Читать книгу Мик Джаггер. Великий и ужасный - Кристофер Андерсен - Страница 3

Глава вторая
В соседних домах, но в разных мирах

Оглавление

Дартфорд, графство Кент

Они родились в одной больнице, только с разницей в 145 дней: Мик – 26 июля 1943 года, Кит – 18 декабря. Встретились в возрасте семи лет. Тогда Мик (Майк, как звали его родные и друзья) был примерным учеником, любимцем учителей и заодно самым высоким в классе. Кит же, напротив, был коротышкой, который постоянно прятался от хулиганов, преследовавших его по дороге из школы домой.

Через несколько лет они подружились, и дружба эта коренным образом изменила популярную музыку. А пока они сами росли и вырабатывали характер, окруженные звуками, видами и запахами Дартфорда, лондонского пригорода, в котором прошло их детство.

«Едкая смесь конского дерьма и угольного дыма» – вот что запомнилось Киту из своего детства больше всего. Для него послевоенный Дартфорд был «местом, откуда лучше побыстрее слинять». Но и Кит, и Мик позже признавали, что эта малоприятная атмосфера сыграла важную роль в раскрытии их талантов.

Джо Джаггер отметил первые признаки будущей гениальности в первые минуты жизни Мика, как и медсестры, дежурившие в тот день в Дартфордской больнице имени Ливингстона. Они единодушно согласились, что из всех новорожденных Майкл Филипп Джаггер не только кричит громче всех, но даже перекрывает изматывающий нервы вой воздушных сирен.

Ураган, в «перекрестном огне» которого появился маленький Майк, был делом рук человеческих. Основной удар во время бомбардировок 1940–1941 годов, в ходе которых погибли семьдесят тысяч мирных жителей, пришелся на центральный Лондон, но Джаггерам выпала незавидная участь поселиться в районе, известном как Кладбище, – узком промышленном коридоре между юго-восточным побережьем Кента и Большим Лондоном. Именно по нему пролетали безжалостные бомбардировщики гитлеровских люфтваффе.

Новый член семейства Джаггеров был слишком мал, чтобы в его памяти остались сознательные воспоминания об ужасах войны и даже о разрушенном соседнем доме, в котором погибли восемь человек. Но нет никаких сомнений, что глубоко в его подсознании оставили свои следы кошмарные звуки войны: угрожающий вой беспилотных ракет «Фау-1», отрывистые выстрелы британских зениток, оглушающие взрывы немецких бомб. Всю свою последующую жизнь Джаггер неизменно содрогался, услышав вой сирены – любой сирены, и по спине его пробегал холодок.

Город Мика также был известен своей фабрикой фейерверков, основанной Джозефом Уэллсом в 1837 году, и лечебницами для душевнобольных в духе Диккенса. Какое-то время там располагалось целых пять подобных заведений, которыми заведовал драконовский Попечительский совет метрополии. Фабрику фейерверков сровняли с землей в 1953 году с помощью взрывчатки, погубив при этом четырех рабочих и выбив стекла в сотнях домов по всему Дартфорду, но психиатрические больницы сохранились до наших дней. Даже после войны, когда налеты прекратились, сирены здесь завывали по меньшей мере раз в неделю, оповещая местных жителей о том, что из дурдома сбежал очередной опасный пациент.

В таком немного сюрреалистическом окружении Ева Скаттс Джаггер пыталась поддерживать образ типичной британской домохозяйки. Она любила принимать гостей с очаровательной улыбкой, но, как вспоминал один друг семьи, «была немного снобом и задирала нос».

По всей видимости, она старалась преодолеть комплекс неполноценности, доставшийся ей от австралийских родственников. Как и многие эмигранты из Австралии, обосновавшиеся в Англии, Ева была убеждена, что ее гнусавый выговор и простые манеры выдают в ней выходца из грубой среды бывших каторжников.

Этот страх перешел к ней от матери, коренной жительницы Лондона, переехавшей в Сидней вскоре после замужества. Бабушка Мика – несостоявшаяся певица, питавшая особую страсть к Гилберту и Салливану, – постоянно сокрушалась по поводу этого своего решения. В 1913 году у нее родилась дочка, и, вместо того чтобы усваивать правила этикета и манеры, девочка проводила много времени с отцом и братьями в доках Сиднея.

Желая избавить дочь от незавидной судьбы и вернуть ее в более «цивилизованное» окружение, мать Евы поставила мужа перед выбором – собрать как можно скорее вещи и переехать в Англию либо оставаться в Австралии одному.

Поселившись в Дартфорде, миссис Скаттс не ленилась регулярно преодолевать тридцать пять миль на поезде, чтобы побывать на представлениях в театре «Палладиум» или спектаклях в Вест-Энде. Часто мать с дочерью посещали и дартфордский кинотеатр «Риальто», где смотрели фильмы с участием Греты Гарбо, Гэри Купера, Рональда Колмана, Бетт Дэвис и других известных актеров того времени.

Великая депрессия ударила по лондонскому рабочему классу особенно тяжело. Еве было двадцать два года, и ей повезло устроиться работать парикмахером. В первую же неделю она допустила оплошность, поймав по радио кумира молодежи, крунера Бинга Кросби. Пожилой хозяин парикмахерской был в ярости и принялся распекать ее на глазах посетителей. «Это не музыка! – кричал он. – Даже не смей называть это пением!» Несколько десятилетий спустя, когда все вокруг упрекали Элвиса, Beatles и ее собственного сына в том, что их музыка – это всего лишь шум и какофония, Ева всегда вспоминала тот случай.

Это произошло в 1935 году, когда родился свинг и началась эпоха биг-бэндов, – жизнерадостная красавица Ева не упускала возможности повеселиться и, как стали потом выражаться, «оттянуться на полную катушку». По выходным она в буквальном смысле оттаптывала себе пятки в барах и ночных клубах Дартфорда, где охотно принимала знаки внимания со стороны самых шальных парней.

Но когда встал вопрос о замужестве, она предпочла выбрать молодого человека совсем иного склада. Тут на сцену выходит Бейзил Фэншоу Джаггер по прозвищу Джо – долговязый, немного неуверенный в себе преподаватель физкультуры в местной средней школе. По всем меркам это был мужчина, которого мать Евы хотела видеть своим зятем: образованный, с хорошими манерами, уважаемый коллегами. И, что самое важное, выходец из семьи, занимающей более высокое положение на социальной лестнице.

«Моя мать из рабочих, а отец – буржуа, – говорил Мик Джаггер. – А я, как бы получается, посередине. Ни то и ни другое».

Ева вышла замуж за Джо 7 декабря 1940 года – точно за год до нападения японцев на Перл-Харбор. Обоим было по двадцать семь, а стоит отметить, что в то время большинство девушек выходили замуж гораздо раньше. Неудивительно, что Ева поспешила оставить работу и превратиться в настоящую английскую домохозяйку из пригорода.

Тем временем Джо тоже не собирался останавливаться на достигнутом. Не довольствуясь обычной работой преподавателя физкультуры, он усердно изучал спортивную физиологию и в итоге добился приглашения читать лекции в Колледже святой Марии – известном католическом учебном заведении, расположенном на Земляничном холме в соседнем Туикенеме.

Со временем Джо стал одним из ведущих экспертов Великобритании в своей области и прославился тем, что среди первых начал пропагандировать американский бейсбол с точки зрения специалиста по физиологии. Джаггер-старший написал книгу, посвященную этому виду спорта, благодаря чему вошел в престижный Спортивный совет Великобритании.

Своего первого ребенка Ева родила 26 июля 1943 года – как раз в ту неделю, когда британцы толпами устремлялись в кинотеатры, чтобы посмотреть на Хамфри Богарта и Ингрид Бергман в «Касабланке», а англичане отомстили за бомбардировки Лондона, превратив Гамбург в руины. На церемонии крещения в англиканской церкви, где собрались бабушки, дедушки и другие родственники, Джаггеры назвали своего сына Майклом Филиппом. Тот, кто в будущем войдет в историю под именем Мик, первые двадцать лет жизни отзывался на более типичное обращение Майк. Для родителей он всегда будет Майком.

До четырех лет Мик пользовался исключительным вниманием родителей, но позже ему пришлось делить его с братом. 19 декабря 1947 года родился Кристофер Джаггер, а летом следующего года в характере прежде послушного Мика обнаружились неизвестные ранее черты. Как вспоминала Ева, они отдыхали на морском берегу, когда Мик неожиданно «вырвался из моих рук и побежал по пляжу, сшибая по дороге песочные замки других детей. Он выглядел очень сердитым».

Мику крайне не хотелось делить внимание окружающих с кем-то еще, особенно с младшим братом, которого он не очень-то жаловал. «Насколько помню, он был для меня просто боксерской грушей, и я регулярно его поколачивал», – вспоминал Мик о брате.

Несмотря на последствия бомбардировок и психиатрические лечебницы, послевоенный Дартфорд отличался от соседних пригородов Лондона в лучшую сторону. В оживленном городском центре построили новый супермаркет, который вскоре приобрела американская торговая сеть Safeway. Были здесь также чайные лавки, бары и пабы с названиями вроде «Лиса и гончие», «Веселый мельник» и «Дротик».

Джаггеры жили в доме номер 39 по Денвер-роуд, расположенном за углом от «Дротика» и прачечной. Двухэтажный дом на два хозяина (Джаггеры обитали в правой его половине) находился в обширном районе, построенном в 1928 году для рабочих семей.

Спальня Мика на втором этаже выходила окнами на тесный задний двор, где с трехлетнего возраста он под руководством отца выполнял физические упражнения, поднимал гантели и делал отжимания. Это была часть серьезного воспитательного процесса, разработанного требовательным преподавателем физкультуры. Кроме этого, Мик с Крисом должны были помогать родителям по хозяйству, по очереди читать молитву перед обедом и соблюдать правила, тщательно составленные Евой и Джо. Даже малейшее нарушение влекло за собой шлепок по мягкому месту – а то и пощечину. Понятно, что мальчишки Джаггеры старались не сердить своих родителей.

Еще до рождения брата Мик проявлял интерес к музыке, но еще больше – к выступлениям. На семейных вечерах, когда детей просили прочитать стишок или спеть песенку, Мик всегда становился центром внимания. «Я громче всех кричал песни, – вспоминал он. – И даже если забывал слова, все равно продолжал орать. Наверное, я был шумным ребенком…»

В доме не было проигрывателя пластинок – Джо хотел, чтобы мальчики занимались физкультурой, а не дурачились под музыку, но Мику разрешалось слушать популярные и классические произведения, которые передавала правительственная радиостанция Би-би-си, и джаз на коммерческом радио «Люксембург», предвестнике пиратских радиостанций, на то время самом популярном радио в Европе. Знаменитый танцевальный стиль Джаггера формировался не под рок-н-ролл, который в то время еще не добрался до Англии, а под композиции Бенни Гудмена и Гленна Миллера. «Он прыгал и вилял бедрами, – вспоминала Ева. – Ничего подобного я раньше не видела. Мы смеялись, конечно, потому что ему было лет пять, и прыгал он с улыбкой до ушей. Как будто музыка включала в нем моторчик».

Впрочем, мальчик рос энергичным и без музыки. Несмотря на довольно тяжелую утреннюю зарядку, он целый день лазал по деревьям и заборам, швырял камни и бегал по району с друзьями. Все это заканчивалось неизбежными синяками и царапинами, а однажды даже привело его в медпункт. Гоняясь за каким-то мальчишкой во дворе, Мик споткнулся, вытянул перед собой руку, и острый прут забора пронзил ладонь насквозь. «Ужасный случай, – сказала Ева, – но, думаю, он даже гордился своей повязкой».

Мик был воспитан в строгости, и на него возлагались большие надежды, которые он вполне оправдал, поступив в пятилетнем возрасте в Мэйпоулскую начальную школу и показав себя примерным учеником. Кирпичное здание школы располагалось через дорогу от больницы Бексли, одной из дартфордских психиатрических лечебниц, и представляло собой архитектурный кошмар, словно сошедший со страниц «Оливера Твиста».

Учиться Мику понравилось, и за два года он успел завоевать признание всех учителей своей широкой улыбкой и готовностью угождать. «Это был веселый, жизнерадостный ребенок, всегда готовый помочь в классе, – вспоминал Кен Ллюэлин, один из учителей Мика в Мэйпоуле. – Может, даже слишком хороший…»

В семь лет Мика перевели в Вентуортскую начальную школу – современное одноэтажное здание из желтого кирпича и стекла, всего в двух кварталах от дома Джаггеров. Там судьба свела его с увлекавшимся ковбоями мальчиком по имени Кит Ричардс.

Несмотря на то что Ричардсы жили всего в двух кварталах от Джаггеров, в доме номер 33 по Частилиан-роуд, обитали они чуть ли не в разных мирах. Карьера Джо шла вверх, а с нею росло и благосостояние семьи. Берт Ричардс же, мастер на заводе General Electric в Хаммерсмите, едва сводил концы с концами. Не имея в отличие от отца Мика образования и серьезной цели в жизни, старший Ричардс, по признанию Кита, был «самым непритязательным человеком в мире». Мать Кита, Дорис, старалась увеличить семейный бюджет, демонстрируя стиральные машины «Хотпойнт» местным домохозяйкам, но этого было недостаточно, чтобы позволить себе телефон или холодильник.

«Тогда мы не были особыми друзьями, – говорил Джаггер о Ричардсе, – но знали друг друга. Кит одевался как ковбой, с кобурой и шляпой, и еще у него были оттопыренные уши. Я спросил его, кем он хочет стать, когда вырастет, и он ответил, что хочет быть как Рой Роджерс и играть на гитаре».

Увлечение американским актером не нашло отклика в душе Мика, но «та часть про гитару заинтриговала», – вспоминал он. Во время отпуска в Испании Ева купила Мику гитару, и он тут же увлекся испанскими мелодиями. Мальчик часами сидел в своей комнате, перебирая струны и стараясь петь баллады, удивительно походившие на настоящие, притом что испанского языка он не знал.

Поскольку Кит был единственным ребенком в семье, ему часто приходилось петь и развлекать родственников. Дорис Ричардс утверждала, что еще в возрасте двух лет он мог в точности повторить мелодию, пропетую по радио Сарой Воэн, Луи Армстронгом, Нэтом Кингом Коулом или Эллой Фицджеральд. Когда ему исполнилось семь лет, она подарила ему саксофон. Пока Мик расхаживал повсюду с гитарой, Киту приходилось волочить инструмент едва ли не больше себя самого. И только когда ему исполнилось десять лет, его эксцентричный дедушка, Гас Дюпре, разрешил ему играть на своей классической гитаре с жильными струнами.

Ранний интерес к музыке – не единственное, что было общего у Мика и Кита. В Вентуорте оба они считались образцовыми учениками – пожалуй, даже «слишком хорошими», по выражению учителей. Другие ребята к Мику не цеплялись из-за его высокого роста, но Киту, вытянувшемуся только в отрочестве, не было проходу от задир. Поэтому он держался особняком и чаще играл один на заднем дворе.

Разрыв между Миком и Китом увеличился в 1954 году, когда обе семьи переехали из своего района и во всех отношениях разошлись в совершенно разных направлениях. Семья Джо, ставшего к тому времени ведущим экспертом графства по физической культуре, поселилась в зеленом районе Дартфорда, да к тому же еще и в самом престижном квартале – Клоуз. Новый дом Джаггеров с подъездной дорогой, арочными окнами и ухоженной лужайкой имел даже свое собственное имя, «Ньюлендс», вырезанное на знаке, свисавшем с яблони у парадного крыльца.

Киту повезло меньше. Теперь его семья жила на улице Спилман-роуд, в буквальном смысле по другую сторону дороги – железной дороги, пересекавшей весь Дартфорд. Самый известный из бывших обитателей жилого комплекса «Темпл-Хилл» охарактеризовал его как «гребаный, депрессивный микрорайон».

Пока Кита, прозванного за торчавшие уши «мартышкой», дразнили и задирали одноклассники («я весь день жил в страхе»), дела Мика в школе шли очень неплохо. По окончании начальной школы ученики должны были сдавать внушающий ужас экзамен «Одиннадцать плюс», от результатов которого зависела их дальнейшая судьба – порой не только академическое будущее, но и карьера. Сдавшие успешно поступали в одну из элитных «грамматических школ», а там было недолго и до университета с возможностью приобрести прибыльную профессию. Остальным приходилось довольствоваться «профессиональными школами» и карьерой рабочего.

Мик сдал экзамены блестяще и вскоре уже щеголял в малиновой куртке одной из грамматических школ Дартфорда. («А-а-а, это те, в красной форме!» – ехидно заметил Кит много лет спустя.) Тюдоровская архитектура XVI века, готические окна, увитые плющом, спортивные площадки, как в Итоне, – все это было скрыто за элегантной кирпичной стеной, отделявшей привилегированный школьный мирок от рабочих кварталов послевоенного Дартфорда.

Послушный сын и прилежный ученик, Мик получал хорошие оценки, помогал учителям и играл в регби и крикет. Поскольку тогда еще действовала всеобщая воинская обязанность, предполагалось, что ученики Дартфордской грамматической школы будут служить в армии в качестве офицеров. Мик записался в Объединенный кадетский корпус и, как ко всему, за что брался, относился к военной подготовке очень серьезно. Один из учителей, Уильям Уилкинсон, вспоминал, что Мик «был очень усердным во всем, из сил выбивался, лишь бы достичь успеха… старался быть полезным. На всех нас это производило большое впечатление».

Но вместе с тем Мик держался обособленно. Он не вступал ни в клубы, ни в ученические организации, не участвовал в выборах на какую-нибудь должность в классе, не пел в хоре, не играл в ансамбле или в школьном театре. Чтобы порадовать отца, он записался в баскетбольную команду и даже стал ее капитаном, хотя не столько благодаря спортивным способностям («Игроком он был посредственным», – вспоминал его бывший одноклассник Кит Хоукинс), сколько благодаря своим качествам лидера. «Ему явно нравилось руководить», – добавлял Хоукинс.

На другом конце города жил Кит, и судьба толкала его в совершенно ином направлении. Он сдал экзамены через год после Мика, и полученных оценок хватило, только чтобы поступить в Дартфордскую среднюю техническую школу. Здесь ему опять пришлось столкнуться с насмешками и оскорблениями. Ситуацию ухудшало то, что он пел в школьном хоре и даже оказался в числе тех, кто исполнял «Аллилуйя» Генделя перед королевой Елизаветой в Вестминстерском аббатстве. К сожалению, о лаврах певца пришлось забыть, когда у него началась ломка голоса прямо посреди очередного выступления.

Дороги Кита и Мика разошлись настолько, что в последующие шесть лет они ни разу не заговорили друг с другом. Джаггер, впрочем, иногда видел, как этот мальчишка бежит домой, преследуемый парочкой хулиганов.

Пока Кит был занят исключительно выживанием, Джаггер впервые вкусил славы, выступив на телевидении. Его отца пригласили вести передачу «Смотрим спорт» на Би-би-си, и там юный Джаггер демонстрировал некоторые движения, используемые в скалолазании и гребле на каноэ.

Мику понравилось находиться в центре внимания. «Я уже тогда был звездой, – вспоминал он позже. – Я думал: „Какое на хрен каноэ? Как там моя прическа?“» Может, и так, но отец Мика относился к передаче очень серьезно, как и к участию в ней сына. Под его наблюдением Мик каждое утро раз сто приседал и отжимался, а потом пробегал двадцать-тридцать кругов по двору.

«Больше всего он старался угодить родителям, особенно отцу, – говорил одноклассник Мика Дик Тэйлор. – Мне кажется, он его боялся». Тэйлор вспоминал, что несколько раз Мик «уже выходил из дома, как из двери доносился крик отца: „Никуда не пойдешь, пока не сделаешь упражнения!“»

Вскоре Мик решил, что полученной физической подготовки ему будет достаточно, чтобы обучать детей американских военных, проживающих на расположенной поблизости военной базе США. Заодно он освоил такие американские виды спорта, как бейсбол и американский футбол. От армейского повара, афроамериканца по имени Хосе, он узнал кое-что об американской музыке, особенно о ритм-энд-блюзе.

После занятий с учениками, большинство которых были его ровесниками, Мик часами сидел, слушая пластинки легендарных исполнителей блюза, таких как Ледбелли, Роберт Джонсон, Хаулин Вулф и Мадди Уотерс. «Я тогда впервые услышал черную музыку, – вспоминал Мик. – По сути, это было мое первое знакомство с американской культурой».

Вскоре у Мика набралась внушительная коллекция пластинок, на приобретение которых он тратил большую часть дополнительных заработков. Зимой разносил рождественские открытки, а летом, облачившись в белый халат и бумажную шляпу, продавал мороженое с тележки. Однажды у здания дартфордского городского совета перед тележкой возник Кит. «Я ясно помню, как будто во мне что-то щелкнуло, – говорил Кит. – Я купил у него шоколадное мороженое, а потом он снова пропал».

Впервые в жизни Мик рисковал разозлить отца, слушая дни напролет Чака Берри, Фэтса Домино и Литтла Ричарда – тем более что Джо называл все это «музыкой джунглей».

«Ну да, верно, – отвечал на его упреки Мик. – Это и есть музыка джунглей. Отличное название».

Бунтарский дух Мика проявлялся не только в этом. Его знакомый по Дартфорду, Клайв Робсон, вспоминал, что Джаггер придумал срезать путь во время еженедельного пятимильного кросса по пересеченной местности. «Джаггер выяснил, что если свернуть в одной точке, то можно спрятаться за дюнами, покурить, а через полчаса присоединиться к остальным».

По какому-то странному совпадению, словно сама судьба намекала, что этим двоим еще предстоит встретиться, в Дартфордской технической школе тоже проводили еженедельные кроссы, и Кит Ричардс тоже сокращал путь, успевая покурить по дороге. В конце концов его поймали и наказали. Мик же так ни разу и не попался.

Неудивительно, что, став подростком, Джаггер перестал носить строгую форму Дартфордской грамматической школы. «Он уже тогда ходил в плотно облегающих брюках, а его волосы закрывали уши», – вспоминал его классный руководитель. Когда же он явился на совместную с девочками вечеринку не в обычной малиновой куртке, а «в ярко-синем пиджаке с блестящими нитями, это произвело настоящий фурор. Девочки так и вились вокруг него».

Строгий директор Дартфордской грамматической школы, Рональд Лофтус Хадсон по прозвищу Лофти, относился к узким брюкам крайне неодобрительно. Он даже распорядился провести особое собрание, посвященное этому вопросу. Как вспоминает бывший ученик Дэвид Херрингтон, посреди долгой и нудной речи «открылась дверь и вошел Джаггер в самых узких брюках, какие я видел». Хадсон побагровел от гнева, наорал на него и отослал домой. Мик же, по словам Херрингтона, «просто улыбнулся».

В какой-то степени этим преображением Мик обязан своим гормонам. «Когда мне было тринадцать, я только и хотел, что заниматься сексом, – признавался он. – Но ничего об этом не знал. Я был подавлен. Никто со мной не говорил на эту тему». Взрослея и испытывая сексуальное томление в исключительно мужском окружении, Джаггер следовал по стопам нескольких поколений типичных (и столь же подавленных) английских школьников. «Первые сексуальные опыты у меня были с мальчиками в школе, – вспоминал Мик. – Мне кажется, это верно в отношении почти любого мальчишки». И если это неверно в случае с Китом, то только потому, что Кит рос совсем в другой среде, не в закрытой школе пансионного типа. Дартфордская техническая, в которую он ездил каждое утро из дома в рабочем районе, совсем не походила на классическое английское учебное заведение.

Какими бы банальными ни казались незначительные гомоэротические эпизоды, они оказали серьезное влияние на жизнь и творчество Мика. Они определили характер одного из самых сложных и двусмысленных в эротическом плане представителей современной поп-культуры.

Но что касается музыкальных вкусов, то никаких сомнений тут быть не могло. В пятнадцать лет Мик со своим товарищем Диком Тэйлором, так же страстно увлекавшимся блюзом, посетил концерт Бадди Холли в театре «Одеон» в Вуличе. «Мик был заворожен», – вспоминает Тэйлор. Особенно его поразил хит Not Fade Away («Не увянет»), который впоследствии стал едва ли не обязательным в репертуаре «Роллингов». «Было видно, как в голове у него завертелись шестеренки, как он впитывал все, что видит и слышит».

В то время, вспоминал Тэйлор, британские фанаты делились на два лагеря – «Либо Элвис, либо Бадди». Джаггер, который почему-то считал двадцатитрехлетнего Элвиса «древним», был ревностным приверженцем Холли.

И все же сильнее всего он любил блюз. «Всем нам, конечно, нравился рок, – говорил Дик Тэйлор, – поэтому меня так удивляло, что Джаггер интересовался блюзом. В Англии тогда мало кто знал о нем, а тут перед тобой парень, который знает все про Мадди Уотерса и Бо Диддли».

Вскоре Джаггер и Тэйлор вместе с двумя другими одноклассниками, Бобом Беквитом и Алленом Этерингтоном, создали группу Little Boy Blue and the Blue Boys, в которой Мик стал главным вокалистом. Родителям Мика его попытки выговаривать слова так, как будто он вырос в дельте Миссисипи, по словам Евы, казались «ужасно смешными. Мы изо всех сил старались не расхохотаться».

Но прическа сына смешной им не казалась. Несмотря на то что его кумир Бадди Холли носил очки в толстой оправе и строгие черные костюмы, благодаря чему выглядел как занудный антагонист Элвиса Пресли, Джаггер решил во что бы то ни стало отрастить волосы.

«Он меня просто шокировал, – вспоминала Ева. – Пусть даже по современным стандартам его волосы и не были особенно длинными. Но когда я увидела, что они уже закрыли уши, то пришла в ужас». В конце концов она настояла, чтобы Мик позволил ей слегка подровнять свою челку. Не выдержав этой процедуры, Мик расплакался и убежал.

Узкие джинсы и длинные волосы были далеко не единственными атрибутами нового образа бунтаря. Словно решив, что внешнего вида мало, чтобы разозлить директора Хадсона, он принялся ставить под сомнение капиталистическую систему в целом и антикоммунистическую риторику британского правительства эпохи холодной войны. Когда парламент голосовал за отмену всеобщего призыва, Мик подговорил товарищей выйти из Объединенного кадетского корпуса Дартфордской грамматической школы.

Баскетбольная команда его тоже больше не интересовала. «Джаггер был средним игроком, – говорил тренер команды Артур Пейдж. – И вообще, если Мик в чем-то не добивался успеха сразу, то он сдавался и переходил к чему-то другому».

Но перед тем как он окончательно забросил баскетбол, с ним произошел случай, повлиявший не только на всю его последующую жизнь, но и, возможно, на историю современной музыки. Во время особо бурного матча Джаггер столкнулся с игроком из команды соперников и откусил себе кончик языка. Кровь брызнула на футболку; не успел Мик прийти в себя, как он проглотил откушенный кончик.

Целую неделю после этого он не разговаривал. «Все мы думали, неужели он никогда больше не запоет», – сказал Дик Тэйлор, вспоминая о волнении, которое охватило членов его группы. Когда же он наконец открыл рот и запел, все ахнули от удивления. Вместе с кончиком языка исчез и внешний лоск среднего класса. Теперь его голос звучал как грубый и шероховатый голос парня с улицы.

«Он звучал так странно – ну, то есть как звучит сейчас, – сказал Тэйлор. – Этот случай полностью изменил его произношение. Откусить кончик языка – наверное, это было лучшее, что случилось с Миком Джаггером за всю его жизнь».

Несмотря на новый акцент и образ бунтаря, Мик не утратил увлечений настоящего интеллектуала. Он продолжал интересоваться классической литературой – любимыми его поэтами были Блейк, Бодлер и Рембо; читал он и биографии политических деятелей девятнадцатого века, таких как Бенджамин Дизраэли, Уильям Гладстон и Авраам Линкольн.

Эту сторону своей личности он старался скрывать от окружающих. Вместо этого он хвастался перед товарищами своими победами над представительницами прекрасного пола. Он наконец-то вступил в один из школьных клубов – фотографический, исключительно с целью лапать девочек в темной комнате, судя по его заверениям. Также он утверждал, что после школы заманивал девчонок на пустырь, чтобы тискаться и целоваться. Как вспоминал его друг Клайв Робсон: «У Мика была та еще репутация».

Бахвальство, бесстыдное бахвальство. Никаким ловеласом Мик не был, и девчонки по нему не сохли. «Было несколько мальчишек, по которым мы сходили с ума, – вспоминала одна из них, – но Джаггер точно к ним не относился. Вообще-то мы считали его страшненьким».

Но вскоре Джаггер нащупал стопроцентный способ привлечь к себе женское внимание. Ева решила подзаработать, распространяя косметику Avon, и когда родители уходили из дома, Мик приглашал какую-нибудь знакомую, чтобы показать коллекцию матери.

Сидя за туалетным столиком Евы, Мик и очередная знакомая дружно хихикали, разрисовывая друг друга. «Ему очень нравилось, когда я красила ему губы помадой или подводила глаза, – вспоминала одна из его тогдашних платонических подружек. – Тогда мне это казалось странным, но нам было весело». Потом она призналась, что, по крайней мере для нее, встречаться с Миком было все равно что «проводить время с одной из подружек».

Несмотря на косматую шевелюру и довольно нетрадиционный способ знакомиться, Мик не терял надежду разбогатеть – причем не как артист, а как бизнесмен. Приняв решение поступать в престижную Лондонскую школу экономики, из стен которой вышли такие выдающиеся выпускники, как Дэвид Рокфеллер, Джордж Сорос и Джон Фицджеральд Кеннеди, Джаггер последние месяцы в школе усердно занимался и готовился к экзаменам. Среди двадцати пяти учеников в классе ему удалось занять двенадцатое место, и это, по всей видимости, убедило строгого директора написать ему рекомендательное письмо, что тот сделал с крайней неохотой.

«Джаггер в целом неплохой юноша, – писал мистер Хадсон, – но незрелый и медленно взрослеет. Хорошее его качество заключается в настойчивости, с какой он преследует поставленную цель… он может добиться некоторого успеха в выбранной деятельности, хотя маловероятно, чтобы он достиг особых высот». Несколько лет спустя Хадсон жалел, что написал даже такую сомнительную рекомендацию. «Чем более знаменитыми становились «Роллинги», тем сильнее Хадсон ненавидел его», – вспоминал учитель Уильям Уилкинсон.

И все же экзаменационных баллов и рекомендации Хадсона хватило Мику, чтобы получить государственную стипендию для обучения в Лондонской школе экономики. Впервые он всерьез поверил, что ему удастся покинуть столь ненавистный Дартфорд. «Для жизни в пригороде характерны зависть, слухи и мелочность, – сказал он однажды. – Я все это ненавидел и был рад сбежать, хотя бы на несколько часов в день».

Родителям, конечно, он ничего такого не говорил. Он продолжал помогать Еве по хозяйству и выполнять приказы отца. «Он все еще не смел выйти из дома, когда отец кричал ему, что он не сделал отжимания или не поднял столько-то раз гантели, – вспоминал Дик Тэйлор. – И он падал на колени и начинал отжиматься! Вроде бы уже взрослый человек, но я ни разу не видел, чтобы он подумал ослушаться своих родителей».

Помимо прочего, они настаивали, чтобы Мик сам оплачивал свои расходы. В то лето Джаггер зарабатывал примерно 15 долларов в неделю в психиатрической лечебнице Бексли. Позже он говорил, что Бексли был рассадником «медсестер-нимфоманок и таких же пациенток», которые пытались соблазнить молодых медбратьев. Похоже, Мик больше опасался медсестер, чем пациенток, потому что одной из них, темноволосой итальянке, только недавно перебравшейся в Англию, удалось затащить его в кладовку, где, в окружении простынь, швабр и уток, Мик потерял невинность стоя.

Как и везде, первокурсники Лондонской школы экономики с головой погружались в бурную студенческую жизнь. Но не Мик, который поначалу держался поодаль и как будто стеснялся развлечений. «Почти как отшельник, – сказал один из них. – Те, кто приезжал из пригорода, часто договаривались переночевать у друзей в городе, но он всегда отказывался от таких приглашений».

Только через месяц Мик стал по-настоящему проявлять независимость. Он познакомился поближе со студентами, увлекавшимися искусством и творчеством, в частности с актерами студенческого театра, и стал принимать их приглашения остаться на ночь в городе. За вечерней пинтой пива (и не одной) они обсуждали достоинства маститых актеров, таких как сэр Джон Гилгуд или сэр Лоуренс Оливье.

Этот период стал поворотным в его жизни. Среди новых знакомых, в новом окружении худощавый молодой человек с пухлыми губами мог оставить прошлое позади и придумать себе новый образ. С этих пор для всех, кроме самых близких родственников, он стал Миком.

Свой новый образ и новое имя он дополнял рассказами о сексуальных подвигах – как в прошлом, так и в настоящем. «Все это было враньем, – вспоминала Джилли, одна из бывших студенток Лондонского университета и красавица, вращавшаяся в том же окружении. – Когда мы оставались наедине, он всякий раз замыкался, уходил в себя… Мне кажется, у него было ужасно мало опыта, и он комплексовал».

Со временем Джаггер преодолел неуверенность, но не с одной из своих лондонских знакомых, а с помощью пухленькой молодой продавщицы из Дартфорда по имени Бриджет. Пусть в девятнадцать лет он отставал в амурных делах от большинства своих сверстников, в будущем он сполна компенсирует это.

Пока Джаггер осваивался в новом, более свободном окружении под именем Мик, его школьный знакомый Кит Ричардс наслаждался вкусом свободы в Сидкапском художественном колледже под прозвищем Рики. Занятия в Дартфордской технической школе он постоянно прогуливал, вплоть до того, что умудрился быть отчисленным за полчаса до окончания учебного заведения, не явившись на выпускную церемонию. («Это был последний гвоздь в крышку гроба», – вспоминал он позже.)

Но это его нисколько не расстраивало. В послевоенной Британии как грибы после дождя множились так называемые художественные школы, предоставлявшие альтернативу высшему образованию всем, кто имел хотя бы зачатки таланта. По какой-то странной причине из стен таких школ вышло гораздо меньше известных художников и скульпторов, чем рок-звезд первой величины, включая Джона Леннона, Дэвида Боуи, Эрика Клэптона, Джимми Пейджа и Пита Таунсенда.

К этому времени мать Кита купила ему за семь фунтов акустическую гитару Rosetti – его первую собственную гитару. С тех пор как Кит впервые услышал Heartbreak Hotel («Отель разбитых сердец») Элвиса, он старался играть все на слух, не обучаясь нотной грамоте («прямо от сердца к пальцам»), бесконечно прослушивая записи Ли Хукера, Мадди Уотерса, Чака Берри и Бадди Холли.

В Ситкапе Кит познакомился с еще одним музыкантом-самоучкой и другом Мика по Дартфордской грамматической школе – Диком Тэйлором. Общий язык они нашли сразу же. Хотя Тэйлор в то время увлекся ударными, он разделял интерес Ричардса к легендарным блюзменам и тоже пытался подражать Уотерсу и Хукеру.

Как и Мик, Кит в старших классах поддерживал образ «плохого парня» и не намерен был это прекращать. «Он всегда, при любой погоде, носил узкие джинсы, лиловые рубашки и джинсовую куртку, – вспоминал Тэйлор. – Ничего другого он не надевал».

Какое-то время Тэйлора можно было назвать более способным музыкантом, и Ричардс жадно впитывал все советы своего однокурсника. Чтобы хватало сил и на вечерние посиделки, и на утренние занятия, они начали употреблять различные медицинские препараты – таблетки для похудения, назальные спреи и даже британский аналог Мидола[1]. «Тогда все это казалось вполне безобидным, – вспоминал Тэйлор, – пока в итоге ты не видел, до чего дошел Кит».

Кит знал, что его новый друг играет в группе Little Boy Blue and the Blue Boys, но Тэйлор никогда не звал его с собой. «Кит был настоящим „школьным рокером“, – сказал однажды Тэйлор. – Мне и в голову не приходило, что наша группа будет интересна ему… а Кит стеснялся спросить».

Все изменила одна судьбоносная встреча декабрьским утром 1961 года, когда Мик и Кит встретились на Дартфордской железнодорожной станции по пути в свои учебные заведения.

Кит с гитарой на плече заметил, что Джаггер держит под мышкой какие-то пластинки. Но первым подошел Мик. «Мы сразу узнали друг друга, – вспоминал Ричардс. – „Привет, чувак!“ – сказал я. „Куда едешь?“ – спросил он. А в руках у него были записи Чака Берри, Литтла Уолтера и Мадди Уотерса».

«Ух ты, Чак Берри!» – воскликнул Ричардс, разглядев название самой последней на тот момент композиции Rockin’ at the Hops («Пляски до упаду»). До сих пор Кит думал, что был единственным в Дартфорде, если не считать Тэйлора и еще пары знакомых, кто вообще слышал имя Чака Берри. «Ты тоже от него балдеешь? Правда?» – спросил Ричардс.

Выяснилось, что это не просто Чак Берри – это его альбом, который еще даже не вышел в Великобритании. Мик написал письмо в чикагскую студию «Чесс-Рекордз» с просьбой выслать ему копии последних записей, и они только что пришли по почте. «Скорефанились ли мы после этого? – вспоминал Ричардс. – Да у этого парня были Чак Берри и Мадди Уотерс под мышкой! Как же иначе?!»

В поезде Ричардс показал Джаггеру свою гитару и спросил, играет ли он сам. Мик скромно ответил, что играет иногда в местной группе, просто для интереса. Выходя на станции в Ситкапе, Ричардс обернулся и пригласил Джаггера в гости. «И пластинки приноси!» – крикнул он, когда двери вагона закрылись. Как вспоминал Тэйлор, в тот же день «Кит пришел ко мне и говорит: „А я встретился с твоим Миком“». Тут Тэйлор наконец-то спросил, не хочет ли он играть в Blue Boys. «Просто мне показалось логичным, чтобы мы все объединились, – сказал Тэйлор. – И мы действительно объединились».

Мик Джаггер и Кит Ричардс сошлись на удивление быстро, и дело тут не только в музыке. «Мы были братьями, просто случайно родившимися в разных семьях», – говорил Кит. И все же, несмотря на соседство, их многое разделяло. Не считая того, что Джаггер был выходцем из более обеспеченной семьи, он еще отличался послушанием и прилежанием. Если для достижения какой-то цели требовалось играть по правилам, то он играл по правилам и не спорил. Кит же был неисправимым нарушителем законов – «настоящий оболтус», как выразился Тэйлор, – и одиночкой.

С самого начала Кит проникся уважением к Мику. «Кита привлекали его ум, его утонченные вкусы, честолюбие», – вспоминал Тэйлор. Но своей репутацией величайшей группы всех времен Rolling Stones обязана именно тому живому интересу, который Мик проявил к Киту.

«Кит – человек гораздо более свободный, чем Мик, – сказал Тэйлор. – Единственное, что его увлекало по-настоящему, – это гитара и музыка. Мик ценил это и поощрял такие его чувства». Или, если говорить по существу: «У Кита хватало духа наорать на всех и послать куда подальше, когда он занимался тем, чем хотел. Мик же для этого был слишком расчетливым».

Фил Мэй, еще один из студентов Сидкапского колледжа и основатель группы Pretty Things, иногда посещал выступления Blue Boys и вспоминал: «В то время они играли по-любительски, но в Мике уже тогда было заметно что-то свое, особенное. Ему удавалось проникнуться духом блюза и выразить его по-своему. Он старался вжиться в образ, а не просто пропеть слова песни».

Ранней весной 1962 года Мик уже был готов выступать и демонстрировать свой стиль за деньги. Пролистывая популярный британский журнал New Musical Express, он наткнулся на объявление о том, что 17 марта в расположенном неподалеку Илинге открывается джаз-клуб. Владелец клуба Алексис Корнер более шестнадцати лет играл на банджо и на гитаре в джаз-бэнде Криса Барбера и в свои тридцать три года уже считался отцом-основателем британского ритм-энд-блюза.

«Стоило только зайти в этот клуб, как сразу же казалось, что ты в чикагском Саут-Сайде – по крайней мере, как мы себе тогда это представляли», – вспоминал Дик Тэйлор. Сырой, с покрытыми плесенью стенами клуб располагался через дорогу от железнодорожной станции, в подвале булочной и ювелирного магазина. Из труб на потолке постоянно капала вода, и потому над сценой подвешивали «ужасно грязное и вонючее полотнище». Несмотря на такие меры предосторожности, почти каждый вечер вода выводила из строя усилители, посылавшие снопы искр в толпу. Электрические провода, идущие по мокрой сцене, раскалялись добела и трещали.

Перспектива погибнуть от разряда тока мало волновала Мика и его товарищей. Три недели подряд они слушали игру местных музыкантов: Корнера на гитаре, Дика Хекстолла-Смита с козлиной бородкой на саксофоне, здоровяка Сирила Дэвиса по прозвищу Белка на губной гармошке и угрюмого студента художественной школы из Харроу, Чарли Уоттса, на ударных. «На третью неделю мы сказали: „Мы и сами так сможем. А то и получше“», – вспоминал Тэйлор.

Среди других поклонников ритм-энд-блюза – Эрика Бердона, Джеффа Бека и Эрика Клэптона – можно было разглядеть и низкого, краснощекого и светловолосого парня, игравшего на альт-саксофоне в рок-группе Ramrods. Его звали Брайан Джонс, и, подобно Мику, вырос он в относительно благополучном лондонском пригороде. Но в отличие от Джаггера послушным сыном назвать его было никак нельзя. В шестнадцать лет он уже успел обрюхатить свою четырнадцатилетнюю подружку, из-за чего и вылетел из школы.

Покинув дом в семнадцать лет, Джонс сменил ряд работ (водитель грузовика, помощник окулиста, кондуктор двухэтажного автобуса) и подхалтуривал тем, что выступал с традиционными джаз-бэндами в различных лондонских клубах. В девятнадцать лет он бросил свою подружку Пэт Эндрюс, родившую ему в 1961 году сына Джулиана. Эндрюс в конце концов нашла Брайана и, невзирая на возражения, стала жить вместе с ним.

Тем временем в Илинге каждую субботу проходило прослушивание певцов для группы Корнера Blues Incorporated. На этот раз Мик поглощал одну пинту за другой, набираясь смелости впервые в жизни выступить перед посторонней публикой.

К тому времени, как он взобрался на сцену и вцепился в микрофон, он, по собственному признанию, «был уже довольно пьян». Но это не помешало ему выступить. При поддержке Ричардса, Корнера и Уоттса Мик исполнил Around and Around («Вокруг да около») Чака Берри и вызвал восторг у обычно неприветливых слушателей.

Корнер и другие музыканты клуба не смогли по достоинству оценить виртуозную гитарную игру Ричардса, сочтя это просто шумом, и поспешили поздравить Мика с удачным выступлением – и это была первая из долгого ряда реальных и вымышленных обид, которым предстояло омрачать отношения двух друзей на протяжении более чем полувека.

Мику тут же предложили заменить на следующей неделе обычного вокалиста Blues Incorporated, долговязого Джона Болдри по прозвищу Длинный Джон. Это были первые оплачиваемые выступления Джаггера – всего лишь несколько шиллингов и бесплатное пиво, но этого оказалось достаточно, чтобы он в мае покинул свою группу и подписал контракт, согласившись стать запасным вокалистом. Кит, Дик Тэйлор и другие члены Blue Boys понимали, что их товарищу выпал неплохой шанс, но все равно их поразила легкость, с какой Мик «кинул» своих старых друзей.

На самом деле Корнер еще долго думал, брать ему Мика или нет. Несмотря на хорошие вокальные данные, знание материала и умение держаться на сцене, движения и жесты нового певца могли показаться завсегдатаям клуба, выходцам из рабочей среды, слишком манерными. Конечно, юному Мику было еще далеко до скандального рокера, бросающего вызов всем общепринятым представлениям, но он уже начал нарочито вызывающе передвигать ногами, раскачивать тазом и выставлять руку в сторону. «Честно говоря, когда я это увидел впервые, то даже немного смутился, – вспоминал Корнер. – Представьте, как должна была воспринимать Мика тогдашняя публика, еще не привычная к подобным выходкам».

Любители блюза, собиравшиеся по субботним вечерам в Илинге, были бы еще больше шокированы, узнай они о том, кому на самом деле пытался подражать Мик на сцене. В этом его вдохновляли не столько Чак Берри или даже Литтл Ричард, сколько Мэрилин Монро. Он предлагал вниманию публики карикатурную пародию на Мэрилин, сознательно подражая ее стилю: походка от бедра, надутые губки, изящный взмах руки, поправляющей упавшую на лицо прядь волос.

«Не знаю почему, но я отождествляю себя с Монро», – признался Джаггер Корнеру. Смерть Монро в августе 1962 года – всего лишь за несколько месяцев до первых профессиональных выступлений Мика – очень сильно потрясла его. «Монро была соблазнительницей, – сказал Конрад, – и Мику чрезвычайно нравилась роль соблазнителя. Благодаря этому его представление о том, что значит быть мужчиной, в корне изменилось».

И все же Мику чего-то не хватало до тех пор, пока однажды вечером на сцену не вышел некий П. П. Понд и не начал исполнять знаменитую композицию Роберта Джонсона Dust My Broom («Стряхни пыль»). Внимание Джаггера и Ричардса приковал не столько главный исполнитель, сколько аккомпанирующий ему на слайд-гитаре светловолосый молодой человек в прекрасно скроенном костюме, которого Понд представил как Элмо Льюиса.

Мастерское владение инструментом, особенно техника игры пальцами и напористая манера исполнения, поразили Кита, которому оставалось только качать головой в изумлении. Мику же особенно понравилось, как Льюис наклонялся к зрителям, словно дразня их, а потом резко разворачивался и уходил обратно на сцену. Джаггер почуял в этом Элмо Льюисе скрытую жестокость, одновременно и чувственную, и возбуждающую. Этим же вечером Мик решил во что бы то ни стало перенять манеру выступления молодого человека и его хмурый образ.

Как только выступление закончилось, Мик поспешил к сцене и предложил Льюису выпить за свой счет. Загадочный незнакомец согласился, но только если Джаггер будет называть его настоящим именем – Брайан Джонс.

За несколько недель Джонсу удалось собрать под своим началом музыкантов из собственной группы и из группы Blue Boys. И он же в одностороннем порядке решил назвать новую группу Rolling Stones – в честь одной из песен Мадди Уотерса Rollin’ Stone («Бродяга», «Перекати-поле»). Остальным участникам это название ужасно не нравилось, особенно Мику. Главный аргумент против заключался в том, что Джаггер считал себя исполнителем ритм-энд-блюза, а слово rollin’ порождало ассоциации с рок-н-роллом. Но никто не настаивал на смене названия, потому что главным из них, по крайней мере в то время, был Джонс.

Однако когда 11 июля газета Jazz News опубликовала объявление о том, что на следующий вечер в популярном лондонском клубе «Марки» будет выступать группа Rolling Stones, на передний план вышел Мик, который выразил свои сомнения. «Надеюсь, никто не подумает, будто мы играем рок-н-ролл», – сказал он журналистам.

Но именно это и пришло в голову завсегдатаям клуба, когда на сцене появился Мик в своем обычном голубом свитере и начал, подскакивая, расхаживать по сцене, пока Кит с Брайаном (все еще называвшим себя Элмо Льюисом) с остервенением стучали по струнам своих гитар. «Публике мы сразу не понравились, – вспоминал Дик Тэйлор, тогдашний басист «Роллингов». – Их ужасно раздражал наш внешний вид, особенно вид Мика».

Тем не менее в зале нашлось несколько человек, не разделявших строгие вкусы истинных ценителей джаза, и они постарались высказать свое одобрение громкими криками, пока остальные недовольно свистели и шикали. Менеджер клуба «Марки» Гарольд Пендлтон сказал, что ни за что в жизни не пригласил бы Мика, если бы заранее знал, как он будет петь, но все же признал, что в его манере есть самобытность. Пендлтон сообщил Мику и его товарищам, что лично ему такая музыка кажется «помойной», но он не против, чтобы они выступали у него вечером по четвергам.

Так Rolling Stones постепенно обретали слушателей и поклонников, даже несмотря на отсутствие постоянного барабанщика – им еще только предстояло завлечь к себе Чарли Уоттса. Пендлтон вовремя распознал смену музыкальных настроений и пригласил к себе еще одну набиравшую популярность группу под названием High Numbers, которая должна была играть по вторникам. Позже эта группа стала называться The Who.

Впрочем, сам Мик, несмотря на первые успехи и на поклонников, стекавшихся в клуб «Марки», еще не был уверен до конца, что ему следует всю жизнь посвятить музыке. Он продолжал учиться в Лондонской школе экономики и какое-то время размышлял, стать ли ему журналистом или политиком, хотя вскоре решил отказаться от обоих вариантов, потому что «там нужно реально вкалывать». Но все же ему не хотелось рисковать и вызывать гнев родителей или терять стипендию, покрывавшую его расходы на обучение.

Серьезным шагом на пути к независимости стал переезд из родительского дома в двухкомнатную квартиру, которую снимали Брайан с Китом в доме номер 102 по Эдит-гроув в Челси. Грязное и сырое жилье, с ванной на кухне, со свисавшими с проводов голыми лампочками, с отслаивающейся краской на стенах и общественным туалетом двумя пролетами выше разительным образом отличалось от комфортабельного дартфордского дома Джаггеров, представителей высшего среднего класса.

Удивительно, но Джаггер почувствовал себя здесь как рыба в воде. Вскоре пол был сплошь усеян окурками, заплесневелыми недоеденными бутербродами и пустыми бутылками из-под пива. То и дело по полу пробегали крысы. В довершение картины Мик, Кит и Брайан размазывали экскременты по стенам и ставили свои подписи.

Какое-то время с ними жил странный тип по имени Джимми Фелдж. В безалаберности и неряшливости он мог дать фору любому из своих соседей. Когда Мик возвращался из школы, Фелдж встречал его у двери совершенно голым, натянув на голову пропахшие мочой и испачканные дерьмом трусы. Но поскольку он совершенно не платил за проживание, то продержался в квартире не больше месяца.

«Я часто задавал себе вопрос: “Неужели люди так живут на самом деле?” – вспоминал Дик Тэйлор, который до этого считал, что Мик отличается чрезмерной аккуратностью. – Он явно бунтовал против родителей. Было просто смешно наблюдать, как Мик живет в этом хлеву… барахтается в полнейшей грязи». Время от времени к парням заходили и наводили у них порядок две женщины среднего возраста, жившие этажом ниже (Кит называл их «старыми кошелками»). В качестве оплаты за услуги Брайан, Кит и Мик по очереди занимались с ними сексом. «Похоже, их устраивало такое соглашение», – вспоминал Кит.

Вырвавшись из буржуазной среды, Мик постарался избавиться и от своего акцента. За одну ночь он сменил четкое произношение среднего класса на выговор кокни. Кит же тем временем все больше старался, чтобы его речь походила на речь образованного человека. «Мы с Миком поменялись акцентами», – вспоминал он.

Холодной зимой 1962 года их заботили не столько музыкальные дела, сколько более насущные проблемы. У них не было денег, чтобы включать автоматический электрообогреватель, работавший на монетах, так что Кит, Брайан и Мик каждую ночь забирались вместе в двуспальную кровать и прижимались друг к другу, стараясь согреться.

Такая любопытная манера спать только усилила подспудную гомоэротическую связь «Роллингов». К удивлению своих соседей, Мик – по-видимому, все еще вдохновляясь творчеством недавно скончавшейся Мэрилин, – выбрал для себя женскую роль в их «домашнем хозяйстве». Вместо свитера он теперь носил бирюзовый льняной халат, бледно-лиловую сеточку для волос, чулки и туфли на каблуках.

«Мик повсюду размахивал руками, – вспоминал Кит. – Ах! Не надо! – прямо как трансуха с Кингс-роуд. Мы же с Брайаном сразу стали изображать суровых активов, типа смеялись над Миком. Такая вот клоунада, мешанина разных ролей, которая продолжается до сих пор. Мик увлекался этим хабальством где-то полгода».

Джаггер не просто исследовал бисексуальные стороны своей личности, но и пытался понять, какую власть они дают ему над другими. Сбросив маску грубого мужлана, он заставил и Брайана с Китом усомниться в своих предпочтениях. Если он вызвал такую сильную реакцию в своих друзьях, то каково будет воздействие на аудиторию?

Вообще-то Мику не нравилось, что Брайан похитил у него Кита. Пока он продолжал занятия и посещал лекции, его товарищи сидели все время в квартире, целый день играли и выходили, только чтобы раздобыть денег на сигареты. Когда становилось слишком холодно, Брайан с Китом забирались в кровать без Мика, рассказывали друг другу грязные анекдоты и строили рожи. Особо Джонсу удавалась рожа под названием «китаеза» – нос оттянут вверх, веки вниз, – и каждый раз Ричардс заходился в истерическом смехе.

Не шло на пользу и то, что Мик не мог уделять столько времени музыке, сколько его друзья. Он все еще не хотел бросать высшее учебное заведение, и, хотя помимо стипендии получал немалые суммы от своих родителей, с друзьями он делиться деньгами не спешил. Пока Мик один обедал в ресторанах, Кит и Брайан ходили по вечеринкам в надежде что-нибудь перекусить на халяву или вламывались в квартиры соседей и обшаривали тумбочки в поисках лишней мелочи.

Когда Мик узнал о том, что Брайан хочет взять вместо него прежнего вокалиста П. П. Понда (он же Пол Джонс, который скоро станет ведущим вокалистом группы Manfred Mann), он постарался раз и навсегда разрушить слишком тесную, по его мнению, связь между Джонсом и Ричардсом. Джаггер пустился в первую его сексуальную авантюру и начал игру, в которой вскоре станет настоящим профессионалом. Он постарался соблазнить Пэт Эндрюс, подружку Брайана, от которого у той родился сын. И хотя Брайан уже не любил Пэт и в открытую ей изменял, сама весть о том, что рога ему наставила «трансуха с Кингс-роуд», задела Джонса не на шутку. «Мне кажется, он переспал с Пэт только по одной-единственной причине – хотел разозлить Брайана», – говорил Иэн Стюарт, дородный экспедитор, который к тому времени уже подписался на роль клавишника в группе.

Не удовлетворившись тем, что нанес своему товарищу удар в больное место, Мик постарался его добить. Чтобы окончательно испортить отношения между Китом и Брайаном, он решил соблазнить самого Брайана. И это у него получилось, как утверждала Анита Палленберг, длинноногая немецкая модель, у которой были небольшие интрижки с Брайаном, Китом и Миком. Именно от Брайана Палленберг узнала подробности их связи с Миком.

Но план Мика не сработал. Краткая сексуальная связь с Джонсом опустошила его психически и заставила усомниться в том, что главным соблазнителем был он. «Переспав с Миком, Брайан разрушил многое, – говорила Палленберг. – Мне кажется, Мик навсегда возненавидел Брайана за то, что тот поддался. В последующие годы постоянно ходили слухи о том, что Мик гей, но тогда казалось, что Брайан обманул его доверие и раскрыл его слабую сторону».

Эта история со странным любовным треугольником имела трагические последствия для Брайана. Но с профессиональной и эмоциональной стороны она пробудила в трех молодых людях такие творческие способности, которые никогда не проснулись бы в них, занимайся они музыкой поодиночке.

Тем временем внимание Мика привлекла другая недавно образовавшаяся и набиравшая популярность группа, название которой он ненавидел почти так же, как и Rolling Stones. Узнав о том, что The Beatles в ноябре 1962 года записали свой первый хит, Love Me Do («Люби же меня»), Джаггер побежал в туалет, где его вырвало. Он сомневался, что двум главным британским поп-группам хватит места на музыкальной сцене. А «Битлы», между тем, обходили «Роллингов» на полных парах.

То была эпоха, когда в Великобритании совершалась настоящая культурная революция, и дело касалось не только музыки. Мэри Куант обрела статус настоящей королевы моды в своем царстве на Карнаби-стрит. Униформой молодежи стали эдвардианские пиджаки, сапоги со скошенными каблуками, черные колготки и виниловые мини-юбки. На обложках модных журналов красовались модели вроде Твигги и Джин Шримптон с необычными прическами таких модных парикмахеров, как Видал Сассун. Короткие и аккуратные стрижки послевоенной эпохи считались кошмаром для модников начала шестидесятых – все они старались походить на ливерпульскую четверку с их зачесанными на лоб и уши волосами.

В 1963 году на мировые экраны вышла английская комедия «Том Джонс», завоевавшая «Оскар», всеобщим героем был Джеймс Бонд, и всё большую популярность в США приобретали такие британские киноактеры, как Питер О’Тул, Альберт Финни, Ванесса и Линн Редгрейв, Алан Бейтс и Джули Кристи. По обе стороны Атлантики огромным успехом пользовалась сатирическая телепрограмма Дэвида Фроста That Was the Week That Was («Это была бывшая неделя»). Мюзиклы «Остановите Землю, я сойду» и «Оливер!» собирали толпы зрителей как в Вест-Энде, так и на Бродвее.

Все это было первыми признаками так называемого британского вторжения, в солдаты которого охотно записался бы и Мик Джаггер. Но он пока еще не решил, стоит ли ему зарабатывать на жизнь пением, а в группе тем временем постоянно менялся состав. Дик Тэйлор поступил в Королевский колледж искусств и покинул группу. (Позже он возобновил музыкальную карьеру в группе Pretty Things.) На смену ему пришел Билл Уаймэн (настоящее имя – Уильям Перкс) – кладовщик, подрабатывавший игрой на гитаре в лондонских барах. Ему уже было двадцать шесть лет, заметно больше, чем остальным, к тому же он был женат и имел сына. Взяли его по одной-единственной причине – он принес свои колонки и усилители.

Ударником на какое-то время согласился побыть ветеран ритм-энд-блюза Карло Литтл. «Они представляли собой жалкое зрелище, – вспоминал Литтл. – Совершенно не знали, где будут выступать в следующий раз, а их манеры – это было вообще нечто жуткое. От их одежд воняло, как будто их не стирали месяцами». Но особо его поразило честолюбие Мика. «Он хотел стать звездой сильнее всех. Это просто бросалось в глаза».

Было также заметно, что Мик привносит в музыку нечто свое, особенное. Он отличался от рядовых исполнителей, которых Литтл повидал немало. «Уже тогда в нем было что-то стремное, – утверждал Литтл, сыгравший с группой в нескольких заведениях, таких как клуб «Рики-Тик» в Виндзоре и паб «Красный лев» в Саттоне. – Вам становилось не по себе, когда вы видели, как он кривляется на сцене, но глаз было не оторвать. Он просто заводил вас, черт возьми!»

Мик же по-прежнему хотел видеть в группе Чарли Уоттса, и ближе к Новому 1963 году барабанщик в мешковатом костюме и с лицом таксы стал-таки ее членом. В своем новом составе – Джаггер, Ричардс, Джонс, Уаймэн, Уоттс и Иэн Стюарт на клавишах – Rolling Stones впервые выступили 14 января 1963 года в Сохо, в джаз-клубе «Фламинго». Чернокожие патроны не поняли попыток Мика петь в их манере. Белые же завсегдатаи клуба, почти сплошь поклонники «истинного» джаза, сочли группу любительской.

Разочаровавшиеся и подавленные Мик, Кит и Брайан, перед которыми замаячила перспектива провести еще одну зиму на Эдит-гроув без отопления, совсем, как говорится, «слетели с катушек». Вместо того чтобы стирать белье, они через несколько месяцев просто выбрасывали его из окна, а потом закапывали на лужайке перед домом. Когда Кит потерял ключи, он разбил окно футляром от гитары и забрался внутрь. Окно так и оставалось разбитым, через него в квартиру проникали дождь и мокрый снег. Мик стал принимать гостей полностью раздетым и, проходя по коридору, выкрикивал ошарашенным соседям всякие гадости.

Самым ярким признаком того, что психическое состояние обитателей дома номер 102 по Эдит-гроув приближалось к безумию, было то, что клей, остававшийся после расклеивания по всему городу объявлений о предстоящих концертах в клубах, Мик и Кит сливали прямо в ванну. В качестве эксперимента Мик бросал туда старые носки, окурки, остатки еды, газеты и бутылки из-под пива. В результате в ванне образовалась загадочная пузырящаяся масса. «Казалось, что клей расползался из ванной в кухню и повсюду, – вспоминал Тэйлор. – Полное безумие».

Больше всего такой образ жизни ужасал Билла Уаймэна. «Они сидели в кровати, в которой валялись сотни покрытых плесенью бутылок. Жили прямо как крысы», – вспоминал он.

В качестве утешения Мик решил приударить за подающей надежды семнадцатилетней певицей Клео Сильвестр, дочерью эмигрантов из Тринидада. Она еще училась в школе, но старалась появляться на каждом вечернем представлении, которое «Роллинги» давали в клубах.

«В те дни Мик не был таким уж сердцеедом, – вспоминала Сильвестр, ставшая впоследствии известной актрисой на британском телевидении. – Мои подружки уж точно мне не завидовали». Поначалу она отвергала ухаживания Мика, говоря, что у нее уже есть парень. Мысль о том, что за право обладать человеком нужно состязаться с кем-то еще, только подогревала его сексуальный аппетит – черта, которая не раз проявится в последующие десятилетия в отношении представителей обоих полов.

«Я почти боялась встречаться с ним, – утверждала Сильвестр. – Я хотела, чтобы он просто целовал меня на прощание, но ему нужен был секс». Замашки «простого парня» на нее не подействовали. «У меня был настоящий акцент кокни, и я сразу поняла, что он просто выпендривается». Но молоденькой чернокожей красавице хотелось побольше узнать об американской музыке, и она сразу поняла, что Мик был «невероятно хорошим исполнителем. Он отличался от других, сильно отличался. И когда пел, то пел как настоящий американец».

Последующие полтора года Мик забрасывал Сильвестр любовными письмами, которые даже тогда казались чересчур сентиментальными и подростковыми по стилю. «Мне хочется, чтобы было с кем поделиться чувствами, а не просто спать, – писал он в одном письме. – Клео, что ты со мной сделала?»

Открытка, которую Мик послал Клео Сильвестр на День святого Валентина, вдохновила «Роллингов» на один из ранних хитов «Давай проведем ночь вместе, пока я не развалился на куски», – говорилось в ней.

Тем временем Брайан думал, как бы не развалилась группа. В популярный клуб «Марки» их больше не приглашали, потому что пьяный Кит набросился с кулаками на его владельца, Гарольда Пендлтона. Спасение для Мика и его товарищей пришло в лице родившегося в Грузии Джорджио Гомельского, великолепного импресарио, который только что открыл блюз-клуб в привокзальном оте ле престижного лондонского района Ричмонд. Пока в его клубе не начались регулярные выступления, он даже находил «Роллингам» подработку в других клубах, чтобы им не приходилось воровать в магазинах.

На глазах изумленного Билла Уаймэна Мик оттачивал свою фирменную походку в таких злачных заведениях, как «Пирог из угря» в Суррее и клуб Кена Койлера. «Мне казалось, для этого нужна определенная смелость. Ну, то есть был бы я зрителем, подумал бы, что он слегка того».

Но Гомельского это не смущало. Он нисколько не сомневался в успехе группы и заказал рекламные объявления, в которых обещал посетителям показать «неподражаемых, несравненных, восхитительных Rolling Stones!»

Вскоре из центрального Лондона в Ричмонд, находящийся в получасе езды на поезде, потянулись сотни шумных фанатов, которые каждые выходные заполняли еще безымянный клуб. «Они просто сходили с ума, – вспоминал Гомельский, – разрывали на себе рубашки, танцевали на столах». Каждое свое сорокапятиминутное выступление «Роллинги» заканчивали песней Бо Дидли Doing the Craw-Daddy («Давайте про папашу-рака»), и, хотя Гомельский не имел ни малейшего представления, кто такой «папаша-рак», он решил, что это наиболее подходящее имя для его клуба. С тех пор клуб стал называться «Кродэдди».

«Мик с самого начала был их секретным оружием, – говорил Фил Мэй, товарищ Ричардса по Сидкапскому художественному колледжу. – Невероятный, электризующий, настоящий оригинал. До Мика девчонки облепляли сцену, а парни кучковались у бара, стараясь сохранять как можно более равнодушный вид. Но тут впервые и многие парни стали толкаться у сцены; они буквально отпихивали девчонок и других парней, чтобы подобраться к Мику поближе. Джаггер был первым исполнителем, обращавшимся к представителям обоих полов: и к гетеросексуальным мужчинам, и к девушкам, и к геям. Он умел возбудить их всех, как никто другой до него или после».

Джаггер был не единственным секретным оружием «Роллингов». Пока Мик двигался на сцене в свете прожекторов, Брайан упорно пытался договориться с кем-нибудь о студийных записях. Его знакомый Глин Джонс, звукорежиссер в студии Ай-би-си, согласился сделать пятиминутную демонстрационную запись. Когда семь компаний одна за другой отвергли ее, Джонса это сильно расстроило.

Но было и приятное событие – 13 апреля 1963 года газета Richmond and Twickenham Times напечатала самую первую статью о Rolling Stones. «Музыкальный магнит притягивает джаз-битников в Ричмонд», – писал Барри Мэй. Мика он охарактеризовал как «движущую силу группы». Хотя с тем же успехом так можно было бы назвать и Джонса, сам Джонс тем не менее очень обрадовался и носил эту вырезку с собой повсюду.

Гомельский решил сделать следующий шаг. Он нанял специалистов для съемки документального фильма про ритм-энд-блюз, в котором должны были показать Rolling Stones, и осаждал Питера Джоунса, редактора влиятельного музыкального журнала Record Mirror, пока тот не согласился лично освещать съемки. «Я отправился туда под давлением, – признался позже Джоунс. – Но отправился. Потому что это был Джорджио».

Почти все, кому довелось работать с этим общительным и панибратским, похожим на медведя типом, немедленно начинали испытывать к нему глубочайшую симпатию. Но Мик, который за пределами сцены был едва ли не воплощением британской сдержанности, находил манеры Гомельского грубоватыми и «раздражающими». Тем не менее он охотно соглашался, чтобы Гомельский делал для группы все, что можно, – пока «Роллинги» не были обязаны ему что-то официально перечислять. Когда же Брайан предложил заключить договор, согласно которому Джорджио становился их менеджером, – Гомельский даже отказался от своей доли за выступления по выходным, чтобы парни смогли пережить зиму, – Мик воспротивился. Он утверждал, что этот человек не только раздражает его, но что он – мелкая сошка в музыкальном бизнесе и не имеет нужных контактов, которые могли бы помочь группе двигаться дальше.

Самого Гомельского это нисколько не волновало. Он считал, что у них устная договоренность с Миком и Брайаном и этого вполне достаточно.

Когда Питер Джоунс приехал в «Кродэдди», зрителей там не было, только Мик с парнями на сцене, исполняющие песню Pretty Thing («Милая вещица») Бо Дидли, и Джорджио, поправляющий кинокамеру перед ними. Джоунс вспоминал, что даже без публики они звучали настолько потрясающе, настолько задорно, что «буквально заставляли вскочить с места».

Мик с Брайаном, знавшие, что Record Mirror принадлежит звукозаписывающей компании «Декка рекордз», тут же набросились на журналиста. Питер Джоунс вежливо их слушал, пока они постоянно перебивали друг друга, отчего становилось ясно, что Мик и Брайан схлестнулись в отчаянной борьбе за право считаться лидером.

В статье, опубликованной в Record Mirror в апреле, Мик сделал странное заявление, что группа должна играть только песни, написанные американцами. «В конце концов, разве можно представить себе ритм-энд-блюз, который сочинили в Великобритании? Такого просто не бывает». Не менее странно звучало и высказывание самого автора статьи, который утверждал, что музыка «Роллингов» «только внешне напоминает рок-н-ролл».

14 апреля 1963 года публика в «Кродэдди», как всегда, кричала и топала ногами, пока Мик во все горло распевал композицию Road Runner («Марафонец») Бо Дидли. Поначалу он не заметил четырех мужчин в одинаковых черных кожаных плащах, которых Джорджио подвел к столику. Пусть Джаггер и считал, что у Гомельского нет особых связей в музыкальном бизнесе и поэтому он не годится на роль их менеджера, но оказалось, что он знаком с Джоном, Полом, Джорджем и Ринго, которых пригласил в свой клуб на выступление Rolling Stones.

Предлагая Леннону стул, Джорджио поднял голову и подмигнул Мику, который внезапно побледнел. У Ричардса отвисла челюсть, а у Билла Уаймэна, как он вспоминал позже, в голове вертелась только одна мысль: «Черт, это же Beatles!»

«Битлы» пришли в восхищение от увиденного и услышанного. Во всем музыкальном мире не было второго такого худощавого белого англичанина, который пел как настоящий чернокожий певец из дельты Миссисипи и дергался на сцене, как страдающая параличом марионетка. Кроме того, было ясно, что, несмотря на странную внешность и причудливые движения, от Джаггера исходила особая сексуальная аура, возбуждающая как женщин, так и мужчин.

После выступления Мик подошел к легендарной четверке у бара и пригласил их зайти на Эдит-гроув пропустить пару бокалов. Как и все, кого допускали в святая святых, «Битлы» назвали эту квартиру самым ужасным жилищем, в каком им довелось побывать за всю жизнь. Тем не менее они отважились провести здесь три часа и даже выпить пива. Девять молодых людей, которым предстояло изменить музыкальные вкусы целого поколения, смеялись, шутили, рассказывали забавные истории и обсуждали достоинства разных блюзменов и рокеров, как известных, так и позабытых.

Джон Леннон не побоялся сказать гостям, что считает музыку обожаемого ими Джимми Рида «дешевкой», но это не помешало Брайану попросить у «Битлов» фотографию с автографами. После того как гости ушли, Джонс прикрепил липкой лентой глянцевый снимок размером двадцать на двадцать пять сантиметров к грязной стене.

В последующие месяцы, пока «Роллинги» старались опередить «Битлов» в гонке за звание «группы номер один», фотография Джона, Пола, Джорджа и Ринго служила своего рода стимулом для Мика с товарищами.

И заодно мишенью для дротиков.

«Мик всегда знал свое место во Вселенной. Он всегда считал себя символом, и если нужно было проталкивать этот символ, он проталкивал».

Фил Мэй, музыкант

«Мику нужно все контролировать – отдавать приказы и распоряжаться».

Крисси Шримптон, бывшая любовница

«Он одновременно прекрасен и уродлив, женственен и мужественен – редчайший феномен».

Сесил Битон, фотограф

1

Препарат для снятия менструальных болей. – Примеч. пер.

Мик Джаггер. Великий и ужасный

Подняться наверх