Читать книгу Стигмалион - Кристина Старк - Страница 8

2015 год, мне семнадцать лет

Год прошел в затворничестве. Я продолжала выкладывать фотки с длинными подписями в Инстаграм, общалась с читателями и даже ответила на вопросы интервью, которые журналист местной газеты прислал мне в почту. Он хотел встретиться, но я так и не смогла побороть страх. После встречи с «охотниками» я старалась избегать незнакомцев.

Большую часть дня я проводила дома. Занималась с учителями, чтобы получить выпускной сертификат. Ездила к бабушке в Донегал, где часами гуляла по берегу моря в полном одиночестве или гоняла по дорогам на своей машине. Или помогала Сейджу с переездом.

Он перешел на последний курс универа, выписался из общаги и тут же решил съехаться с какой-то девицей, которую ни разу нам не показывал. Кажется, на этот раз у него назревало что-то серьезное: Сейдж светился, сверкал и словно порхал по воздуху. Разве что радугой не блевал. Никогда его таким не видела.

– Как ее хоть зовут? – однажды не вытерпела я. – Когда приведешь ее на ужин? Я скоро стану тетушкой? Она такая же старая, как ты, или помоложе?

– Але, мне двадцать два, а не девяносто два, – фыркнул Сейдж. – На ужин пока не приведу. Тетушкой пока не станешь. Как зовут ее, не скажу.

– Блондинка, брюнетка?

– Меняет цвет под настроение.

– Как хамелеон?

– Лучше расскажи, что будешь делать, когда придет время поступить в универ? – резко поменял тему Сейдж.

– Буду получать образование дома заочно. А что?

– Не глупи, университет – это лучшее время в жизни.

– Если кожа не облезает от дуновения ветра…

– Мы что-нибудь придумаем, – заверил меня Сейдж, укладывая мне на плечо руку. – Будешь носить перчатки – такие тонкие, что никто даже не заметит. Будешь жить не в общаге, а на съемной квартире, где никто не будет прикасаться к твоим вещам. Я буду неподалеку, всегда смогу приехать. Твоя болезнь не должна становиться помехой. Университет – это и правда здорово.

– Сейдж, я очень хочу получить высшее образование, но не очно. Я боюсь людей. Не понимаю их и не чувствую потребности общаться…

– Аппетит приходит во время еды, – возразил он.

Тогда я задрала рукав и ткнула ему в лицо предплечье со шрамами, которые оставила рука Аарона. И отказалась впредь говорить на эту тему.

Однако брат решил не сдаваться и уламывал меня целый год. Именно уламывал — упрямо и настойчиво. Пока я однажды не выдержала и не пожаловалась родителям. А те, к моему изумлению, приняли его сторону! «Лори, а ведь неплохая идея! Лори, а почему бы и нет? Лори, если принять все меры предосторожности, то все получится!»

Я чуть на задницу не села. Ничего себе. То шагу сделать не давали, ограждали от любого чужого чиха, а теперь вдруг из дома родного выпихивают.

Но я приняла твердое решение не влезать в этот щиток с высоким напряжением.

– Не будет никакого универа, успокойтесь, – объявила я и поставила на обсуждении жирный крест. – Вы смерти моей хотите, что ли? Я буду учиться дома заочно.

А потом я встретила Мишель.

* * *

Как-то мне написала незнакомая девушка, рассказала, что следит за моим Инстаграмом и предложила встретиться: «У меня другой недуг, Лори, но я все равно очень хочу познакомиться с тобой. И, может быть, кое-что рассказать, если ты не против. Напиши, возможно ли это. Я вообще живу в Америке, но буду в Ирландии через месяц с родителями. Я знаю об истории, когда тебя схватили за руку и снимали все на камеру. Поэтому не возражаю, если ты возьмешь с собой кого-то из близких. Например, брата – он такой милашка:) Мишель».

«Милашка? Видела бы она, как этот милашка поет песни Ники Минаж в туалете, держа в руках освежитель воздуха, как микрофон, – зрелище не для слабонервных».

Я рассмеялась собственным мыслям. В сообщении этой Мишель было что-то очень подкупающее и искреннее. «Давай встретимся, я не против», – наконец ответила я, печатая вспотевшими пальцами.

Через месяц мы встретились в Дублине, куда Сейдж подкинул меня на машине, предварительно набив багажник личным хламом для перевозки в новое жилье.

Мишель оказалась симпатичной белой американкой с каштановыми волосами и робкой улыбкой. Лет двадцати на вид. Она заказала себе латте, я открыла бутылку минералки, которую принесла с собой, и мы минут десять болтали обо всякой ерунде вроде погоды и цен на проезд, словно приглядываясь друг к другу.

А потом Мишель вдруг смахнула слезу и сказала, что ужасно рада видеть меня.

– Я читаю тебя уже где-то полгода и просто боготворю. Ты такая смелая! Болезнь не сломала тебя, не вогнала в депрессию, ты относишься к ней с насмешкой и подшучиваешь над собой. Помнишь пост, где ты написала, что почти смирилась с тем, что парней тебе не видать, и поэтому вот-вот начнешь собирать коллекцию фаллоимитаторов, но у тебя одна проблема: как лишить себя девственности самостоятельно? Я хохотала, как ненормальная. Или пост, где ты решила-таки сходить в кафе и выпить там кофе, взяв с собой переносной стерилизатор. Ты еще спрашивала, насколько дико будет смотреться со стороны, если ты вдруг поставишь эту штуковину на столик и станешь стерилизовать кофейную чашку! Ох, Долорес! Глядя на тебя, мне впервые захотелось расслабиться, принять себя и прожить с радостью то, что отмерено… Моя болезнь пока не дала о себе знать, но терпеливо ждет своего часа…

Мишель сжала в руке салфетку и выпалила следующее (словно боялась, что смелость вдруг оставит ее, и она больше никогда об этом не заговорит):

– У меня фатальная семейная бессонница. Наверно, ты о таком даже не слышала. Наша семья узнала относительно недавно – врачи диагностировали все это уже после смерти отца, он был носителем… Меня уже проверили – у меня, как и у него, мутации в двадцатой хромосоме, из-за чего в мозге накапливаются вредные белки, которые уничтожают отдел, отвечающий за сон…

– Продолжай, – подбодрила я, видя, что чем дальше, тем тяжелее ей говорить.

– В общем, сначала у меня будет просто сильная бессонница, сопровождающаяся паническими атаками. Потом к паническим атакам присоединятся галлюцинации. Затем возникнет полная неспособность спать, сопровождаемая быстрой потерей веса. А дальше я перестану говорить и не буду реагировать на окружающее. Это последняя стадия болезни, после которой я умру. Все займет примерно полгода-год. Лечения нет. Снотворные не помогут…

Окружающий мир исчез. Исчезли стены кафе, столики и посетители, стучащие вилками по своим тарелкам. Осталась только я, сидящая напротив девушка и история, от которой у меня зашевелились волосы на голове. Мишель отхлебнула кофе и подняла на меня влажные глаза, пока я собирала воедино осколки своего прежнего «я».

– Но мне больше не страшно. Я устала бояться. У меня еще лет десять в запасе, а то и больше, когда я могу крепко спать и видеть чудесные сны. Тискать храпящего рядом парня. Выбирать постельное белье в магазине и шелковые пижамы. И наслаждаться всем этим. Сложнее всего с мамой. Я уговариваю ее родить второго ребенка. Если у нее появится еще один, то с ней все будет в порядке… И еще с парнями сложно…

Мишель сдула челку с носа и, робко улыбнувшись, продолжила:

– Знаешь, у тебя бывало так, что ты встречаешь человека один раз, второй, а потом понимаешь: если встретишь его в третий раз, то втрескаешься по уши? Вот и у меня такое было совсем недавно. Ах, что это был за парень – мечта! Я чуть глазами его не съела на первом свидании, отдалась на втором, а встречаться в третий раз не стала. Написала ему, что все, адьос-досвидос. Он не понял, что произошло. Носился за мной пару месяцев, а я отшивала его. Ходила с задранным носом, а сама прихожу домой из универа и рыдаю в подушку остаток дня. Как ему объяснишь, что я умру в муках через десять лет? Я не настолько эгоистична…

«Господи, да как я смею вообще жаловаться на свою жизнь?» – внезапно подумала я.

– Долорес, это такое облегчение – рассказать обо всем кому-то. Никто не знает, кроме мамы. Все друзья думают, что я переборчивая дура, ха-ха. Иногда все так и просится наружу, но я не хочу сочувствия или чтобы они потакали мне во всем. У меня и так характер дерьмовый, а если меня жалеть начнут – это будет катастрофа… Послушай, ты писала в Инстаграме, что семья уговаривает тебя пойти в университет. Иди! Если есть хоть малейший интерес в душе – следуй ему. Бери все, что на блюдечке протягивают. И на то, что не протягивают, позарься тоже! – хохотала Мишель. – Я учусь в колледже, это кайф. Только там и забываешь об этом дерьмишке вроде смерти в муках. Там словно параллельная реальность, в которой не существует боли и болезни. Там жизнь, драйв, каждый день что-то новое. Горячие парни на спортивных машинах, милые ботаники со сладкими улыбками, бунтари на мотоциклах… Прости, я увлеклась, знаю, что для тебя это больная тема…

– Все нормально, продолжай, кто мне еще об этом расскажет? – улыбнулась я, приходя в полный восторг от того, как круто она справляется со своими эмоциями и переключается на позитив.

– Богатенькие стервы с фигурами Джиджи Хадид: красивые, но пустые, как церкви в пятницу вечером. Серые мышки, о которых все вспоминают только через десять лет после окончания универа, когда мышка внезапно становится женой мэра, – хихикает Мишель. – Прекрасные неформалки с болтиками в языках и проколотыми сосками.

Она высовывает язык, и я вижу серебристый шарик, лежащий в розовой ложбинке. Мы хохочем, как двинутые.

– Ты должна увидеть все это. И многое другое. И попробовать все, что можешь попробовать. Ну, кроме секса втроем и наркотиков – я считаю, оно того не стоит, – краснеет Мишель и вешает на лицо выражение «опаньки». – И чтобы Господь Бог на том свете воскликнул: «Долорес Макбрайд! Ну ты отожгла!» Да-да, я читала и этот пост тоже, про Бога и твои с ним разговоры… я после тебя тоже с Богом разговаривать начала. И представлять его по-своему. Теперь это не нудный старик, загибающий пальцы на каждой моей ошибке, а любимый папаша с бородой, как у Чарли Ханнэма и татуировкой «Всех люблю» на мускулистом плече.

Мишель отсалютовала чашкой. Я подняла минералку в ответ.

– Выпьем за нас, молодых и бесстрашных, – сказала она, и мы выпили, глядя друг другу в глаза. – И пусть твой Стигмалион однажды перестанет быть тюрьмой. Жаль, что я не могу тебя обнять, Долорес Макбрайд… Наверно, ты такая же теплая, как твой Инстаграм.

* * *

Я молчала всю дорогу от Дублина до Атлона. Пару раз горько всплакнула.

– Все прошло нормально? – нахмурился Сейдж.

– Все было прекрасно, – кивнула я.

Он не стал больше допытываться, просто положил руку на мое плечо. Правой придерживал руль, а левой обнимал.

– Я хочу в университет, – тихо сказала я.

– Боже правый, у меня слуховые галлюцинации!

– Нет, я действительно сказала это.

– Опять они! Господи, я, наверно, переутомился…

– Сейдж, ну прекрати, – шлепнула я его. – Кое-что изменилось, и теперь я считаю, что мне стоит… открыть этот щиток с высоковольтным напряжением.

– Где этот волшебник? Я хочу его расцеловать!

– Целуй своего хамелеона. Этот волшебник слишком волшебен для тебя.

Я показала средний палец, Сейдж дал мне щелчок по носу.

– Если серьезно, то я очень рад, что ты решилась на это, Лори. Очень-очень рад! И какие доводы, позволь узнать, изменили твое мнение?

– Сегодня мне показалось, что новые люди и новые знакомства, – это… может быть интересно.

– А я тебе что все это время талдычил?!

– И еще я поняла, что только среди чужих людей смогу преодолеть свой страх и наконец начать… жить.

– Да, детка! – заорал Сейдж, как будто мы с ним только что выиграли финальный бой в компьютерной игре.

– И еще университет поможет мне стать кое-кем. Я все думаю об этом, и с каждым днем идея влечет меня все больше…

– И кем же?

– Мне интересно лечить и заботиться о ком-то. Наверное, я бы могла быть врачом, если бы не моя боязнь людей и если бы мне не грозила смерть от чужой крови… Или слюны… Или мочи, или желудочного сока, или околоплодных вод, или рвоты…

– Все-все! Я понял! Профессия врача тебе не подходит.

– И я подумала, что могла бы лечить того, на кого у меня нет аллергии.

– Меня?

– Сейдж, ты невыносим! Животных! Собак и кошек, лошадей и голубей, хомячков и зайчиков! Мне можно к ним прикасаться! И мне нравится к ним прикасаться. Я хочу быть ветеринаром. Что думаешь?

– Я думаю, что мне ужасно повезло с сестрой, – приобнял меня Сейдж. – Она такая добрая, умная и красивая. И любит зайчиков! Мой детектор милоты сейчас сломается к чертовой матери…

Я рассмеялась, а Сейдж продолжил:

– На самом деле я всегда знал, что ты захочешь быть ветеринаром.

– Да ладно…

– Да! Помнишь, мне было десять, а тебе пять, и ты увидела, как я с друзьями нашел в саду ежика и…

– Помню ли я, как ты помочился на бедного ежа? Да у меня до сих пор психическая травма, болван, – буркнула я.

– А потом ты зарядила мне кулаком в живот, схватила ежа голыми руками и побежала на кухню, чтобы помыть его в раковине.

– И, между прочим, исколола руки до крови…

– Но все-таки отмыла его! И потом неделю со мной не разговаривала. Я уже тогда подумал, что из тебя вышел бы отличный звериный доктор. Ну или полицейский.

– А я вот осознала это только сейчас. Удивительно, да? Родные часто знают нас лучше, чем мы сами… Что ты еще знаешь обо мне, чего не знаю я? – спросила я, толкая Сейджа в бок.

Но Сейдж ничего не ответил. Он смотрел на дорогу и улыбался ну очень странной улыбкой. Как будто действительно знал что-то еще. Но сколько я ни упорствовала, ни упрашивала его и ни дулась, он так и не признался в том, что было у него на уме.