Читать книгу Путь кочевника - Кристофер Сиб - Страница 4

Неделю Кан не переставал думать об этом старике. Он шел, направив пустой взгляд в колеи, размышляя, как закончил свою жизнь этот странник. Где-то в глубине души он жалел, что не остался с ним в его последние часы. Он хотел услышать его рассказ, хотел узнать, какие чудеса повидал старик на пути, с какими людьми он встречался. Он хотел, чтобы старик сказал ему, что не жалеет о пройденных километрах, что все сложилось так, как тот и хотел.

Может он и расскажет, только не тебе.

Кан не понимал, почему эта встреча так запала ему в душу, ведь он и раньше видел больных странников, оказавшихся на самом краю.

– Вот он – твой выход из лабиринта, – печально подумал Кан. – Ты ведь так хотел его найти. Помнишь, о чем ты мечтал в детстве? Как выведешь свою мать на бескрайнюю равнину, где всего вдоволь – пищи, воздуха, света. Как построишь свой первый дом. Как приведешь сюда остальных странников…

Дорога пошла вниз. Ноша теперь катилась легко, временами ударяя Кана в поясницу. Ему пришлось вытянуть стопорный ремень, чтобы замедлить ее ход на особо крутых спусках. Внутри у Кана радостно сжалось. Он предчувствовал то, что увидит через несколько минут.

Лабиринт расширился, образуя полукруглую котловину. Воздух в ней мерцал, слегка искривлялся, словно был наполнен мириадами крохотных и абсолютно прозрачных мошек. Они кружились, стремительно взмывая ввысь, растворяясь в синеве неба. Кан остановился, достал из повозки сшитую много лет назад маску, надел ее. Нижняя часть лица скрылась под бурой двухслойной кожей с мелкими дырочками. Между слоями пролегала легкая ткань.

Кан долго всматривался в стены лабиринта, пока не увидел то, что искал – круглое отверстие, рядом с которым воздух особенно клубился, искривляя пространство. Он медленно подошел, прищурился от едкого газа, достал деревянную пробку и приладил к отверстию. Пробка была слишком большой. Пришлось отойти на пару десятков шагов и обстругать ее под размеры дыры в стене. Затем Кан подошел снова, воткнул пробку и услышал, как легкий воздух засвистел в миниатюрном отверстии по центру пробки.

В повозке Кан нашел древний, растрескавшийся шланг с тонким наконечником, вставил его в дырочку в пробке и поднес к повозке. У ноши было двойное дно. Между полом повозки, на который громоздились вещи странника, и ее днищем, был зажат здоровенный желтоватый пузырь. Его еще называли противовесом. Сейчас он обвисло опадал на днище, нисколько не уменьшая вес поклажи.

Кан открыл клапан противовеса – тот протяжно вздохнул – и поднес к нему шипящий шланг. Легкий воздух стал быстро заполнять его. Стенки пузыря ожили, пришли в движение. Кряхтя и поскрипывая начали расправляться глубокие складки, противовес упирался в ребра повозки. Когда он наполнился до отказа, Кан выдернул шланг, отсоединил его от пробки и убрал в ношу. Из сумки, лежавшей здесь же, он достал миниатюрный клинышек, идеально подходящий под диаметр дырочки, а затем заткнул ее. Убедившись, что газ не проходит наружу, Кан снял маску. Он делал все это неторопливо, но некая внутренняя сила превращала неспешные движения в танец. На душе у Кана стало свободно, он даже немного повеселел. Легкого воздуха ему хватит на пару месяцев. Он порылся в повозке, вытянул со дна грязный, рваный и выцветший обрывок красной ткани, и повязал его на пробку, чтобы другие странники увидели место выхода газа издалека.

Третий закон странников гласил: пополняйте запасы воздуха при любой возможности!

Довольный и ободренный находкой, Кан зашагал дальше. Теперь его ноша скользила по колеям легко, без усилий. Газ, заполнивший противовес, поднимал повозку, делал ее не такой тяжелой.

Выбравшись из котловины, Кан обернулся.

Теперь этот участок лабиринта выглядел совершенно неприметно. Только вдалеке трепетала от ветра выцветшая красная тряпка, словно прощальный взмах руки, долетевший из древности.

Еще через пару дней и три развилки, которые Кан оставил позади, он понял, что скоро снова увидит людей. По лабиринту тянулся непривычный запах, все чаще попадались брошенные вещи, следы сапог или копыт. Впереди поселение оседлых, и довольно крупное.

Оседлые – обитатели лабиринта, предпочитающие всю жизнь находиться на одном месте. Они выбирали особенно крупные перекрестки, а затем селились в стенах, выкапывая там свои жилища. Племена оседлых редко сообщались друг с другом, просто потому, что никто из них не отваживался на дальние путешествия. А потому они медленно вырождались от многолетнего смешения крови. От вымирания их спасало семя странников. Каждый раз, когда в их селениях появлялся странник, он вносил свою лепту в разнообразие генов оседлых. Для этого, а также для пополнения своих запасов пластика, шкур животных, металла и других вещиц, что странники находили в лабиринте, они и селились на перекрестках дорог.

Заслышав вдалеке размеренный гул голосов, стук топоров и мотыг, Кан остановился. За поворотом или чуть дальше он встретит часовых. Он присел на краешек ноши, снял сапог, вытряхнул налетевшую внутрь землю, затем проделал то же самое со вторым сапогом.

– Наконец, выменяешь себе новые сапоги, – устало произнес странник, разглядывая почерневшие от земли ноги.

Кан мысленно окинул вещи, что тащил за собой в ноше, смекая, что он сможет отдать взамен обновок. Мысли его дернулись и остановились, когда забрезжил соблазн получить все даром – надо только остаться достаточно надолго, чтобы одна или несколько женщин племени понесли от него. Этот соблазн Кан отмел почти сразу, не дав подчинить волю, размягчить намерение как можно быстрее покинуть оседлых и вернуться в лабиринт.

Кан надел сапоги, и двинулся дальше. За поворотом действительно показались люди, но то были не часовые.

– Эй, приятель!

Кан поднял голову. Сверху на веревке спускался молодой мужчина с вязанкой длинной зеленой травы за спиной. Ногами он уперся в стену у самой вершины лабиринта, а руками перебирал по тугой плетеной веревке. От этого зрелища внутри что-то оборвалось, а затем подпрыгнуло и встало на место. Вскормленный матерью страх вершины лабиринта пронизывал его до костей.

– Эй! – мужчина улыбался, стараясь не сводить глаз со странника. – Эй, подожди, не уходи!

Кан не ушел.

Мужчина ловко опустился на дно лабиринта, заковылял к нему, забавно переставляя ноги. Когда он оказался рядом, Кан увидел, что правая нога от колена и ниже сделана из дерева. Спина незнакомца изгибалась вбок, а сам он чуть клонился вперед, словно позади набирал вес небольшой горб. Ноги (по крайней мере их здоровые части) были тощими, слабыми, а вот руки и торс – достаточно массивными. На его лице искрилась мелкозубая улыбка, похожая на ухмылку сумасшедшего. Нос, глаза, уши – все было каким-то миниатюрным, а может, они только казались такими на крупной голове.

– Эй, – мужчина махнул, подойдя почти вплотную. – Ты же странник, верно? – он посмотрел на повозку Кана. – Давно вы через наше селение не проходили. Мы уж подумали, вымерли все, ну или, ты знаешь, вышли из этого проклятого лабиринта.

Он коротко усмехнулся, от чего его грудь и плечи подпрыгнули и опали.

– Пойдем со мной, странник, – голос его чуть скрипел, как несмазанные колеса ноши. – Пойдем!

Мужчина уже повернулся, чтобы уйти, и даже сделал несколько шагов, но сразу остановился и посмотрел на Кана. Улыбка его стала напряженной, испуганной.

– Пойдем, – повторил он, – у меня есть еда и женщины. Три жены! Семь Дорог – большое поселение, тебе понравится.

Кан с первого взгляда понял, что этот человек занимает высокое положение в своем поселении. У оседлых была странная традиция, восхвалять уродства, словно это дар божий. И чем больше изъянов один из них получил при рождении, тем более высокое положение он занимал в иерархии. Физически здоровых больше использовали для спаривания и грязной работы. Их детей забирали, а им самим давали достаточно еды и отправляли обратно на окраину. Многие из них намеренно калечили себя, чтобы выбиться в люди, но все равно оставались людьми второго сорта (не третьего, и на том спасибо).

У этого мужчины проблем с изъянами не было. Скорее всего, раз уж у него три жены и вдоволь пищи, его уродства достались ему по наследству.

– Ну не стой ты, как столб, – забеспокоился мужчина. Он озирался – как-бы соплеменники не заметили и не перехватили странника, ведь он должен осеменить его жен первыми. Считалось, что от странников рождались сильные и выносливые дети, пусть и с уродствами, что доставались от матери. – Идем, тебе у меня понравится!

– Я здесь ненадолго, – сухо ответил Кан, двинувшись с места. Колеса повозки скрипнули и застучали по мелким камешкам. – Мне нужно выменять новые сапоги.

Лицо мужчины помрачнело.

– Зачем менять? У меня сколько хочешь сапог!

Кан невольно глянул на его деревянную ногу.

– Э-э, да ты не беспокойся, найдутся и парные, да еще и твоего размера! Пошли скорее!

– Меня интересует только обмен. Я тороплюсь.

Мужчина ковылял рядом, а потому Кан услышал, что он бурчит какие-то ругательства себе под нос. Его лицо стало совсем темным, но мелкозубая улыбочка все же вскакивала на губах каждый раз, когда он бросал елейные взгляды на Кана.

– Э-э, ну куда тебе торопиться! Погости у нас, не пожалеешь! Моя третья жена из набрюшниц, ну то есть, с окраины. Взял ее для продолжения рода. Ну ты меня понимаешь, – он похабно подмигнул Кану. – Удовольствие то еще, конечно, но что поделаешь. А тебе она понравится! Вот увидишь!

Каждый раз, попадая к оседлым, Кан чувствовал, будто начинает задыхаться. От их назойливости, безостановочного словоизвержения, повернутости на спаривании и бог знает от чего еще. Все это душило его, стискивало так, как стены даже самого узкого ущелья никогда не смогут этого сделать. Но сейчас что-то было иначе. Кану казалось, что он наступил в дерьмо, оставленное на дороге лесным зверем, и этот запах тянется за ним, заставляя то принюхиваться, то задерживать дыхание, чтобы не вдохнуть его глубже.

Кан твердо решил, что, оказавшись в поселении, отделается от нового знакомого, и сразу пойдет на рынок.

Часовые показались за следующим поворотом. Они сдержанно приветствовали мужчину, назвав его Сербик, и завистливо поглядывали на Кана. В руках у каждого было копье. На руке одного из них не хватало трех пальцев, а лицо другого было обезображено лиловым наростом.

Дальше людей стало больше. Кану сделалось не по себе. Не только от количества прохожих, снующих туда-сюда, бросающих на него любопытные взгляды, тыкающих в него кривыми пальцами, пускающих слюни через отвисшие губы, но и от того, что оседлые сделали с лабиринтом. Из стен торчали десятки лестниц, упоров для переходов между жилищами – их делали из дерева, добытого наверху, – а сами стены, словно после неизлечимой болезни, истекали слабым дымком из проделанных в них отверстий. Отверстия эти прикрывали грязные, засаленные тряпки, жалко трепещущие на ветру. Хозяйки готовили обеды, а может, согревали воду для стирки или размягчения кожи, добытой охотниками. Уродливые дети весело бегали под ногами, но тут же останавливались, чтобы взглянуть на странника, раззявив рты. Обычные, по меркам Кана, ребятишки, сидели поодаль, шмыгая грязными носами. Отовсюду неслись запахи – непривычные, резкие, неприятные – голоса и гул поселения. У Кана закружилась голова.

Повозку кто-то дернул. Кан резко обернулся – один из уродливых мальчишек пытался стащить блестящую железяку. Сербик напустился на него, прогнал, показал кулак – будто помахал наконечником кувалды – и пошел дальше, ведя за собой Кана.

Ноша казалась неповоротливой, громоздкой. Она то и дело цепляла кого-нибудь в толпе, люди вскрикивали, оборачивались, сердито смотрели вслед. Постройки оседлых постепенно переползали на дно лабиринта. Они были приземистыми, криво сколоченными, словно хотели походить на своих хозяев.

Наконец, они дошли до перекрестка, где сходились все семь дорог. Здесь народу было больше всего. Беззубые старухи, молодые, но давно утратившие последние крохи привлекательности, девушки, грязные парни (явно с окраин), все они выложили на грубо связанные веревками, немытые и почерневшие лавки свои пожитки. У кого-то мухи топтали тушки птиц, у других пылились шкурки животных, у третьих были набросаны какие-то овощи. Но толпа их почти полностью игнорировала. По центру перекрестка, образующего круглую, просторную площадь, на самой видной его части, составили несколько столов вокруг бревна, вертикально вкопанного в землю. К нему, стоя ногами на одном из столов, был привязан истощенный молодой человек. Как не присматривался Кан, но физических изъянов у него найти не мог. Проходившие мимо поселенцы бросали в него огрызки яблок, плевали ему под ноги.

Кан остановился.

Ему было неприятно видеть мучения этого человека, но он понимал, что, вероятно, его привязали к столбу не просто так. Вероятно, он совершил преступление, за которое теперь и расплачивается. Но почему-то, Кану все равно стало его жалко.

– Что он сделал?

– Кто? Этот заморыш, что ли? – Сербик искал кого-то взглядом в толпе, а потому не заметил, куда смотрит странник. – Да почитай, много чего. Задумал неладное против нашей власти.

– Что именно?

Сербик удивленно посмотрел на Кана.

– А тебе не все равно?

Кан ответил ему взглядом, от которого что-то внутри Сербика сдвинулось, некий внутренний противовес. Он отвел глаза.

– Решил, видишь ли, что не нравится ему жить на окраине, что хочет он перебраться поближе к нашему брату. Тут его мыслелов и застукал.

– Кто?

– Да юродивый, которого наш главный при себе держит, – Сербик опасливо огляделся и заговорил тише. – Если ты чего не то думаешь, он это услышит, и тебя к столбу ставят. А там уж как пойдет. Может и простят, а может, как этого, казнят.

– Он что, просто подумал о ком-то плохо? – внутри у Кана стало пусто, прохладно, словно в доме, в котором много лет никто не жил. – Ничего не украл. Никого не убил. Его судят за мысли?

– Э-э, зря ты так! – запетушился Сербик. – Такие мысли опаснее всего! Вот посуди сам, если бы каждый урод с окраин начал так думать, через недельку-другую ему бы надоело свои думы обмусоливать, и он принялся действовать бы. А что тогда? Вот именно – они бы все к нам поперлись, и тогда бы совсем житья не стало. У этих отбросов свое место, вот пусть там и сидят. А начнут думать – к столбу их! – весело закончил он.

Простая, как заячье дерьмо, житейская философия Сербика была в его глазах непробиваемой.

– Если бы не мыслелов, нас бы уж давно здесь не было – все бы повымерли. Он шибко умный, пусть и юродивый. Наш главный держится за него, будто тот из золота сделан. Да и вообще, никакого суда, дело задохлика давно решенное. Не жилец он. Пойдем, нечего тут стоять, а то вон, народ уже смотрит.

Народ действительно смотрел во все глаза, правда, Кан перестал замечать их взгляды. Его притягивал, точно магнит, паренек, привязанный к столбу. Сложно было поверить, что за этим обреченным, испуганным лицом прячутся бунтарские мысли. Может, он просто хотел жизнь получше?

Кан не замечал не только взгляды толпы, но и один особенно внимательный взгляд. Два больших изумрудных глаза не отрываясь смотрели на него. Вдалеке, у стены лабиринта, на коленях жирного мужика с заячьей губой, сидела юная девушка. Она была красива, стройна. Хотя, может это на фоне жирдяя ее красота расцветала. Мужик рассеянно поглаживал ее по голове, будто домашнего зверька. Девушка до этого момента слегка кривилась при каждом прикосновении, а тут точно оцепенела. Жирдяй почувствовал это. Он сгреб ее одной рукой за волосы, дернул, что-то прорычал ей в лицо, брызгая слюной, а затем отпустил. Прежняя покорность вернулась к девушке. Она снова стала податливой, теплой, но старалась не терять странника из виду.