Читать книгу Я вам не ведьма! - Ксения Алексеенко - Страница 6

В этом вообще есть хоть какой-то смысл? Так… не бывает! Магия какая-то… А, точно.

Закат длился уже часа четыре – если доверять моему восприятию времени, конечно. Я не знала, как ведьмы смогли провернуть такой фокус, и пребывала в восхищении, смешанном с опасениями.

В пропорции примерно три к одному, где три – это опасения.

А вдруг Щиц не придет? А вдруг он не сможет прийти? Если время на этом холме идет иначе и само солнце замерло на одном месте, возможно ли сюда прорваться без приглашения? Я очень сомневалась, что Щицу выдали бы приглашение.

У Бонни из кармана выглядывала Царапинка. Эта черепашка символизировала мою судьбу, если Щиц все-таки не придет. Как я ни старалась, не могла увидеть ничего привлекательного в ее морщинистой шее или якобы утонченно-расписном панцире, по твердости напоминавшем ногти стариков. Черепахи с рождения символизируют старость. Даже смешные черепашата ковыляют, как маленькие старички.

Да, Щиц – горбун, и не то чтобы от разглядывания его перекошенной спины можно было получить больше эстетического удовольствия, чем от общения с Царапинкой. Но он человек.

Даже самый некрасивый человек не вызовет у меня такого отвращения, как вызывают животные. Хотя мертвых животных я предпочитаю живым: к Каркаре я почти привыкла. Наверное, потому, что она для меня скорее диковинный магический механизм, лишь по недоразумению сделанный из костей и перьев, когда-то принадлежавших живой птице.

Впрочем, я навострилась скрывать свое отношение. Еще дома, когда мне показывали котят, слепо тычущихся в живот довольной кошки, или хорошо сложенную борзую, я прекрасно научилась разыгрывать восторг.

Даже Бонни вряд ли догадывалась о моем настоящем отношении к Царапинке. Я ведь погладила черепаху по панцирю и повосхищалась алыми глазками этой божьей твари.

Где же Щиц?!

– Выдохни, – Бонни похлопала меня по плечу, – выдыхай давай. До нас очередь дойдет не скоро. Успеет он. Вон, пейзажи посмотри, красиво же.

Что красиво? Холм как холм.

Как городской житель я знала три вида растений: трава, кусты и деревья. Тут была только трава. Надо же, я и не замечала: на самом деле трава – она разная! Мы двигались вперед по протоптанной очередью тропинке, все выше и выше, держась от остальных девчонок на расстоянии двух локтей.

Это было удобно – все уже давно разбились на группки и совершенно не горели желанием общаться с кем-то другим.

– Вот это, – пояснила Бонни на мой немой вопрос, – горошек мышиный, а еще бывает… – она чуть задумалась, – неважно… А вот… – она сорвала длинный стебель и протянула мне колос, – ежа сборная. Ее еще называют ежа сборная-разборная, – она двумя пальцами провела по стеблю, легко смахнув мохнатую головку, – вот так. Знаешь, что странно?

Каркара на ее плече склонила голову, готовясь внимать. Ну, хоть кто-то слушал.

– Что? – я наконец-то нашла в разнотравье знакомый цветок: одуванчик-то я в состоянии узнать!

Когда Бонни сказала мне выдохнуть, я стала искать, на что переключиться. Возможно, слишком увлеклась. Для того чтобы не начать игнорировать ее, мне приходилось прилагать определенные усилия.

– Сейчас весна. Должна цвести мать-и-мачеха, ну одуванчики, ладно… А тут лето…

– Странно, что солнце четыре часа садится, – пожала плечами я, старательно отдирая от рукава платья какой-то цеплючий шарик.

– Это репей. В нормальном месте он бы и не зацвел еще, – буркнула Бонни, которой надоело смотреть на мои мучения, – вот как этот, – она ткнула пальцем в колючий на вид фиолетовый цветок, и для этого ей даже не пришлось нагибаться, – почему они не сделали нормальную дорожку?

– Мне тут нравится, – возразила я, – мне нравится, что тут есть на что отвлечься.

– Это все мое пастушье прошлое, – пожала плечами Бонни, – не вижу в траве ничего необычного. Трава и трава. Я вообще не про нее говорила. Смотри, вон там…

– Белые камни?

Растрескавшиеся от времени глыбы белого песчаника чья-то мощная рука расставила по кругу. Очередь огибала их по широкой дуге. Никто бы не признался, но было в них что-то зловещее.

Они были неправильной формы: над ними веками работали дождь и ветер. Я не понимала, чего такого замечательного Бонни в них нашла. Камни и камни. Стоят кучкой, как хмурые вояки, будто пойдут сейчас строем войной на гору-великана, в которой им не победить… Очень сомневаюсь, что у Бонни такие же ассоциации.

Закат окрашивал их в красный цвет.

– Ты чувствуешь эту мощь? – спросила Бонни, вся, от кончика мышиного носика до мысков казенных туфель, вытянувшись в струнку.

Клюв Каркары тоже был обращен в сторону… кажется, такие группы камней называют кромлехами… кромлеха. Как стрелка компаса всегда обращена к железу.

Но я не ощущала мощи. Мне было слегка не по себе, когда я на них смотрела, и все.

– Нет, – честно призналась я, – вовсе нет.

– Знаешь, – Бонни немного помедлила, прежде чем говорить, – я вот знаю, что дает мне силу. Лес, земля – не прирученная, дикая, такие вот вещи… Но что дает силу тебе? Почему ты здесь?

– Я не знаю, – ответила я, не задумываясь.

Солгала, конечно. Но чуть-чуть. Пожалуй, такое называют лукавством. У меня были догадки.

Возможно, ярость или растерянность. Возможно, я слишком зациклена на себе, чтобы брать силу откуда-то еще.

Мне достаточно нескольких дней на новом месте, чтобы ясно понять: ведьма из меня получится аховая, слабенькая. Я не чувствую всего того, что так легко улавливает Бонни, я даже плиту разогреть не могу, хотя Бонни говорит, что достаточно всего лишь чуточку сконцентрироваться. Единственное, что доказывает: да, я что-то умею – это замертво упавшая в родительском доме кухарка.

Плохая была идея. Возможно, чтобы обрести могущество, мне придется научиться ненавидеть так, чтобы рядом со мной кровавые камни казались слепыми кутятами, как бы бессмысленно это ни звучало. Но разве может обычная девчонка стать могущественнее природы? А иначе мне никогда не превзойти таких, как Бонни.

Я никогда не была чувствительна, но именно в чувствах я однажды смогла почерпнуть хоть немного силы.

Разве смогу я когда-нибудь так ненавидеть… или так любить, чтобы хотя бы и для разогрева плиты мне нужно было «всего лишь чуточку сконцентрироваться»?

Вряд ли.

Я не умею толком ни того, ни другого. И концентрироваться тоже.

Тетенька не очень долго думала, отдавать ли меня сюда. Я – ее билет в преподавание. Она, наверное, соскучилась по правильным девочкам, что впитывают шенский, как губки.

Папенька и не думал, что можно отказаться меня отдавать. Папенька не любит вещи, которые не может контролировать – я унаследовала от него эту черту. И потому я так и не научилась чувствовать безоглядно. Необдуманные чувства открывают противнику мягкое брюхо. У меня не было настоящих противников, и я тренировалась на тетеньке, ожидая, когда же смогу их наконец завести. Пока и у меня появится такое право.

Я любила Элия, потому что хотела зажить собственной семьей, и это был самый простой способ, а не потому, что влюбилась. В нем я видела прекрасного кавалера, как следствие – хорошего мужа, а большего мне было и не надо, и я любила свою будущность с ним куда больше, чем его самого.

Я поднаторела в самообмане, но магия требует настоящих чувств, вот как мне кажется. Когда тетенька отказала Элию, я оплакивала не порушенную любовь; я оплакивала свой план и папенькино предательство. И только потому получилось искренне.

– Ой, да перестань, – протянула Бонни, помахав ладонью перед моим лицом, – у тебя аж глаза остекленели. О чем ты там думаешь? Хватит, хватит. Скоро наша очередь.

– А Щиц?

– А что Щиц? – с деланой веселостью хмыкнула Бонни – Если откажется от такого шанса, то сам виноват. Ты предлагала. Возьмем Царапинку… или мартышку.

– Стоит только чуть-чуть опоздать, и тебя уже готовы променять на мартышку, – хмыкнули за нашими спинами, – Вот так всегда.

– Ты должен знать, – обернулась я, – что я никогда, никогда бы не выбрала вместо тебя какую-то мартышку.

– Лестно слышать, – расплылся в улыбке Щиц.

– Черепашка меньше ест и меньше воняет. Ты только что отобрал у Царапинки шанс… – Я пожала плечами.

– Жестокие, жестокие женщины. А я ведь хотел принести новости с вольной волюшки одной девушке в слишком ладно скроенном платье, – Щиц глянул исподлобья, – но потом. А то скоро наша очередь… А я – Бонни абсолютно права – не готов упускать такого шанса.

Я обратила внимание на застрявшее в его волосах перышко – белое, пуховое, как из подушки, если бы подушки набивали перьями, испачканными в запекшейся крови. Его и так зачастую не слишком опрятная одежда выглядела даже слишком потрепанной. По предплечью змеилась свежая царапина. Глубокая – не с котенком заигрался. Он старался дышать ровно, но все равно получалось слишком быстро. Запыхался.

Но я ничего не сказала, промолчала и Бонни. Просто отметила про себя, что действительно – не готов. И я никогда не узнаю, на что он ради этого пошел и что преодолел. Разве что пойму, что это за место такое – с бесконечным закатом, кровавыми камнями и летним разнотравьем.

Кажется, на территории академии достаточно таких мест. Многое понять придется.

Бонни пошла первой. Щиц сказал, что здесь ему можно немножко колдовать, и не факт, что после ритуала у него останутся силы. И мы решили, что пусть он лучше немножко поддержит свою иллюзию, чем совсем нет.

Тетка быстро прочитала что-то вроде молитвы, опрыскала водой Бонни и Каркару, походила кругами, но все это время косилась на нас с Щицем, так что не заметила, как «мигнула» в какой-то момент иллюзия, обнажая вороньи кости, скрепленные вместе зеленоватым свечением.

Получилось! Бонни связали с ее обожаемой дохлой вороной, и она была счастлива. Удаляясь по тропинке, вытоптанной не иначе как предыдущими участниками ритуала, она показала нам большой палец.

Щиц взял меня за руку и увлек в очерченный красной… глиной? Или песком… Круг в траве. Я представила себе карикатурную ведьму с забавных картинок, в остроконечной шляпе и с длинным бородавчатым носом, которая ходила по кругу, размахивая мешочком с дыркой, и размечала границы. Хотя, скорее всего, это была тайе Гарьянски, а она не такая уж карикатурная. Но такие фантазии успокаивали: никто не готовится к темному ритуалу с мешочком с красным песком наперевес. Или… готовится?

Трава за мной сразу распрямлялась, будто я туда и не ступала никогда.

Пальцы у Щица были сухие, мозолистые, жесткие. Я на него не смотрела, озиралась по сторонам: раньше меня брали за руку только во время танца, ну, или папа с тетенькой. И я почему-то смутилась, как дебютантка.

Признаюсь, нечасто меня даже в танце так уверенно вели.

– Ну давайте, тайе Гарьянски, удивите меня, – сказал Щиц насмешливо, и еще несколько минут эти двое сверлили друг друга презрительными взглядами.

Я кашлянула, прерывая их милую мысленную беседу.

– Простите! Мне сказали, что тут переписывают метку академии на мою метку. Надо мной подшутили и отправили на чемпионат по гляделкам, и нужно было подойти к закату в какое-то другое место?

Теперь тайе Гарьянски посмотрела на меня и недоверчиво покачала головой.

– Я же предлагала тебе самых лучших животных, девочка.

Удав на ее шее угрожающе зашипел.

– Я выбрала, – твердо сказала я, шестым чувством понимая, что мне нельзя отвести взгляда.

Только сейчас я заметила, что глаза у этой ведьмы змеиные, без век. Но это меня не пугало. До того я хорошенько разглядела ее стоптанные туфли, ее латаное-перелатаное платье монашеского кроя, все в подозрительных беловатых пятнах, не удивлюсь, если от птичьего помета. Ее собранные в небрежный пучок седые волосы, которые, видимо, никогда в жизни не лежали даже в слабом подобии красивой прически. За ее шелушащимися красными руками, оплетенными венами, никто никогда не ухаживал.

Эта ведьма определенно жила на зарплату, причем зарплату нищенскую, и пугала меня по долгу службы. Без души, без огонька. Разве такое вообще может быть страшно? Скорее… жалко.

Я скривилась.

– Ты не сможешь его удержать, – раздраженно добавила тайе Гарьянски, – он уйдет от тебя, как только сможет. Возможно, убив. Или разбив сердце. Или… лучше бы ты выбрала черепашку.

Удав чуть подвинулся, открывая сидящую на ее плече грустную Царапинку. Мне стало ее жалко, правда, жалко… Но Щиц вцепился в мои пальцы мертвой хваткой, и его мне было жальче.

К тому же…

Я никогда не принимала решений из жалости. Это унизительно.

Выгода честнее.

– Я выбрала, – повторила я, ничем не выдавая мимолетных колебаний.

– Ты совершаешь ошибку, когда пытаешься освободить преступника. Он съел пряничный домик, – тоже мне, преступление, я едва сдержала неуместную сейчас улыбку, – и сотворил еще много зла. Ты выбрала черного колдуна, обманщика по сути своей: как думаешь, как долго он будет благодарно стирать твои платья?

Мне это надоело.

– Я выбрала, – твердо сказала я.

Тайе Гарьянски вздохнула – долго, бесконечно устало.

– Здесь я бессильна, – сказала она куда-то в воздух.

Дальше была «молитва», и хождение по кругу, и вода… но все это было неважно. Как будто главный ритуал я прошла куда раньше.

Когда мы возвращались, сначала все было нормально, но стоило нам выйти из заката в прозрачный весенний вечер, и усталость навалилась на меня могильной плитой. Кое-как, с помощью вроде бы бодренького Щица я добралась до парковой скамейки: какая же я внимательная, в прошлый раз я и не заметила, как местная паркочащоба сменилась холмами без единого намека на деревья. А тут – раз, и все. Как щелкнуло, и один пейзаж сменился другим.

Наверное, так вышло из-за освещения.

– Ты мне что-то хотел с воли передать, – напомнила я, утомленно отдуваясь.

– Было такое, – уклончиво начал Щиц, – я скажу, но с одним условием: ты угадаешь все, что я недоговорю.

– А напрямик слабо? – возмутилась я.

Все эти загадки были мне не по нраву. Почему бы просто не выдать мне простую инструкцию, куда ходить, куда не ходить, что делать, что не делать? Я бы с удовольствием выполняла местные правила, если бы они были. Да и жульничать куда проще, если хотя бы знаешь, в какую игру с тобой играют. Все-таки нащупанный для Щица выход был счастливой случайностью, не более. Я просто угадала, что это сработает.

Но чуйка подводит часто. Куда чаще, чем холодный расчет. А я не хотела крупно проколоться.

– Не в академии, хозяйка. Здесь балом правит магия и чудеса, а они работают по своим законам. Ты знаешь хоть одну сказку, где царевне просто суют под нос нашатырь, и она просыпается? Сначала заклятье, потом феи, потом шестнадцатилетие…

– Я читала, – отмахнулась я, – веретено, сон, наколдованный злой ведьмой густой-густой лес… Поцелуй истинной любви… История основания нашего королевства. Ее все знают. Очень романтическая.

Мои подружки ее обожали. Мы ставили спектакли про Спящую Красавицу и Смелого Принца, который для нас был еще и Прекрасным. Можно простить девушкам их фантазию, потому что как не приукрасить чуть-чуть жестокую реальность? На всех портретах основатель королевства был нарисован грузным, краснолицым, хмурым человеком с глубоко запавшим взглядом и острым подбородком – и никак не подходил на роль главного героя спектакля про любовь с первого взгляда.

Накануне Дня Пробуждения мы собирались все вместе – купеческие дочери, аристократки из прилично обнищавших родов – и вышивали покрывала древним узором, символизирующим лучи солнца, пробивающиеся сквозь колючки. То же самое делали в тот вечер и крестьянки, и даже принцессы, и не было ничего душевнее этих девичьих посиделок.

Я не любила саму сказку – просто никак не могла поверить, что там все было так гладко, – но мне нравились связанные с ней маленькие ритуалы, поэтому я с удовольствием поддерживала подружек в увлечении этой историей.

Пусть и проскальзывала иногда тихонечко мышка-мысль: проснись я через сто лет в ином мире, живущем по иным законам, от поцелуя какого-то подозрительного типа, даже будь рядом со мной папенька и тетенька, вряд ли я бы сыграла свадьбу. Скорее завизжала бы и огрела принца тем, что первое под руку подвернется, спровоцировав дипломатический конфликт.

Поэтому я и не принцесса…

– А потом их сын вырос в великого полководца и из микроскопического кусочка земли, подаренного папашкой принца новобрачным, сделал большой-пребольшой кусище… Даже не знаю, может, и к счастью, что спящую красавицу поцеловал младший принц. Все равно его сын дядю первым завоевал, – добавила я.

– Еще бы ее целовал старший. Старшим не до приключений, они учатся королевством править, да и брак у них всегда династический, – по-доброму улыбнулся Щиц, – это младших вечно толкает на подвиги уязвленная гордость и безземелье. И им потакают – пусть играется, лишь бы интриги не начали строить и дворцовые перевороты устраивать.

– Ты что, младший? – не могла не спросить я.

Он так это сказал, как будто это было ему близко.

– Я единственный ребенок, – неловко передернул плечами Щиц, – но у меня есть трое племянников. Младший такой дурак… Но кровь не водица, что поделать, – он немного помолчал и перевел тему: – Так вот. Я же совсем не о том, ну. Я сегодня ночевал в бараке, и угадай, кто к нам заселился?

– А ты можешь продолжать ночевать в бараке? – спросила я.

Раз уж он сам об этом заговорил. Куй железо, пока горячо, поговорка такая, как я на собственном опыте убедилась – очень полезная, замечательное руководство к действию. Наверное, он себе там и место облюбовал, и обустроился, явно же не первый день на академию пашет. Зачем тащить человека в комнату, где живут две девушки, если у него где-то там обустроенная лежанка и теплая мужская компания?

Кажется, этим вопросом я сбила Щица с толку… или хотя бы с мысли. Он немного подумал.

– Ну, могу.

– Я просто боюсь, что фамильярам выделяют максимум хлев, а у нас ты не поместишься, и…

– Я понял, – кивнул Щиц, – вполне логичная мысль. Я думаю. Да, могу. Вряд ли они запретят мне там оставаться – слишком мелочно.

Да уж, довод-то так себе. Если судить по тем же сказкам, ведьмы существа очень мелочные и могут устроить большую гадость только из-за того, что их не пригласили на день рождения младенца незнакомые люди. Но я промолчала. Я уверена, что Щиц не будет молоть попусту. Сказал, что все нормально, значит, все нормально.

– Вот и хорошо. Так кто к вам пришел? Как вообще к вам на работу поступают? Ну, если не ты, конечно.

– Приходят, спрашивают, нужны ли работники того или иного профиля, проходят собеседование… подписывают контракт… И работают. Предоставляется еда и общежитие, паршивость комнат варьирует в зависимости от квалификации. Я живу в «передержке», барак для наемных рабочих на пятьдесят коек, – он покачал головой, – не беспокойся, там вечно пустует больше половины мест, так что я давно отгородил себе комнату на правах старожила. А что стены фанерные… так здесь везде такие. Ведьмы да колдуны – нищий народ, скажу я тебе по секрету. Светлые волшебники с подружайками заграбастали себе весь бизнес. Стоит нашим высунуться, и эти гады демпингуют по-черному, – он скривился.

– Я думала, есть такие услуги, которые могут предоставить только адепты черной магии? – удивилась я.

– И стараниями светлых они либо запрещены, либо строго регламентированы. Раньше хоть в зелья не совались, так не-е-ет! Самое доходное что?

Я задумалась.

– Лекарства? И, пожалуй, косметика.

– Подумай головой, кто будет покупать лекарства и косметику у темных? – Щиц покрутил пальцем у виска. – Бытовые яды… привороты, те, что покрепче, на крови… тараканов там травить, мужей, противозачаточное да абортивные средства… Ну так за яды приходится отчитываться этой их комиссии… якобы это мы виноваты, что любовницы жен травят. А по мне, так они, если не отравили бы, так топором зарубили, мы-то тут при чем? Противозачаточные да абортивные вообще приходится из-под полы продавать, как наркоту толкаем, право слово. – Он воздел вверх палец, – Жизнь священна! Даже если несет смерть матери, видимо… Ну и привороты запрещены, воздействие на волю. Здесь я согласен. Вот и выходит, что основной доход приносят специалисты по бытовым проклятьям, причем легально их можно только снимать. А накладываются они как-то сами, случайно, тут одна дамочка даже диссер на эту тему защитила, теперь директриса этой бумажкой от всех проверок отмахивается.

А на самом деле, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, снимают зачастую точно те же люди, что и накладывают. Возможно, есть у них даже специальный узелок, чтобы легко свое заклятье распустить – знают, что пострадавшие к ним обратятся.

Хочешь жить, умей вертеться. А ведьмы по определению жестоки.

Я бы разве что поспорила на тему жизни, но слишком хорошо воспитана, чтобы поднимать заведомо острые темы. Меня давно научили пропускать их мимо ушей и не ввязываться в такого рода дискуссии. Это не значило, что я согласна с точкой зрения Щица; просто знала, что скамейка в парке не самое лучшее средство для переубеждения упрямцев.

Щиц хлопнул себя по лбу.

– Забыл совсем! Так вот, угадай, кто нанялся в разнорабочие?

Я задумалась. Кто бы это мог быть? Кто вообще может оказаться в рассаднике ведьм, настолько интересненький, что Щиц хочет со мной поделиться?

– Черт рогатый? – предположила я.

Щиц как-то очень уж противно хихикнул, закрыв глаза ладонью.

– Блондин, – сказал он минуты через полторы, – копыт нет, насчет рогов, уж извини, тебе лучше знать.

Я аж подскочила от возмущения, мигом уловив похабный намек… и только потом до меня дошло.

– Эл… – Я осеклась, вспомнив, что тут не стоит разбрасываться именами.

– Элий, да, – недобро усмехнулся Щиц: в сумерках его глаза отсвечивали белесым светом, – он тоже не знаком с техникой безопасности.

– Откуда ты…

– Бонни поделилась, что у тебя жених был. Очень грустная история в ее изложении, послушай как-нибудь. Настоящий эпос. Я б забыл сплетню, но больно он открыто про тебя расспрашивал, прям одно к одному. Рыжая, полненькая, голос громкий… тут таких пол-академии, но он добавил про то, что богатенькая, и я сразу сопоставил. Я молодец, хозяйка?