Читать книгу Избранное - Козьма Прутков - Страница 2

В 1854 году на небосклоне русской поэзии появилось новое имя – Козьма Прутков. Некрасовский журнал «Современник», открывший к тому времени немало дарований, не просчитался и на этот раз. Правда, сочинения начинающего автора опубликовали на страницах юмористического приложения к журналу – в «Литературном ералаше», но ведь и Тургенев впервые увидел своего «Хоря и Калиныча» в разделе «Смесь» того же «Современника», а теперь он – известный автор «Записок охотника»…

Впрочем, уже в следующей строфе этого стихотворения под многозначительным заглавием «К толпе» автор сменял презрение на снисхождение к ней:

Заявив таким образом о своей творческой программе, Прутков с не меньшей страстью принялся воплощать её в жизнь. Как видно, ему особенно были по душе жанры, споспешествующие исправлению нравов, обличению порока: басни, комедии, эпиграммы…

Лизимах – суровый философ-стоик времён упадка Рима. Да и сам Козьма Прутков не чужд тяги к крылатому слову. Публикуются его «Плоды раздумья» – свод чеканных афоризмов, среди которых и знаменитые ныне «Смотри в корень!», «Никто не обнимет необъятного», «Не ходи по косогору, сапоги оттопчешь!», а также множество других, не менее выразительных: «Первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти», «Щёлкни кобылу в нос – она махнёт хвостом», «Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза», «Что есть лучшего? – Сравнив прошедшее, свести его с настоящим!».

Следуя последнему афоризму, Козьма Прутков обнародовал «Исторические материалы Федота Кузьмича Пруткова (деда)», скромно объявив в предисловии: «Весь мой род занимался литературою» – и пообещав, вслед за дедовыми записками, издать записки отца и свои собственные.

Правда, таковых не появилось, но зато после его кончины почтительные потомки подробно рассказали о жизненном и творческом пути этого государственного мужа и литературного деятеля. Читатель узнал, что К. П. Прутков дослужился до высокого чина действительного статского советника и директора Пробирной Палатки, что помимо произведений изящной словесности он создавал «правительственные проекты», из которых знаменитейший – «О введении единомыслия в России», который, правда, в то время не был осуществлён.

Художники, восхищённые славой Пруткова, создали его портрет, причём изображаемый потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. Желание было исполнено. Впоследствии появился бюст поэта, ныне хранящийся в краеведческом музее города Тамбова, а в конце XX века скульптура Козьмы Пруткова была сооружена в брянском парке-музее имени А. К. Толстого. Можно добавить, что сочинения Пруткова цитировали Тургенев и Герцен, Гончаров и Салтыков-Щедрин. Большое стихотворение Пруткова «Осада Памбы» читают герои романа Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Да и в других произведениях писателя появляется имя этого сочинителя, по определению Достоевского, «красы нашего времени»…

Таков Козьма Петрович Прутков (1803–1863) – одно из удивительных и ярких порождений русской литературной и общественной жизни. Ни для кого не секрет: его самого, со всей биографией и родословной, с баснями, стихотворениями, пьесами, афоризмами, придумали поэт Алексей Константинович Толстой и его двоюродные братья – Алексей и Владимир Жемчужниковы. Свою лепту внесли и другие Жемчужниковы – Александр и Лев (он вместе с художниками Бейдеманом и Лагорио изобразил Пруткова), а также поэт Пётр Ершов, автор знаменитого «Конька-горбунка». Но совсем не простой забавой для них стал этот чиновник-поэт.

Да, поэт Алексей Толстой, старший среди братьев, любил шутки, веселье, от природы обладал абсолютным чувством юмора. Да, поэт Алексей Жемчужников десятилетиями оставался верен темам русской сатирической поэзии. Да, вся дружеская атмосфера большой семьи Жемчужниковых была пронизана жизнерадостностью и одновременно неприятием косного, казённого, туполобого.

Существует немало историй о розыгрышах, которые устраивали братья в чиновном Петербурге. Однажды один из них, облачившись в мундир флигель-адъютанта, то есть офицера императорской свиты, объехал ночью петербургских архитекторов, передавая якобы повеление Николая I явиться наутро во дворец в связи с тем, что Исаакиевский собор провалился под землю. Его величество были весьма этой шуткой недовольны…

Но со временем юношеское неприятие зарегламентированного уклада столичной да и всей российской жизни («Земля ж у нас богата, Порядка в ней лишь нет», писал А. К. Толстой в знаменитой сатирической хронике) стало сменяться размышлениями о творческой сути человеческой природы, о подлинных ценностях бытия.

При подготовке в 1884 году первого «Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова» Жемчужниковы рассказали, что, создавая Пруткова, они «развили в нём такие качества, которые желали осмеять публично». Прутков «перенял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое своё писание и изречение – истиною, достойною оглашения. Он вдруг счёл себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и своё невежество». На всеобщее обозрение и очевидное посмеяние было выставлено распространённое в российской жизни представление, что чиновник, плоть от плоти государственного механизма, обладает единоличным правом на истину, в том числе и в сферах интеллектуальной деятельности, творчества, что само по себе творческие силы парализует. «По пословице: „Смелость города берёт“, Козьма Прутков завоевал себе смелостью литературную славу. Будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости, не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения, полагая быть историком, он рассказывал анекдоты, не имея ни образования, ни хотя бы малейшего понимания потребностей отечества, он сочинял для него проекты управления, – „Усердие всё превозмогает!“»

Если сам Прутков, с его, так сказать, биографическими и мыслительными данными, – сатира на нашего российского вечного бюрократа, на неумирающий тип бюрократического мышления, то «лирика» директора Пробирной Палатки пародирует те литературные формы и средства, которые с развитием поэзии износились, стали банальными и воспринимаются читателями без каких-либо эстетических переживаний, а мысли – как род ходячей морали, унылого назидания.

Но сама фигура Пруткова сослужила отечественной словесности хорошую службу. Представление о литературе как о служанке государства было доведено в его писаниях до абсурда и отныне всерьёз восприниматься не могло. Самим своим существованием этот образ убеждает читателя в невозможности свести поэзию к канцелярским инструкциям, подлинное, свободное вдохновение – к исканию поощрения. Любой литературный администратор, забывавший об этом, рано или поздно оказывался в положении Пруткова.

Сергей Дмитренко