Читать книгу Нулевые дети. Рассказы - Крапива - Страница 2

Люди шарахались. Что-то двигалось к сцене, прорезая путь через разряженную в мишуру толпу и оставляя пустоту позади. Актёр по инерции ещё прыгал по сцене, но уже забывал, кого играет – зайку или лопнувший резиновый мячик. «Что это?» – шуршали внизу шепотки. Где-то заплакал ребёнок. Где-то – закричал. Музыканты сбились. Только барабанщик ещё какое-то время выстукивал жуткий в своём одиночестве ритм. Наконец замолк и он. Человечиво отхлынуло от ограждения, и со сцены тоже стало видно.

Босыми ногами по утоптанному снегу шла обнажённая девушка. Она двигалась вперёд, почти не отрывая длинные ступни от земли. За ней волочилась поржавелая цепь. Тонкая, покрытая кровоподтёками и струпьями, девушка наконец остановилась перед ограждением и развела в стороны руки-веточки. Засаленные редкие волосы свисали на лицо и прикрывали острые ключицы. Актёр посмотрел ей за спину, упал на задницу и попытался отползти в глубь сцены.

Из-за её спины показались отвратительные, покрытые синеватой ноздреватой кожей отростки, похожие на куриные крылышки, которые он с таким аппетитом разгрызал всего пару часов назад. Актёра стошнило.

Несколько перьев девушка сжимала в руке. Она прохрипела что-то и упала на колени.

Когда впервые она ступила на этот снег, около месяца назад, крылья сложились с мягким шелестом и исчезли. Простой фокус. Она улыбнулась.

Одежда появилась сама. Лёгкое пепельно-розовое пальто, серебристые мягкие штаны с таким же свитшотом, грубые шнурованные ботинки. Она не знала, как выглядит: ещё час назад она была только идеей, частью целого. Теперь у неё были имя и цель. Майна… Покатала слово на языке, как камешек со дна Индийского океана. Вкусное.

Она не составила план: до воплощения такой возможности не существовало, но знала, что в её силах помочь человечеству.

Слева от неё оглушительно молчал Мавзолей, сзади чувствовалась мощь Лобного места. Перед ней поигрывала огнями и вспышками веселья предновогодняя ярмарка. Каток, леденцы, запах блинчиков и ягодного пунша, пережаренная карамель. Майна чувствовала эмоции, как летучие мыши – препятствия. Потоки людей рисовались перед закрытыми глазами силовыми линиями: там синие стрелочки от малыша, которому отказали в игрушке, здесь лимонно-жёлтые искры от девчонки, играющей с обезьянкой. Майна постояла с прикрытыми глазами, впитывая, наслаждаясь, и, не удержавшись, подошла поближе, чтобы увидеть всё самой.

Своего существования до воплощения она не помнила. Потому что помнить было некому и нечем. Когда ты идея, можешь только опровергаться или доказываться, пытаться убедить других в собственной верности. Но в тебе нет ничего лишнего: ни чувств, ни эмоций, ни слабостей. Кроме потребности воплотиться. Это, конечно, уязвимое место для каждой идеи. Но Майна была молода, сильна и самоотверженна. Ничто не смогло бы её переубедить.

У катка задержалась: там искрилось новое для неё – бордовые плотные мазки влюблённости. Они плавали по кругу вслед за парой двадцатилетних ребят, которые падали и вставали, обнимались и кружились, кружились.

Вдруг кто-то её толкнул.

Обернулась. Но только почувствовала шлейф серо-коричневого, затхлого отчаяния. Пошла вслед. Ведь для этого она здесь. Излечить боль. Помочь хоть кому-то. Конечно, ещё минуту назад она мечтала дать сил кому-то великому. Кому-то, кто сможет благодаря ей продолжить менять человечество к лучшему. Но с чего-то надо начинать, тренироваться.

Фигура завернула за забор катка и углубилась в торговые ряды. Майна догнала её у палатки с валенками. Оказалось, это женщина лет сорока пяти, в засаленной дублёнке и сером головном платке. На её лице играли в догонялки гирляндные огоньки. У карусели неподалёку заело музыку. Взззз, та-та-рааа, взззз.

Женщина нервно взглядывала на товары на прилавке. То брала один сапог, стучала им о деревянную стенку павильона, то тёрла другой морщинистым застиранным пальцем. Продавец косился на неё неприязненно, но молчал. А когда отвлёкся на других покупателей, она схватила ближайшую к ней пару и исчезла из поля зрения. Всех, кроме Майны, конечно.

Всю полуторачасовую дорогу Майна старалась незаметно скрашивать настроение женщины, за которой следила: добавляла то немного светлой грусти, то решительности, то капельку здорового оптимизма.

Наконец женщина обогнула ряд деревянных сараев, прошла сквозь густые заросли каких-то кустов и скрылась в подъезде продолговатого полудеревянного здания. Майна огляделась. Несколько таких бараков тёрлись боками друг о друга. В зарослях колючих кустов копошились то ли дети, то ли подростки. Их мат отражался от грязных стен и усиливался в своей боли.

Майна поёжилась. Её одежда здесь не просто выделялась – притягивала опасность.

– Вы что-то ищете? – сзади прозвучал неожиданно нежный, ласковый голос. Майна обернулась.

И отключилась.

Дальнейшее помнила плохо. Одна мысль неотвязно пульсировала в помутившемся сознании: «Они не должны найти крылья! Не отпускай волю. Не выпускай крылья. Они не должны увидеть крылья!»

Остальное мелькало более смутными образами, чем идеи в первородном бульоне. Её раздели – это точно. Потом она лежала в куче тряпья рядом с обжигающей батареей и еле тёплым телом. Живым ли? Пыталась уползти, но ногу держало что-то холодное, тяжёлое.

Кололи.

Кололи иголками и вводили то, от чего свежеобретённое сознание растворялось. И женщина. Серая женщина снова и снова появлялась перед глазами и улыбалась. Зачем она держит её здесь? Что ей нужно? Нельзя выпускать крылья!

Кормили чем-то противным, жирным, называли «шкодливой сучкой». Вытирали рот и вливали воду. Закашливалась. Тело болело и жгло. Удерживать крылья становилось всё сложнее.

Однажды, неизмеримое время спустя, всё изменилось.

Серая женщина исчезла. Она не приходила всю ночь и день после, и сознание стало возвращаться. Но вместе с ним пришла жажда. И ей нужна была не вода. Она вообще не нуждалась в еде и питье. Сейчас новенькое тело требовало чего-то, о чём она не знала. Тёрла ноги и пыталась зарыться поглубже в тряпки. Свет, проникавший через мутные стёкла, слепил. Наконец стала чихать и чихала, пока тряпки рядом не зашевелились.

Еле тёплое тело вылезло на свет. От него разило.

– Чё, ломает? – усмехнулось тело.

Его эмоции ей были недоступны. Майна уже ничего не могла почувствовать.

– Кто ты? – первые слова прозвучали хрипло и страшно.

– Мать скоро вернётся, – тело достало откуда-то сигареты и закурило. Немного подумав, даже протянуло ей одну.

Она снова попробовала отползти. Тело настаивало:

– Курево отвлечёт малясь.

Взяла, раскурила, закашлялась. Но и правда отвлекло.

– У тебя перья, зая.

Испугалась, попыталась посмотреть за спину – неужели выпустила?

Но тело протянуло синевато-серую руку к волосам. Отшатнулась, но недалеко. Рука сняла что-то с головы.

– Зачем я здесь? – потрогала то, что держало ногу, – ржавую велосипедную цепь.

Тело теребило в пальцах длинное белое перо и задумчиво пускало дым вверх. Дым закручивался и расползался вдоль подоконника.

– Как те сказать. Сначала мать думала, что с тебя можно чего продать. Потом – что ты мне понравишься. Ну типа как баба.

– Не нравлюсь? – снова прохрипела.

– Да ты ничё, не очкуй. Только на хрена мне баба, если есть ширево?

Майну трясло. Боль расплывалась и с ног уже перекинулась на спину. Она согнулась и обхватила колени.

– Что со мной? – проскулила.

– Ломка. Тебе мать мой герыч колола. По чуть-чуть. Но тебе хватило.

– Зачем?

– Да хер её знает. Она у меня немного того, с прибабахом, знаешь. Хотел бы я, чтобы она была нормальная, а меня никогда не ломало.

– Одно выбери.

Майна легла на бок и свернулась клубком, терпеть было невозможно. Она приготовилась умереть и вернуться домой. И пусть на прощание один наркоман выберет своё желание.

– Чё ты там бормочешь?

– Выбери одно желание, сожги перо. Исполнится.

Присвистнул.

– Может, ты мне глючишься? То-то мне не так херовастенько, как обычно.

– Проверь.

Огонёк проскочил по водянистым глазам наркомана. Майна с натугой села и прикрылась одной из тряпок – красной, как ярость. Прижалась к батарее: спину теперь жгло, но ветер из рамы холодил кожу, а изнутри поднимался тяжёлый, тягучий мороз ломки.

– Как тебя звать-то? – спросило тело.

– Майна. Так какое желание?

– Заковыристое имя. Есть у меня одна мыслишка.

Оно встало. Оголились колени в дырках спортивных штанов. Тело скинуло с батареи цепь, которая тянулась к его лодыжке, и поплелось прочь из комнаты. Тревога пробилась к Майне сквозь пелену наркотической жажды. Что он задумал? Озвученные желания были неплохи, потому она открыла секрет. Да и что этот обрубок человека мог натворить? Но одно дело, когда он прикован к батарее, и совсем другое, когда он делает вид, что прикован.

Издалека донеслись журчание и незатейливый посвист.

В комнате, освещённой бледным декабрьским солнцем, кроме кучи тряпья, стояли только давно никому не нужные книжные шкафы. Книги покрылись пылью так, что нельзя было разобрать даже цвет корешков. Стены когда-то оклеили весёлыми цветочными обоями, но живущее здесь чудовище почти все оборвало, обнажив жёлтые стены.

Тело вернулось умытое и с мокрой головой. Теперь в тапках и застиранной рубахе, похожий на человека, он присел рядом с Майной на краешек матраса, торчащего из-под тряпок. Теребил зажигалку правой рукой, а левую держал в кармане.

– Короче. Меня зовут Серёгой. И желание своё я знаю. Но что-то мне подсказывает, что у тебя их больше одного.

Она поёрзала, вминая лопатки в батарею. Может ли он заставить её выпустить крылья?

Серёга достал перо из кармана. Ещё покрутил зажигалку. Наконец на удивление членораздельно произнёс:

– Хочу знать, как она может исполнять желания.

Почувствовала, как её отодвинуло от батареи, как распластались крылья по грязной жёлтой стене. Зарыдала.

– Отрежь их! Отрежь!

Серёга улыбался. Ослепительно, как в детстве. И пусть зубов не хватало. Счастье лилось из глаз его, такое сильное, что Майна наконец увидела его цвет – грязно-оранжевое, как известковая стена.

– Не, деточка, – прожурчал он. – Думаю, ты нам нужна целиком. А мёртвые крылья будут только грудой мяса и перьев. Прав?

Послышались бряцание ключей и скрип петель входной двери. Майна зарыдала сильней.

Когда они умерли, Серёга и Серая женщина, перьев уже не осталось. Они справились быстро – всего за пару недель. Он говорил ей, что специально не загадывает «не передознуться», потому что в мире ему всё равно делать нечего. А Серая женщина прожила только пару дней после него и тихо умерла от тоски по сыночку.

Майна смеялась бы от последнего их совместного желания, если бы могла ещё смеяться: «Не попасть в ад». Если бы он существовал, было бы за что, конечно. Именно на это растратили они белые перья Майны – на месть, убийства, наркотики, жратву. Иногда Серёга загадывал каких-то женщин – девушку, которую любил в школе, молодую учительницу по физике, о которой фантазировал, сестру бывшего друга. И они приходили. Первый раз Майна пыталась кричать. Потом её накачивали посильнее. И выдирали, выдирали перья. Даже били. За что – она не поняла. Но они быстро додумались, что для себя она ничего загадать не может.

Сколько обещало ей это тело тогда на Красной площади – спасти Человека, ощутить снег ладонями, закрыть глаза навстречу лёгкому ветру. А всё, что досталось, – боль, отвращение и чувство вины. Она выбралась наружу только через пару суток после того, как они умерли. Зловоние уже разнеслось по бараку, но Майне было всё равно.

Она хотела попасть в толпу. И не могла только решить: спасти или уничтожить.

Несколько перьев она сжимала в руке, пробираясь сквозь разряженные тела на новогоднем празднике. Наконец добралась до сцены, прохрипела что-то и упала на колени.

«Пусть им воздастся. Пусть каждый получит, что заслужил», – сожгла перья и растворилась в воздухе.