Читать книгу Гретхен - Кристине Нёстлингер - Страница 2

в которой пока решительно ничего не происходит, но зато дается подробное описание пяти ходячих Тумбочек

Маргарета Мария Закмайер, или попросту Гретхен, – четырнадцатилетняя школьница с крапчато-серыми глазами цвета дунайской гальки, с вьющимися темно-рыжими волосами, напоминающими шерсть кокер-спаниеля, и крошечным носом-пуговкой. Рост у нее – метр шестьдесят, вес – шестьдесят четыре килограмма и триста граммов. Сказать определенно, что она толстушка, пожалуй, нельзя. Ведь полнота, как и многое другое в жизни, понятие относительное. В спортивном зале рядом с худой как палка Эвелиной и тощей как соломина Сабиной в гимнастических костюмах тридцать шестого размера[1] Гретхен сама себе казалась настоящей бочкой, прямо кадушкой с гусиным жиром. Зато дома, рядом с папой, мамой, Гансиком и Магдой она чувствовала себя, можно сказать, стройной и подтянутой. Потому что, по сравнению с папиным внушительным животом, мамиными пухлыми боками, отвислостями Гансика и хомячьими щеками Магды, у Гретхен все лишнее было равномерно распределено по телу. А цветльская бабушка, которую так называли потому, что она жила в Цветле[2], и которая гармонично сочетала в себе папин живот, мамины бока, отвислости Гансика и хомячьи щеки Магды, – так вот, цветльская бабушка и вовсе считала Гретхен заморышем, каких свет не видывал с послевоенных времен, и потому изо всех сил старалась ее как следует подкормить.

Никому не нравится быть толстым. И Гретхен в этом смысле не исключение. Вот почему она с таким удовольствием ездила в Цветль к бабушке, любила посидеть дома и не очень – ходить в школу, а уроки физкультуры и вовсе ненавидела. В те дни, когда по расписанию у них была физкультура, Гретхен уже с утра начинала страдать и с трудом заставляла себя вылезти из постели. Легче написать десять контрольных по английскому, чем пережить один урок физкультуры! Когда год назад их учительница физкультуры ушла с работы, потому что у нее родился ребенок, для Гретхен настали счастливые времена. Новая учительница оказалась довольно наивной и простодушной. Она на удивление легко принимала всякие отговорки. Правда, Гретхен тут действовала с умом. Она быстро сообразила, что будет не очень хорошо, если она один раз отпросится из-за насморка, другой раз – из-за живота, третий – из-за горла, а потом – из-за «критических дней». Столько хворей в такой розовощекой и крепкой на вид девочке даже у самой наивной и простодушной учительницы вызовут подозрения. Гретхен рассудила, что уж лучше сделать ставку на какую-нибудь одну хроническую проблему и подавать ее под разными соусами. Тема «девичьих недомоганий» для этих целей подходила как нельзя лучше: всевозможных вариаций хватало почти на месяц. Конечно, такой мухлеж может пройти только в том случае, если мама готова покрывать все твои хитрости. У Гретхен мама была из таких. Глазом не моргнув, она дважды в неделю писала объяснительные записки и не испытывала ни малейших угрызений совести, когда учительница физкультуры вызывала ее в школу и принималась обсуждать состояние здоровья Гретхен.

Дома, рассказывая папе об очередном походе в школу, мама объясняла свое поведение так:

– Мы-то знаем, каково это! Полные люди всегда страдают от комплекса неполноценности! Хотя сами ни в чем не виноваты! Хороша бы я была мамаша, если бы не защитила родную дочь! – и со вздохом одергивала длинный свитер.

У нее была такая привычка. Раз сто на дню она одергивала свитер, вытягивая его с боков. Так что со временем все мамины свитера спереди и сзади оказывались короче, чем по бокам.

– Прячем, прячем жирок! – подтрунивал папа, глядя на ее манипуляции.

Сам-то он свой жирок никогда не прятал. Да и как его спрячешь? Такое пузо ни одна рубашка не скроет. Наоборот, все рубашки у папы на животе слегка расходились, и сквозь щелки-дырочки между пуговицами любой желающий мог разглядеть его сокровище, которым он даже гордился. У папы, правда, тоже была привычка: он постоянно теребил усы. Усы у него были пышные, черные и блестящие. И чем бы папа ни занимался – смотрел телевизор, читал, разгадывал кроссворд, говорил или слушал, – его пальцы ловко скручивали волоски в тугие спиральки или превращали их в тонкие загогулины.

У Гансика, двенадцатилетнего брата Гретхен, тоже имелась привычка. Он чувствовал себя хорошо только тогда, когда его левый указательный палец оказывался в правой ноздре. Отвадить его от этого не удалось даже учительнице начальных классов, хотя таких упорных и строгих дам еще поискать. При этом Гансик ничего плохого не делал – просто затыкал ноздрю, и все.

А вот у Магды никаких особых привычек не было, не считая, конечно, того, что она постоянно куксилась, капризничала и ныла. Но это скорее особенности характера. Наверное, до того, чтобы обзавестись настоящими привычками, она еще просто не доросла, ведь ей только-только исполнилось шесть лет.

Зато у Гретхен было сразу несколько привычек. Она любила, например, жевать прядки своих кудрявых волос: сунет кончики в рот и покусывает. А еще – заплетать челку в мелкие косички, особенно если на уроке становится скучно. Ей нравилось хрустеть пальцами: возьмет один и тянет, пока не раздастся громкий хруст. Кроме того, она частенько почесывала живот – просто так, а не потому что он действительно чесался. Еще одно любимое занятие – разрисовывать ручкой левое запястье, как будто оно забинтовано. Помимо этого Гретхен иногда морщила нос и сопела. Можно было подумать, что она принюхивается, учуяв какой-то подозрительный неприятный запах. Но сопеть Гретхен начинала, когда кого-нибудь внимательно слушала, и сама этого не замечала.

В доме, где жила семья Закмайеров, соседи за глаза называли их Тумбами. Пошло это с легкой руки Конни, соседского сынка. Сам он тощий как щепка, и все толстяки казались ему несуразными и смешными.

Каждое воскресенье, ровно в девять утра, Конни занимал позицию у окна, зная, что в это время Тумбы выезжают в Цветль, к бабушке. Завидев Гретхен, Гансика, Магду, маму и папу Закмайеров, он радостно вопил, призывая своих родителей:

– Тумбы, Тумбочки выползли! Скорее, а то всё пропустите!

Родители Конни тут же бросались к окну, и вся троица хихикала и потешалась над тем, как Закмайеры загружаются в свою «мини», которая изрядно проседала под тяжестью пассажиров. Глядя сверху на то, как маленькую машинку качает из стороны в сторону, наблюдатели страшно веселились и отпускали шуточки.

– Ай да чудо-таратайка! Прямо резиновая! Сколько сала влезает! – восклицал папа Конни.

– Спорим, что мамаша сейчас застрянет! – говорила мама Конни. – Вон какую попу отрастила, в такую дверцу не пройдет!

– Застряла, застряла! – подхватывал Конни.

Когда синяя машинка Закмайеров наконец трогалась, Конни с родителями смотрели ей вслед, огорченные, что воскресное представление завершилось.

– Конец супершоу «Шесть толстяков», – объявлял Конни, отходя от окна. Он придумал такое название, потому что, кроме Гретхен, Гансика, Магды, мамы и папы Закмайеров, шестым «пассажиром» в машине ехал увесистый пакет с провиантом, который семейство неизменно брало с собой.

Закмайеры, конечно, и не подозревали, что о них говорят соседи, пока они, утрамбовавшись, как селедки в бочке, выезжали со двора, мечтая поскорее добраться до Цветля и бабушки.

Что еще добавить к портрету Закмайеров? Наверное, то, что жили они дружно, не ссорились и даже к вечному нытью маленькой Магды относились терпимо. Может быть, еще нелишне будет знать, что папу Закмайера звали Эгон и работал он в правлении макаронной фабрики, а маму звали Элизабет и она не работала – если, конечно, работу по дому работой не считать.

Да, еще: Гансик собирал птичьи перья. У него было уже три огромных альбома с перьями разных птиц: куриц, голубей, фазанов, волнистых попугайчиков и прочих. Магда в этом году пошла в школу, правда, без особого удовольствия, и ей очень хотелось иметь черную кошку. Гретхен много времени проводила за чтением. Больше всего ей нравились всякие душещипательные драмы, в которых действовали разные графы, графини, бароны и баронессы, но читала она такие книжки потихоньку, потому что немного стеснялась этого увлечения. У мамы тоже была своя страсть – она любила готовить.

– Кулинария – мое главное хобби! – говорила она.

Мама могла ни с того ни с сего испечь хитрый торт: с тремя слоями разного бисквита, с двумя разными кремовыми прослойками и украшением из марципана и засахаренных вишен. Папа всякий раз, увидев такое произведение, поначалу пугался: неужели у кого-то день рождения, а он забыл? Или вообще годовщина свадьбы? Пропустить ее было бы уж совсем непростительно. Но мама его успокаивала:

– Да нет, просто мне захотелось испечь что-нибудь вкусненькое!

Вкусненькое все Закмайеры очень любили. Они дружно набрасывались на торт и уплетали его с такой скоростью, будто прибыли с голодного острова.

Пожалуй, больше ничего о Закмайерах знать не нужно, и, значит, можно начинать нашу историю.