Читать книгу Светлячок надежды - Кристин Ханна - Страница 5

Джонни Райан проснулся с тревожной мыслью: «Что-то случилось». Он сел и огляделся.

Смотреть было не на что – все как обычно.

Он в своем доме на острове Бейнбридж, в кабинете на втором этаже. Опять заснул за компьютером. Проклятие того, кто работает дома и один воспитывает детей. Днем времени на все не хватает, и приходится красть часы у сна.

Он потер усталые глаза. На мониторе компьютера рядом с ним застыло пиксельное изображение: уличный мальчишка сидит под мерцающей неоновой рекламой с сигаретой в руке, выкуренной почти до самого фильтра. Джонни нажал клавишу «Play».

На экране Кевин – уличная кличка Кудряшка – рассказывал о родителях.

– Им все равно, – пожав плечами, сообщил мальчик.

– Почему ты так уверен? – прозвучал голос Джонни за кадром.

Камера поймала взгляд Кудряшки – его глаза пылали болью и гневом.

– Ну, я же здесь, правда?

Джонни просмотрел эти кадры раз сто, не меньше. Он несколько раз говорил с Кудряшкой, но так и не узнал, где парень вырос, из какой он семьи и ждет ли кто-нибудь его вечерами, с тревогой вглядываясь в темноту.

Джонни хорошо знал, что такое родительская тревога, знал, что ребенок однажды может уйти в темноту и не вернуться. Именно поэтому он здесь днями и ночами работает над документальным фильмом о беспризорных детях. Может, если бы он лучше искал, задавал бы ребятам больше вопросов, то нашел бы ее.

Он всматривался в мелькающие на экране кадры. В тот вечер шел дождь, и бездомных ребят на улицах было мало. Тем не менее, когда на заднем плане мелькал женский силуэт, Джонни щурился, надевал очки и пристально вглядывался в экран. Мара?

Ни одна из девочек, с которыми он встретился, пока снимал фильм, не была его дочерью. Мара сбежала из дома и пропала. Джонни даже не знал, в Сиэтле она или нет.

Выключив свет в кабинете, он пошел по темному, тихому коридору. На стене слева висели многочисленные семейные фотографии в рамках с белыми паспарту. Джонни иногда останавливался и вглядывался в снимки, позволяя им увести его за собой, вернуть в счастливое прошлое. А иногда подолгу стоял перед портретом жены, неотрывно глядя на ее улыбку, некогда освещавшую для него этот мир.

Сегодня он не стал задерживаться возле них.

У комнаты сыновей Джонни остановился и приоткрыл дверь. Теперь, прежде чем лечь спать, он всегда так делал: заглядывал к своим одиннадцатилетним близнецам. Узнав, как стремительно может покатиться под откос жизнь, вы стараетесь защитить тех, кто остался рядом. Мальчики были в своих кроватях, спали.

Джонни облегченно выдохнул. Сам того не замечая, он перевел дыхание и шагнул к закрытой двери в спальню Мары. Здесь он не стал задерживаться. Он не мог заставить себя заглянуть в комнату и увидеть остановившееся время – это по-прежнему была комната его девочки, теперь необитаемая, в которой все осталось таким, как в тот день, когда Мара ее покинула.

Джонни прошел в спальню и закрыл за собой дверь. Комната была завалена одеждой, разными бумагами, а также книгами, которые он начинал читать и бросал, собираясь продолжить, когда жизнь войдет в нормальное русло.

По дороге в ванную Джонни стянул с себя рубашку, бросил в корзину для белья и посмотрел на свое отражение в зеркале. Иногда, глядя на себя, он думал: «Не так плохо для пятидесяти пяти», а иногда – как, например, теперь – «Уже?».

Он выглядел печальным главным образом из-за глаз. Волосы чуть длиннее, чем следовало бы, но в черной копне видны лишь едва заметные серебристые пряди. Вечно он забывает постричься. Джонни вздохнул, включил душ и шагнул под тугие струи обжигающе горячей воды, надеясь, что она смоет мрачные мысли. После душа он почувствовал себя бодрым, готовым начать следующий день. Смысла ложиться уже не было. Доспит как-нибудь потом. Он вытер голову полотенцем и натянул старую футболку с изображением группы «Нирвана», найденную на полу гардеробной, и потертые джинсы. Звонок телефона застал его уже в коридоре.

Стационарный.

Джонни нахмурился. На дворе две тысячи десятый год, и на домашний телефон теперь звонят редко.

И уж точно не в пять часов утра. В этот час могут прийти только плохие новости.

Мара!

Он бросился к телефону и схватил трубку:

– Алло?

– Могу я поговорить с Кэтлин Райан?

Проклятые рекламщики! Они что, не обновляют свои базы данных?

– Кэтлин Райан умерла почти четыре года назад. Вы должны вычеркнуть ее из списка контактов, – сдержанно ответил Джонни, ожидая стандартного вопроса: «У вас в семье решение принимаете вы?» Слушая молчание на другом конце линии, он все больше раздражался. – Кто говорит?

– Офицер Джерри Мелоун, полиция Сиэтла.

Джонни нахмурился.

– И вы звоните Кейт?

– У нас тут дорожный инцидент. На карточке в кошельке жертвы в качестве контактного лица при чрезвычайных ситуациях указана Кэтлин Райан.

Джонни присел на край кровати. В мире есть только один человек, у которого контактным лицом в случае чрезвычайной ситуации осталась Кэтлин Райан. Что, черт возьми, она теперь натворила? И кто сегодня хранит контактные телефоны в кошельке?

– Это Талли Харт, да? Управление автомобилем с состоянии алкогольного опьянения? Потому что если она…

– Я не обладаю этой информацией, сэр. В данный момент мисс Харт везут в больницу Святого Сердца.

– Как она?

– Не могу ответить на ваш вопрос, сэр. Вам следует поговорить с кем-нибудь из персонала больницы.

Джонни повесил трубку, нашел по Интернету телефон больницы и набрал номер. Потребовалось не меньше десяти минут, чтобы найти того, кто смог ответить на его вопросы.

– Мистер Райан? – переспросила женщина. – Насколько я поняла, вы ее родственник?

Джонни поморщился. Сколько времени прошло с тех пор, как он просто разговаривал с Талли?

Неправда. Он точно знает, когда это было.

– Да, – ответил Джонни. – Что с ней?

– Подробности мне не известны, сэр. Я лишь знаю, что в данный момент ее везут к нам.

Джонни посмотрел на часы. Если поторопиться, то он успеет на паром в пять двадцать и меньше чем через час будет в больнице.

– Я уже еду.

Он даже не понял, что не попрощался, пока не услышал в трубке гудки отбоя, и отключил телефон.

Потом схватил бумажник и снова взял трубку. Одной рукой он потянулся за свитером, другой набрал номер. Ждать пришлось долго, и Джонни вспомнил, что теперь раннее утро.

– Алло?

– Корин, прости, что так рано, но у меня чрезвычайные обстоятельства. Ты не могла бы забрать мальчиков и отвезти их в школу?

– Что случилось?

– Мне нужно в больницу Святого Сердца. Автомобильная авария. Я не хочу оставлять мальчиков одних, а отвезти их к тебе времени нет.

– Не волнуйся, – сказала она. – Буду у вас через пятнадцать минут.

– Спасибо, – поблагодарил Джонни. – Я твой должник. – Он выбежал в коридор и распахнул дверь спальни близнецов. – Одевайтесь, парни. Живее.

Оба мальчика сели в своих кроватях.

– Что? – переспросил Уильям.

– Мне нужно уйти. Корин заберет вас через пятнадцать минут.

– Но…

– Никаких «но». Вы едете домой к Томми. Возможно, Корин заедет за вами и после футбольной тренировки. Я не знаю, когда вернусь.

– Что случилось? – спросил Лукас, на его сонном лице появилось тревожное выражение. Они знали, что такое чрезвычайные ситуации, эти мальчики, и привычный порядок их успокаивал. Особенно Лукаса. Он весь в мать, заботливый и внимательный.

– Ничего, – коротко ответил Джонни. – Мне срочно нужно в город.

– Он думает, что мы маленькие. – Уильям откинул одеяло. – Пойдем, Скайуокер [1].

Джонни нетерпеливо взглянул на часы. Уже пять ноль восемь. Чтобы успеть на паром в пять двадцать, надо поспешить.

Лукас выбрался из постели и подошел к нему, глядя на отца снизу вверх, спутанные пряди каштановых волос падали ему на глаза.

– Это Мара?

Разумеется, мальчики волнуются за сестру. Сколько раз им пришлось навещать маму в больнице? А теперь одному Богу известно, в какую беду могла попасть Мара. Они оба переживают за нее.

Джонни забыл, какими мнительными мальчики могут быть даже теперь, четыре года спустя. Трагедия наложила печать на всех. Он старался изо всех сил, но никакие его усилия не компенсируют мальчикам потерю матери.

– С Марой все в порядке. Это Талли.

– Что с Талли? – спросил Лукас; вид у него был испуганный.

Мальчики очень любили Талли. Сколько раз за последний год они просили Джонни поехать к ней и сколько раз Джонни находил какую-нибудь отговорку! Он почувствовал себя виноватым.

– Всех подробностей я еще не знаю, но как только выясню, то сразу же вам сообщу, – пообещал Джонни. – К приходу Корин соберитесь в школу, ладно?

– Мы не маленькие, папа, – сказал Уильям.

– Позвонишь нам после футбола? – спросил Лукас.

– Обязательно.

Джонни поцеловал их на прощание и схватил ключи от машины, лежавшие на столике в прихожей. Потом в последний раз оглянулся – два похожих друг на друга как две капли воды мальчика, волосы которых давно нуждались в стрижке, в просторных трусах и больших, не по размеру, футболках стояли в дверях и с тревогой смотрели на него. Джонни повернулся и пошел к машине. Им уже одиннадцать лет, и они в состоянии какое-то время побыть одни.

Он сел за руль, завел двигатель и поехал к переправе. На пароме он остался в машине и все тридцать пять минут сидел неподвижно, нервно постукивая пальцами по обтянутому кожей рулю.

В шесть десять он подъехал к автомобильной стоянке перед больницей и припарковался в пятне света уличного фонаря. До восхода солнца оставалось полчаса, и город был погружен в темноту.

Джонни вошел в знакомую дверь больницы и направился к информационной стойке.

– Таллула Харт, – мрачно сказал он. – Я родственник.

– Сэр, я…

– Мне нужно знать, в каком она состоянии, причем немедленно. – Голос его прозвучал так резко, что женщина подскочила на стуле, словно от удара током.

– О, – пробормотала она. – Минутку, я скоро вернусь.

Джонни отошел от стойки администратора и принялся расхаживать по холлу. Господи, как он ненавидит это место, эти так хорошо знакомые запахи.

Он опустился на неудобный пластиковый стул и стал нервно притопывать ногой по полу. Медленно текли минуты, и каждая еще глубже погружала его в пучину отчаяния.

За прошедшие четыре года он научился как-то жить без жены, его единственной любви, но это было нелегко. Он сумел заставить себя не оглядываться назад – воспоминания были слишком болезненными.

Но разве здесь, в больнице, он может не вспоминать? Они приезжали сюда на операцию, на химиотерапию и сеансы облучения; они с Кейт провели здесь вместе много часов, убеждая друг друга, что раку не победить их любовь.

Они лгали друг другу.

И приняли неизбежное тоже здесь, в больничной палате. Это было четыре года тому назад. Он лежал рядом с Кейт на кровати, крепко обнимая ее и стараясь не замечать, как похудела она за этот год борьбы за жизнь. Из плеера рядом с кроватью доносился голос Келли Кларксон [2]. Таких моментов… кому-то приходится ждать всю жизнь.

Он помнил выражение лица Кейт. Боль была словно огонь, пожиравший ее тело. Болело все: мышцы, кости, кожа. Она принимала столько морфия, сколько осмеливалась – хотела полностью контролировать себя, чтобы не испугать детей. «Я хочу домой», – сказала она.

Он смотрел на Кейт, и в голове у него была одна мысль: «Она умирает». Правда всей своей тяжестью навалилась на него, и на глазах выступили слезы.

– Мои малыши, – тихо сказала она и засмеялась. – Конечно, они больше не малыши. У них уже выпадают молочные зубы. Кстати, за каждый нужно давать доллар. Для зубной феи. И обязательно фотографируй. И Мара. Скажи ей, что я понимаю. В шестнадцать лет я тоже злилась на мать.

– Я не готов к этому разговору, – сказал он, ненавидя себя за слабость. И увидел разочарование в ее взгляде.

– Мне нужна Талли, – сказала Кейт, удивив его. Его жена и Талли Харт всю жизнь были лучшими подругами – до тех пор пока не рассорились. Последние два года они не разговаривали, и в это время у Кейт обнаружили рак. Джонни не мог простить Талли ни саму ссору, в которой виновата была она, ни то, что ее не было рядом, когда Кейт так нуждалась в ней.

– Нет. После того как она с тобой поступила? – с горечью сказал он.

Кейт повернулась и придвинулась к мужу; Джонни видел, как ей больно.

– Мне нужна Талли, – повторила Кейт, на этот раз тише. – Она с восьмого класса была моей лучшей подругой.

– Я знаю, но…

– Ты должен простить ее, Джонни. Если я могу, значит, и ты сможешь.

– Она тебя обидела.

– А я ее. Бывает, что даже лучшие подруги ссорятся. Перестают отличать главное от второстепенного. – Кейт вздохнула. – Поверь, теперь я знаю, чтÓ главное, и она мне нужна.

– А почему ты думаешь, что она придет, если ты позовешь? Прошло столько времени.

Кейт улыбнулась, превозмогая боль.

– Она придет. – Кейт погладила его по щеке, заставила взглянуть ей в глаза. – Ты должен присмотреть за ней… потом.

– Не говори так, – прошептал он.

– Она не такая сильная, какой хочет казаться. Ты это знаешь. Обещай мне.

Джонни закрыл глаза. Все эти годы после смерти жены он старался изо всех сил, чтобы преодолеть горе и создать для своей семьи новую жизнь. Он не хотел вспоминать тот ужасный год, но разве это возможно, особенно теперь?

Талли-и-Кейт. Они были лучшими подругами почти тридцать лет, и, если бы не Талли, Джон не встретил бы любовь всей своей жизни.

С той самой секунды, когда Талли вошла в его обшарпанный кабинет, Джонни был буквально загипнотизирован ею. Ей исполнилось всего двадцать, и она была полна страсти и огня. Она хотела получить работу на небольшой телестудии, которой он тогда руководил. Джонни думал, что влюбился в нее, но это была не любовь, а что-то иное. Скорее, волшебные чары. Она была ярче и живее всех, с кем ему приходилось встречаться. Стоя рядом с ней, ты чувствовал себя так, словно после нескольких месяцев пребывания в темноте вдруг оказался на солнце. Джонни сразу понял, что она добьется своего и станет известной.

Когда Талли познакомила его со своей лучшей подругой, Кейт Муларки, которая рядом с ней выглядела серой мышкой, мусором, плывущим на гребне волны Талли, он почти не обратил на нее внимания. И только через несколько лет, когда Кейти осмелилась поцеловать его, в глазах этой женщины Джонни увидел свое будущее. Он помнил, как они впервые занимались любовью. Они были молоды – ему тридцать, ей двадцать пять – но невинной была только Кейти. «Так бывает всегда?» – тихо спросила она его тогда.

Любовь пришла к нему неожиданно, Джонни был к ней совсем не готов. «Нет, – даже тогда он не мог лгать ей. – Не всегда».

Поженившись, они издалека наблюдали за стремительной карьерой Талли на ниве тележурналистики, но, несмотря на то что их жизненные пути разошлись, женщины оставались близкими, как сестры. Они почти ежедневно звонили друг другу, и Талли приезжала к ним чуть ли не каждые выходные. Когда Талли отказалась от работы в телесетях и вернулась из Нью-Йорка в Сиэтл, чтобы сделать собственное ток-шоу, то попросила Джонни стать продюсером передачи. Это были счастливые годы. Успешные годы. Пока рак и смерть Кейти не разбили все вдребезги.

Теперь Джонни не мог удержаться от воспоминаний. Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он знал, когда все начало разваливаться.

На похоронах Кейт, почти четыре года назад. В октябре 2006-го. Он и Талли сидели рядом в первом ряду в церкви Святой Сесилии…

Напряженные, с затуманенными глазами, остро переживающие происходящее. Много лет они приходили в эту церковь, на ночную Рождественскую мессу и на Пасхальную службу, но теперь все было иначе. Золоченые украшения сменили белые лилии. Воздух в церкви был густым и сладким от их аромата.

Джонни сидел прямо, развернув плечи, – сказывалась выправка морского пехотинца. Он должен быть сильным, ради детей – их детей, ее детей. Он обещал это умирающей Кейт, но выполнить обещание будет трудно – он уже теперь понимал это. Рядом с ним сидела шестнадцатилетняя Мара – спина прямая и напряженная, руки на коленях. Уже много часов, а может, и дней она не смотрела на него. Джонни понимал, что должен перекинуть мост через расширяющуюся трещину, должен достучаться до дочери, но при взгляде на нее запаниковал. Он сидел, чувствуя, как подступают к глазам слезы, и твердил себе: «Не плачь. Будь сильным».

Джонни совершил ошибку, повернув голову налево, где стоял пюпитр с большой фотографией Кейт. Молодая женщина была запечатлена на пляже рядом с их домом на острове Бейнбридж – волосы развеваются на ветру. Улыбка яркая, как маяк в ночи, руки широко раскинуты навстречу троим детям, бегущим к ней. Кейт попросила его найти эту фотографию в одну из ночей, когда они лежали в постели, крепко обнявшись. Джонни понял смысл этой просьбы. «Не теперь», – прошептал он ей в ухо и погладил безволосую голову.

Больше она его не просила.

Да, не просила. Даже уходя из жизни, из них двоих она была сильнее, защищала их всех своим оптимизмом.

Сколько слов так и остались невысказанными, потому что она не хотела причинить ему страдания своим страхом? Сможет ли он понять, как она была одинока? Боже! Прошло только два дня. Всего два дня, а он уже хочет все вернуть. Снова обнять ее и сказать: «Скажи, малышка, чего ты боишься?»

Преподобный Майкл поднялся на кафедру и прихожане – и без того притихшие – замерли.

– Я не удивлен, что столько людей пришло попрощаться с Кейт. Она была так нужна многим из нас…

Была.

– И вы не удивитесь, что она дала мне четкие распоряжения относительно этой службы. Я ее не разочарую. Кейт просила меня сказать вам, держитесь друг за друга. Она хотела, чтобы вы превратили свою печаль в радость, которая всегда остается в жизни. Она хотела, чтобы вы помнили ее смех, ее любовь к своей семье. Она хотела, чтобы вы жили. – Его голос дрогнул. – Такой была Кэтлин Муларки Райан. Даже в самом конце своей жизни она думала о других.

Мара едва слышно простонала.

Джонни взял ее за руку. Она вздрогнула от его прикосновения, посмотрела на него и выдернула руку; в ее глазах было безмерное горе.

Заиграла музыка. Поначалу она казалось далекой – а может, мешала какофония звуков в его голове. Джонни не сразу узнал мелодию.

– О нет, – прошептал он, борясь с нахлынувшими чувствами.

Это была песня «Я от тебя без ума».

Под нее они танцевали на своей свадьбе. Джонни закрыл глаза и представил, что Кейт здесь, в его объятиях, и музыка уносит их прочь. «Прикоснись ко мне, и ты поймешь, что это правда».

Лукас – милый, почти восьмилетний Лукас, у которого снова начались ночные кошмары и который мог расплакаться из-за того, что не может найти детское одеяло, которое уже давно было мало для него, – дернул его за рукав. «Мама говорила, плакать можно. Она попросила нас с Уильямом пообещать, что мы не будем бояться плакать».

Джонни даже не заметил, что плачет. Он вытер слезы, коротко кивнул и прошептал: «Все правильно, мой маленький мужчина», – но не решился посмотреть на сына. Слезы в глазах мальчика лишат его остатков мужества. Джонни просто отключился от происходящего. Он превращал слова священника в маленькие хрупкие камешки и бросал их в кирпичную стену. Камешки со звоном падали на пол, а Джонни сосредоточился на своем дыхании и пытался не думать о жене. Вспоминать ее он будет ночью, в одиночестве, когда никого не будет рядом.

Наконец – казалось, прошло несколько часов – служба закончилась. Джонни повел семью вниз, на поминальный обед. Оглядевшись, он почувствовал удивление и растерянность – десятки незнакомых или едва знакомых лиц напомнили ему, что у Кейт была и своя жизнь, о которой он ничего не знал, и от этого боль утраты только усилилась. При первой же возможности он увел детей из подвала церкви.

Парковка перед церковью была забита машинами, но внимание Джонни привлекло не это.

На парковке стояла Талли, подняв лицо к небу, освещенному последними лучами заходящего солнца. Она широко раскинула руки и двигала бедрами, словно в такт музыке.

Танцевала. Посреди улицы, перед церковью.

Он произнес ее имя. Голос его прозвучал так резко, что Мара поморщилась.

Талли повернулась, увидела, что они идут к машине, вытащила наушники из ушей и направилась к ним.

– Как все прошло? – тихо спросила она.

Джонни почувствовал, как изнутри поднимается волна ярости, и в отчаянии ухватился за нее. Все, что угодно, только не это бездонное горе. Разумеется, Талли в первую очередь думала о себе. Похороны Кейт – это очень больно, и Талли на них не пошла. Стояла на парковке и танцевала. Танцевала!

Называется, лучшая подруга! Кейт, наверное, простила бы Талли ее эгоизм, но для Джонни это было нелегко. Он повернулся к детям:

– Все в машину.

– Джонни… – Талли протянула руку, но он попятился. Он бы просто не вынес прикосновения – чьего угодно. – У меня не было сил войти, – сказала она.

– Да. А у кого они были?! – с горечью воскликнул он. Смотреть на нее – ошибка, это Джонни понял сразу. Рядом с Талли отсутствие Кейт ощущалось еще острее. Две женщины были неразлучны – смеялись, болтали, напевали песенки в стиле диско, нещадно фальшивя.

Талли-и-Кейт. Больше тридцати лет они были лучшими подругами, а теперь при взгляде на Талли боль становилась невыносимой. Это она должна была умереть. Кейт стоила пятнадцати таких, как Талли.

– Люди придут к нам домой, – сказал он. – Так хотела Кейт. Надеюсь, ты найдешь в себе силы.

Услышав ее резкий вдох, Джонни понял, что причинил ей боль.

– Это нечестно, – сказала Талли.

Не обращая внимания на ее слова и на нее саму, он посадил детей в свой внедорожник, и они поехали домой в мучительном молчании.

Слабые лучи вечернего солнца освещали дом в деревенском стиле. Во дворе царил беспорядок – за год болезни Кейт им никто не занимался. Джонни поставил машину в гараж и вошел в дом, в котором и шторы, и ковер еще хранили запах болезни.

– Что теперь, папа?

Ему не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто задал этот вопрос. Лукас – мальчик, который рыдал над каждой погибшей золотой рыбкой и каждый день рисовал картинки для умирающей матери. Мальчик, который снова стал плакать в школе и в свой последний день рождения сидел молча и даже не улыбнулся, разворачивая подарки. «Особенно Лукас, – сказала ему Кейт в ту ужасную ночь. – Он не сумеет сам с этим справиться. Поддержи его».

Джонни обернулся.

Уильям и Лукас стояли рядом, касаясь друг друга плечами. На близнецах были одинаковые черные брюки и серые джемперы. Утром Джонни забыл отправить мальчиков в душ, и их нуждавшиеся в стрижке волосы были всклокоченными, а кое-где все еще примятыми после сна.

Глаза Лукаса были широко раскрыты, на ресницах блестели слезы. Он знал, что мама ушла, но не мог понять, как это могло случиться.

Мара подошла к братьям и встала рядом с ними. В своем черном платье она выглядела худой и бледной и была похожа на призрак.

Дети смотрели на него.

Джонни должен был им что-то сказать, найти слова утешения, дать совет, который они запомнили бы. Как отец он был обязан посвятить следующие несколько часов воспоминаниям об их матери. Но как это сделать?

– Пойдемте, ребята, – со вздохом сказала Мара. – Я поставлю вам «В поисках Немо».

– Нет! – Лукас заплакал. – Не хочу «Немо».

Уильям поднял голову и взял брата за руку.

– Там мама умирает.

– Ах да, – сказала Мара. – А как насчет «Суперсемейки»?

Лукас угрюмо кивнул.

Джонни все еще пытался придумать, что, черт возьми, ему сказать убитым горем детям, когда послышался звонок в дверь.

Джонни поморщился. Потом он не мог понять, сколько прошло времени, почти не замечал собравшихся в его, в их доме людей, не видел открывающуюся и закрывающуюся дверь. Не видел захода солнца и опускающуюся за окнами ночь. Он все время приказывал себе: «Сделай что-нибудь, подойди, поздоровайся», – но не мог заставить себя сдвинуться с места.

Кто-то тронул его за руку.

– Мне очень жаль, Джонни, – услышал он женский голос и обернулся.

Женщина стояла рядом, одетая в черное платье, и держала в руках кастрюльку, накрытую фольгой. Даже под страхом смерти он не вспомнил бы, кто это.

– Когда Артур бросил меня ради той барменши, я думала, что жизнь кончена. Но ты продолжаешь просыпаться по утрам и однажды понимаешь, что все в порядке. Вы снова полюбите.

Джонни потребовалось все его самообладание, чтобы не ответить резкостью женщине, приравнивающей смерть к супружеской неверности; пока он пытался вспомнить, как ее зовут, появилась еще одна. Судя по огромному, накрытому фольгой подносу в ее крупных руках, она полагала, что больше всего он страдает от голода.

– …лучший мир… – услышал Джонни и пошел прочь.

Он протиснулся сквозь толпу к бару, устроенному на кухне. По дороге ему встречались люди, произносившие самые разные сочетания все тех же бесполезных слов – «сожалеем», «конец страданиям», «лучший мир». Он не останавливался и не отвечал, а продолжал идти. И не смотрел на расставленные по комнате фотографии – на подоконниках и прислоненные к настольным лампам. В кухне его встретила группа женщин со скорбными лицами, занятых делом: они снимали фольгу с кастрюлек и рылись в ящиках с кухонной утварью. При появлении Джонни женщины замерли, словно птицы, обнаружившие рядом лису, и посмотрели на него. Их жалость и страх, что подобное может случиться и с ними, была почти осязаема.

У раковины с кувшином в руках стояла его теща Марджи. С громким стуком поставив кувшин с водой на кухонный стол, она откинула прядь волос с печального, осунувшегося лица и шагнула к нему. Женщины посторонились, пропуская ее. Она остановилась у бара, бросила в стакан лед, плеснула виски, содовую и протянула ему.

– Я не мог найти стакан, – пробормотал Джонни. Глупо. Стаканы стояли прямо перед ним. – Где Бад?

– Смотрит телевизор с Шоном и мальчиками. Это ему не под силу. Я имею в виду, оплакивать смерть дочери вместе со всеми этими незнакомцами.

Джонни кивнул. Тесть всегда был тихим человеком, а смерть единственной дочери сломала его. Даже Марджи, которая вплоть до своего последнего дня рождения оставалась энергичной и черноволосой, стремительно постарела после того, как узнала страшный диагноз дочери. Она сгорбилась, словно в любую секунду ожидала очередного удара судьбы. Она перестала красить волосы, и пробор на ее голове стал похож на замерзший ручеек. Очки без оправы увеличивали ее водянистые глаза.

– Иди к детям, – сказала Марджи, и ее бледная рука с синими венами легла ему на локоть.

– Я могу остаться здесь и помочь вам.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Но я волнуюсь за Мару. Очень тяжело терять мать в шестнадцать лет, и мне кажется, что теперь она жалеет, что ссорилась с матерью до того, как Кейт заболела. Иногда слова запоминаются, особенно сказанные в гневе.

Джонни сделал большой глоток, наблюдая, как лед постукивает в опустевшем стакане.

– Я не знаю, что им сказать.

– Дело не в словах. – Марджори крепче сжала его локоть и вывела из кухни.

Дом был полон людей, но Талли Харт выделялась даже в толпе скорбящих. Всегда в центре внимания. В черном обтягивающем платье, которое, наверное, стоило столько же, сколько некоторые машины, припаркованные на дорожке к дому, она даже в горе умудрялась выглядеть красивой. Ее распущенные по плечам волосы были темно-рыжими, и после похорон она освежила свой макияж. Талли стояла в гостиной, окруженная людьми, и энергично размахивала руками, вероятно рассказывая какую-то историю, и, когда она закончила, все рассмеялись.

– Как она может улыбаться?

– Талли кое-что знает о разбитом сердце – не забывай об этом. Она всю жизнь прятала свою боль. Я помню, как впервые увидела ее. Я шла через улицу Светлячков к ее дому, потому что она подружилась с Кейт, и мне хотелось узнать ее поближе. В старом обшарпанном доме я познакомилась с ее матерью, тогда она выбрала себе имя Облачко. Хотя «познакомилась» – это явное преувеличение. Облачко лежала навзничь на диване, с горкой марихуаны на животе. Она попыталась сесть, а когда у нее ничего не вышло, сказала: «Черт, я совсем обкурилась», – и снова плюхнулась на спину. Я посмотрела на Талли – ей тогда было лет четырнадцать – и увидела на ее лице печать стыда, которая остается с человеком на всю жизнь.

– У вас самой был отец алкоголик, но вы же это преодолели.

– Я влюбилась и нарожала детей. У меня есть семья. Талли считает, что ее может любить только Кейт. Сомневаюсь, что она успела осознать потерю, но, когда она все поймет, это будет ужасно.

Талли вставила в проигрыватель компакт-диск и включила музыку. Из динамиков зазвучала песня «Рожденный жить на воле» [3].

Люди, собравшиеся в гостиной, отошли от нее; вид у них был оскорбленный.

– Кто хочет выпить? – спросила Талли.

Джонни понимал, что должен ее остановить, но не мог себя заставить подойти к ней. Не теперь. При взгляде на Талли он каждый раз думал: «Кейт умерла», и рана вновь начинала кровоточить. Отвернувшись, он пошел наверх к детям.

Подъем по лестнице отнял у него все силы.

У двери в комнату близнецов Джонни остановился, собираясь с духом.

Ты сможешь.

Он сможет. Обязан. Его дети только что узнали, что жизнь бывает несправедлива, а смерть разбивает сердца и семьи. Его обязанность – все им объяснить, сплотить их вокруг себя и исцелить.

Набрав полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, он открыл дверь.

В глаза ему бросились постели – незастеленные, смятые; покрывала с сюжетами из «Звездных войн» лежат перекрученными грудами. Темно-синие стены – Кейт сама раскрасила их, нарисовав облака, звезды и луну, – были украшены рисунками мальчиков и плакатами с любимыми киногероями. На комоде гордо выстроились футбольные кубки и золотистая бейсбольная бита.

Бад, тесть Джонни, сидел в большом кресле, в котором обычно помещались оба мальчика, когда играли в видеоигры, а Шон, младший брат Кейт, спал на кровати Уильяма.

Мара сидела на ковре перед телевизором, Лукас рядом с ней. Уильям забился в угол и смотрел мультфильм, скрестив руки на груди; вид у него был сердитый.

– Привет, – тихо сказал Джонни и закрыл за собой дверь.

– Папа! – Лукас вскочил, и Джонни подхватил его на руки и крепко прижал к себе.

Бад неуклюже выбрался из мягкого кресла и встал. Он выглядел каким-то помятым в своем вышедшем из моды черном костюме с белой рубашкой и широким галстуком из полиэстера. За последние несколько недель на его бледном лице со старческими пигментными пятнами явно прибавилось морщин. Глаза под кустистыми седыми бровями смотрели печально.

– Я вас оставлю, – сказал он, подошел к кровати и потряс Шона за плечо. – Просыпайся.

Шон вздрогнул и резко сел. Он выглядел растерянным, но когда увидел Джонни, то все понял.

– Да, конечно, – пробормотал он и вслед за отцом вышел из комнаты.

Джонни слышал, как за его спиной щелкнул замок закрывшейся двери. На экране супергерои в ярких костюмах бежали по джунглям. Лукас выскользнул из рук отца и встал рядом.

Джонни смотрел на убитых горем детей, а они на него. Их реакция на смерть матери была такой же разной, как и они сами. Лукас, самый ранимый из всех, совсем растерялся из-за ухода мамы, и не мог понять, куда именно она ушла. Его брат-близнец Уильям был не так уязвим и в жизни опирался на силу и привычный порядок вещей. Потеря матери обескуражила и испугала его. А бояться он не любил и поэтому злился.

А Мара, шестнадцатилетняя красавица Мара, которой все всегда давалось легко, за год болезни матери замкнулась, стала сдержанной и тихой, как будто думала, что если совсем не будет издавать звуков, нарушать сложившееся равновесие, то сможет защититься от неизбежного. Джонни видел, как она переживает из-за того, что ссорилась с Кейт до ее болезни.

В глазах детей читалась одна и та же мольба. Они ждали, что он склеит осколки их распавшегося мира, облегчит непосильную боль.

Но Кейт была душой и сердцем семьи, тем цементом, который скреплял их. Она всегда знала, что сказать. А любые его слова будут ложью. Как они могут исцелиться? Станет ли им когда-нибудь легче? В чем найдут они утешение, продолжая жить без матери?

Вдруг Мара встала с пола и выпрямилась – с грацией, недоступной большинству девочек. В своей скорби она была похожа на сильфиду – бледная, почти бесплотная, в сером платье, с длинными черными волосами и почти прозрачной кожей. Джонни слышал, каким неровным было ее дыхание, словно она заставляла себя вдыхать воздух новой жизни.

– Я уложу мальчиков спать. – Мара протянула руку Лукасу. – Вставай, мелкота. Я почитаю вам сказку.

– Так она хочет нас успокоить, – сказал Уильям, поджав губы. Мрачное и печальное лицо мальчика казалось взрослым.

– Потом будет легче, – сказал Джонни, ненавидя себя за слабость.

– Правда? – спросил Уильям. – А как?

– Да, папа, – поднял голову Лукас. – Как?

Джонни посмотрел на Мару, которая выглядела такой холодной и бледной, как будто была высечена изо льда.

– Сон помогает, – глухо сказала она.

Джонни был бесконечно благодарен ей. Он понимал, что все делает неправильно, что не справляется, что именно он должен поддерживать их, а не наоборот, но внутри у него была пустота. Одна лишь пустота. Завтра, наверное, станет легче. И он все исправит.

Но увидев печаль и разочарование в глазах детей, он понял, что они не верят ему.

Прости, Кейти!

– Спокойной ночи! – Голос его звучал хрипло.

Лукас посмотрел на него:

– Я тебя люблю, папа.

Джонни медленно опустился на колени и раскрыл объятия. Сыновья бросились к нему, и он крепко прижал их к себе.

– Я тоже вас люблю.

Он смотрел поверх их голов на Мару, которую, похоже, не тронули его слова. Она стояла, выпрямившись во весь рост и расправив плечи.

– Мара?

– Не беспокойся, – тихо произнесла она.

– Мы обещали маме быть сильными. Вместе.

– Да. – Ее нижняя губа задрожала. – Знаю.

– Мы справимся, – сказал он, чувствуя, как дрожит его голос.

– Да. Обязательно справимся. – Мара вздохнула и посмотрела на братьев. – Пошли, мальчики. Пора готовиться ко сну.

Джонни понимал, что должен остаться, утешить Мару, но не находил слов.

Он поступил как трус – вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Потом спустился по лестнице и, не обращая ни на кого внимания, стал проталкиваться к выходу. В прихожей он схватил куртку и вышел.

Стемнело, но звезд на небе не было. Их скрывали облака. Прохладный ветерок налетел на деревья, растущие на границе участка, и их толстые сучья раскачивались, словно в танце.

В ветвях над его головой на веревках были подвешены стеклянные банки с черными камешками и свечами внутри. Сколько ночей они с Кейт просидели под тиарой из огоньков, слушая, как волны бьются о берег, и разговаривая обо всем на свете!

Джонни ухватился за перила крыльца, боясь упасть.

– Привет!

Услышав голос Талли, он удивился и одновременно почувствовал раздражение. Ему хотелось побыть одному.

– Ты не стал со мной танцевать, – сказала Талли, приближаясь к нему. Она завернулась в синее шерстяное одеяло, края которого волочились по земле у ее босых ног.

– Должно быть, это перерыв, – сказал Джонни, поворачиваясь к ней.

– Что ты имеешь в виду?

Джонни почувствовал запах текилы. Интересно, насколько она пьяна?

– Шоу Талли Харт с ней самой в главной роли. Видимо, сейчас перерыв в твоем шоу?

– Кейт хотела, чтобы сегодня было весело. – Талли отшатнулась от него, она дрожала.

– Не могу поверить, что ты не пришла на ее похороны, – сказал Джонни. – Это разбило бы ей сердце, будь она жива…

– Кейт знала, что я не приду. Она даже…

– Считаешь, это нормально? Тебе не кажется, что для Мары было важно, чтобы ты была рядом? Или крестная дочь тебе безразлична?

Не дожидаясь ответа Талли – да и что она могла сказать, – Джонни повернулся и пошел к дому.

Джонни понимал, что разозлился несправедливо. В другое время, в другой, прежней, жизни он обязательно бы извинился. Кейт бы этого хотела, но теперь это было выше его сил. Все силы уходили на то, чтобы держаться на ногах. Его жена умерла сорок восемь часов назад, а в нем уже проявилось все худшее, что в нем было.