Читать книгу Наши химические сердца - Кристал Сазерленд - Страница 5

КОГДА Я ПОДОШЕЛ К КАБИНЕТУ мистера Хинка, Грейс уже ждала снаружи. Она опять была одета во все мужское, правда, шмотки были другие и выглядела она чище и здоровее. Она вымыла голову и причесалась. Это совершенно изменило ее облик, хотя чистые волосы усиливали впечатление, что она сама подстриглась ржавыми садовыми ножницами: они падали на плечи широкими неровными прядями.

Я сел рядом с ней на скамейку и вдруг почувствовал себя жутко неуклюжим. Я забыл, как обычно это делаю, и мне пришлось складывать руки и ноги, как будто я уселся на скамейку первый раз. Принять нормальную позу никак не получалось: пришлось неудобно скрючиться, отчего у меня заболела шея, но шевелиться я не хотел, так как видел краем глаза, что она смотрит на меня.

Грейс сидела, подтянув колени к груди и зажав между ними трость. Она читала книгу с потрепанными страницами цвета пятен на зубах заядлого любителя кофе. Обложку я не видел, но в книге были стихи. Она заметила, что я подглядываю через плечо, но вместо того, чтобы закрыть книгу или отодвинуться, слегка развернула ее ко мне, чтобы я тоже мог читать.

Стихотворение, которое читала Грейс, написал какой-то Пабло Неруда – я о нем никогда не слышал. По-видимому, она читала его не в первый и не во второй раз, так как углы страницы были загнуты, а сам лист – в масляных пятнах и вообще не первой свежести. Стихотворение называлось «Я не люблю тебя», и это меня заинтриговало. Я начал читать, хотя Хинку прежде не удавалось заинтересовать меня поэзией.

Две строчки были выделены маркером.

Тут из кабинета вышел Хинк, и не успел я дочитать, как Грейс захлопнула книгу.

– О, отлично, вижу, вы уже познакомились, – сказал Хинк, увидев нас вместе.

Я быстро встал: оставаться в неудобной позе, в которую я вынужденно себя посадил, больше не представлялось возможным. Грейс сдвинулась на край скамейки и медленно поднялась, распределяя вес между тростью и здоровой ногой. Тут мне впервые стало любопытно, что же с ней случилось. Давно у нее такая нога? Она такая родилась или виной трагическое происшествие в детстве?

– Заходите.

Кабинет Хинка находился в конце коридора, который на исходе восьмидесятых, наверное, считался суперсовременным и стильным. Бледно-розовые стены, флуоресцентные лампы, жалкие искусственные растения в горшках, ни капли не похожие на настоящие, и этот странный линолеум, который, по задумке создателей, должен был быть похож на гранит, но выглядел как пластиковые крошки вперемешку с прозрачным ламинатом. Я шел за Хинком, шагая медленнее обычного, потому что хотел, чтобы Грейс шла рядом. Не потому, что хотел, чтобы она шла рядом со мной, ну, вы понимаете, а просто мне казалось, что ей будет приятно и с моей стороны это вежливо – идти с ней в одном темпе, чтобы она успевала. Но хотя я еле тащился, она все равно отставала и ковыляла в двух шагах позади. В конце концов это стало похоже на гонку, только наоборот: кто медленнее. Хинк обогнал нас уже шагов на десять, и тогда я ускорился и оставил ее позади. Наверное, она подумала, что я реальный чудик.

Мы дошли до кабинета Хинка (он был тесный, унылый, залитый каким-то зеленоватым светом и вгонял в такой депресняк, что я бы не удивился, узнав, что по выходным мистер Хинк ходит в бойцовский клуб). Хинк пригласил нас войти и сесть на два стула у его стола. Мы сели, и я нахмурился, так как все еще не понимал, зачем Хинк позвал Грейс.

– Я позвал вас, как вы, наверное, догадываетесь, потому что вы оба очень хорошо пишете. Пришло время выбирать главных редакторов школьной газеты, и я не могу придумать лучших кан…

– Нет, – отрезала Грейс, и ее голос так поразил меня, что лишь в тот момент до меня дошло, что она заговорила при мне впервые. Он был сильным, чистым, глубоким и никак не вязался с ее хрупкой внешностью тихони.

– Что? – Хинк явно удивился.

– Нет, – повторила Грейс, как будто других объяснений не требовалось.

– Я… я не понимаю, – произнес Хинк и умоляюще взглянул на меня. Я почти слышал его безмолвный крик о помощи, но мог лишь пожать плечами.

– Я не хочу быть редактором. Спасибо, что вспомнили обо мне, правда. Но нет. – Грейс взяла с пола сумку и встала.

– Мисс Таун, Грейс. Мартин специально подошел ко мне перед началом учебного года и попросил взглянуть на твои работы из бывшей школы. Я так понимаю, в этом году ты должна была стать главным редактором школьной газеты Ист-Ривер, если бы не перевелась к нам. Так?

– Я больше не пишу.

– Очень жаль. Ты прекрасно пишешь. У тебя литературный талант от Бога.

– А у вас талант к клише. От Бога.

Хинк так обалдел, что раскрыл рот. Грейс смягчилась.

– Простите. Но моя писанина – это просто слова. Они ничего не значат.

Тут она взглянула на меня, как мне показалось, неодобрительно. Я этого не ждал и не понял, к чему это она. Она набросила на плечи рюкзак и заковыляла к выходу. Мы с Хинком остались сидеть в тишине, пытаясь понять, что произошло. Секунд через десять до меня дошло, что я зол на нее, и, осознав это, я тоже схватил сумку, быстро встал и пошел к выходу.

– Давайте завтра обсудим, – бросил я Хинку.

Тот, верно, догадался, что я пошел за ней.

– Да-да, конечно. Заходи перед уроками.

Хинк выпроводил меня, и я побежал по коридору. К моему удивлению, Грейс там не оказалось. Когда я открыл последнюю дверь и вышел на улицу, она была уже у забора. Значит, может быстро ходить, когда надо. Я бросился за ней и, оказавшись в пределах слышимости, крикнул:

– Эй!

Она быстро повернулась, смерила меня взглядом, скорчила сердитую мину и пошла дальше.

– Эй. – Я наконец догнал ее и пошел рядом, пытаясь отдышаться.

– Что тебе? – бросила она, по-прежнему не замедляя шаг.

Ее трость гулко стучала о дорогу. Позади засигналил автомобиль. Грейс красноречиво потрясла тростью и сделала знак, чтобы водитель развернулся. Никогда раньше я не видел, чтобы кто-то разворачивался и уезжал поджав хвост, но именно это и произошло.

– Ну… – начал я, но не смог подобрать слова. (Пишу я хорошо, но говорить вслух, произносить звуки, шевелить губами – нет. Это не мое.)

– Что ну?

– Ну… больше я пока ничего не придумал.

– Кажется, ты злишься.

– Злюсь.

– С чего бы?

– С того, что люди годами в лепешку расшибаются, чтобы занять место редактора, а ты приходишь в начале выпускного класса, получаешь его на тарелочке и отказываешься.

– Ты расшибался?

– Не то слово. Да я лет с пятнадцати подмазываюсь к Хинку, притворяясь юным литературным гением, который терзается от непонимания и полностью отождествляет себя с Холденом Колфилдом.

– Что ж, поздравляю. И все равно не понимаю, с чего ты злишься. У газеты обычно один редактор, так ведь? Мое «нет» никак на тебя не влияет.

– Но… не понимаю… почему ты отказалась?

– Потому что не хочу этим заниматься.

– Но…

– И без меня ты сам будешь принимать креативные решения и сделаешь газету такой, какой, наверное, мечтал видеть ее эти два года.

– Ну да, наверное, но…

– Ты в выигрыше, ясно? Можешь не благодарить.

Еще пару минут мы шли в тишине, пока мой гнев совсем не испарился и я уже не мог вспомнить, зачем за ней побежал.

– Ты почему все еще за мной идешь, Генри Пейдж?

Она остановилась посреди дороги, как будто ей было плевать, что в любую минуту из-за угла выскочит машина. И тут я понял, что, хотя нас не знакомили и до сегодняшнего дня мы ни разу не говорили, она знает, как меня зовут.

– Ты знаешь мое имя? – спросил я.

– Да. А ты знаешь мое, так что давай не будем притворяться, что мы не знакомы. Так почему ты все еще здесь?

– Потому что, Грейс Таун, я уже отошел слишком далеко от школы, мой автобус давно уехал, и я думал, как вежливо закончить этот разговор, но ничего не придумал и решил смириться со своей судьбой.

– Которая заключается в?..

– В том, чтобы идти в этом направлении до тех пор, пока родители не объявят меня в розыск, а полиция не обнаружит меня на окраине города и не отвезет домой.

Грейс вздохнула:

– А ты где живешь?

– У Хайгейтского кладбища.

– Ясно. Пойдем до моего дома, и я тебя отвезу.

– О, супер. Спасибо.

– Только пообещай, что не заикнешься больше о месте редактора.

– Конечно. Мой рот на замке. Хочешь упустить такую офигенную возможность – дело твое.

– Вот и отлично.

В нашем сонном пригороде стоял жаркий и влажный день, облака, как крем на торте, густо покрыли небо, трава и деревья по-прежнему лучились яркой зеленью позднего лета. Мы шли рядом по горячему асфальту. Прошло пять минут в неловкой тишине, прежде чем я нашел о чем ее спросить.

– Можно дочитать то стихотворение? – спросил я.

Это был лучший из худших вариантов. (Другие варианты вопросов: «Ты, значит, любишь одеваться как мальчик? Не подумай, я ничего не имею против, просто интересно», или: «А что у тебя с ногой?», или: «На наркоте сидишь, да? Вид у тебя как будто только что из лечебницы».)

– Какое стихотворение?

– Пабло… как его там… «Я не люблю тебя». Кажется, так оно называется.

– А, да.

Грейс остановилась и протянула мне трость. Сняла рюкзак, достала потрепанную книжку и сунула мне. Книжка сразу открылась на стихотворении Пабло Неруды, и я снова убедился, что она перечитывала его много раз. У меня из головы не выходила та строчка о любви к тьме.

– Прекрасное стихотворение, – сказал я Грейс, закрыв книгу и вернув ее. Потому что так и было.

– Правда? – Она взглянула на меня с искренним сомнением, слегка прищурившись.

– А ты так не считаешь?

– Я считаю, так говорят люди, когда читают стихи, которые им непонятны. Мне кажется, это стихотворение грустное, а не прекрасное.

Я не понимал, как такое милое любовное стихотворение может кому-то показаться грустным, но, поскольку моей второй половинкой был ноут, ничего не ответил.

– Вот, держи. – Грейс открыла книгу и вырвала страницу со стихотворением. Я поморщился, как будто ее действия причинили мне физическую боль. – Возьми, если нравится. Мне прекрасные стихи ни к чему.

Я взял листок, сложил его и сунул в карман. Я ужаснулся ее книжному вандализму, но одновременно ощутил восторг, увидев, как легко она отдала мне вещь, которая явно имела для нее ценность. Мне нравятся такие люди. Те, кто без сожаления умеет расставаться с вещами. Как Тайлер Дерден[2]. «Вещи, которыми ты владеешь, в конце концов начинают владеть тобой» и все такое прочее.

Дом Грейс подходил ей на все сто. Заросший сад с разлетающимися семенами сорняков, сто лет не стриженная лужайка. Занавески на окнах задернуты, и сам дом – двухэтажный, из серого кирпича – казалось, приуныл, как будто согнулся под тяжестью этого мира. На дорожке перед ним стояла одинокая машина – маленький белый «хендай» с наклейкой Strokes на заднем стекле.

– Стой здесь, – велела она. – Я возьму ключи.

Я кивнул и остался на лужайке. То, что у нее была машина, показалось мне странным – впрочем, как и все остальное, с ней связанное. Зачем она ходила (точнее, ковыляла) пешком в школу каждый день по пятнадцать минут, если у нее были права и свое транспортное средство? Любой старшеклассник сочтет за счастье смыться в ТЦ или «Макдак» в перемену, лишь бы не торчать за школьным забором, а после уроков не давиться в очереди на автобус, и поехать прямо домой, где ждут еда, плейстейшн и любимые растянутые треники.

– У тебя права есть? – спросила Грейс из-за спины.

Я аж подпрыгнул, так как не слышал, как она вышла из дома. Но она уже стояла на лужайке, а с мизинца свисали ключи. С брелоком Strokes. Я раньше никогда не слушал Strokes, но взял на заметку, что надо хоть погуглить, кто это.

– Э-э-э… да. Пару месяцев назад получил, но у меня нет машины.

– Отлично.

Она бросила мне ключи, зашла с пассажирской стороны и достала телефон. Секунд через двадцать оторвалась от экрана и подняла брови.

– Ну что? Откроешь машину или как?

– Хочешь, чтобы я сел за руль?

– Нет, хочу стоять здесь и ждать изобретения телепорта. Для этого и дала тебе ключи. Да, Генри Пейдж, будь добр, сядь за руль.

– Э-э-э… ладно… наверное. Я, правда, давно не водил, но ладно, поехали.

Я отпер машину, открыл дверь и сел на место водителя. В машине пахло Грейс: мускусный мужской запах мальчика-подростка, который, мягко говоря, сбивал меня с толку. Я завел мотор – кажется, не забыл, как это делается, – и сделал глубокий вдох.

– Постараюсь нас не угробить, – сказал я.

Грейс не ответила, и я посмеялся над собственной шуткой: одно неловкое «ха-ха». А потом дал задний ход.

Моя бабушка выглядела бы круче за рулем, чем я в тот день. Я сгорбился над баранкой, весь вспотел и мог думать только о том, что: а) я веду чужую машину, б) я не водил машину несколько месяцев и в) я сдал экзамен на права лишь потому, что инструктором был мой четвероюродный брат, который в тот день мучился с похмелья, и мне пришлось трижды останавливаться, чтобы его вырвало в канаву.

– У тебя точно есть права? – спросила Грейс, наклонившись к спидометру.

Тот показывал, что я еду на восемь километров медленнее допустимой скорости.

– Эй, я дал экзаменаторам всего две взятки. Я заслужил эти права.

Клянусь, она почти улыбнулась.

– Так ты из Ист-Ривер?

– Ага.

– А зачем перешла в другую школу, последний год ведь?

– Душа тянется к приключениям, – саркастически заметила она.

– О, тогда понятно, чем тебя привлекло наше заведение. У нас что ни день, то сплошное веселье.

– Хинк – отвязный парень. Спорим, он отрывается целыми днями?

– О да. Душа вечеринок.

А потом, слава богу, мы приехали. Я остановился у дома, расслабил руки и только тогда понял, как крепко цеплялся за руль.

– Впервые вижу человека, который так стрессует за рулем. Хочешь, посидим немного, отойдешь? – предложила она.

– Что я могу сказать? У всех свои слабости.

Я думал, она пересядет на место водителя, но она велела мне выключить мотор. Мы вышли, я вернул ей ключи, и она заперла машину, как будто намеревалась зайти ко мне в гости. Я засомневался: пригласить ее в дом или нет? Но тут она повернулась и сказала:

– Ну ладно, пока. Завтра увидимся. А может, и не увидимся. Кто знает, где я буду завтра.

И заковыляла вниз по улице совсем не в ту сторону, откуда мы приехали.

– Там ничего нет, только сточная канава, а через квартал – кладбище.

Мы жили так близко к кладбищу, что в начальных классах мне даже пришлось пару раз сходить к психотерапевту: я вбил себе в голову, что за мной охотится призрак моего прадеда Йоханнеса ван дер Флирта.

Грейс ничего не ответила и не оглянулась. Она лишь подняла руку с тростью, словно хотела сказать: я знаю – и продолжила идти.

Я растерянно смотрел ей вслед, пока она не исчезла за углом.

– Ола, брателло, – проговорила моя сестрица Сэйди, как только я закрыл дверь.

– Черт, Садс, у меня аж сердце екнуло, – выпалил я, схватившись за грудь.

Сэйди была старше меня на двенадцать лет; знаменитый нейробиолог, золотая девочка и паршивая овца нашей семьи, вот так одновременно. Мы были похожи: черные волосы, глаза немного безумные, ямочки на щеках. Но по крутости мне было до нее далеко: Сэйди щеголяла кольцом в носу, татуированным плечом и затейливыми дредами, оставшимися со времен бурной молодости.

– Тебя два дня не видно, не слышно, чувак. Я уж решила, предки прикончили тебя и закопали в неглубокой могиле, – Сэйди врала в свое оправдание.

Она разводилась с мужем-доктором, который оказался порядочным дерьмом, развод тоже шел достаточно скверно, поэтому примерно девяносто процентов времени она тусовалась в больнице или у нас.

– Не дури, Сэйди, – крикнул с кухни папа.

На нем был обычный домашний прикид: гавайская рубашка, короткие шорты (настолько короткие, насколько можно носить мужчинам, не преступая грань приличий) и черные очки. Три года назад он переместил свою столярную мастерскую на задний двор, и с тех пор его стиль заметно деградировал. Если он был не в пижаме, считай, случилось чудо. Черные волосы мы с Сэйди унаследовали от него. По крайней мере, так мы предполагали. У него была черная щетина на подбородке, но, сколько я себя помнил, он был лысым.

– Мы бы вырыли могилу метра в полтора глубиной. В этом доме никого не надо учить, как избавиться от трупа, – добавил он.

– Тоби и Глория тому свидетели, – буркнула Сэйди, имея в виду инцидент, случившийся за шесть лет до моего рождения.

В нем были замешаны две золотые рыбки и спрей от насекомых. В итоге ее питомцы почили случайной безвременной смертью.

– Двадцать три года, Садс. Рыбки сдохли двадцать три года назад. Смирись уже.

– Я еще отомщу! – яростно провозгласила Сэйди.

В глубине дома заплакал ребенок. Сэйди вздохнула.

– Думала, года через три привыкну, что у меня ребенок, но, черт, все время об этом забываю.

– Я его приведу. – Я бросил рюкзак и пошел в бывшую комнату Сэйди, где обычно спал Райан.

Как и я, Райан появился на свет случайно и стал для всех сюрпризом. Мама с папой планировали только одного ребенка, а через двенадцать лет после Сэйди я их удивил.

– Райан, приятель, все нормально? – Я открыл дверь и обнаружил в комнате своего племянника двух с половиной лет. В выходные с ним сидел дед, то есть папа.

– Генли, – пробормотал тот и протер глазки, – где мама?

– Пойдем, отведу тебя к ней.

– А что за девчонка? – спросила Сэйди, когда мы с Райаном за руку вышли из коридора.

– Какая девчонка?

– С которой ты приехал.

Она взяла Райана на руки, и я заметил на ее лице хитрую улыбочку. Когда ей было лет пятнадцать, я часто видел эту улыбку. Она всегда означала, что Сэйди что-то задумала.

– А, эта… Ее зовут Грейс. Новенькая. Я на автобус опоздал, и она предложила меня подвезти.

– Симпатичная. В своем роде. Похожа на Дженис Джоплин. Лицо человека, обреченного не дожить до двадцати семи. Но милая.

Я пожал плечами и притворился, что не слышал ее.