Читать книгу Огненная - Кристина Кашор - Страница 5

Проснувшись, Файер первым делом почувствовала боль, а уже потом ощущение непривычного смятения в доме. На нижнем этаже суетились воины, и среди них – Арчер.

Когда мимо двери спальни проходила служанка, Файер коснулась ее разума, призывая. Девушка вошла, не глядя на нее, решительно сосредоточившись на метелке для пыли у себя в руке. Ну, по крайней мере, пришла. Некоторые сбегали, притворяясь, что не слышат.

– Да, миледи? – сухо спросила она.

– Софи, почему внизу столько людей?

– Браконьера нашли сегодня в клетке мертвым, миледи, – ответила та. – Со стрелой в горле.

Софи развернулась на каблуках, вышла и хлопнула дверью, оставив Файер лежать в постели с тяжелым сердцем.

Она никак не могла избавиться от чувства, будто виновата в том, что оказалась похожей на оленя.

Одевшись, Файер спустилась вниз и разыскала Донала, своего управляющего. У Донала были посеребренные возрастом волосы и твердый характер, и он служил ей с тех пор, как она себя помнила. При виде ее он поднял седую бровь и кивнул в сторону задней террасы.

– Едва ли он долго думает перед тем, как выстрелить, – проговорил он.

Донал, конечно, имел в виду Арчера, чье раздражение она чувствовала даже сквозь стену. Но при всей своей горячности Арчеру не нравилось, когда умирали люди, находящиеся в его милости.

– Будь добр, помоги мне завязать волосы, Донал.

Через минуту, укрыв голову коричневой тканью, Файер вышла на улицу, чтобы поддержать Арчера в такой момент. Воздух пропитался запахом надвигающегося дождя. На Арчере был длинный коричневый плащ. Сам он весь был какой-то острый – лук в руке, стрелы на спине, досадливые вспышки движения, выражение лица, с каким он оглядывал холмы. Файер облокотилась на перила рядом.

– Я должен был это предвидеть, – сказал он, не глядя на нее. – Он практически сам сказал нам, что так случится.

– Ты ничего не мог сделать. Твоя гвардия и так слишком поредела.

– Я мог оставить его внутри.

– И сколько людей его охраняло бы? Мы живем в каменных домах, Арчер, а не во дворцах, и темниц в подземельях у нас нет.

Он рубанул воздух ладонью:

– Мы сумасшедшие, ты в курсе? Мы сошли с ума, если считаем, что можем жить тут, так далеко от Столицы, и защищать себя от пиккийцев, мародеров и подосланных мятежниками шпионов.

– Он не выглядел и не говорил как пиккиец, – возразила она. – Он родился в Деллах, как и мы. А мародеры такими чистыми, опрятными и воспитанными не бывают.

Пиккийцы происходили из страны, которая располагалась к северу от Делл. Они и вправду иногда приплывали на кораблях, воровали из Северных Делл лес и даже рабов. Но жители Пиккии хоть и не всегда, но чаще всего были высокими и более светлокожими, чем их соседи-деллийцы, а вовсе не такими невысокими и смуглыми, как голубоглазый браконьер. К тому же у пиккийцев был четкий гортанный говор.

– Значит, – упорствовал Арчер в своем намерении понервничать, – это был шпион. У лордов Мидогга и Гентиана по всей стране лазутчики для слежки за королем, за принцем, друг за другом – кто его знает, может, и за тобой! – добавил он ворчливо. – Тебе никогда не приходило в голову, что враги короля Нэша и принца Бригана, может быть, хотят украсть тебя и использовать для их свержения?

– Тебя послушать, так каждый хочет меня украсть, – мягко сказала Файер. – Если бы твой собственный отец приказал связать меня и продал в зоопарк по дешевке, ты бы заявил, что с самого начала его подозревал.

Он фыркнул:

– С твоей стороны было бы разумно подозревать друзей – по крайней мере, всех, кроме меня и Брокера. А еще – выходить из дома только в сопровождении воина и проворнее управлять теми, кто встречается тебе на пути. Тогда мне было бы меньше поводов для беспокойства.

Все это были избитые фразы, и ее ответы он знал наизусть, так что она просто его проигнорировала.

– Наш браконьер не шпионил ни для лорда Мидогга, ни для лорда Гентиана, – спокойно произнесла она вместо этого.

– Мидогг собрал себе на северо-востоке целое войско. Если он решит «одолжить» наши земли – отсюда ведь куда удобнее вести войну против короля, – мы не сумеем его остановить.

– Арчер, не сходи с ума. Королевские войска не бросят нас на произвол судьбы. И вообще, браконьера сюда прислали не мятежники – он для того слишком прост. Мидогг никогда бы не нанял в разведчики простака, да и Гентиан, даже если у него и нет Мидоггова ума, все же не настолько глуп, чтобы посылать к нам пустоголового шпиона.

– Ладно, – раздраженно перебил Арчер, – значит, я возвращаюсь к теории, что он охотился за тобой. Узнав тебя, он сразу заговорил о себе как о покойнике и, как видно, в этом вопросе был хорошо информирован. Объясни тогда это, будь добра. Кто он такой и какого черта его убили?

Его убили, потому что он ее ранил, подумала Файер; или, быть может, потому что она видела его и говорила с ним. Смысла во всем этом мало, но получается почти смешно, если бы, конечно, Арчер был в настроении шутить: они с убийцей браконьера сошлись бы, ведь Арчер тоже не любил, когда ей делали больно или навязывались в знакомые.

– А еще он тоже хороший стрелок, – добавила она вслух.

Он все еще мрачно вглядывался в даль, как будто ожидал, что преступник выскочит из-за валуна и помашет рукой.

– А?

– Ты бы поладил с этим убийцей, Арчер. Ему пришлось стрелять через обе внешние решетки, да еще решетку клетки, правильно? Должно быть, неплохо стреляет.

Восхищение другим лучником, казалось, немного его развеселило.

– Это мягко сказано. Судя по глубине раны и углу, под каким вошла стрела, думаю, он целился издалека, из-за деревьев вон за тем подъемом. – Он указал на пятачок скалы, на который Файер забиралась прошлой ночью. – Попасть через две решетки – уже само по себе впечатляюще, но ведь еще и прямо в горло! По крайней мере, мы можем быть уверены, что это не был кто-то из наших соседей. Никто из них не способен на такой выстрел.

– А ты?

Этим вопросом она сделала Арчеру маленький подарок, чтобы поднять ему настроение, потому что не было такого выстрела, который Арчер не мог бы повторить. Он ухмыльнулся и поглядел на нее, а потом вгляделся внимательнее, и черты его смягчились.

– Мне давным-давно следовало спросить, как ты себя чувствуешь.

Мышцы спины свились в тугие узлы, перевязанная рука болела. Все тело сторицей платило за вчерашнее обращение с собой.

– Все нормально.

– Тебе не холодно? Надень мой плащ.

Потом они сидели на ступеньках террасы, и Файер куталась в плащ Арчера, обсуждая планы друга по вспахиванию полей. Скоро уже настанет время сеять, а каменистая и холодная северная почва вечно сопротивляется весенней плодородной поре.

Время от времени Файер чувствовала над головой чудовищ. Она прятала от них свой разум, чтобы они не узнали в ней чудовище, но, конечно, в отсутствие собратьев они пожирали любое подвернувшееся живое существо. Одна птица, заметив их с Арчером, начала кружить над ними, бесстыдно выставляясь, – неуловимо чарующая, она тянулась к их рассудкам, излучая голодное, первобытное и странно успокаивающее ощущение. Арчер встал и выстрелил в нее, а потом еще в одну, которая затеяла ту же игру. Первая птица была лиловой, как небо на рассвете, а вторая – бледно-желтой, словно сама луна, упавшая с небес.

По крайней мере, вот так, рухнув на землю, думала Файер, чудовища расцвечивают пейзаж. Ранней весной на севере Делл немного красок – серые деревья да редкая, пробивающаяся пучками в разломах скал трава, еще коричневая с зимы. На самом деле даже разгар лета в северных землях нельзя назвать красочным, но летом серый с коричневыми пятнами хотя бы превращается в серый с пятнами зелеными.

– Так кто все-таки нашел браконьера? – непринужденно поинтересовалась Файер.

– Товат, – ответил Арчер. – Один из новых охранников. Ты, должно быть, еще с ним не встречалась.

– А, да… это тот, молодой, с рыже-русыми волосами, которые люди иногда называют огненными. Он мне понравился. Решительный и умеет держать себя в руках.

– Так ты знаешь Товата? И тебя, значит, восхитили его волосы? – спросил Арчер знакомым резким тоном.

– Арчер, не начинай. Я не говорила, что они меня восхитили. И да, я знаю по именам и лицам всех, кого ты посылаешь в мой дом. Это простая вежливость.

– Значит, Товата я к тебе в дом посылать больше не буду, – отрезал он неприятным тоном, от которого ей пришлось буквально заставить себя молчать, чтобы не упрекнуть Арчера в лицемерии и не поставить под сомнение его право на ревность. Он мысленно открыл ей чувство, к которому ей сейчас не особо хотелось прислушиваться. Подавив вздох, она стала выбирать слова, чтобы защитить Товата.

– Надеюсь, ты передумаешь. Он один из немногих моих охранников, кто уважает меня и телом, и разумом.

– Выходи за меня, – выпалил Арчер, – живи в моем доме, и я сам буду тебя охранять.

Этот вздох ей подавить не удалось.

– Ты же знаешь, что я не соглашусь. И пожалуйста, перестань просить. – На рукав ей упала крупная капля дождя. – Пойду, наверное, навещу твоего отца.

Она встала, постанывая от боли, и позволила плащу соскользнуть Арчеру на колени. Он мягко коснулся ее плеча. Даже когда Арчер ей не нравился, она все равно его любила.

Стоило ей войти в дом, и начался дождь.

Отец Арчера жил в доме вместе с ним. Файер попросила одного из стражей, но не Товата, проводить ее по дороге, несмотря на припустивший дождь. У нее было копье, и все же без лука и стрел она чувствовала себя голой.

Лорд Брокер обнаружился в Арчеровой оружейной – там он сыпал указаниями в разговоре с огромным мужчиной, в котором Файер узнала помощника городского кузнеца. Заметив ее, лорд Брокер не прекратил раздавать указания, но на мгновение потерял интерес к своему слушателю. Кузнец же, обернувшись, принялся пялиться на Файер с дурацкой улыбкой и отражением первобытного инстинкта во взгляде.

Этот человек знал Файер достаточно давно, чтобы научиться ограждать себя от влияния ее чудовищной красоты: значит, видимо, раз он ничего не делал, то и не пытался. Это был его выбор – пожертвовать рассудком в обмен на удовольствие поддаться ей, и все же она не собиралась это поощрять. Не снимая платка с головы, она оттолкнула его разум и прошла мимо, скрывшись в боковой комнатке. На самом деле это было больше похоже на чулан с полками, уставленными банками с маслом и лаком и древним, проржавевшим снаряжением, которым никто уже не пользовался.

Прятаться в вонючем старом шкафу было унизительно. Кузнецу должно быть стыдно, ведь это он согласился отдать свой разум и оболваниться вовсе без борьбы. А что, если, пока он пялился на нее и воображал себе что-то, на что там был способен его скудный умишко, она бы заставила его вынуть нож и выколоть себе глаз? Что-нибудь в таком роде понравилось бы Кансрелу. Кансрел никогда не прятался.

Голоса мужчин затихли, и разум кузнеца покинул оружейную. Кресло лорда Брокера, скрипя большими колесами, двинулось в ее сторону и остановилось в дверях чулана.

– Выходи, дитя мое, он ушел. Вот болван. Если бы мышь-чудовище украла еду у него из-под носа, он бы только почесал в затылке и удивился, почему не помнит, когда успел все съесть. Пойдем в мои покои. Мне кажется, тебе лучше присесть.

До того как Брокер передал имение в руки сына, дом Арчера был домом Брокера. В кресле он начал ездить еще до рождения наследника, и дом был устроен так, что наверху находились только комнаты Арчера и слуг, а все остальное, для удобства Брокера, располагалось внизу.

Файер прошла с ним по каменному коридору, тускло освещенному лучами, просачивающимися сквозь высокие окна. Они миновали кухню, обеденную залу, лестницу и комнату караульных. Дом был полон людей: слуги и воины то и дело входили внутрь с улицы и спускались со второго этажа. Проходящие мимо служанки здоровались с Брокером, но тщательно избегали смотреть на Файер, держа свой разум закрытым и сосредоточенным. Как всегда. Те из служанок Арчера, кто не презирал ее за то, что она чудовище и дочь Кансрела, ненавидели ее, потому что были влюблены в молодого хозяина.

Файер с радостью утонула в мягком кресле в библиотеке лорда Брокера и сделала глоток вина из бокала, который одна из недружелюбных служанок впихнула ей в руку. Брокер в своем кресле расположился напротив и окинул ее лицо взглядом серых глаз.

– Я оставлю тебя, дитя, – предложил он, – если ты желаешь вздремнуть.

– Может, позже.

– Когда ты в последний раз хорошо высыпалась?

Брокер был единственным, перед кем ей не стыдно было признать боль и слабость.

– Не помню. Такое нечасто бывает.

– Ты ведь знаешь, есть снадобья, которые помогают уснуть.

– От них я становлюсь какой-то тупой и вялой.

– Я только что закончил писать историю деллийской военной стратегии. Можешь взять почитать. Уснешь сразу же, а попутно станешь мудрой и непобедимой.

Файер улыбнулась и глотнула горького деллийского вина. Едва ли сочинение Брокера ее усыпит. Все свои знания о войсках и сражениях она получила от него, и ни разу ей не было скучно. Двадцать с лишним лет назад, в дни величия старого короля Накса, Брокер был самым блестящим военачальником из всех, каких когда-либо видели Деллы. До того самого дня, когда король Накс приказал схватить его и раздробить ему ноги (не сломать, а раздробить – восемь человек по очереди били по ним молотом), а потом отослал полумертвого домой, к жене, в Северные Деллы.

Файер не знала, что такого страшного мог натворить Брокер, чтобы заслужить подобное отношение короля. Не знал и Арчер. Все случилось еще до того, как они оба родились, а Брокер никогда об этом не говорил. Более того, пытка была только началом – через год или два, когда Брокер поправился, насколько это было возможно, Накс все еще гневался на своего военачальника. Он нашел в своих темницах бандита – грязного, дикого получеловека – и послал на север наказать Брокера через его жену, Элисс. Вот почему Арчер был кареглаз, белокур, высок и красив, притом что у Брокера были серые глаза, темные волосы и невзрачная внешность. Он не был ему настоящим отцом.

В другом месте и в другое время история Брокера казалась бы ошеломляющей, но только не в Столице и не в те дни, когда король Накс делал все, что взбредет в голову его ближайшему советнику, Кансрелу.

– Я так понимаю, – нарушил тишину Брокер, прерывая ее мрачные мысли, – ты имела редкое удовольствие поймать стрелу от человека, который не пытался тебя убить. И как ощущения?

– Такого удовольствия мне еще ни одна стрела не доставляла, – рассмеялась Файер.

Он усмехнулся, изучая ее мягким взглядом:

– Приятно видеть, как ты улыбаешься. Улыбка стирает боль с твоего лица.

Ему всегда удавалось ее развеселить. Его неизменно легкий нрав был для нее отдушиной, особенно в те дни, когда Арчер бывал в дурном настроении. И это несказанно изумляло Файер, ведь ему постоянно было больно.

– Брокер, – произнесла она, – как вы думаете, могло все сложиться иначе?

Он непонимающе наклонил голову.

– В смысле с Кансрелом, – пояснила она, – и королем Наксом. Могли их отношения быть иными? Могли бы Деллы тогда их пережить?

Брокер внимательно посмотрел на нее. От одного упоминания имени Кансрела лицо его стало непроницаемо-печальным.

– Отец Накса был достойным королем, – начал он. – А отец Кансрела – ценным советником-чудовищем. Но вот Накс и Кансрел, милая, ничем на них не походили. Наксу недоставало отцовой стойкости, а Кансрел, как ты и все мы знаем, от своего отца не унаследовал ни капли милосердия. А росли они вместе, так что к тому времени, как Накс вступил на престол, Кансрел уже прочно завладел его сознанием. О, я уверен, у Накса было доброе сердце – я сам бывал свидетелем его доброты, – но какая в том польза, если все, что требовалось Наксу, – это капля лени и капля готовности позволить Кансрелу думать вместо него. У Накса не было шансов. – Брокер покачал головой, болезненно щурясь от воспоминаний. – Кансрел с самого начала использовал его, чтобы получить то, что хотел, а хотел он всегда лишь удовольствий. Это было неизбежно, милая. – Он снова посмотрел ей в лицо. – До конца дней своих они так и вели бы королевство к гибели.

Гибель. Файер это знала – Брокер уже рассказывал, как все стало рушиться в тот момент, когда еще юный Накс взошел на трон. Все началось с женщин и пиров, и это было бы не так страшно, потому как Накс вскоре влюбился в черноволосую леди Роэн из Северных Делл и женился на ней. У короля Накса и королевы Роэн родился сын, темноволосый мальчик, которого нарекли Нэш, и в королевстве, пусть даже с несколько беспечным королем у руля, все же была хоть какая-то стабильность.

Но вот только Кансрелу было скучно. Удовлетворить его всегда было делом трудоемким, и ему нужно было все больше женщин, и пиров, и вина, и детей – чтобы не надоедали женщины. А еще – дурманящих снадобий. И Накс неизменно соглашался; он, словно пустая раковина для Кансрелова разума, с готовностью кивал на все, что только приходило тому в голову.

– И все же ты говорил мне, что в конечном итоге Накса довели снадобья, – подала голос Файер. – Если бы не они, он бы выдержал?

– Возможно, – просто ответил Брокер. – Кансрел, чтоб его разорвало, даже с ядом в крови всегда контролировал себя, а вот Накс не умел – он становился нервным, возбужденным, несдержанным и более мстительным, чем можно себе представить.

Тут он умолк и хмуро поглядел на свои бесполезные ноги. Файер крепко удерживала свои чувства, чтобы не затопить его любопытством. Или жалостью – она не смеет касаться его своей жалостью.

Через мгновение он поднял голову, снова посмотрел ей в глаза и улыбнулся, совсем чуть-чуть:

– Быть может, справедливо будет сказать, что без дурмана Накс не сошел бы с ума. Но наверное, снадобья были так же неизбежны, как все остальное. Ведь и сам Кансрел был для его разума самым настоящим дурманом. Все видели, что происходит: Накс наказывает законопослушных и заключает сделки с бандитами, тратит королевскую казну направо и налево. Союзники отца Накса отказались поддерживать его сына, им просто пришлось. А амбициозные юнцы вроде Мидогга и Гентиана, пораскинув мозгами, взялись плести интриги и начали собирать воинов под предлогом самозащиты. И кто в такое смутное время мог винить за это лордов, что живут в горах? За пределами Столицы воцарилось беззаконие, ибо Наксу недосуг было следить за порядком. На дорогах стало небезопасно, а по подземным маршрутам так и вовсе отваживались следовать одни сумасшедшие да отчаявшиеся – настолько они кишели грабителями, мародерами и ворами с черного рынка. Даже пиккийцы, которые веками были заняты распрями между собой, и те не удержались от того, чтобы воспользоваться творящейся у нас смутой.

Все это было уже знакомо Файер – она знала историю. В конце концов королевство, исполосованное подземными ходами, изрезанное пещерами и скрытыми в горах убежищами, расшаталось донельзя. Слишком много было темных углов, где могло затаиться зло.

В Деллах вспыхнули войны, но не настоящие войны с четким разделением на противников, а беспорядочные междоусобные распри, в которых сосед шел на соседа, кучка пещерных мародеров – на одного несчастного помещика, союз деллийских лордов – на короля. Брокер был ответственен за подавление восстаний по всем Деллам. Накс едва ли заслуживал такого блестящего военачальника, и за несколько лет Брокер добился впечатляющих результатов. Но ему и его войскам приходилось справляться в одиночку – далеко в Столице Кансрел и Накс были слишком заняты распутством и дурманом. Король Накс одарил дворцовую прачку близнецами.

Потом Брокер совершил свое таинственное преступление, и последовала реакция. В тот самый день, когда Накс уничтожил своего военачальника, он нанес смертельный удар всякой надежде на покой в королевстве. Междоусобицы вышли из-под контроля. Роэн родила еще одного темноволосого мальчика, которого нарекли Бриганом.

Для Делл настала отчаянная пора.

А Кансрелу нравилось видеть вокруг отчаяние. Разрушать и уничтожать все вокруг при помощи своей силы доставляло ему удовольствие, а в удовольствиях он всегда был ненасытен.

Тех немногих женщин, кого Кансрелу не удалось соблазнить разумом или красотой, он просто насиловал. Тех, кто забеременел, он убивал – не хотел, чтобы во дворце росли дети-чудовища, которые, превратившись во взрослых, могли бы подорвать его власть.

Брокер не мог объяснить, почему Кансрел не убил мать Файер. Это была загадка; но Файер понимала, что на романтическое объяснение надеяться не приходится. Она была зачата во времена, когда при дворе бушевал разврат. Кансрел, возможно, и вовсе забыл, что делил с Джессой постель, или просто не заметил ее живота, – в конце концов, она была всего лишь служанкой. Он, наверное, и не осознавал, что она была беременна от него, пока у нее не родилась малышка с такими изумительными волосами, что Джесса назвала ее Файер[2].

Почему Кансрел пощадил ее? На этот вопрос ответа она тоже не знала. Когда любопытство привело его к ней, он, должно быть, собирался ее придушить. Но потом, глядя в личико малышки, слушая ее, касаясь, впитывая в себя эту хрупкую, неуловимую, совершенную чудовищность, он почему-то решил, что ее он уничтожать не станет.

Кансрел забрал Файер у матери еще младенцем. У человека-чудовища могло оказаться слишком много врагов, и он хотел, чтобы она росла в безопасности, в уединении и вдали от Столицы. Он привез ее в свое поместье в Северных Деллах, в котором почти не бывал, и передал с рук на руки остолбеневшему Доналу и кучке поваров и горничных, приказав:

– Растите ее.

Остальное Файер помнила и сама. Брокер, ее сосед, заинтересовался осиротевшим чудовищем и проследил за ее обучением истории, письму и математике. Когда она проявила интерес к музыке, он нашел ей учителя. Арчер стал товарищем в ее играх, а постепенно и близким другом. Элисс умерла от затяжной хвори, начавшейся с рождением Арчера. Из полученных Брокером отчетов Файер узнала, что и Джесса тоже умерла. А Кансрел ее навещал. Часто.

Его визиты сбивали ее с толку, потому что напоминали, что у нее два отца, которые старательно избегали друг друга, никогда не обменивались больше чем парой требуемых приличиями слов и никогда и ни в чем не соглашались.

Один из них – тот, что ездил в кресле с большими колесами, – был тихим, грубоватым и простым.

– Дитя мое, – бывало, мягко объяснял он ей, – как мы проявляем к тебе уважение, закрывая от тебя свой разум и достойно обращаясь с тобой, так и тебе следует уважать своих друзей и никогда не испытывать на нас свою силу сознательно. Правда? Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы ты делала то, чего не понимаешь.

Другой ее отец был ярким, восхитительным и в те, ранние, годы почти всегда радостным. Он целовал ее, кружил и на руках относил в постель. Тело у него было горячее и словно наэлектризованное, а волосы на ощупь казались теплым атласом.

– Чему там тебя учит Брокер? – спрашивал он тягучим, как шоколад, голосом. – Ты уже тренируешься использовать силу разума на слугах? А на соседях? Может, на лошадях или собаках? Это правильно, Файер. Это нормально, и это твое право, потому что ты моя прекрасная девочка, а у красоты есть права, которых лишена невзрачность.

Файер знала, кто из них был ее настоящим отцом. Его она звала отцом, а не Брокера и его любила отчаяннее, потому что он вечно то только приехал, то уже уезжал и потому что в недолгие часы, проведенные с ним, она переставала чувствовать себя уродом. Люди, которые презирали ее или слишком любили, точно так же относились и к Кансрелу, но вот поведение их с ним отличалось разительно. Кансрела мучила та же жажда мяса чудовищ, из-за которой над ней насмехались повара, но в присутствии Кансрела все насмешки прекращались. Кансрел мог заниматься с Файер необыкновенными вещами – учить ее укреплять силы разума. Они могли разговаривать без слов, могли касаться друг друга, находясь в разных концах дома. Настоящий отец Файер был похож на нее – единственный в целом мире.

Приехав, он всегда задавал один и тот же вопрос:

– Мое милое маленькое чудовище! Тебя кто-нибудь обижал, пока меня не было?

Обижал? На дороге дети бросали в нее камни, подставляли подножки, давали пощечины, дразнили. Люди, которым она нравилась, бывало, обнимали ее, но сжимали слишком сильно и давали волю рукам.

И все же Файер очень рано поняла, как нужно отвечать на этот вопрос: нужно лгать и закрывать от отца разум, чтобы он не знал, что она лжет. Это сбивало ее с толку еще больше, ведь она так тосковала по нему; но стоило ему приехать, и сразу же приходилось лгать.

Когда ей было четыре, у нее был пес – она взяла его из помета, родившегося на конюшнях Брокера. Файер сама выбрала себе щенка, и Брокер позволил ей его оставить, потому что песик подволакивал одну ногу и все равно не смог бы быть полезен в хозяйстве. У него была темно-сизая шерсть и ясные глаза, и Файер звала его Ту – сокращенно от «туча».

Ту был веселым, слегка бестолковым щенком и совершенно не печалился из-за своей ущербности по сравнению с остальными собаками. Он легко приходил в восторг, постоянно прыгал и имел привычку время от времени от большой любви покусывать людей. И ничто не приводило его в такое безумное возбуждение, волнение, радость и ужас, как присутствие Кансрела.

Однажды, гуляя в саду, Файер и Ту неожиданно наткнулись на него. Ту в смятении прыгнул на Файер и прикусил слишком сильно – так, что она даже вскрикнула.

Кансрел бросился к ней, упал на колени и взял ее на руки, не заботясь о том, что рубашка пропитается кровью.

– Файер, как ты?

Она прильнула к нему, потому что на мгновение Ту и вправду ее напугал. Но, придя в себя, вдруг увидела и почувствовала, как Ту снова и снова прыгает и бьется об острый обломок скалы.

– Хватит, отец! Перестань!

Кансрел вытащил из-за пояса нож и двинулся к собаке. Вскрикнув, Файер повисла на нем:

– Не трогай его, отец, пожалуйста! Ты же чувствуешь, что он не нарочно!

Она поскреблась в его разум, но он был слишком силен. И тогда, дергая его за штаны и изо всех сил молотя кулачками, она разразилась рыданиями.

Кансрел тут же остановился, засунул нож обратно за пояс и несколько мгновений просто стоял, упершись руками в бока и кипя от ярости. Ту, поскуливая, с поджатым хвостом захромал прочь. А потом Кансрел вдруг резко переменился, снова потянулся к Файер, обнял ее и целовал, шепотом успокаивая, пока она не перестала плакать. Прочистив ранку, он перевязал ей пальцы, а потом усадил и принялся рассказывать о том, как контролировать разум животных. Когда он наконец ее отпустил, она бросилась искать Ту – он пробрался к ней в комнату и, сбитый с толку и пристыженный, калачиком свернулся в углу. Она взяла его на колени и попробовала успокоить его разум, чтобы в следующий раз суметь защитить его.

Проснувшись на следующее утро, она обнаружила, что Ту не скребется, как обычно, у ее двери. Целый день она искала его и на собственных землях, и у Брокера, но так и не смогла найти. Он пропал.

– Наверное, убежал, – предположил Кансрел мягким, сочувствующим тоном. – С собаками такое бывает. Бедняжка.

Так Файер научилась лгать отцу на вопрос, не обижал ли кто ее.

С годами визиты Кансрела стали менее частыми, но более затяжными, потому как на дорогах было небезопасно. Бывало, появляясь у нее на пороге после многомесячного отсутствия, он привозил с собой женщин, или торговцев животными и дурманом, или новых чудовищ в свою коллекцию. Иногда он проводил все это время под действием яда какого-нибудь растения, так ни разу и не очнувшись, или с ним, совершенно трезвым, случались вдруг странные, неожиданные приступы хандры, которую он вымещал на всех, кроме Файер. А иногда настроение у него было светлое и ясное, как те высокие ноты, что она играла на флейте. Файер страшилась его посещений, его грубых, восхитительных, беспорядочных вторжений в ее тихую, размеренную жизнь. Но каждый раз, когда он уезжал, она так мучилась от одиночества, что одна только музыка способна была ее успокоить, и она с головой окуналась в уроки, не обращая внимания на ненависть и возмущение учителя по поводу ее растущего мастерства.

Брокер никогда не скрывал от нее правду о Кансреле.

«Я не хочу вам верить, – думала она, когда он рассказывал ей о зверствах Кансрела. – Но я знаю, что это правда, потому что Кансрел сам рассказывает мне истории и ему никогда не стыдно. Он считает, что учит меня, как до́лжно поступать, и его беспокоит, что я не использую свою власть как оружие».

– Неужели он не понимает, насколько вы с ним разные? – изумлялся Брокер. – Неужели не видит, что вы сделаны совсем из разного теста?

Когда Брокер начинал так говорить, Файер чувствовала себя невыразимо одинокой. Иногда ей так хотелось, чтобы ее тихий, невзрачный, добрый сосед был ее настоящим отцом. Ей хотелось быть похожей на Брокера, быть из одного теста с ним. Но она знала себя и знала, на что способна. Даже решив вопрос с зеркалами, она все равно видела свое отражение в глазах людей и знала, как просто было бы сделать ее жалкую жизнь чуточку приятнее; Кансрел так делал постоянно. И никогда никому, даже Арчеру, не говорила, каким постыдным было это искушение.

Когда ей было тринадцать, дурман убил Накса и двадцатитрехлетний Нэш стал королем разваленного королевства. Приступы ярости у Кансрела участились, как и периоды меланхолии.

Когда ей было пятнадцать, Кансрел открыл дверь клетки, в которой держал своего леопарда цвета полуночи, и покинул Файер в последний раз.