Читать книгу Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель - Страница 10

Два дня спустя он стоял в гостиной у Мопп. Не Бог, которого я всегда представляла – в нем не было даже отдаленного сходства с тем расплывчатым образом. Маленького роста, почти лысый и с многочисленными шрамами на очень худом лице. Он стоял с потерянным видом. «Словно заказали и не забрали», – как сказала бы мать. Я рассматривала его с любопытством. Похоже, он тоже не знал, о чем говорить. Взгляд матери метался между ним, мной и Мопп. Мы сели вчетвером за кухонный стол, на заднем плане царапалась старая пластинка. Мы ели хлеб с бутербродной массой. Взрослые пили пиво. Мне понравились его глаза. У него был красивый печальный взгляд.

На следующий день Отто, как называла его моя мать, пошел с нами гулять. Он взял меня за руку, и я все-таки ощутила, как сквозь меня струится нечто вроде божественного тепла. В небе плыли одинокие белые облака, гораздо красивее вечной аргентинской сини, подумала я, потому что синий мог быть только синим, а облака скользили над нам, постоянно меняя вид, – мимолетные образы из прошлого, настоящего и будущего, разорванные и тяжелые, они окрашивались в цвета заходящего солнца, как и наши лица, на которых одно настроение сменяло другое.

Вечер мы провели в зоопарке. По их словам, самом большом во всей Европе. Мы долго простояли у обезьян. Шимпанзе вплотную подошел к огромному стеклу. Они с Отто глянули друг на друга. Затем обезьяна подняла левую руку, а Отто с серьезным видом ответил на ее приветствие. Когда Отто медленно двинулся дальше, обезьяна последовала за ним. Если он останавливался, животное делало то же самое, если раскидывал или складывал на груди руки, шимпанзе подражал его жестам. Внезапно он перескочил с веревки на веревку, забрался на ветку, с загадочным видом покопался в тайнике, оглянулся, удостоверившись, что мы все еще на месте. Наконец обезьяна прискакала обратно с блестящим предметом и гордо продемонстрировала его другу и поклоннику. Это было ручное зеркало, вроде того, что использовала мать. Шимпанзе поворачивал его то к Отто, то к себе. Когда Отто с интересом наклонился вперед, обезьяна торжествующе засмеялась.

– Ну просто умооора! – восхищенно воскликнула мать.

Вечером мы ехали по Берлину на трамвае. Из-под скользящих колес летела серая, грязная слякоть. В наступающей ночи мигали уличные фонари, ледяные узоры искажали лица за окном. Отто взял меня за руку. Я изумленно на него посмотрела. Он наклонился ко мне. И шепотом спросил о моем самом заветном желании. Я выглянула в окно. По улице двигались крупные люди, широкие и тяжелые. Я подумала об их кисловатом дыхании, которое я так часто чувствовала с тех пор, как приехала, о грубых руках, о своеобразном запахе, который витал здесь повсюду. Некоторые напоминали громадных горилл из зоопарка, другие походили на павианов с голым задом. Но Отто был другим. Мне нравилось его лицо. Он с улыбкой повторил вопрос:

– Чего ты желаешь, Ада?

«Отца, – пронеслось у меня в голове по-испански, потому что я плохо понимала его язык. Моего папу». Я улыбнулась и промолчала. Отто улыбнулся в ответ. Он погладил меня по волосам и повторил мое имя.

– Ада?

Я повернулась к матери.

– Что он от меня хочет?

– Он хочет доставить тебе радость.

– Радость?

– Да, ты можешь что-нибудь у него попросить.

– Como se dice, quiero una bicicleta?[4]

Мать прошептала мне на ухо ответ. Я прикрыла рот рукой и несколько раз тихо его повторила. Последнее слово давалось особенно трудно, но я все же попыталась.

– Я… Хочу… Велоси… пед.

– Пожалуйста, – добавила мать.

– Пожалуйста, – послушно повторила я.

Отто снова взял меня за руку и кивнул.

А между тем к нам приходил и другой мужчина. Однажды он пришел и сразу подхватил меня.

– Ну, милая малышка?

Он был длинным и худым, таким же, как его руки, которые барабанили повсюду, даже по моей голове. Это было странное чувство, не могу вспомнить, нравилось оно мне или нет: ни чуждое, ни знакомое, ни приятное, ни неудобное – скорее от него невозможно было убежать. В его глазах мелькало нечто, заставлявшее меня замереть. От страха или от восхищения? Я различить не могла. И с трудом могу даже сегодня. Моя мать была не такой, как обычно. Казалось, все менялось, как только он входил в комнату, а это он в последующие дни делал часто. Тем не менее в его внешности было что-то привлекательное, мне не нравился только его голос. Он звучал мягко и высоко, а его дыхание, как и он сам, пахло духами. Я постоянно чихала, когда он обнимал меня, прежде чем подбросить в воздух. Мать при этом безмолвно стояла в углу. Она молча смотрела на нас без своего обычного смеха. Однажды наши взгляды встретились, и я изумилась, почему она такая грустная. У нее устало опустились плечи. Голова слегка опустилась вперед, и прошла целая вечность, прежде чем губы наконец скривились в улыбке, но глаза оставались пустыми. Потом она исчезала, и меня с собой не брала.

– Ты куда? – каждый раз удивленно спрашивала я.

– Прогуляться, – звучало в ответ, и казалось, толстая железная дверь закрывается навсегда.

А потом внизу, на улице, стоял он. Похожий на антилопу. Двойная, изогнутая, словно лебединая, шея, рама сияла бледно-розовым цветом, узкие брызговики сверкали серебром, на цепи стояла украшенная защита, на руле – белые ручки, прекрасные, как дамские перчатки, а кожаное сиденье к тому же было двухцветным, коричнево-желтым. Мой велосипед. В тот вечер улицы светились ярче в честь наступающего Рождества. Холодный ветер бросал мне в лицо не только тысячи иголок, но и новую реальность. Вечером мать, смеясь, присела передо мной на колени. Так она еще никогда не делала. Она взяла меня за обе руки. И крепко их сжала.

– Кого бы ты предпочла в качестве папы?

Я изумленно на нее посмотрела.

– Маленького… Или большого?

Я раздумывала недолго.

– Велосипед.

– Велосипед! – воскликнула мать и рассмеялась. – Ну и умооора.

На следующий день, когда Отто услышал эту историю, он рассмеялся тоже, и мне разрешили называть его «велосипед», но со временем я стала называть его папой.

Имя другого мужчины я быстро забыла. Но его руки я помнила. Руки не могут ничего утаить, они прямо рассказывают истории своих владельцев, позволяя им при этом сохранить секреты. Они тактичны, порой даже скрытны, но все же красноречивы. В некотором смысле руки независимы от своего владельца, он не способен менять их по своей воле – как бы о них ни заботились, они выдают истинный возраст и все остальные тайны.

У Отто были сильные руки с короткими, широкими пальцами. Когда он прикасался ко мне, меня наполнял свет, я чувствовала себя уверенно и свободно. Когда я болела, их прикосновения исцеляли меня.

Руки другого, того, кто подбрасывал меня в воздух, скользили прочь, когда их пытались удержать. Они подходили к его беспокойному взгляду, черным как смоль волосам, тонким, резко очерченным губам, за которыми сверкали белые зубы, когда он вонзал их в пирог. Его руки напоминали когти хищной птицы.

Через несколько недель мы переехали в маленькую квартирку Отто на Шаперштрассе, в район Шарлоттенбург. Моя мечта сбылась. Как и у всех остальных детей, у меня теперь тоже был отец.