Читать книгу Смотри в корень! - Козьма Прутков - Страница 2

Когда в толпе ты встретишь человека,

     Который наг;[4]

Чей лоб мрачней туманного Казбека,

        Неровен шаг;

Кого власы подъяты в беспорядке;

        Кто, вопия,

Всегда дрожит в нервическом припадке,

        Знай: это я!

Кого язвят со злостью вечно новой,

        Из рода в род;

С кого толпа венец его лавровый

        Безумно рвет;

Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,

        Знай: это я!..

В моих устах спокойная улыбка,

        В груди  – змея!

Трясясь Пахомыч на запятках,

Пук незабудок вез с собой;

Мозоли натерев на пятках,

Лечил их дома камфарой.

Читатель! в басне сей откинув незабудки,

    Здесь помещенные для шутки,

    Ты только это заключи:

    Коль будут у тебя мозоли,

    То, чтоб избавиться от боли,

Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.

 Дайте силу мне Самсона;

Дайте мне Сократов ум;

Дайте легкие Клеона,

Оглашавшие форум;

Цицерона красноречье,

Ювеналовскую злость,

И Эзопово увечье,

И магическую трость!

Дайте бочку Диогена;

Ганнибалов острый меч,

Что за славу Карфагена

Столько вый отсек от плеч!

Дайте мне ступню Психеи,

Сапфы женственный стишок,

И Аспазины затеи, И Венерин поясок!

Дайте череп мне Сенеки;

Дайте мне Вергильев стих, —

Затряслись бы человеки

От глаголов уст моих!

Я бы, с мужеством Ликурга,

Озираяся кругом,

Стогны все Санктпетербурга

Потрясал своим стихом!

Для значения инова

Я исхитил бы из тьмы

Имя славное Пруткова,

Имя громкое Козьмы!

В горах Гишпании тяжелый экипаж

    С кондуктором отправился в вояж.

Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула;

А муж ее меж тем, увидя таранту́ла,

    Вскричал: «Кондуктор, стой!

    Приди скорей! ах, боже мой!»

    На крик кондуктор поспешает

И тут же веником скотину выгоняет,

Примолвив: «Денег ты за место не платил!» —

И тотчас же его пятою раздавил.

Читатель! разочти вперед свои депансы[5],

Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,

    И норови, чтобы отнюдь

    Без денег не пускаться в путь;

Не то случится и с тобой, что с насекомым,

    Тебе знакомым.

Пароход летит стрелою,

Грозно мелет волны в прах

И, дымя своей трубою,

Режет след в седых волнах.

Пена клубом. Пар клокочет.

Брызги перлами летят.

У руля матрос хлопочет.

Мачты в воздухе торчат.

Вот находит туча с юга,

Все чернее и черней…

Хоть страшна на суше вьюга,

Но в морях еще страшней!

Гром гремит, и молньи блещут…

Мачты гнутся, слышен треск…

Волны сильно в судно хлещут…

Крики, шум и вопль, и плеск!

На носу один стою я[6],

И стою я, как утес.

Морю песни в честь пою я,

И пою я не без слез.

Море с ревом ломит судно.

Волны пенятся кругом.

Но и судну плыть нетрудно

С Архимедовым винтом.

Вот оно уж близко к цели.

Вижу, – дух мой объял страх! —

Ближний след наш еле-еле,

Еле видится в волнах…

А о дальнем и помину,

И помину даже нет;

Только водную равнину,

Только бури вижу след!..

Так подчас и в нашем мире:

Жил, писал поэт иной,

Звучный стих ковал на лире

И – исчез в волне мирской!..

Я мечтал. Но смолкла буря;

В бухте стал наш пароход.

Мрачно голову понуря,

Зря на суетный народ:

«Так, – подумал я, – на свете

Меркнет светлый славы путь;

Ах, ужель я тоже в Лете

Утону когда-нибудь?!»

Гуляю ль один я по Летнему саду[7],

В компанье ль с друзьями по парку хожу,

В тени ли березы плакучей присяду,

На небо ли молча с улыбкой гляжу —

Все дума за думой в главе неисходно,

Одна за другою докучной чредой,

И воле в противность и с сердцем несходно,

Теснятся, как мошки над теплой водой!

И, тяжко страдая душой безутешной,

Не в силах смотреть я на свет и людей:

Мне свет представляется тьмою кромешной;

А смертный – как мрачный, лукавый злодей!

И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным,

Покорствуя думам, я делаюсь горд;

И бью всех и раню стихом вдохновенным,

Как древний Атилла, вождь дерзостных орд…

И кажется мне, что тогда я главою

Всех выше, всех мощью духовной сильней,

И кружится мир под моею пятою,

И делаюсь я все мрачней и мрачней!..

И, злобы исполнясь, как грозная туча,

Стихами я вдруг над толпою прольюсь:

И горе подпавшим под стих мой могучий!

Над воплем страданья я дико смеюсь.

 На беговых помещик ехал дрожках.

    Летела цапля; он глядел.

    «Ах! почему такие ножки

    И мне Зевес не дал в удел?»

    А цапля тихо отвечает:

    «Не знаешь ты, Зевес то знает!»

Пусть баснь сию прочтет всяк строгий семьянин:

Коль ты татарином рожден, так будь татарин;

    Коль мещанином – мещанин,

    А дворянином – дворянин.

Но если ты кузнец и захотел быть барин,

    То знай, глупец,

    Что, наконец,

Не только не дадут тебе те длинны ножки,

Но даже отберут коротенькие дрожки.

Вянет лист. Проходит лето.

    Иней серебрится…

Юнкер Шмидт из пистолета

    Хочет застрелиться.

Погоди, безумный, снова

    Зелень оживится!

Юнкер Шмидт! честное слово,

    Лето возвратится!

 Поле. Ров. На небе солнце.

А в саду, за рвом, избушка.

Солнце светит. Предо мною

Книга, хлеб и пива кружка.