Читать книгу Завод «Свобода» - Ксения Букша - Страница 5

Парк Екатерингоф засыпан ярко-белой черёмухой. Лепестки лежат в воздухе слоями, вздуваются рассыпчатыми кучами, плывут кружевом по реке, вихрятся в пыли. В шестом часу вечера солнце ещё стоит над пакгаузами, кранами и железными крышами. Весна – острые и яркие запахи, ветерки, напоминания, черёмуха и жареная рыба, гниль и свежесть, окрестная нищета, грохот ржавых острых крыш, – предельно насыщенный воздух, в котором перестаёшь чувствовать голод, холод, усталость, боль, а остаётся только лихорадочная и бессонная восприимчивость к счастью, тяга к непрерывной смене действий, цветов, лиц; вибрирующий, жидкий, радужный воздух беспамятства. Женщина лупит мужчину обрезком ржавой трубы по голове, кровь ливнем стекает по его щекам, он блаженно улыбается. На пороге трущобной лестницы сидит девочка лет восьми, дочь Светки-дворничихи, и рассказывает страшные истории, а её сестрёнка Вика, в рваных облупленных босоножках, сидит на корточках, сосредоточенно плюёт себе под ноги и возюкает пальцем по асфальтовой серой пыли.

Эх! Где бы драка, ну хоть бы кто-нибудь сегодня подрался, руки чешутся. На тебя бы, Паша, на самого дружину напустить. Надо работать лучше, тогда не будет оставаться столько лишней энергии. Ребята, у меня есть план действий (вынимает из сумки полулитровую мензурку). Ух ты, Таня, где ты такую взяла? У метрологов попросила, сказала, для чего, мне дали. А для чего? А вот для чего (рассказывает). Так: заходим. Я их давно подозреваю в недоливе. Пашка, а ты куда? Нет, мы тебя с собой больше не берём, без обид. Остаёшься караулить, тем более – вдруг драка. А можно сока, пожалуйста? (Три стаканчика по 200 мл. Таня S достаёт мензурку.) Это что у вас? Не волнуйтесь, народный контроль. (Валя-токарь работает на станке, который прозвали в цеху балалайкой, изготавливая самые мелкие детали на заводе.) Да не волнуйтесь вы так. Третий стаканчик с лёгкостью помещается в мензурку поверх двух первых, и здесь на авансцену выходит Вер-рка. Её голос угрожающе вибрирует. Итак. В полулитровой мензурке! Поместилось! Три стаканчика по 200 миллилитров! Позовите заведующего, мы будем составлять акт проверки. Правильно! – кричат покупатели. Мы давно замечаем! Никаких «слушайте», гвоздит Верка, мы тут не слушать пришли! А обвес фиксировать! И мы его – фиксируем! Нам ничего не надо (Валя). И вы не волнуйтесь. Всё будет нормально. Просто так делать нельзя. Правильно? Поэтому мы и составим акт проверки. Потому что люди хотят пить. А вы не доливаете. Да, да, одобряет народ. Хотим! А вы не доливаете! Мы и сами давно заметили! Но если бы не пришли с мензуркой, вы бы так и продолжали не доливать! Безнаказанность должна быть наказана. Молодцы ребята. Продавщица скисает. (В дверной проём заглядывает Пашка. Это подходящая минута. Была бы. Но Верка бдит, она показывает Пашке кулак, и Пашка живо делает такое лицо, будто и ничего.)

Вчетвером они идут по серой и свежей, тёплой улице. Пашка, а это правда, что ты бывший чемпион города по боксу? Спрашиваешь. Это все знают. А мой приятель – сам A, мы с ним в ремесленном вместе учились и в одной комнате жили. Как это не слышали? Ну, это ты просто боксом не интересуешься, а он – гремит! Он… он вообще гремит сейчас. Даже чемпиона мира этого, свирепого Хью, убрал в первом раунде. И ты с ним в одной комнате спал? А не боялся? Ага, бывало, среди ночи вскочим, и пошёл махач, я иногда свободно даже его на лопатки клал, врёт Пашка. А вот меня положи на лопатки, попробуй! – Верка топорщится поперёк дороги. Коренастая, плотная, глаза у неё мрачные, не на шутку бешеные. Да… положу тебя, обязательно, – говорит Пашка таким тоном, что Валя слегка краснеет, Танечка S возмущённо пыхтит что-то под нос и поправляет очки, а Веррке хоть бы что. Давай-давай! – кричит и наскакивает. Пашка аккуратно, лениво берёт Верку поперёк платья и взваливает на плечо, а она брыкается, продолжая свою древнюю, как мир, игру, – но вдруг Пашка прислушивается… принюхивается… ставит Верку с размаху на асфальт, не замечая, что у неё слетела туфля, и устремляется вперёд. Подрался кто-то, – Танечка. Дай человеку любимым делом заняться. Верка скачет к туфле на одной ножке: меня-то подождите, э!!

Пашка уже в гуще событий. Валя K присматривается, но, как ни старается, не может понять, кто кого бьёт. И как Пашка с ходу разбирается? Да ничего он не разбирается, бьёт куда попало, и всё. Ты бы, Валя, пошёл ему помог. Нашла что советовать, Валя, не ходи! Девочки, я вас так люблю, говорит Валя K. Фи, я тебе добра желаю, а ты хамишь. Да ты просто боишься драться. Оставил приятеля в беде! Я тогда сама пойду! – Вер-рка подлетает к драке и хватает одного из дерущихся сзади за шею; тот, не ожидав подвоха, теряет равновесие и чуть не падает назад, Верка отцепляется и отпрыгивает. Народная дружина, громко говорит Танечка S, подходя к драке, вот тут-то всё и заканчивается; вернее, конечно, не всё, шум стоит ещё долго, но уже подтягиваются и дворник, и сварливая бабушка с исцарапанными ногами, и поддаёт жару с подоконника многодетная мама, и солидный товарищ вылезает из подъехавшей «Победы», а что за товарищ, неизвестно, и, в итоге, конфликт разбавлен. Пашка, возбуждённый и всклокоченный, но почти невредимый, машет руками и что-то трещит, а солнце уже скрывается за домами, и огромные листья тополей висят в воздухе почти неподвижно, и пахнет озоном: будет гроза.

За ними бежит, шаркая, бабуся с исцарапанными ногами. Миленькие, комсомольцы, помогите! У меня нявестка больная. Бабушка, если больная, то надо доктора. А мы – народная дружина. Ась? Доктор, что доктор, ей доктор никакой не поможет. Придите, Христом-богом вас прошу, помогите, молодая, а умирает, умрёт ведь. Христом-богом не надо, возражает Валя K, но мы согласны: сходим, разберёмся, что там такое.

Они идут за бабусей. Живём-то мы в углу, полкомнаты, совсем места нет, а у меня два сына, было-то четверо, в войну младшенький умер, а старший без вести на войне пропал, а двое живут со мной, вот младший, он как вы, школу заканчивает, работает, а старший-то пьёт, женился и пьёт, и вот заставил жену… я не знаю, как это сказать-то… Места-то у нас нет, а она больно хотела ребёночка, и как он говорит, вот обманула его… а он её возьми и заставь… это… Аборт сделать (Вер-рка). Да… И бил её, и угрожал, и… совсем затуркал… она и сделала… а только с тех пор лежит и всё… не ест, не спит почти… лежит… ни работать, ничего… уже доктор-то, доктор что… хорошая попалась, Господь её храни… говорит, ну, заберём в психическую, забрать-то мы её можем, но вы же сами понимаете… а вам, говорит, нужно как можно быстрее её из этого состояния вывести… радость ей нужна, а где ж, какая же у нас радость…

Бабуся суетится. Дверь открыта. Низкий потолок, запах сырости и гари: пожар был, что ли. Полумрак. Угарная кухня, полная тесных цветастых женщин. В узком коридоре галдит стайка оборванных дошкольников, ворвавшихся вслед за дружиной с улицы в дом. Боком – в узенькие «полкомнаты». Пашка остаётся снаружи, стоит в дверях. Скудные квадратные метры завалены вещами, заставлены мебелью. Здравствуйте. Мы народная дружина. Нас вот позвали… Зачем? Да мы сами не знаем, зачем. Уходите. Отворачивается к стене, накрывается одеялом.

За некрашеным, рассохшимся, заляпанным окном, в сонном пыльном безветрии, темнеет, и это не ночь: ленинградские ночи в мае белые. Нет, это буря надвигается на Нарвскую заставу с моря. Искоса направленным, желтоватым светом озарены напоследок улицы. Валя K вспоминает вдруг, где и когда он видел такой же странный свет: когда был маленьким и они уплывали из Ленинграда на барже. Смотри, сказал Вале старший брат. Валя обернулся на город и увидел над ним фантастическое, зловещее солнце, заревом гремящее по чёрному небу. Мама, там конец света? – спросил Валя. В ту ночь горели Бадаевские склады. Баржи бомбили, та, что ушла перед ними, потонула со всеми пассажирами. Верка мрачно смотрит в окно. Пашка отвернулся во тьму коридора, достал из кармана сахар-рафинад из заводской столовой и раздаёт мелким.