признаться, очень меня огорчил!.. Именно по этой причине, граф, я прибыл к вам столь поздней ночью и осмелился, оторвав от объятий возлюбленной, поднять с постели!

Орлиные брови графа удивлённо поползли на лоб. Он подлил себе в бокал ещё вина и, отпив, скривил губы.

–– Вы полагаете, сире Антонио, что я именно тот человек, кто способен разрешить ваше дело?

–– Да!.. Памятуя о той услуге, что я когда-то, оказав вам, помог вступить во владения этого великолепного замка, я и подумать не мог, что вы сможете отказать мне в столь малой безделице…

–– Ради малой безделицы не приходят в дом среди ночи и не отрывают его хозяина от объятий возлюбленной, – с недовольством заметил граф, прожигая взглядом сире Антонио. – Ваш намёк о моём незаконном вступлении во владение этого замка меня ничуть не пугает, ведь именно вы оформили эту незаконную сделку, а, следовательно, если вы предадите её огласке, то и себя раскроете как мошенника, тем самым поставив на своей репутации порядочного флорентийского нотариуса могильный крест!.. Не правда ли, очень занимателен ваш намёк о моей порочности? Как вы считаете, а, сире Антонио?!

Цвет лица у сире Антонио стал пепельно-серым. Он тужился, пыхтел, но не находил подходящих слов для ответа, ибо убедительный довод графа Арвицца железными клещами сдавил не только его мысли, но и горло. Видя его взволнованную одышку, граф подлил ему в бокал вина и предложил выпить.

–– Это вернёт вам спокойствие! – опять перешёл он к насмешливо надменной иронии. – О ясности вашего разума я уже не говорю… Моя убедительная логика – это не терпкое дурманящее рассудок вино, а чистая родниковая вода, которая, как я вижу, в достаточной мере промыла вам мозги! И впредь, я думаю, вы уже не будете посылать мне намёков о моей моральной нечистоплотности в отношении правовых законов, переступив которые с вашей помощью, я стал владельцем большого достояния?!

–– Простите, ваша Светлость, меня за необдуманный посыл… Вы, как всегда, правы: благодаря вам, мой разум ясен, как никогда, – склонил голову сире Антонио с покорностью ягнёнка, словно его шея была зажата в зубах матёрого волка. – И обещаю, что впредь больше не совершу ни одного действия, ставящего под угрозу наши давние дружеские взаимоотношения.

–– Я принял вас, сире Антонио, только потому, что мы оба с вами в какой-то мере разбойники и нуждаемся друг в друге, – продолжал граф уже с напускной насмешливостью. – Вы действительно когда-то оказали мне неоценимую услугу и вправе рассчитывать на ответную помощь, только говорить о ней надо прямо и без намёков… Я слушаю! – устало вздохнул он. – Выкладывайте: зачем вы ко мне пожаловали?

Глотнув вина и придя в себя, сире Антонио перевёл дух и успокоился. Теперь, размышляя о своём визите в этот замок, мысль о запугивании графа показалась ему и абсурдной, и смешной. Глядя на то, как Арвицца постукивает остриём шпаги по носку своего остроносого турецкого тапочка, сире Антонио вдруг осознал, что был на волоске от смерти. Запихнув от волнения в рот ещё ломтик ветчины и запив его вином, он поперхнулся и закашлялся.

–– Ваша Светлость! – застучал он ладонью себе в грудь, помогая ударами справиться с кашлем. – Мне действительно требуется от вас безделица, как бы это нелепо не выглядело с моих слов… Мой сын Пьеро решил жениться и…

–– …и вы приехали просить меня, чтобы я стал шафером на его свадьбе!.. Действительно, нелепая безделица!..

–– Боже упаси!.. – выпалил сире Антонио и тут же спохватился, увидев, как глаза графа выдались вперёд. – То есть я совсем не то хотел сказать, – опять разволновался он. – Я приехал просить вас, чтобы вы, благодаря своим связям и влиянию в некоторых кругах, помогли мне предотвратить эту свадьбу!..

–– Ах, вот как?!..

––Да!

–– А я так наивно размечтался, – развёл граф руками, изобразив на лице чуть ли не детскую обиду и, выпятив вперёд нижнюю губу, лилейно пробубнил. – От предвкушения быть свадебным шафером почувствовал в себе даже некоторую непорочность Пречистой Девы… – у сире Антонио от этих слов кусок ветчины застрял в горле, и он, перестав дышать, побагровел и уже не закашлялся, а закряхтел.

Не обращая на него внимания, граф невозмутимо продолжал.

–– А каким образом, позвольте узнать, я могу предотвратить свадьбу вашего сына?!

–– Мой сын с кортежем Святых приставов следует из Флоренции в Венецию по поручению Священной Канцелярии вести переговоры с командованием Османской флотилии о выдаче преступников, убивших священника!.. – оправляясь от волнения, стал развивать свою мысль сире Антонио. – И я бы очень хотел, чтобы эти переговоры обошлись без него, равно как и его свадьба!..

–– То есть?

–– То есть, по дороге в Венецию на кортеж Святых приставов, например, напал бы отряд контрабандистов или морских пиратов. И они, отбив моего сына от Священной стражи, спрятали бы его у себя ровно настолько, насколько это понадобится мне для разрешения всех тонкостей по окончательному предотвращению свадьбы и разрыву отношений между моим сыном и той юной особой, на которой он решил жениться!.. Вот и всё!

–– И всё?!

–– Да!

Граф откинулся на спинку кресла и о чём-то задумался. Сире Антонио не торопил его с ответом, занявшись полноценным утолением аппетита предложенными ему угощениями. Терпкое болонское вино приятно обжигало его изнутри, и, смакуя дурманящий напиток, он не сводил взгляда с сонливых глаз Паоло Арвицца. Наконец граф дёрнулся и посмотрел на жующего нотариуса.

–– Не хотелось бы мне, чтобы у меня был такой отец, как вы!.. – вымученно вздохнул он.

–– Каждый заботится о своём потомстве с вынужденными представлениями о том, как жить дальше… – бесстрастно парировал сире Антонио. – Мой предок, основатель рода Винчи, Гвидо ди сире Микеле да Винчи, ещё больше ста лет назад, в 1339 году, составил свод правил для своего фамильного родового потомства, охраняющих его от разорения и нищеты по сей день!.. Его два основных девиза – это умеренность и холодный расчёт, приводящие к процветанию!.. И мы, потомки Гвидо да Винчи, благодарны ему за ту предусмотрительность, которая сделала нас материально обеспеченными! И я ни при каких обстоятельствах не изменю своду установленных правил, созданных моим предком, – так поступали все в роду да Винчи!

–– Да-а!.. Нотариальный делопроизводитель сидит у вас в крови! – не удержался граф Арвицца от ироничной усмешки. – С ним вы рождаетесь и с ним вы умираете!.. Я уверен, что высокие божественные чувства, с их великой силой любви, когда им доводится встретить вас, цепенеют от встречи с вашим каменным сердцем!.. Впрочем, – отмахнулся граф, – для меня это лучше, ибо в отличие от человека чуткого, познавшего любовь, вы, сире Антонио, с вашей умеренностью и холодным расчётом более предсказуемы, а значит, и безопасны, несмотря на вашу похотливую натуру к запугиванию и интрижкам!.. Сколько вы, опираясь на вашу родовую врождённую умеренность и холодный расчёт, планируете заплатить за то, чтобы вашего сына на некоторое время упрятали от дневного света и посторонних глаз?.. Учтите, что при этом, возможно, придётся лишить жизней нескольких Святых приставов, имеющих авторитет весьма бесстрашных стражей, не способных сдаваться без боя! А так же примите во внимание, что и количество моих людей эти отчаянные вояки могут изрядно проредить…

–– Мною всё учтено, – со свойственной сире Антонио холодной лаконичностью ответил он. – У моего сына с собой имеется десять тысяч сирийских дукатов… Все они ваши!

У графа Арвицца лицо исказилось в недоумении.

–– А вы гораздо страшнее и непредсказуемы, чем я думал! – скрипя голосом, натужно прохрипел он. – И даже в этом случае вы не поступаетесь своей расчётливостью: прежде, чем завладеть десятью тысячами, я должен напасть на вашего сына и захватить его; при этом никто не даёт вам гарантии, что жизнь вашего сына останется неприкосновенной!

–– Что делать? – пожал плечами сире Антонио. – Для того чтобы привить моим сыновьям приверженность к своду родовых правил, составленных более ста лет назад нашим мудрым предком, я вынужден рисковать даже их собственными жизнями…

–– Странно видеть перед собой человека, душа и разум которого состоят из бухгалтерских векселей придворного казначея… Вы страшный человек, сире Антонио!

–– Не больше, чем вы, ваша Светлость, для своих головорезов с большой дороги! – с усмешкой резюмировал в ответ флорентийский нотариус.

Подняв бокалы, они со звоном ударились ими и залпом выпили их содержимое: кроваво-красное вино задуманного преступления! Негласный договор, на который так надеялся сире Антонио, был заключён. Оговорив с графом ещё некоторые детали содержания сына Пьеро у контрабандистов, он, не дожидаясь утра, попрощался с ним и покинул его замок…

**** **** ****

Кортеж Святых приставов во главе с Пьеро да Винчи, не доезжая города Болоньи, настиг флорентийский почтовый поезд, состоящий из трёх почтовых карет и полусотни королевских кондотьеров*, охранявших его от посягательств разбойников. Рядом с ними шли простые люди: торговцы, рыбаки, древоделы и те, кто просто путешествовал из города в город, чтобы навестить свою родню. Ради безопасности кортежа сире Пьеро тоже примкнул к почтовому поезду, полагая, что в случае нападения на них бандитов королевские кондотьеры непременно придут им на помощь; в свою очередь, он намеревался вступиться в защиту королевской почты, если участи нападения подвергнутся её почтовые дилижансы. Миновав Болонью и город Феррару, почтовый поезд и кортеж Святых приставов остановились на правом берегу реки По, на границе провинций –

* Кондотьеры – наёмники.

Романьи и Венеции у так называемых пограничных ворот – моста через реку По. На его концах как с одной, так и с другой стороны стояли пограничные заставы доганьеров, ютились гостиные и постоялые дворы для путников. Пройдя надлежащую в таких случаях пограничную проверку, оба кортежа: и почтовый, и приставов – заспешили к старинному каменному мосту, чтобы побыстрее перебраться на левый берег реки. Время близилось к вечеру, и они торопились устроиться на ночлег. Никому из кортежа приставов и почтальонов не хотелось ночевать в открытой местности, чтобы не навлечь на себя нападение разбойников, во множестве обитавших в этих краях. Кондотьерам королевского почтового поезда устроиться в гостином дворе удалось без труда: для них отводились заранее заготовленные места. А вот для кортежа Святых приставов свободных мест в гостином дворе не оказалось. Все комнаты, по выражению хозяина, к его большому удивлению, были заняты рыбаками с побережья Адриатики, которых в эту пору обычно бывает немного. Пришлось Пьеро и Святым приставам обустроиться на ночлег в постоялом дворе в ста шагах от гостиного и довольствоваться отсутствием удобств, затхлым запахом прелого сена и навоза, и матерной бранью пьяных путников, споривших о женских прелестях и политических дрязгах провинциальных верховных правителей.

Ужинали Святые приставы и сире Пьеро в таверне гостиничного двора. Там они обратили внимание на то, что разношёрстная рыбацкая публика, больше напоминавшая своим внешним видом морских пиратов, следила за ними с повышенным интересом. Они по очереди обхаживали Святых приставов, любезно предлагали им выпивку, ненавязчиво располагая к знакомству и, получив отказ, украдкой, не оставшейся не замеченной Пьеро и его окружением, докладывали обо всём высокому черноволосому синьору, по манере и одежде походившему на весьма высокого аристократического вельможу.

–– Похоже, что любезность этих морских бродяг грозит нам далеко не любезными последствиями, – мрачно заметил Пьеро, поглядывая из-под широкополых выступов берета на перешёптывания рыбаков с представительным синьором. – Они мало напоминают рыбаков…

–– И я того же мнения! – поддержал его сире Лучиано да Грези, старший страж Святых приставов, научившийся за свою долгую жизнь отличать простых граждан от разбойников. – Достаточно взглянуть на руки этих рыбаков, чтобы понять, что никогда в своей жизни они не вытягивали из моря сетей. К тому же от рыбаков пахнет рыбой, а от этих самозванцев несёт дорогим венецианским вином и дешёвыми благовониями трактирных шлюх, с которыми они проводят всё свободное время от грабежей и выпивок!..

И тут произошло событие, полностью подтвердившее его догадку. Один толстый, весьма неприятной наружности молодой рыбак, с расстёгнутой рубахой на жирном брюхе, подошёл к столику Святых приставов и бросился обнимать стражника по имени Николо да Пайя, крича ему в ухо:

–– Пьеро, дружище, как я рад нашей встрече!.. Наконец-то мы вновь увиделись!.. Сколько лет минуло, как судьба разбросала нас!..

Растерявшийся Николо да Пайя не сразу нашёл, что ответить.

–– Простите, но вы меня с кем-то спутали, – переборов растерянность, извинился он. – Меня зовут не Пьеро…

–– Как же не Пьеро?!.. – отпрянул от него толстяк, смерив его взглядом с головы до ног. – Я же вижу: Пьеро да Винчи!

–– Нет, вы ошиблись… сире Пьеро да Винчи вот, сидит, – не вдумываясь в то, что делает, простодушно показал страж на Пьеро.

И тут же голоса пьяных рыбаков в таверне стихли, и все их взгляды устремились на молодого флорентийского нотариуса, от которых Святым приставам, да и самому Пьеро стало не по себе.

–– Нет, это не тот… – заплетающимся языком пробубнил толстяк. – Я ищу Пьеро да Винчи, балагура и гуляку, а этот какой-то прилизанный пучок писчих перьев… Кажется, я опять хлебнул лишнего… – и, развернувшись, он заковылял вихляющейся походкой к выходу из таверны.

Вслед за ним, один за другим, в течение нескольких минут таверну покинули и все остальные рыбаки. Оставшись в одиночестве, Святые приставы сразу озадачились вопросом: «Что всё это значит?»

–– Кроме моего отца, нас, Святого отца фра Марко Черризи и моей возлюбленной, о цели нашей поездки никто не знает! – развёл руками Пьеро, поражаясь происшедшему. – И я ума не приложу, что бы всё это значило!..

Ещё немного поразмышляв, но так и не найдя для себя убедительного ответа, Пьеро да Винчи отправил на постоялый двор приставов, а сам направился к управляющему бригадиру флорентийского почтового поезда. Он, как добросовестный и исполнительный ученик своего отца, решил последовать его совету: «страховаться, когда чувствуешь опасность», поэтому, поднявшись в номер королевского почтового бригадира, сдал ему под роспись все десять тысяч сирийских дукатов, предназначенных к уплате выкупа для возвращения убийц викария Священной Канцелярии. И сделал он это вовремя. Получив от бригадира расписку и покинув гостиный двор, Пьеро ещё издали понял, что на постоялом дворе творится что-то неладное… Оттуда доносились крики чем-то напуганных людей, женские визги, грубая мужская ругань, звон скрещиваемых мечей и рапир, нечастые выстрелы пистолей и мушкетов. Среди всего этого шума, как ему показалось, он чётко услышал голос старшего стража Святых приставов, сире Лучиано да Грези, командовавшего своими воинами.

Пьеро немедленно побежал туда на выручку приставов. Вбежав на постоялый двор, он увидел страшную картину: всюду, вперемешку с соломой и навозом, корчились окровавленные люди; их добивали и грабили вооружённые до зубов те, кто ранее представлял собой рыбаков с Адриатического побережья. Теперь для него со всей очевидностью стало ясно, что это самые настоящие пираты. Святые приставы бились с ними с животной отчаянностью, но морских разбойников было слишком много, и приставы, один за другим, поражённые насмерть, падали к их ногам. Выхватив из ножен рапиру, Пьеро, не задумываясь, бросился в гущу пиратов и сразу сразил наповал трёх весьма внушительных головорезов, успевших выкрикнуть: «Вот он!..» Четвёртого и пятого пирата он серьёзно ранил, потом упал сам, сражённый ударом длинного пастушьего хлыста, которым кто-то из разбойников с оттяжкой ударил его сзади под колени, повредив ему в этих местах сухожилия. От жгучей боли в ногах Пьеро завертелся волчком, всё ещё пытаясь подняться и сражаться с набросившимся на него огромным количеством пиратов, но следующий удар хлыста выбил у него из рук рапиру, и он стал лёгкой добычей для морских разбойников. Они, навалившись на него, буквально вдавили его в землю и скрутили ему руки за спиной, в рот воткнули кляп, на глаза надели чёрную повязку, руки, и ноги крепко связали и, подхватив на руки, куда-то понесли. Через несколько минут Пьеро почувствовал, что находится в лодке. Куда и зачем его везли, он не знал. В голове витала только одна мысль, что его хотят продать в рабство на османские барки. Он мысленно прощался со всеми, кого знал и кого любил, а перед глазами у него стоял нежный и милый образ улыбавшейся ему Катарины…

Г Л А В А 6.

Сире Антонио да Винчи ожидал вестей от графа Паоло Арвицца в окрестностях Болоньи, в небольшой деревушке Чени, у знакомого винодела по имени Ареста Капорро. После похищения Пьеро граф Арвицца, пренебрегая осторожностью и аристократическими уставами, самолично приехал к виноделу, чтобы засвидетельствовать своё «почтение» старому флорентийскому нотариусу и с порога чуть не убил его увесистым ударом в зубы. Собрав на себя все столы, комоды и посудные полки в доме винодела, сире Антонио, впав от удара в глубокий обморок, ненадолго прилёг под ними отдохнуть, а когда пришёл в себя, то перед глазами увидел расписку о десяти тысячах сирийских дукатов, переданных королевскому почтовому бригадиру его сыном Пьеро.

–– Вот это твои десять тысяч?! – свирепо сверкая от ярости глазами, граф тряс у него перед носом распиской. – Да твой сынок пяти моих людей стоит!.. Он один насмерть уложил троих, а двух сделал калеками!.. И ты меня даже не предупредил о том, что он так мастерски владеет оружием!.. Святые приставы тоже не подарок – на каждого по два моих человека пришлось!.. И за всё за это – вот эта грошовая расписка?!.. Да в своём ли ты уме, нотариус? Ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!

Старый флорентийский нотариус от страха чуть не испустил дух. Ещё не совсем прийдя в себя от удара, он, ничего не понимая, пялился глазами в трясущийся перед ним листок бумаги и постепенно соображал, что произошло.

–– Ваша Светлость, будьте так любезны объяснить, что же всё-таки случилось? – вытирая с трясущихся губ кровь, пролепетал он. – Но только прошу не освещать рассказа вашими увесистыми кулаками по моей макушке, иначе я тогда вообще ничего не пойму, перестану соображать и не смогу дать вам исчерпывающего ответа… О-о, как гудит в голове!.. Я так понимаю, ваша Светлость, правда, с трудом из-за звона в извилинах, что денег при моём сыне не оказалось, а нашли вы у него вот эту расписочку?

–– Вы правильно понимаете, старый прохвост! – прорычал ему в лицо граф Арвицца. – Эту вот самую расписочку мы извлекли у него из карманов, когда обыскали всех убитых Святых приставов и весь их скарб на постоялом дворе!..

Сире Антонио увидел в углу расписки гербовую печать королевского почтового бригадира, и у него из груди вырвался вздох облегчения. Взяв расписку из рук графа, он пробежал по ней глазами, и ему стало всё понятно.

–– Учтите! – рычал ему в лицо граф Арвицца, пока он читал текст расписки. – Мои люди и я даём вам неделю, чтобы деньги были у нас. В противном случае мы вашего сына продадим арабским работорговцам, а те, в свою очередь, перепродадут его османам, которые, как вы знаете, с таких как он, сдирают шкуру!

–– Надеюсь, вы сейчас не причинили ему никакого вреда?

–– Совсем немного в сравнении с тем, что он сделал с моими людьми!

–– Что это значит? – напрягся сире Антонио.

–– Но-но, не сверкай глазами! – свирепым взглядом утихомирил его пыл граф. – Это значит, что ты, старый прохвост, должен благодарить моих людей, что они вообще его не убили!.. Тебе надо было предупредить меня о том, что он у тебя такой мастерский воин…

–– Что вы с ним сделали? – упавшим голосом переспросил его сире Антонио.

–– Один из моих головорезов ему пастушьим бичом сухожилия под коленями повредил… Ничего страшного, ноги заживут! Самое большее от этого – останется хромым, только и всего…

И слова графа оказались пророческими. Ноги у Пьеро зажили, но всю оставшуюся жизнь они у него болели, и во время ненастной погоды он прихрамывал.

Выбравшись из-под обломков мебели и поднявшись с пола, сире Антонио извинился перед хозяином дома сире Ареста Капорро за причинённый ущерб, выплатил ему из своего кошелька тридцать флоринов и попросил принести чернильницу, перо и бумагу. Через минуту, коверкая собственный почерк, он уже писал письмо самому себе от имени морских пиратов о денежном выкупе сына Пьеро из пиратского плена. Закончив письмо и приложив к нему расписку королевского почтового бригадира, сире Антонио устало обратился к графу:

–– Случилось недоразумение, ваша Светлость. Деньги я постараюсь доставить к завтрашнему вечеру в ваш замок… Надеюсь, что дальнейший наш уговор останется в силе?

–– Если вы всё сделаете так, как говорите, сире Антонио, то – да!

Они пожали друг другу руки и расстались. Граф Арвицца поехал в Болонью в свой замок, сире Антонио в Венецию в почтовое отделение флорентийской королевской почты. Отыскав там почтового бригадира, который, надо сказать, в лицо знал старого флорентийского нотариуса и знал, что случилось с его сыном на постоялом дворе, он вернул ему расписку и, получив сполна все десять тысяч дукатов, уехал обратно в Болонью, в замок графа Арвицца. Рассчитавшись с графом, сире Антонио пообещал ему, что если Пьеро будет содержаться в хороших условиях, то он дополнительно выплатит ему ещё две тысячи флоринов. С тем флорентийский нотариус отбыл из Болоньи во Флоренцию. Приехав в свой дом, он ни словом не обмолвился с Катариной о том, что Пьеро по дороге в Венецию попал к пиратам, и, как ни в чём не бывало, стал готовиться к их предстоящей свадьбе…

**** **** ****

Прошло три недели. Свадьба была назначена на воскресенье, 9-го сентября. Катарина не находила себе места, до венчания оставались считанные дни, а от Пьеро не приходило никаких вестей. Вместе с ней участливо сопереживал и сире Антонио, убеждавший её, что его сын непременно прибудет ко дню свадьбы и приглашённых гостей не придётся разочаровывать переносом торжественного дня на более позднее время. Однако за день до свадьбы, когда прибыли все приглашённые, он вышел к гостям и, демонстрируя письмо, – собственноручно написанное им самому себе от имени морских пиратов, – слёзно объявил, что накануне ночью к нему прибыл от разбойников гонец с известием, что его сын Пьеро содержится у них в плену, и что они требуют за него огромный денежный выкуп.

–– Если деньги не будут им доставлены в срок, – трагически подытожил сире Антонио, – то они его убьют!..

Эти слова так ударили по сердцу Катарины, что молодая девушка лишилась чувств. Её перенесли из гостиной в верхние покои дома и долго приводили в себя. Тётушка Туцци и маленький Галеотто не отходили от неё ни на шаг. В особенности самым чутким из всех, кто пытался успокоить Катарину, был Галеотто. Он гладил её по голове и приговаривал:

–– Катарина, не плачьте… Сире Пьеро вас очень любит! У него глаза добрые, как у тётушки Туцци! Он обязательно вернётся к вам!.. А когда у вас родится сыночек или дочка, я буду для них хорошим братиком, и тоже буду очень любить их… Моего брата Луиджи забрали от меня, и без братика мне никак нельзя!.. Вот увидите: он будет похож на сире Пьеро, вы будете этому очень рады и будете очень его любить!.. Не плачьте только… Очень прошу вас!

Катарина обняла Галеотто, рыдания её прекратились, но слёзы ещё продолжали серебристыми нитями стекать из её глаз. Сире Антонио убивался не меньше её на виду у гостей. Сдержанными рыдания были только у его жены, моны Лючии, знавшей о коварной интриге мужа. Приглашённые гости изъявили желание помочь им деньгами для выкупа Пьеро из пиратской неволи и сразу же собрали весьма внушительную сумму в двенадцать тысяч флоринов. Заполучив их, сире Антонио тут же откланялся, выразив причину, что он немедленно отправится на Адриатическое побережье и займётся освобождением Пьеро из пиратского плена. Снарядив экипаж, он отправился во Флоренцию. Его путь лежал прямиком в Коммуну флорентийской аристократической Синьории. По дороге он вписал во второе рекомендательное письмо, полученное от блюстителя Священной Канцелярии, Святого отца фра Марко Черризи, имя мадонны Альбьере да сире Джованни Амадори. Именно к ней сейчас торопился старый флорентийский нотариус. Въехав в музейные Медичейские сады Сан-Марко, где обычно в кругу аристократических дамиджелл проводила свой досуг мадонна Альбьере, сире Антонио разыскал её и, поцеловав ей руку, вкрадчивым голосом, не разгибая спины, поведал, что у него к ней имеется весьма важное до чрезвычайности деликатное дело, сулящее выгоду им обоим.