Читать книгу Плач - Кристофер Джон Сэнсом - Страница 11

По Стрэнду мы дошли до арки Темпл-Бар и вышли через нее на Флит-стрит. Уже миновал полдень, и я был рад, что Тамасин накормила меня. Привычный размашистый шаг Николаса был для меня чересчур скор, и я велел ему идти помедленнее, напомнив, что юристы – люди почтенные и должны ходить степенно. Проходя по мосту Флит-бридж, я задержал дыхание, чтобы не вдыхать поднимающийся от воды смрад. Туда плюхнулась свинья – она бултыхалась в грязи, а ее владелец, стоя по колено в зеленой пузырящейся воде, пытался ее вытащить.

Мы прошли мимо тюрьмы, где, как всегда, заключенные протягивали сквозь прутья руки, прося подаяния, потому что если б никто не давал им на пропитание, они бы умерли с голоду. Мне подумалось об Анне Эскью в Ньюгейтской тюрьме, которой давали деньги фрейлины королевы. Оттуда ее перевели в Тауэр, где пытали, а потом отправили к столбу. Я содрогнулся.

Мы вышли за городскую стену через Ладгейт, и впереди показалось грандиозное здание собора Святого Павла. Его вознесшийся деревянный шпиль маячил в голубом небе на высоте пятисот футов. Николас изумленно взглянул на него.

– В Линкольншире нет таких зданий, а? – сказал я.

– Линкольнский собор тоже прекрасен, но я видел его лишь два раза. Владения моего отца на юге графства, близ Трента. – Когда парень упомянул об отце, я уловил в его голосе сердитую нотку.

За Ладгейтом на улице Боер-роу кипела торговля. Мясник установил прилавок, на котором разложил жилистое зеленоватое мясо. Цены в те дни были столь высоки, что лоточники воздерживались продавать хорошее мясо. Чтобы привлечь покупателей, он поставил на конце прилавка клетку с живым индюком. Люди останавливались посмотреть на необычную птицу из Нового Света, напоминавшую гигантского цыпленка с огромными яркими сережками.

К нам подошел пожилой торговец с подносом только что купленных в типографии памфлетов и хитро посмотрел на нас.

– Купите только что отпечатанные баллады, джентльмены. Полны озорных стихов. «Молочница и табунщик», «Кардиналовы служанки»…

Николас рассмеялся, а я махнул торговцу рукой, чтобы тот убирался.

Другой торговец стоял в дверях своей лавки, держа на плече полную суму хворостин.

– Тонкие розги! – кричал он. – Покупайте свежие лондонские розги! Вымочены в рассоле! Учите послушанию жен и сыновей!

К нам бросилась стайка из семи-восьми ребятишек, оборванных, босых беспризорников, и я заметил у одного из них острый нож.

– Мошенники, – шепнул я Николасу, – они срезают кошельки. Следи за своими деньгами.

– Я их заметил. – Мой спутник уже положил руку на кошелек, а другой схватился за меч.

Мы строго посмотрели на сорванцов, и они, поняв, что мы догадались об их намерениях, пробежали стороной, вместо того чтобы окружить нас. Один из них крикнул:

– Горбатый черт!

– Рыжий конторщик! – добавил другой.

На это Овертон обернулся и сделал шаг в их строну. Я взял его за локоть, а он, качая головой, печально сказал:

– Правильно мне говорили, что Лондон – это бурное море, полное опасных рифов.

– Это верно. Во многих смыслах. Когда я приехал в Лондон, мне тоже пришлось кое-что узнать. Не уверен, что я привык к этому, и порой мечтаю о возвращении в деревню, но все время что-то отвлекает. – Я взглянул на молодого человека: – Одно могу тебе сказать: убитый, как и его друзья, был религиозным радикалом. Насколько я понимаю, у тебя не будет трудностей при общении с такими людьми.

– Я верую, как требует король, – ответил Николас, повторяя формулу тех, кто хочет себя обезопасить, и посмотрел на меня. – В таких вопросах я хочу лишь, чтобы меня не трогали.

– Ну и хорошо, – сказал я. – А теперь свернем сюда, на Аве-Мария-лейн, чтобы сначала встретиться с констеблем.

* * *

Аве-Мария-лейн оказалась длинной узкой улочкой с трехэтажными зданиями, кучей лавочек и жилых домов – все с нависающими крышами. Я заметил пару книжных лавок: на столах перед ними были выложены книги, за которыми присматривали приказчики в синих нарядах и с дубинками, чтобы отпугивать воров. Большинство книг предназначались для высшего слоя – латинская классика и французские труды. Но были тут и экземпляры нового труда Томаса Бекона «Христианское состояние супружества», где он побуждал женщин к скромности и послушанию. Будь она подешевле, я бы купил эту книгу Бараку ради шутки – Тамасин запустила бы ее ему в голову. Мне было неприятно, что пришлось притворяться с ним.

– Констебля зовут Эдвард Флетчер, – сказал я Николасу. – Он живет под вывеской с красным драконом. Смотри, вот она. Если его нет дома, попытаемся найти его на службе.

Дверь открыл слуга, сказавший нам, что мастер Флетчер дома. Он провел нас в маленькую гостиную со столом и стульями – там все было завалено бумагами. За столом сидел тощий человек лет пятидесяти в красном камзоле и шапке городского констебля. У него был крайне усталый вид. Я узнал его – это был один из тех, кто накануне носил хворост на костер.

– Дай вам Бог доброго дня, мастер Флетчер, – сказал я.

– И вам того же, сэр, – почтительно проговорил хозяин дома – несомненно, на него произвел впечатление мой наряд. Он встал и поклонился. – Чем могу помочь?

– Я здесь по делу об убийстве Армистеда Грининга, да помилует Господь его душу. Его убили на прошлой неделе. Насколько я знаю, коронер возложил расследование на вас.

– Да, верно, – вздохнул Эдвард.

– Я сержант Мэтью Шардлейк из Линкольнс-Инн. Мой ученик, мастер Овертон. Родители мастера Грининга очень опечалены утратой и попросили меня, с вашего позволения, помочь в расследовании. У меня есть доверенность от них. – Я протянул ему документ.

– Прошу садиться, джентльмены. – Флетчер убрал бумаги с двух стульев и положил их на пол. Когда мы уселись, он с серьезным видом посмотрел на нас. – Вы понимаете, сэр, что если убийца не схвачен в течение первых двух дней и его личность не установлена, шансов найти его очень мало.

– Это мне прекрасно известно. Я участвовал раньше в подобных расследованиях и понимаю, как это трудно. – Я посмотрел на сложенные вокруг бумаги и добавил, сочувственно улыбнувшись: – И знаю, как тяжелы обязанности констебля в наши дни. Расследование запутанного убийства – это, должно быть, лишь дополнительное бремя.

– Истинно так, – печально кивнул Эдвард и, поколебавшись, добавил: – Если вы возьметесь за расследование, я буду только благодарен.

Да, я верно оценил этого человека. Многие лондонские констебли ленивы и продажны, но Флетчер был добросовестен и безнадежно завален делами. И, возможно, он находился под впечатлением от того, что ему пришлось делать вчера.

– Конечно, я буду держать вас в курсе дела. А вы можете докладывать обо всем выясненном коронеру, – сказал я ему, добавив про себя: «…и приписывать себе честь».

Констебль кивнул.

– Пожалуй, я бы начал с вопросов, что вам известно об обстоятельствах убийства, – продолжил я. – Мой ученик, с вашего позволения, будет записывать.

Николас достал из сумки перо и бумагу. Флетчер кивнул ему в сторону чернильницы, а потом сложил руки на груди, прислонился к спинке стула и стал рассказывать:

– Где-то после девяти вечера десятого числа, как только стемнело, ко мне пришел один из моих караульных. И сказал, что убили печатника с Патерностер-роу, Армистеда Грининга, а также доложил, что его сосед мастер Оукден, нашедший тело, поднял шум и крик. Я послал сообщение коронеру и пошел на Патерностер-роу. Оукден был там и выглядел очень расстроенным и взволнованным. Он сказал, что со своим подмастерьем работал допоздна у себя в типографии, пользуясь последними лучами солнца, и вдруг услышал громкий крик из мастерской Грининга рядом – тот звал на помощь. Потом раздались удары и крики. Мастер Оукден – человек состоятельный, а у Грининга был мелкий бизнес, его типография чуть больше деревянной лачуги.

– Значит, это не очень безопасное место, – заметил я.

– Да, действительно. Мастер Оукден сказал мне, что бросился посмотреть. Дверь была заперта, но он ее выломал и едва успел заметить двоих здоровенных оборванцев, которые убежали через боковую дверь. Помощник мастера Оукдена, старик, оставался в дверях типографии Оукдена, но видел, как двое выбежали и через стену позади сарая перелезли в сад. Он все подробно описал. Мастер Оукден хотел было броситься за ними, но заметил, что типографию подожгли – на кипу бумаги уронили лампу.

– Они хотели сжечь место преступления? – спросил Овертон.

– Если б его сожгли и на пожарище нашли обугленное тело, – сказал я, – смерть Грининга можно было бы приписать случайно возникшему пожару.

Флетчер кивнул:

– Я так и предположил. Как бы то ни было, Оукден увидел огонь и поспешил его потушить, пока тот не добрался до краски и других типографских материалов. Они очень огнеопасны, и пламя могло бы перекинуться на его мастерскую.

Я согласно кивнул. Летом пожары были одним из ужасов Лондона, а для печатников, наверное, особенно пугающим.

– Потом он увидел, что мастер Грининг лежит в луже крови рядом со своим прессом и голова его пробита, – нахмурился констебль. – Я тогда слегка рассердился на мастера Оукдена за то, что после своего заявления он ушел и на несколько часов где-то пропадал. Сам он потом сказал, что во время дознания был так потрясен случившимся, что ему было необходимо пойти выпить, и он пошел в какую-то таверну у реки, которая не закрывается после вечернего звона. – Эдвард пожал плечами. – Однако до того, как уйти, он рассказал мне все, что знал, а он слывет честным человеком.

Я напомнил себе, что в эти часы Оукден был в Уайтхолле.

Рассказчик в нерешительности замолк, а потом продолжил:

– Должен вам сказать, что у меня уже было указание присматривать за мастером Гринингом. Он был известен своими экстремистскими религиозными взглядами и дружил с радикалами. Три года назад его плотно допрашивал епископ Боннер о некоторых книгах Джона Бойла, которые контрабандой привезли из Фландрии. Доносили, что Грининг был одним из распространителей. Но доказано ничего не было. Однако странная вещь: его типография была маленькой, всего с одним станком и одним подмастерьем, но он сумел держать свой бизнес на плаву несколько лет, хотя вы знаете, каким рискованным делом является книгопечатанье.

– В самом деле. Нужны деньги, чтобы вкладываться в оборудование, – согласился я. – А когда книга напечатана, нужно продать большой тираж, чтобы получить хоть какую-то прибыль.

Флетчер согласно кивнул.

– При этом он был молодым человеком, всего-то тридцати лет, а его родители, полагаю, не очень богаты.

– Насколько я понял, это всего лишь мелкие фермеры.

Констебль вдруг бросил на меня подозрительный взгляд.

– И тем не менее они позволили себе нанять сержанта юстиции?

– Они связаны с человеком, перед которым я в долгу.

Эдвард внимательно посмотрел на меня и стал рассказывать дальше:

– Были допрошены знакомые Грининга, в том числе несколько радикалов, за которыми епископ велел нам присматривать. У всех было алиби и никаких мотивов убивать его. Он не держал в типографии денег. Жил там же, где работал, спал на выдвижной кровати в углу. В кошельке у него нашли несколько шиллингов – их не тронули. Он не был женат, и, похоже, у него не было никакой женщины.

– Какого сорта радикалом он был? – спросил я.

Флетчер пожал плечами:

– Его и его дружков считали сакраментариями, но, может быть, они были другими. Я слышал, родители Грининга – старые лолларды. А сегодня старый лоллард может стать анабаптистом. Но никаких доказательств не было найдено. – Эдвард снова с подозрением посмотрел на меня, словно задумавшись, не являюсь ли я сам радикалом.

– По дороге сюда мой ученик говорил мне, – непринужденно сказал я, – что достаточно веровать так, как велит король.

– Да, – согласился Флетчер, – это безопаснее.

– А что насчет его подмастерья?

– Здоровенный нахальный парень. Я бы не удивился, окажись он тоже радикалом. Но в ночь убийства он был дома с матерью и сестрами, и все говорят, что он хорошо ладил с хозяином. Теперь его взял на работу мастер Оукден.

– А те двое, которых видел помощник?

– Сгинули без следа. По описаниям, они не местные. Я бы принял это за случайное нападение каких-то нищих в надежде украсть сколько-нибудь бумаги, которая, конечно, стоит денег, если б не одно обстоятельство.

– Какое?

Констебль нахмурился:

– Это было не первое нападение на Грининга.

Я принял удивленный вид, словно впервые слышал об этом.

– Подмастерье, молодой Элиас, сказал мне, что за несколько дней до того он пришел на работу рано утром и увидел, как двое ломятся внутрь, ломают замок, – сказал Эдвард. – Он закричал и разбудил мастера Грининга, который спал внутри. Элиас закричал: «За дубины!», что, как вы знаете, призывает на помощь всех подмастерьев, кто услышит. И взломщики убежали по улице. Согласно описанию Элиаса, это были не те, кто убил Грининга. Он настаивает на этом. – Флетчер развел руками. – Вот и всё. Вчера дознание вынесло свой вердикт об убийстве. Меня попросили продолжить расследование, но у меня больше нет никаких нитей – расследовать нечего.

– У вас есть имена подозреваемых радикалов, с которыми был связан Грининг?

– Да. Их трое. – Констебль порылся в бумагах и написал имена и адреса троих человек. Мы склонились над столом, и он по очереди назвал их всех. – Джеймс Маккендрик – шотландец, работает в доках; раньше служил солдатом, но стал одним из тех проповедников-радикалов, которых шотландцы напустили на наше королевство. Андрес Вандерстайн – торговец тканями из Антверпена, ездит туда-сюда между Антверпеном и Лондоном. Говорят, завозит не только ткани, но и запрещенные книги. Третий, Уильям Кёрди, – свечник, довольно преуспевающий. Все они по воскресеньям ходят в церковь и следят за своими словами на людях, но все дружили с Гринингом и иногда встречались в его типографии. И у них были и другие друзья из разных радикалов.

– Откуда вам это известно? – спросил Николас.

– Конечно же, от осведомителей. Моих и епископа. И мне сказали, что этих троих в последнее время нет дома. – Эдвард приподнял брови. – Может быть, они сторонятся чиновников.

– Странная компания, чтобы собираться вместе, – заметил Овертон. – Голландский купец, имеющий свое дело в Нидерландах, – джентльмен, производитель свечей – мещанин, а рабочий в доках принадлежит совсем к другому классу.

– Некоторые радикалы верят, что социального разделения между людьми быть не должно, – ответил я. – И собираться таким людям вместе не запрещено законом.

– Так же, как и быть голландцем или шотландским изгнанником, – добавил Флетчер. – Жаль только, что и те и другие зачастую оказываются радикалами. – Он вздохнул и покачал головой, пеняя на ограничения, мешающие ему работать, а потом добавил: – Тем не менее люди епископа в апреле устроили обыск в типографии Грининга…

– Я не знал этого, – сказал я, подавшись вперед.

– Они устроили обыски в нескольких типографиях в поисках появившихся в Лондоне памфлетов Джона Бойла. Их напечатали где-то здесь. Но нигде ничего не обнаружили.

Да, каким-то образом самые опасные книги в королевстве попадали в эту типографию.

– И что же случилось, по-вашему, мастер Флетчер? – спросил я.

– Очевидно, у Грининга были враги, которые пришли его убить. Но никто о них не знает. Может быть, то была вражда с другой радикальной группировкой: эти люди переходят от любви к ненависти друг к другу из-за какого-нибудь пустяка в доктрине. Описания двух пар, которые пытались проникнуть в типографию, не соответствуют никому в этом районе, а здесь все друг друга знают. Теперь видите, почему следствие не двигается с мертвой точки.

Я сочувственно кивнул.

– Если не возражаете, я бы хотел допросить мастера Оукдена и его помощника. И подмастерье. Возможно, это его друзья. И я также хотел бы осмотреть мастерскую мастера Грининга. У вас есть ключ?

Эдвард достал из стола маленький ключик.

– Я повесил новый висячий замок. Можете оставить пока этот ключ у себя. Мастерская под вывеской с белым львом. Желаю успеха. – Он обвел рукой разбросанные вокруг бумаги. – Сами видите, я завален работой. В этом году мне пришлось, кроме преступников, охотиться еще и за еретиками, хотя, похоже, сейчас охота затихла. – Он посмотрел мне в глаза. – Я видел вас вчера на сожжении, вы были на лошади, а ваш друг рядом с вами чуть не упал в обморок.

– Я вас тоже видел, – кивнул я.

– Пришлось выполнять обязанности, которые возложил на меня мэр, – оправдываясь, сказал констебль, хотя на мгновение в его глазах показалась тревога.

– Понимаю.

Эдвард по-прежнему не отрываясь смотрел мне в глаза.

– Помните, что если вы что-либо обнаружите по этому делу, то сообщайте мне. Я действую под юрисдикцией коронера.

– Всё до последней мелочи, – солгал я. – А кстати, что стало с телом?

– Тело нельзя было оставлять незахороненным в ожидании прибытия родителей из Чилтерна: сейчас лето. Его похоронили в общей могиле.

* * *

Мы прошли по Аве-Мария-лейн до Патерностер-роу. Эта улица была длиннее и шире и являлась центром английского, пока еще маленького, но растущего типографского бизнеса. Здесь было еще несколько книжных лавок, над некоторыми располагались типографии, и несколько отдельных типографий. Как и говорил Флетчер, некоторые из них были просто сараями, пристроенными к дому или возведенными на арендованных клочках земли. Я подумал, что Грининг, возможно, был замешан в печатании запрещенных книг Джона Бойла, некогда любимца Кромвеля, но теперь самого одиозного из радикалов, скрывающегося где-то во Фландрии.

– Что думаешь о Флетчере? – спросил я Николаса.

– Он был на сожжении? – уточнил тот.

– Да, – сказал я и удрученно добавил: – Выполнял свои обязанности.

– Я бы лучше умер, чем стал выполнять такие обязанности!

Состоятельному молодому человеку легко так говорить.

– Не думаю, что ему это понравилось, – заметил я.

– Возможно. Я заметил, что у него ногти сгрызены до мяса.

– Хорошо подмечено. Я этого не увидел. Замечать мелочи – ключ к успеху в этом деле. Мы еще сделаем из тебя юриста. А что скажешь об убийстве?

Овертон покачал головой:

– Два нападения, как сказал Флетчер… Похоже, что у Грининга были враги. Или у него в мастерской было что-то очень ценное. – Я бросил на ученика быстрый взгляд: этим замечанием он чуть было не попал в точку, что вызвало мои опасения. – Возможно, золото, – продолжал Николас, – которое воры успели забрать, прежде чем вмешался Оукден.

– Если у людей есть золото, они его тратят или помещают в безопасное место. Только скряги копят его дома.

– Как ваш друг Билкнап? Я слышал, он из таких.

– Он мне не друг! – рявкнул я. Парень покраснел, и я продолжил более учтиво: – Не похоже, что Грининг был таким скрягой.

– Да, действительно… А констебль выглядит переутомленным.

– Да. В некотором смысле Лондон хорошо охраняется. Констебли и стражи следят, чтобы не было беспорядков и чтобы никто не гулял после вечернего звона. Хотя если некоторые таверны открыты после назначенного часа, они смотрят на это сквозь пальцы – если хозяева заведений не позволяют посетителям безобразничать.

Я посмотрел на Николаса и приподнял брови. Его собственная драка в таверне, к моему неудовольствию, стала предметом сплетен в Линкольнс-Инн. Он покраснел, а я продолжил:

– Констебли следят, чтобы люди подчинялись законам о том, какие одежды могут носить люди каждого сословия, хотя, опять же, закрывают глаза на мелкие нарушения. И они держат осведомителей, чтобы те доносили о преступлениях и религиозных провинностях. Но когда дело доходит до расследовании убийства, до долгого, тщательного расследования, у них нет на это ресурсов, как и сказал Флетчер.

– Признаюсь, я не совсем понял насчет разных типов радикалов, – сказал Николас. – Сакраментарии, лолларды, анабаптисты – какая между ними разница?

– Это тоже нужно знать в Лондоне. Но не говори так громко, – тихо сказал я. – Открытые дискуссии на эту тему опасны. Сакраментарии верят, что хлеб и вино во время мессы не пресуществляются в тело и кровь Христовы, а просто должны рассматриваться как напоминание о жертве Христа. По закону выражать такую веру считается ересью. В большинстве европейских стран такой взгляд на мессу нов, но в Англии человек по имени Джон Уиклиф представил на обсуждение схожие доктрины еще век назад. Его последователи лолларды подверглись преследованиям, но остались там и сям маленькими тайными группами. Конечно, лолларды были в восторге, когда король порвал с Римом. А анабаптисты – это одна из религиозных сект, которая появилась в Германии двадцать лет назад. Те верят в возвращение к практике ранних христиан: они сакраментарии, но кроме того верят, что крещение в младенчестве не имеет силы, что крестить можно только взрослых, познавших Христа. И еще, что самое опасное, они верят, подобно ранним христианам, что социальные различия между людьми должны быть стерты и все имущество должно быть общим.

– Неужели ранние христиане верили в это? – удивился Овертон.

Я наклонил голову:

– Если посмотреть в Писание, там есть хорошее доказательство этому.

Мой спутник нахмурился:

– Я слышал, анабаптисты захватили город в Германии и управляли им согласно своим верованиям, и в конце кровь там текла по улицам рекой. – Он покачал головой. – Люди не могут существовать без власти, вот почему Бог поставил монархов править ими.

– Действительно, это анабаптисты были осаждены в Мюнстере, но потом протестантский монарх в союзе с католическими силами взял город. Вот тогда-то и началась резня. Хотя да, я слышал, что анабаптистское правление в городе к тому времени стало жестоким и опиралось на насилие. Но потом большинство отказались от насилия. Анабаптисты бежали из Германии и Фландрии, и некоторые из Фландрии через Северное море прибыли сюда. Король сжег тех, кого смог обнаружить.

– Но некоторые могли остаться?

– Так говорят. Если и остались, то они работают тайно, вынужденные скрываться, как раньше лолларды. Нынче на всякого с голландским именем смотрят косо.

– Как на того друга Грининга, которого упоминал констебль? Вандерстайна?

– Да.

Николас наморщил лоб:

– Значит, анабаптисты отвергают насилие, но все-таки считают, что правителей нужно свергать?

– Так говорят.

– Тогда они действительно представляют большую опасность, – серьезно проговорил молодой человек.

– Они являются полезным злом. – Я посмотрел на Овертона. – Ну, теперь ты узнал, как начинается расследование убийства, на что это похоже. Расследовать убийство – дело непростое и небезопасное.

Мой ученик улыбнулся.

– Я не боюсь.

Я хмыкнул:

– Страх держит человека настороже. Запомни это.

* * *

Мастерские и типографии на Патерностер-роу было трудно распознать снаружи по вывескам – на них мог быть, к примеру, ангел, золотой шар или красный петушок. Типографию Грининга обозначал грубо намалеванный на доске белый лев. Этот знак висел над одноэтажным строением, казавшимся еще более убогим от соседства с ухоженным крепким домом. Дом, должно быть, принадлежал Джеффри Оукдену. Я достал ключ, что дал мне констебль, снял висячий замок с треснувшей двери и открыл ее. Внутри было темно. Сбоку была вторая дверь, и из замка на ней торчал ключ. Я велел Николасу открыть ее, и за этой дверью оказался заросший травой участок. Я осмотрел сарай со всех сторон. В помещении главное место занимал печатный станок: он стоял в самом центре, приподняв свой винт, а ложе для бумаги было пусто. К стенам были прибиты гвоздями дешевые полки – на них лежала бумага, стояли бутыли с краской и растворителем и шрифт в коробках. Помещение заполнял тяжелый запах.

В одном углу виднелась кипа отпечатанных листов. Другие листы висели на веревках для просушки. Я посмотрел на верхний лист в кипе: «Хороший французский букварь». Взглянул на висящие листы. Je suis un gentilhomme d’Angleterre. J’habite Londres[18]… Мне вспомнились мои школьные дни. Грининг печатал учебники для детей. В углу лежал тюфяк с одеялом и подушкой, рядом с ним обнаружились нож и тарелка, на тарелке были хлеб и сыр, причем сыр уже заплесневел. Последний ужин Грининга.

– Николас, – сказал я, – ты бы не заглянул под пресс: не установлен ли там шрифт? Я не уверен, что могу заглянуть сам. – Если шрифт был, я бы попросил ученика как-нибудь вынуть его, чтобы посмотреть, был ли это учебник французского или что-то другое. Не собирался ли Грининг напечатать «Стенание»?

С вызвавшей у меня зависть легкостью Овертон выгнул свое длинное туловище, чтобы взглянуть на пресс снизу.

– Никакого шрифта, сэр. Тут пусто.

– Хорошо, – с облегчением сказал я.

Николас выпрямился и осмотрелся вокруг.

– Что за убожество! И ему приходилось здесь и жить, и работать среди этого запаха…

– Многие живут в еще худших условиях, – заметил я.

Но парень был прав: человек, способный держать печатный бизнес на плаву, мог бы и позволить себе иметь дом. Если только его бизнес не дышал на ладан. Возможно, у него не хватало смекалки для конкурентоспособной коммерции. Лорд Парр говорил, что родители убитого бедны – откуда же он взял капитал на покупку оборудования и материала, чтобы начать свое дело? Я заметил рядом с кроватью темное пятно на полу. Кровь из головы Грининга впиталась в доски. Бедняга, он не дожил до тридцати и теперь гниет в общей могиле.

Рядом с кроватью стоял простой деревянный сундук. Он был не заперт, и в нем лежали только два заляпанных кожаных передника, несколько рубашек и дешевых льняных камзолов да замусоленный Новый Завет. Никакой запрещенной литературы – печатник был осторожен.

Николас склонился над небольшой стопкой обгоревших листов на полу.

– Вот где они пытались устроить пожар, – сказал он.

Я подошел к нему. Почерневшие обрывки лежали под полкой с краской. Если бы не появился Оукден, все строение бы сгорело. Я взял один обгоревший лист и прочел: «…le chat est un animal mechant…»[19]

– Страницы из книги, которую он печатал, – сказал я.

– Что будет со всем этим? – спросил Овертон, обведя взглядом помещение.

– Теперь это собственность его родителей. Как их доверенное лицо, я имею право оформить завещание вместо них. Возможно, вы с Бараком и займетесь этим. Если автор заплатил Гринингу за печатанье этой книги, деньги придется возвратить. Остальное имущество будет распродано, и выручка достанется родителям. Печатный станок стоит денег.

Я взглянул на бумагу на полках. Кипа была небольшой, но поскольку вся бумага импортировалась в Англию, она представляла определенную ценность, и ее имело смысл украсть, как и шрифт. Но вряд ли это стоило двух попыток ограбления разными людьми.

Затем я подошел к боковой двери, вышел наружу, с облегчением избавившись от едких испарений, и огляделся. Участок заросшей травой земли упирался в кирпичную стену футов семи высотой. Я задумался. Нужно поговорить с Оукденом с глазу на глаз, без помощника: кроме меня, Оукден – единственный человек вне стен дворца, кто знает о «Стенании».

– Николас, – позвал я, – сходи посмотри, что там за стеной.

Молодой человек легко залез на стену.

– Там сад. Но не намного отличается от участка с этой стороны.

– Спустись на ту сторону, посмотри, куда могли убежать преступники после убийства Грининга. Может быть, остались какие-то следы. А потом приходи, я буду в доме у Оукдена.

Овертон как будто смутился.

– А что, если хозяева увидят, что я шныряю в их саду?

– Придумай какое-нибудь оправдание, – улыбнулся я. – Хороший юрист всегда должен уметь что-нибудь придумывать на ходу.