Читать книгу Две жизни. Банковский роман - Ксения Журбина - Страница 7

Антон вырос в смешанной семье, в которой особо почитали кавказские традиции. Связи с родственниками, пусть даже это не были родственники по прямой линии, много значили для него. Он охотно откликался не только на любую просьбу о помощи со стороны своих родственников, но также охотно помогал даже их соседям. Щедрость и гостеприимство были у него в крови, а платить за гостей в ресторане он считал делом чести. В начале их знакомства это удивляло Инну. Потом злило. В конце концов она постаралась понять и принять его желание всех накормить за свой счет.

Антон любил Абхазию и старался, по возможности, чаще ездить туда в командировки. В особой папке он накапливал заметки по разным вопросам, касающимся работы филиала с абхазскими клиентами. В конце каждого месяца он тщательно разбирал и обдумывал накопившийся материал, составлял письмо с предложениями по работе, прилагал необходимые расчеты и направлял в головной офис. Обычно Антон без лишних вопросов согласовывал однодневную командировку в Сухум. Затем он звонил зампреду Национального банка и управляющим всех коммерческих банков-клиентов, назначал точное время встреч. Во всеоружии, чаще всего в пятницу Антон отправлялся с деловым визитом в Абхазию. Если вставали вопросы, связанные с операционным обслуживанием, Инна присоединялась к нему.

Выезжали утром, стараясь как можно раньше миновать границу. Ехали не останавливаясь, чтобы к десяти быть в Национальном банке. Инна особенно любила первую часть пути от Псоу до Гагры, когда за окном автомобиля открывались виды на горную цепь Гагрского массива, мягкими волнами уходящую к горизонту. Белоснежные облака плотным покрывалом окутывали поросшие густой зеленью склоны и вершины ближних гор. Небо здесь было особенной синевы, какой Инна не замечала в Сочи. Кое-где на склонах сквозь густую листву и будто зацепившуюся за кроны деревьев легкую туманную дымку рассеявшихся облаков проглядывали светлые крыши домов. Виды завораживали и успокаивали. Пока ничто не напоминало о недавней войне.

Строго к назначенному времени Антон уже был в Национальном банке. Обсудив согласно выверенному до деталей плану текущие и предстоящие дела, Антон поочередно ехал на встречи с руководителями коммерческих банков. В каждом из них он старался основательно потолковать: задавал вопросы, въедливо уточнял детали, пытался предугадать проблемы. Он внимательно выслушивал всех, помечая на клочке бумаги просьбы и пожелания, с тем чтобы по возвращении, в субботу или воскресенье, когда ничто не мешает сосредоточиться, превратить все услышанное в план действий и с понедельника приступить к его реализации. От устоявшегося со временем сценария командировок Антон старался не отступать.

Обычно к двум-трем часам дня, когда деловая часть командировки подходила к завершению, кто-то из управляющих приглашал всех на обед в известную только местным апацху с большим очагом посередине. Здесь прямо в присутствии гостей на открытом огне в чугунных котлах варили мамалыгу, коптили кружки сыра, жарили форель и мясо.

Обед начинался с неизменной мамалыги, которую абхазы считают своим хлебом. Эту незамысловатую кукурузную кашу с абхазским названием «абыста» Антон не просто любил. Он ее обожал! В искусстве поедания мамалыги ему не было равных. Инне поначалу было странно смотреть, как европейского вида мужчина, одетый в строгий деловой костюм и в галстуке, с нескрываемым удовольствием берет кашу руками. Он ловко отламывал от большого куска слегка подкопченного абхазского сыра кусок поменьше, поддевал им изрядную порцию густо сваренной мамалыги и отправлял в рот. Ел быстро, не отвлекаясь на разговоры, как будто хотел как можно скорее вновь ощутить во всей полноте вкус своего детства. Из следующих блюд Антон выбирал абхазский хачапур с сыром и форель, которую всегда предпочитал мясу.

Через час все были свободны, и для Инны начиналась лучшая часть путешествия. Она любила природную красоту Абхазии. Обратно ехали так, как будто отматывали назад киноленту: Сухум – Новый Афон – Гудаута – Пицунда – Гагра – Псоу. Антон просил водителя остановиться, когда проезжали любимые им с детства места. В Абхазии он превращался в большого ребенка и уже в который раз рассказывал Инне придуманные им самим и якобы случившиеся именно в этих местах истории. Инна никогда не останавливала его и всегда слушала так, как будто слышала впервые. Истории эти были частью ритуала посещения Абхазии.

Будучи человеком эмоциональным, Инна старалась незаметно отвести взгляд, когда на глаза попадались полуразрушенные, давно заброшенные вокзалы, зияющие выбитыми окнами здания прежде успешно работавших предприятий и облупившиеся стены знаменитых в прошлом советских дворцов-санаториев.

Ее особенно удручал вид жилых домов, брошенных когда-то зажиточными грузинскими семьями, на засыпанных землей, проржавевших крышах которых прорастали лопухи. Все еще слишком живо напоминало о грузино-абхазской войне. Антон никогда не позволял себе вслух сокрушаться по поводу неприглядности и очевидной бесхозности, но по его внешней сдержанности чувствовалось, как ему больно смотреть на прежде дивной красоты места.

Перед отъездом из Сухума Антон не забывал пройтись от Национального банка к набережной, самой старой улице в городе, и заодно попрощаться. Не так давно набережной дали название «Махаджиров» в память об абхазах, переселившихся в XIX веке в Турцию.

Белая с куполами колоннада в стиле сталинского ампира особенно привлекала Инну. В месте соединения двух частей колоннады была площадка, с которой открывался необыкновенный вид на живописную дугу морского побережья, к которой вплотную подходили горы.

Пока Инна любовалась морской панорамой, Антон о чем-то толковал с завсегдатаями набережной, ожидавшими своей очереди сыграть партию в шахматы или в нарды. Удостоив своим посещением набережную и в очередной раз поведав Инне историю о сухумских грифонах, которые (а кто же как не грифоны!) стояли на страже денежных хранилищ Национального банка, Антон умолкал. Он думал о своем, глядя на мелькающие за окном машины дома и открывающиеся виды на море и горы.

При повороте на Новый Афон Антон снова заметно оживлялся и просил водителя вначале заехать на смотровую площадку, с которой поверх острых верхушек кипарисов открывался величественный обзор на морскую даль. Ритуал назывался “подняться, вдохнуть восторга, и выдохнув, ехать дальше”. Самый большой храм Абхазии – Пантелеимоновский собор – был предметом его особой гордости. Он считал своим долгом показывать собор всем, кого сопровождал в поездках по абхазскому побережью.

Вопросами религии Антон глубоко не интересовался, хотя Библию прочел. Два или три издания Нового Завета стояли в его книжном шкафу на одной полке с книгами античных философов. О вере и религии вслух он не рассуждал, но судя по его образу жизни, христианским заповедям следовал. Считая себя человеком далеким от церкви, Антон не заходил в храмы во время службы, не ставил свечей, не крестился, и как полагала Инна, никогда не пробовал молиться.

Церквями и соборами он любовался исключительно снаружи, как может любоваться грамотный инженер грандиозными архитектурными сооружениями. Кроме Собора Антон непременно навещал и принадлежавший Новоафонскому монастырю гидротехнический комплекс на реке Псырцха, построенный в конце XIX века монахами для защиты от наводнений. Плотина выстояла в трех землетрясениях в 1915, 1920 и в 1963 годах, о чем Антон рассказывал со знанием дела и с должным почтением.

После Нового Афона, хотя бы на полчаса они заглядывали в Гудауту, где Антон часто бывал в детстве. На озеро Рица между прочих дел Антон никогда не ездил. И не только потому, что дорога к тому месту была небезопасной. Антон считал, что к озеру можно приближаться только со светлой головой и чистыми руками. Поездка на озеро Рица была особым ритуалом.

Рица расположена недалеко от Пицунды в Рицинском заповеднике на высоте более девятисот метров над уровнем моря, в чаше, окруженной горами высотой до трех с половиной тысяч метров. Антон не был человеком сентиментальным, но и он явно поддавался магии озера, меняющего цвет воды при разной погоде в разное время года. Он ехал на Рицу любоваться захватывающими видами Кавказского хребта и озера в обрамлении то зеленых, то желтых, то присыпанных снегом гор. Красота этого места не оставляла равнодушными советских вождей, которые строили здесь дачи. Дачами Антон совершенно не интересовался. Музеи вообще не были его стихией.

Пицунда была остановкой по «требованию» Инны. Ее привлекал дивный бирюзово-лазурный цвет морской воды у берега, пьянящие запахи смолы пицундских сосен в реликтовой роще. Здесь ее ждал очередной ритуал: каждый раз Антон обязательно прикасался щекой или просто кончиком пальца к телу 500-летней пицундской сосны, упирающейся в небо где-то на высоте сорока метров. Скрывая улыбку, Инна с покорностью прилежной первоклассницы повторяла упражнение. Сама она особенно любила могучие, шелестящие пахучими кронами эвкалипты. Инна никогда не слышала абхазскую речь, но в тот момент ей казалось, что кроны шумели по-абхазски.

В Пицунде Инна обязательно заходила в храм Х века со старинными росписями и органом в надежде застать концерт или хотя бы репетицию какого-нибудь местного музыканта. Инна привыкла воспринимать любое место, в котором ей довелось побывать, так, как если бы она смотрела на него глазами людей, которые здесь жили в разные исторические эпохи. Ей было не важно, живут эти люди сейчас или их жизни уже принадлежат истории, реальные это личности или вымышленные персонажи. Пицунда была ей особенно дорога.

Здесь родилась и выросла абхазская девушка с необычным именем Хибла. Как считала Инна, в ее облике воплощалась самая настоящая человеческая красота этого народа. Инна узнала о ней совсем недавно, в 1994-м году, когда на конкурсе имени Чайковского Хибла Герзмава получила Гран-При. С тех пр Инна часто слушала записи арий для колоратурного сопрано в ее исполнении. Особенно восхищалась необычайно проникновенным звучанием ее голоса, когда Хибла пела романс “Здесь хорошо” на музыку Рахманинова.

Обычно сомневающаяся во всем, на этот раз безоговорочно Инна поверила, что талантливая и уже почти знаменитая абхазская артистка действительно любит свою золушку-родину – милую, добрую и с ног до головы перепачканную сажей и пеплом еще не остывшего пожара войны. Инна нисколько не сомневалась в искренности патриотических чувств Хиблы. Также безоговорочно она верила и Антону.

Через несколько лет, когда Хибла впервые выступила с программой «Опера. Джаз. Блюз», Инна сразу же прониклась ее исполнением колыбельной из оперы «Порги и Бесс». В более поздние поездки в Абхазию Инна брала с собой эту запись. Здесь, в Пицунде, среди раскачиваемых ветром сосен и эвкалиптов «Summertime» хотелось слушать и слушать до бесконечности. И даже Антон, который был не особенно расположен к музыке, прикрыв глаза умолкал и, казалось, растворялся в звуках.

Инна никогда не понимала фанатов и не относилась всерьез к влюбленным в своих кумиров поклонникам знаменитых артистов. Но она искренне любила Хиблу. Инне нравилась ее кавказская красота, выразительные карие глаза, белоснежные плечи пушкинской мадонны и благородная поступь. В своих телевизионных интервью Хибла выглядела совершенно искренней. Когда ее удавалось застать у выхода из концертного зала в Сочи, Пицунде или Сухуме, она была неизменно приветлива со своими поклонниками. Хиблу невозможно было не любить. Однажды, рассматривая вместе с Антоном фотографии на личном сайте певицы, Инна уловила такую необыкновенную нежность и восхищение в его взгляде, какую больше ни при каких обстоятельствах она в этом мужчине не замечала.

Была еще одна причина, по которой Инна всегда просила остановиться в Пицунде. Она хотела рассмотреть поближе автобусные остановки, построенные еще в 60-е годы местными умельцами по эскизам Зураба Церетели. Инну поразил “Осьминог”, огромное бетонное, выложенное сине-голубой керамической мозаикой чудище, которое удивительно гармонировало с окружающей природой, и казалось, только что выползло из воды, чтобы посмотреть, какие порядки царят под ясным небом на берегу. С самой первой своей поездки Инна полюбила эти фантастические существа, рожденные человеческим воображением. В очередной раз оглядывая осьминога, рыбу, петуха, дельфина, вздыбленную волну или летающую тарелку, она вздыхала про себя замечая, что бедняги еще больше обветшали и потускнели. К творениям Церетели, как и ко всему остальному, что напоминало ему о Грузии, Антон относился прохладно, но терпеливо ждал поодаль, пока Инна фотографировала своих любимцев. Эмоций в отношении чего бы то ни было грузинского Антон никогда не проявлял и ничего касающегося Грузии не комментировал.

Добравшись до Гагр, они непременно останавливались у живописной 60-метровой длины колоннады в мавританском стиле, полукругом ограничивающей площадку с фонтаном и голубкой посередине. Антон был ровесником колоннады, открытой 1956 году к началу возрождения Гагры как города-курорта. Каждый год, ближе к своему дню рождения он старался навестить колоннаду. Иногда приезжал без заранее продуманного плана, чтобы просто пройтись вдоль набережной среди пальм и кипарисов приморского парка.

Сохраняя в себе и всячески подчеркивая кавказские черты характера, Антон оставался человеком русской культуры. Он жил и учился в русской среде, был по-русски дружелюбен и отзывчив. Дружба была важной частью его жизненного сценария. К выбору друзей Антон относился строго, не стремился дружить со всеми и никогда не был рубахой парнем. Среди его давних друзей были два соседа, два-три одноклассника, и пара друзей студенческих лет. Он не признавал ни к чему не обязывающих приятельских отношений: либо дружил, доверяя своим друзьям и всячески поддерживая их, либо держал почтительную дистанцию.

В курортный Сочи всегда стекались отдыхающие со всей страны. Время от времени приезжали как старые знакомые Антона, так и люди, появившиеся в его жизни совсем недавно, в основном москвичи, связанные с работой в банке. Ему часто звонили, особенно летом, предлагали увидеться, посидеть в каком-нибудь ресторане и поговорить. Его планер был буквально усыпан записями о предстоящих встречах, он всегда находил для них время. Создавалось впечатление, что для него это не просто «посиделки», а важные события. Антон охотно откликался на предложения и сам выбирал ресторан. Он с особенной щедростью заказывал на всех кавказские соленья, закуски, традиционные блюда и никогда никому не позволял платить.

Антон действительно любил «потолковать». Не поговорить, а именно потолковать, неспешно, вдумчиво и обязательно на интересовавшие его темы. Он задавал множество вопросов, как правило, не касавшихся сугубо личной жизни собеседников. Напротив, он всеми силами избегал слишком откровенных разговоров с подвыпившими людьми. Он ценил общение, дававшее возможность из «первых рук» узнавать, что именно волнует окружающий его мир. Он прислушивался к мыслям интересных для него людей. К мнению старших относился с особенным почтением. Как правило, такого рода встречи повторялись из года в год, но общением и ограничивались.

И все же у Антона были не очень удачные, а то и совсем провальные попытки обзавестись новыми друзьями. Инна помнила, с каким трудом Антон пытался скрыть свое почти детское разочарование узнав, что главный куратор «абхазского проекта», ответственный сотрудник головного банка, с которым он часами обсуждал свои рабочие планы и замыслы, оказался скрытым алкоголиком, за что и был впоследствии уволен.

Антон не торопился знакомить Инну со своими друзьями, но поскольку все они рано или поздно появлялись в филиале, то знакомство все же случалось. Инна всех их помнила и пыталась по-своему оценить. Не то чтобы все эти люди были ей интересны, но именно так, через понимание его друзей, она лучше понимала Антона.

Тогда, в самом начале их отношений, Инна и предположить не могла, какие неприятные качества через много лет она обнаружит в людях, которых Антон считал своими друзьями. Какое именно место сама Инна занимала в его системе координат, она за многие годы так и не поняла, как, видимо, не понимал этого и сам Антон. Инна допускала, что невольно стала для него задачей с так и не найденным решением. Антон не раз говорил, что такие математические задачи существуют.

Со школьных лет Юра Духарцев был в числе близких друзей Антона. Они жили в Кудепсте, недалеко друг от друга. После окончания школы виделись нечасто, но Антон никогда не упускал возможность о чем-нибудь с Юрой потолковать. Юра был профессиональным художником. Антон был равнодушен к живописи. Об искусстве не говорили. Хотя одну из обсуждаемых ими тем Инна запомнила. Антон притворно сокрушался, что не может понять механизма, благодаря которому устанавливаются восьмизначные цифры в долларах на аукционах, торгующих произведениями живописи.

Поддразнивая Инну, поклонницу таланта Ван Гога, Антон затеял разговор о художественной ценности работы художника «Портрет доктора Гаше» (1890, 67×56 см), проданной на торгах Christie’s в Нью-Йорке 15 мая 1990 года за небывалые $82,5 млн. Портрет был куплен японским бизнесменом Рёхэй Сайто, который через некоторое время заявил о намерении кремировать полотно вместе с собой после своей смерти. К счастью, «Портрет доктора Гаше» остался в живых.

После кончины Сайто в 1996 году портрет был передан в международный инвестиционный фонд, который продал его в «неизвестные руки». В сообщении указывалось, что нынешняя цена «Портрета доктора Гаше» еще более фантастическая – $174,6 млн. Инна подозревала, что Антон, конечно же, многое понимал, но, как прирожденный математик, очень любил поерничать, когда речь заходила о вещах иррациональных и логически не объяснимых.

Иногда по вечерам, когда ему не работалось, Юра заходил к Антону на чай или сыграть партию в нарды. Антон тоже заглядывал к Юре в его мастерскую. Как-то, по просьбе Инны, Антон организовал экскурсию в мастерскую художника, на которую Инна позвала дочь и свою сестру с мужем и детьми. Муж сестры был архитектором, любил, понимал и ценил живопись, к тому же неплохо рисовал. Все дети учились в художественной школе. Получился импровизированный мастер-класс не только по живописи, но и по продвижению на рынок картин бедного художника.

Юра действительно нуждался в деньгах. Продать картину в середине 1990-х было почти невозможно. Привычных глазу милых комнатных натюрмортов он не писал. Юра был художником крупного формата. Такие работы на прогулочной набережной для продажи не выставишь. В салоне они занимали слишком много места и потому были почти не видны, неизменно оказываясь позади выдвинутых вперед работ меньшего размера.

Темы его картин были далеки от пасторальных. Юра не писал приморских пейзажей: ни цветущих магнолий, ни пенистых волн, ни силуэтов загорелых купальщиков. Его пейзажи не были академическими. Скорее – плод его воображения. Причем воображения встревоженного, мятущегося, сомневающегося в своей способности выразить невыразимое. Со временем бывшие прежде вполне реалистичными силуэты кавказских гор становились на его полотнах все менее узнаваемыми. С каждой новой работой на его картинах заметно усиливались космические очертания. Краски тоже напоминали космические. Нервически-пронзительные, они скорее раздражали и тревожили, чем ласкали взгляд.