Читать книгу Синий маяк - Ксения Литвинова - Страница 1

Синий маяк

Глава 1

Как было дело, спрашивать не у кого. Вроде, здешние маги что-то не поделили между собой. Наколдовали нечисти, чтобы драться с большим размахом. Но нечисть так всё заполонила, что наши чародеи перепугались и уплыли подальше. А другие чародеи… Тоже, наверное, уплыли. Точно не знаю, это ведь было на другой стороне острова! А кто туда сунется в здравом уме? Я вообще дальше берега не хожу, мне надо за маяком смотреть. Больше некому.

Поначалу мы тут с папашей жили, лодку даже построили. Папаша хотел на этой лодке вокруг острова поплавать, поглядеть что как. Ну, уплыл, через три дня его на берег выкинуло штормом, уже без лодки. Ну и без дыхания. Скалы у нас убийственные и переменчивые. Прежде маяков было больше, чем один, и маяки эти указывали путь между островов, а старые корабли сами находили по ним дорогу. Они же вернуться обещали, те волшебники! Как только отыщут помощь или новые корабли или чего там им не хватало?

В те времена тут ещё оставались люди – те, что сами колдовать не могут, а могут только отбиваться от нечисти. Сам я ни одного нормального человека не видел, только оборотней. Но мне велено маяк зажигать, я и зажигаю.

Отец говорил, что с нашего берега всех хотели забрать. Но буря была страшенная, один корабль так и разнесло о скалы, а другие не сунулись. Зато я знаю теперь, что они были. А то иногда сомнение берёт. Особенно, когда ночь, и ненастье, и нечисть завывает под маяком. Но поутру выглянешь: ничего, волки разбежались. А этот – мираж или как его? – дырявый уже насквозь, а весь, как из прозрачного хрусталя. Торчит на рифах, и рассветный свет в нём играет.

Вернутся они, как же! Что они здесь забыли? Сколько раз уже думал: плюнуть на это дело, подыскать себе местечко потеплее. А нет, каждый вечер, как привязанный, тащусь зажигать огонь.

Тут какая штука? Раньше у нас вода была разных цветов, и каждый цвет что-то означал. Язык был такой у маяков. А теперь вода осталась только синяя, вот я её и жгу. Понемногу. Это, конечно, не вода, а скорее масло. Горит хорошо, долго, но всё-таки сгорает, а где ещё взять? Папаша, может, и понимал в этом, он считался чародеем. Но, видно, не слишком ушлым. Понятное дело – раз торчал тут на голой косе, а не в тёплом замке!

Мамаша, кажется, была из простых, но я её не помню. То ли она родами умерла, то ли её быстро съели потом. Отец про это не хотел говорить. Наверное, правильно. Он вообще говорить не любил. И магии учил нехотя. Хотя, какая тут магия? Ну, рыбу приманить в сети. Ну, огонь разжечь.

Книг тоже мало: одна, вторая – и кончились. К тому же, обгорелые. Матушка постаралась. Раз все беды от колдовства, так она и сожгла все книжки в синем пламени. У меня даже карты острова нет! Думаю, отец её в лодку забрал, когда берега поплыл изучать. Вместе с луком и немалым запасом синей воды. Наверное, думал от нечисти отбиваться и другие маяки зажигать. Как ни крути, дурная была затея. Но и папаша уже был плох. Всё кашлял кровью, да заговаривался, да бредил своими кораблями. Обещал, что научит заклинать ветер, но, похоже, сам не больно умел. Словом, такая жизнь.

Днём ещё ничего. Хотя дни у нас больше пасмурные, жарко никогда не бывает. Но и снег подолгу не лежит. Терпимо. Можно по берегу прогуляться, если недалеко. Рыбу половить, водорослей надрать у камней. Для разнообразие к столу. Запасов хватает, магия как-никак. Баночка махонькая, а есть из неё целый год можно. Но всё одно и тоже. Наскучивает. Иной раз и зверя какого добудешь, но кто его разгадает, зверя? Либо он несъедобный, либо вообще человек. Неудобно как-то.

Оборотни, они каждой ночью приходят. Куда днём деваются – неизвестно. А по темноте их тянет на синий свет. Видно, чуют, что если корабли вернутся, то всем тварям несдобровать. И мечутся вокруг, и воют, и жрут кого-то во мраке. То ли добычу делят, то ли друг друга рвут. Волки – не волки. Какое-то чёрное зверьё. А чуть рассвет забрезжит, все бегом в лес. Там они, вроде бы, в людей превращаются, а правда или нет – не проверять же? Будь они люди как люди, небось, вышли бы к маяку. Но убивать их всё равно боязно. Вот эти чёрные и рыскают, где пожелают. Я уже и спать привык под их завывания. Ветер стонет, ну и эти с ним. Главное, чтобы огонь не гас.

Долгое время всё так и шло. Упорядоченно. И работа была, и еда – повезло по нынешним временам. Но женщины, это же главная напасть! Вот одна на меня и напала. Видеть я их прежде не видел, но не полный же идиот? И отец рассказывал, и картинки в книгах, опять же. Но книги книгами, там ещё и не такую нечисть нарисуют!

С моря я обычно беды не ждал. Если глубоко не забираться, конечно. А зачем забираться? Волна холодная, тем более осень. Пошёл просто так на мелководье, ракушки ободрать со скал. В них тоже живность какая-то. На вкус, как подошва, но есть можно. С водорослями. И с абрикосовым джемом, чтоб его…

А как к воде спустился, смотрю: колышется на волнах что-то. Тряпка – не тряпка. Сукно мне вообще-то не помешало бы. Штаны, например, пошить новые. Прибой иногда приносит разные штуки. Пару лет назад хороший кусок полотна прибило. Должно быть, с того корабля, что застрял на скалах. То ли флаг их, то ли обрывок паруса. С одной стороны рисунок полинял под солнцем – так, что-то серенькое. Зато другая сторона в темноте светится. Бледно, но масло можно поберечь. Вот я им ночью и накрываюсь. Тепло от него идёт, а если долго смотреть, то в глубине разные фигуры мелькают – то ли звери, то ли птицы. Так и гадаешь, пока не заснёшь.

Словом, я подумал – вдруг опять интересное что-нибудь? И полез в море. Ладно уж, обсушусь потом. Синей воды хлебну на крайний случай. Эта вода вообще вещь незаменимая: хочешь в лампу лей, хочешь сопли лечи… Волны, конечно, хлестали, но кое-как я вплавь добрался до этой штуки. Глядь – а под ней человек! То есть, не совсем человек, я таких раньше не видал. Но кто сейчас нормальный? Всё равно, думаю, надо вытаскивать. На что мне тут трупы? Некрасиво. Закопаю на пригорке рядом с папашей. А вдруг у этого бедолаги что-то полезное лежит в карманах? Глупо же бросать! Потащил. А он тяжёлый, как из камня. Как на дно не пошёл? И тянешь будто не по воде, а по песку. Хотя тут магия везде, где надо и не надо. И захочешь – не поймёшь!

До прибоя я кое-как догрёб вместе с утопленником. Присел на гальку отдышаться. А эта тварь так ручонками и вцепилась. Ледяная, как труп, а держится. Зубами даже впилась куда-то в ворот. И солнце так спокойно светит сквозь тучку, и море так ласково шуршит, что прямо рукой лень двинуть. Сидеть бы да любоваться. А ещё лучше – подремать тут, на берегу. Закрыть глаза и слушать, как волны плещутся. Правда, ночью чёрные набегут…

Нет, с чёрными шутки плохи!

Глаза открыл, а эта бестия на меня смотрит. И взгляд такой тёмный, как небо в бурю. Но ясно уже, что совсем не мёртвая. Или мёртвая, но не совсем. Что-то даже говорить начала, но говор – как шум ветра, не различишь ни слова.

– Отдохнула? – спрашиваю. – Полезли дальше.

Уже понятно было, что это дама, а с остальным лучше в тепле разбираться. Я и сам уже начал околевать на ветру. Прямо холод такой, будто на самом дне побывал. И сил никаких. А ещё ведь на маяк лезть! Думал, что нипочём по лестнице не вскарабкаюсь со своей находкой. Но на спину её перекинул, а она оказалась лёгонькая, как птичка. Поди пойми!

Затащил к себе, сгрузил на кровать. А мокрая накидка с неё так и не снимается. Крылья, что ли? Я на всякий случай подёргал, так она мне по руке дала – больно! Злая какая, ты подумай. Ладно, кое-как её в эти крылья завернул, чтобы на постели помещалась. Пошёл огонь разводить. Обычный, не волшебный. Волшебный беречь надо. Если, думаю, эта тварь накинется, так сразу кочергой её.

Сходу ведь не разберёшься в характере. Укусила она всего раз и не сильно. В бессознательном, так сказать, состоянии. Шея даже не болит, но слегка чешется. Я на всякий случай синей водой помазал – вдруг, какая зараза? Если бы яд, уже убило бы, наверное. Да что уж теперь!

Как огонь развёл, и на душе слегка потеплело. Но шорох я расслышал, а ещё тень по стене взметнулась – вроде пламени. Обернулся с кочергой. Да нет, ничего. Эта смирно на лежанке сидит. А крыльев как не было. Волосы чёрные, длиннющие, и вода с них на пол кап-кап. Она эти волосы пальцами перебирает – быстро-быстро. И опять говорит что-то. Будто сквозняк по щелям стонет. Я и не слушаю – всё равно же непонятно! Я за её руками смотрю. Кожа белая, ногти чёрные. А в остальном на человека похожа, хотя кто её разберёт? Но, вроде, нападать не собирается.

Я ей всё же сделал знак, чтобы не шевелилась. Как будто бы поняла. И ручки на коленях сложила. А то мне за книжкой лезть под самый потолок по шаткой лесенке. А ну как эта нежить набросится? Что её, простынями вязать?

Ладно, положил кочергу. С оглядкой. Добрался до книжки – первой из двух. Сдул с неё пыль, поискал заклинание. Где-то оно тут было, но никогда не требовалось. Ничего, если правильно загогулины повторить, должно заработать. Перо птицы Дук ещё нужно – и всё. Что это за птицы были и где водились, про это я в книжках не нашёл, так что Перо у меня – главное сокровище. От папаши перешло, понятное дело. Пока я этим Пером воздух расписывал, через шум ветра стали слова прорываться.

– Вот я влипла! – говорит. – Ты, никак, волшебник?

И дальше опять шум ветра. А! Одну закорючку не дорисовал! Этой твари лучше в лицо не смотреть. Глянешь – и как будто время останавливается. И рука замирает. Но всё же я заклинание дописал и дырку в полу не прожёг. Даже снег с потолка не посыпался. Обошлось.

– А ты что такое? – спрашиваю.

Теперь она и моргать перестала. А глаза словно ещё больше стали.

– А ты не знаешь? – удивляется. – Ты же по-нашему говоришь!

Ещё чего!

– Я по-вашему не говорю, – объясняю, я, убрав Перо за ухо, – просто тебе так кажется. Это магия из книжки.

Она покосилась на книгу, потом на меня, потом опять на книгу, и заявляет:

– В первый раз настоящую магию вижу. А ты хороший волшебник?

– Лучший, – заверяю. – На всём острове.

В этот раз моргнула. Но, по моему, не слишком поверила.

– Я про другое, – признаётся. – Ты сразу истреблять будешь или есть другие варианты? Что укусила, извини. Я бы иначе совсем умерла, очень уж кушать хотелось. Но я ведь тебя не доела! В благодарность за спасение.

– Необычная благодарность, – замечаю я. – Ладно, что с тебя взять? Раз тебе так приспичило. Но шла бы ты в лес. Пока опять не оголодала.

– Да я, – улыбается, – и сейчас голодная! Я ночью на охоту слетаю. Ты не беспокойся, пожалуйста.

Ага, не буду. Не выгонять же её, с чего бы? Ещё неизвестно, слажу ли. Сидеть с ней, конечно, неуютно. Но и одну не оставишь…

– Тебе поспать не надо? – предлагаю я нерешительно. – Ты устала, наверное.

Она так поглядела, будто я что-то несуразное предложил.

– Я, – объясняет, – голодная не сплю. Сам бы заснул?

– Что же ты будешь делать до ночи? – начинаю я волноваться. – Дать тебе книжку? У меня ещё есть. Одна.

– Так я на вашем языке не читаю, – отвечает.

– Картинки поглядишь.

Молчит. Значит, не возражает. Вот и славно, пусть страницы разглядывает, а не меня. Ладно, полез опять на лестницу. Лезу и думаю, что бы ещё сказать? Далеко же ещё до вечера!

– А по имени тебя как? – спрашиваю.

Опять таращится, будто не понимает.

– А! – вроде, сообразила. Даже засмущалась. – Да я так, – говорит, – без имени.

Какой-то совсем чудной народ. А так поглядеть, разумный.

– Как же тебя звать? – недоумеваю я. – Просто «Эй-ка»?

Она даже вперёд подалась. А до того сидела, как статуя.

– Ты меня звать собираешься? – прямо не верит. – Эйка подойдёт. Далеко слышно.

То ли шутят они так, то ли взаправду чудные.

– А ты, – начинает она опасливо, – в самом деле про нас не слышал?

Вроде даже как-то забеспокоилась.

Я как раз с лестницы спрыгнул. Со второй книжкой. Так что ответ сам напрашивался.

– У меня, – говорю, – только первый том есть. И ещё семнадцатый. Обрывочное, так сказать, образование.

– А живёшь тут один? – уточняет

– Как видишь, – пожимаю плечами.

– Это хорошо, – решает она.

Как посмотреть. Вообще, наверное, хорошо. Было.

Она ещё помолчала, а потом с кровати сползла. Плавно-плавно. Я книжку отложил на стол, а за Перо взялся. На всякий случай. Но тварь эта безымянная дальше не двинулась. Просто встала и опять волосы свои перебирает. А волосы прямо до пола.

– Я тебя объяснить должна, – говорит она как бы через силу. – Нам теперь надо вместе держаться. Если не изведём друг друга. Но раз я тебя укусила и не убила, между нами теперь Связь. Магическая.

Очень приятное открытие.

– Какого же рода, – осведомляюсь я, – эта связь? Ты не уймёшься, пока меня не доешь?

– Да нет, – морщится. – Я-то уймусь. Но и ты теперь осторожнее. Связь эта вроде брака. Третьего не потерпит.

– Третьего тут трудно найти, – утешаю я её. – Но спасибо, что предупредила. Главное, во время.

Брак, конечно, дело неплохое, но вообще-то я жениться не планировал. Тем более, так скорополительно. Да ещё на нечисти! Она, видимо, так и поняла. Подумала немного и подошла поближе.

– Я серьёзно, – уверяет. – Не забудь, что я сказала, если надумаешь другую целовать. И тому подобное.

– Да я, – отвечаю, – и тебя целовать не собираюсь. Какая необходимость в таком смертельном риске?

Она прищурилась и снова переступила – через одну половицу.

– Никак не разберу, – признаётся, – ты про Связь не понял? Или не поверил?

– Поверил, – говорю. – Отчего же не поверить, когда ничего хорошего? Но понять трудно, это да. А на каком расстоянии действует твоё колдовство? Лишний шаг сделаешь – и умрёшь? Или два шага сделать можно?

Хотя бы на другой конец комнаты. Не хочу от неё так близко стоять.

– Соображаешь, – кивает она с облегчением. – Вообще-то, Связь нечасто возникает. И ненадолго. Но от самой Связи ты не умрёшь. Разве что покоя знать не будешь. И тоска заест, если не будем видеться.

С трудом как-то верится, но магия на то и магия, да?

– Одним словом, – заключаю я, – ты ядовитая. Не повезло мне, сам виноват. В другой раз не поведусь.

– У меня это тоже в первый раз, – сообщает она. – Надо было сдержаться, конечно. Зубы как-то сами ухватились.

Ещё и улыбается. А клыки, и впрямь, острые! Как у хищной рыбы. Так.

– А сейчас ты зачем подошла? – уточняю я подозрительно.

Пятиться от неё, конечно, несерьёзно. Тем более, что позади жаровня, а там огонь.

– Да просто так, – отвечает. – Лицо твоё запомнить.

– И без того не спутаешь, – обещаю я, задержав дыхание. – Нас тут: ты да я.

Ощущение такое, что видеть она видит, но слушать не слушает.

– Так и знала, – говорит, – что рыжий. Пока мокрый был, и не разберёшь! Но меня вечно на рыжих тянет. Кожа у вас тоньше, что ли?

– Подозрительная какая-то похвала, – заявляю я, сжимая Перо.

– А глаза, как океан под солнцем. И так же цвет меняют, – прибавляет она задумчиво.

У меня глаза цвет не меняют, я не маяк. Это у неё в глазах вечно какое-то движение – будто ураган во мгле кружит. И пахнет она подводной мглой и тленом.

– Не люблю солнце, – договаривает она, поморщившись.

– У всех разные вкусы, – соглашаюсь я. – Просто отцепись по-хорошему.

А то она лапкой со своих волос на мои перебралась и так же их путает. Пальцы ледяные, что твоя смерть! Ещё и спрашивает:

– Тебе что, жалко?

– Мне, – объясняю, – не жалко. Мне жутко. Вдруг опять типнешь?

Она так и расцвела.

– А тебе уже хочется?

Была охота, да.

– Я не пойму, ты так влюбилась или головой стукнулась, – рассуждаю я с грустью. – Но если свои штуки не прекратишь, я тебе Перо воткну в глаз.

Хотя бы трогать перестала, и на том спасибо.

– Тихий-тихий, а смелый. Так? – усмехается она, наклонив голову.

– Не обольщайся, – предупреждаю. – Это я от отчаяния. А так во мне ровно ничего хорошего нет. И даже примечательного.

– Но надо же как-то свыкаться! – объясняет она. – Погоди-ка, а кровь откуда?

По запаху, видно, определяет. У неё даже ноздри задрожали. Я ещё сам не понял, в чём дело. Шею потёр – да нет, вроде, не кровит. А!

– Это я себе руку проткнул, – объясняю. – Пером. Нервничаю.

Отодвинулась наконец-то!

– Извини, – говорит. – У нас это само-собой получается. Тоже вроде магии, ты потом поймёшь. Если захочешь. Надо же нам как-то подбираться к добыче! Но это просто охота. Теперь я, конечно, ни-ни. Связь есть Связь. И вообще, я не большая мастерица голову дурить. Мне проще скоростью взять.

Очень познавательно, да. И не сообразишь, что ответить. А в таких случаях лучше помолчать. Ну я и молчу. Кровь с ладони слизываю. Где-то у меня бинт оставался, но не хочется делать резких движений. Она же предупредила, что скоростью берёт!

– Ты бы поаккуратнее с ранами, – просит она тихонько. – Чем больше крови, тем крепче Связь.

– Ты про что-нибудь другое думаешь иногда? – спрашиваю я обречённо.

– А у тебя сейчас поважнее мысли? – удивляется она. – Тогда я могу одеться, чтобы не отвлекать. Если есть, что надеть.

– Там, – киваю я, – сундук под столом. Бери, что приглянется.

Сундук этот большой, кованый, но она его выдвигает одним махом. Я всё порывался разобрать, что там есть, для хозяйственных нужд. Но всякий раз крышку захлопывал. Нехорошо делалось. Да и на что мне платья?

А гостье сгодятся. Она первое же и натянула – голубенькое. Не новое, конечно, застиранное. Зато вид у неё стал не такой дикий.

– Длинно! – вздыхает. – Ничего, если я подол подогну? Иголку мне дать не побоишься?

– Отрезать быстрее, – подсказываю. – Кому их ещё носить?

– От матери остались? – интересуется. – А мать умерла?

Догадливая какая!

– Ну, значит, не обидится, – решает она, придвинув сундук к стенке. – Я тогда ещё гребень возьму, можно? Глядишь, и за человека сойду!

Это вряд ли, но хорошо, что она притихла. На сундук вскарабкалась и волосы расчёсывает. А глаза голодные.

– Давно, – спрашивает, – ты здесь?

– С рождения, – отвечаю.

– Это сколько?

– А тебе точно надо?

Не то, чтобы я тут календари рисовал! Но она так посмотрела – поневоле себя идиотом почувствуешь!

– Пусть будет восемнадцать, – решаю я.

– Лет?

– Ну да.

– Ну мало ли!

Как-то не захотелось её в ответ спрашивать. Скажет – две тысячи, мне что тогда, полегчает?

– А звать тебя как? – интересуется.

– Раньше, – припоминаю я, – звали Ильмом.

– А теперь? – удивляется она.

– А теперь звать некому.

Усмехнулась – словно бритва блестнула.

– Ты, – говорит, – так и будешь там стоять, Ильм? Как дальше-то будем?

– Как-нибудь, – предполагаю. – Полы, что ли, помой, как расчешешься. Раз ты теперь за хозяйку. А я на берег схожу. Сети проверю. Так и заживём.

– Можно и так, – соглашается она, немного поразмыслив. – Только я рыбу не ем. Даже сырую.

– Для тебя нормальная еда, как отрава? – не понимаю я.

– Смотря что считать едой, – говорит она. – Не отрава, конечно. Но всё равно что песок жевать. Разве что вырвет. Желаешь удостовериться?

– Да нет, – отвечаю, – спасибо. Лучше наберу для тебя ракушек.

– Зачем? – недоумевает.

– Бусы себе сделаешь.

В самом деле, не вечно же тут сидеть, раз она не уходит? Что уж, раз кровожадная нечисть, так непременно воровка? Ладно, пошёл за рыбой. Или топиться – какое настроение будет. Перо только с собой прихватил. Да, и книжки. А то мало ли.

Пока я сети вытягивал, пока рыбу из них выпутывал, тоски и беспокойства не ощущал. Наоборот, полегчало оттого, что не видно было эту напасть. Ну а что, плакать теперь, что ли? Ведь не может вся жизнь быть праздником! Эта кровопийца и убить меня могла. Не убила же! Кушать не просит, что тоже хорошо. А утонула бы сегодня с концами – и какая с этого радость? Ей уж точно никакой. Про себя я ещё не решил, есть ли, чему радоваться. Пока только руки стали дрожать чуть меньше. На миг даже подумалось – что, если не было ничего? Такая тишина стояла, так спокойно плескалась вода, что даже удивительно.

Нет, заявилась.

Подоткнула юбку, уселась рядом, уставилась пасмурными глазами в ясную даль.

– Для чего столько рыбы? – удивляется.

Интересно-то ей как, наверное!

– Засушу. Или засолю. Правда, соли мало.

– Помочь тебе? – спрашивает.

– Зачем?

– Ну так, – поводит плечом. – А вдруг стерпится? Связь – это либо судьба, либо проклятие. А я пока не могу разобраться.

Что уж тут разбирать! Ладно, дал ей рыбину, раз так просит.

– Полегчало? – спрашиваю. – Вот нож, вот чешуя. Сначала так, потом так… А, хотя когтями тоже можно. Нормально, да. Пойду… мох поищу.

Ужас какой-то. Хоть бы в глаза не смотрела!

– А мох для чего? – допытывается.

– Вместо соли, – объясняю. – Ты себе кровь без соли представляешь? Это же есть будет невозможно!

– Я её стараюсь не представлять, – вздрагивает она. – А то до ночи далеко. Ты иди лучше, я передохну.

Ну, сходил туда-сюда. До дальних камней. Веселее не стало. И разговор иссяк как-то. Так до вечера и молчали. То с уловом возились, то я сети чинил. А судьба эта либо вплотную подойдёт, либо отодвинется шагов на двадцать. Но совсем не уходит.

– В чём смысл? – пытаюсь я дознаться.

Она стоит и косу теребит – заплетёт волосы и опять распускает.

– Пытаюсь привыкнуть, – говорит. – Я раньше не пробовала долго с людьми находиться. И не есть их.

Я, конечно, тоже к людям не привык. Но лучше бы всё же люди.

– Ты бы села? – предлагаю. – Давай я тебе вслух почитаю, что ли. Раз ты неграмотная.

Она поглядела как-то странно, но села. Ногами в волны.

– Море холодное, – напоминаю я, отмывая руки. – А из лекарств у меня только мох.

Ещё бальзам от ожогов и синяя вода. Маловато, в общем.

– Я не мёрзну, – успокаивает гостья. – И это не море, а океан.

– Какая разница? – спрашиваю я, обтирая ладони о штаны. – Ты что, за этим океаном живёшь?

– Нельзя жить за океаном, – улыбается она. – Океан – это шар. Ты хотя бы про это знаешь?

Хотя бы.

– Весь наш мир, – говорит она, – океан. И в нём таких островов, как звёзд на небе.

– Очень полезные сведения, – признаю я, открывая книжку. – Я-то думал, мир он побольше! Если считать со звёздами. А если считать, как есть, так мир вон от той скалы и вон до этой. Туда луч маяка доходит. А дальше лес и конец мира.

Она оглянулась с удивлением.

– Что ты сердишься?

Я на неё тоже с удивлением поглядел.

– А с какого же перепугу, – спрашиваю, – мне радоваться? И какое мне дело, что там в темноте: острова или звёзды? До тебя тут прошлым событием была война, тем всё и кончилось.

– Я знаю, – говорит она глухо. – Это же была война ста островов.

Я должен, видимо, удивиться. Но я и свои берега плохо знаю: что тут, где и сколько народу полегло. Так что мне сложно оценить размеры события.

– Отчего же, ты выбрала этот остров, а не другой из ста? – вздыхаю я.

– Я не выбирала, – моргает она. – Мы охотились на соседних островах, а они все почти пустые. Промешкались до утра, а как стали возвращаться, поднялась буря…

– Буря улеглась, – сообщаю я. – Почему назад не вернёшься? Неужели тебя так Связь держит?

– Ну и Связь, – хмурится она. – И лететь далеко. Страшно. И как я дом найду? У нас маяков нет, только туман и утёсы.

– Уютное местечко, – предполагаю я, представив себе картину.

– Главное, что незаметное, – объясняет она. – И пещер много. Есть, где селиться.

– А! Вы вроде летучих мышей селитесь! – соображаю я.

Щурится, не понимает. Летучую мышь никогда не видела! Ну да, что там у них увидишь, на голом острове? Но чтобы мышей не было… Небось, сами же всех и сожрали!

– Нет, – решает она, чуть подумав, – не как мыши. У нас большие пещеры. И вещи есть, и книги. Но на других языках. Кое-что своё, но больше с пустых островов. Просто нас не любят, вот мы и прячемся.

– Я бы, – говорю, – о таком доме не жалел.

Разве что о книгах.

– Будто бы тут лучше! – обижается она. – Странные вы, волшебники! Я бы на твоём месте с ума сошла.

– Возможно, я и сошёл, – отвечаю. – Почём тебе знать?

Она молчит, словно всерьёз над этим размышляет. А потом говорит тихо:

– Ты мне почитать обещал. Ну?

Обещал, да. Чтобы не встречаться с ней взглядом. А так вряд ли ей будет интересно. На этих страницах то ли правда, то ли сказки – не всегда различишь. Всё про хрустальные корабли, да про драконов. Беда только, что я эти истории наизусть знаю. Глаза со строчек соскальзывают – и опять к этой летучей мыши устремляются. Говорю – и на неё смотрю. Она слушала-слушала, а потом расхохоталась.

– Ой, не могу, – говорит. – Кошмар какой-то! – и опять хохочет. – Хватит, пошли отсюда! И ты замёрз, и солнце садится.

Я глаза потёр – и впрямь! Буквы совсем теряются в полумраке. И лес начал оживать. Он когда оживает, даже деревья шелестят иначе. Словно переговариваются. И птицы по-другому кричат. Словно умирают. Значит, пора возвращаться на маяк. Вдвоём, так вдвоём. Одна нечисть всё же лучше, чем стая.

– Так и будешь на сундуке жить? – спрашиваю я, заперев дверь. – Если останешься, ложись на кровати. Сейчас найду, что постелить.

– Спасибо, – отвечает гостья, – мне и на сундуке вполне удобно. Я к удобствам равнодушна. А что ты такой добрый?

– Тебя злить не хочу, – говорю я искренне. – Я лучше наверху заночую, у лампы. У меня и одеяло есть тёплое. Просто забудь про меня, сделай такую милость.

Сумерки уже загустели – во всех четырёх окнах. И угли в жаровне почти дотлели. Так что лица гостьи не разглядеть. Но прошелестела она совсем близко.

– Да не бойся, – говорит, – ложись нормально. Я на охоту отправлюсь.

– Уже? – произношу я с надеждой.

Если она насытится, то вдруг заленится возвращаться? Я не спорю, что без неё тоска загрызёт. Но от совместного проживания у меня вообще тихий ужас. А то и кричать начну.

– Таким, как я, трудно голодать, – объясняет она. – Что угодно, только не голод! Но днём мне сложно превращаться для охоты. Я днём вообще слабею. Обязательно надо часок-другой в полной темноте отдохнуть, чтобы день выдержать. Затем и сундук. Если убивать меня надумаешь, то лучше днём и во сне. Есть у тебя столовое серебро?

Откуда бы такая роскошь?

– Лети уже, – бросаю я, махнув рукой. – Не могу тебя больше слушать. Дверь отпереть или как?

– Не надо, – отвечает, – я могу и через окошко. Так безопаснее.

Выглянула наружу, ахнула.

– Тебя каждую ночь так сторожат?

Я даже голову не стал поворачивать. Ясно, что чёрные уже вокруг шастают. То ещё удовольствие глядеть на них!

– Да, – отвечаю, – оборотни навещают регулярно. Что, прямо ими и отужинаетшь?

– Да ну, – морщится она, – зубастые больно! И много их. Лучше я до леса слетаю. Ты как, смотреть будешь или отвернёшься? Ты вообще как к превращениям относишься?

Видимо, с восторгом я должен относиться.

– Почём мне знать? – удивляюсь. – Превратись, тогда решу.

В конце концов, она себя будет превращать, а не меня. Не каждый день видишь настоящую магию!

Ну, превратилась. Быстро так! Скок с карниза – и нет её. Только ветер от крыльев. Страшновато, но жить можно. Я же стоять остался, не упал! Только зря в жаровню вцепился – пальцы обжог. Н-да, дела.

Подул на пальцы, отправился наверх. Маяк включать. Подлил синей воды в лампу, помахал Пером, чтобы свет зажёгся. Налетайте, чёрные, развлечение вам! Поглядел, не плывут ли корабли? Я всегда гляжу, но нынче уж очень хотелось, чтобы припыли. Нет кораблей. И чёрные внизу копошатся. Вот куда отсюда денешься ночью? Да и днём тоже. И на кого маяк оставить?

Сполз по стеночке на пол. Посидел немного, руки стиснул между коленей, чтобы не дрожали. Это уж совсем несерьёзно! Что я, мало тварей видел? Хоть сейчас гляди! Но я всегда старался подальше от них держаться. И такие, как эта летунья, у нас не водились. Видать, в её родных местах все, как она. Там, где вокруг лишь пустые острова. А теперь они и сюда добрались. Вот напасть-то!

Надо, наверное, что-то делать. А я сижу и Перо сжимаю покрепче. Толку от этого мало, но всё же оно тёплое, и свет от него тоже тёплый, золотистый. Всегда успокаивал. Правду сказать, невозможно же тут спать, возле лампы! И жарко, и глаза режет. Надо спуститься, лечь и сразу заснуть. А там и утро.

Заснёшь тут, пожалуй! Что, если она в лесу подходящей еды не отыщет и некормленая вернётся?

Решил на всякий случай не раздеваться и нож из кармана не выкладывать – вообще никогда. Спустился в потёмках, лёг. Подскочил, заорал, чуть на пол не скатился.

– Опять, – говорю, – подбираешься?!

А чернота такая, что не разглядеть ничего! Просто чувствую, что она рядом. Хорошо, хоть крылья опять исчезли! Но и платье тоже.

– Не пугайся, – успокаивает, – я сытая. Так какой смысл тянуть с приятной частью? Глупо же не попробовать! А вдруг полегчает?

И горячая, как печка! Терпеть невозможно. Сытость у неё, что ли, так проявляется?

– С чего я тебе должен верить, что полегчает? – спрашиваю я подозрительно. – Я тебя в первый раз вижу! А сейчас даже и не вижу. Вдруг ты опять за кровью явилась?

Отодвинулась. Села, кажется. Волосы по всей постели рассыпались. И опять смотрит. Глаза у неё будто светятся слегка в темноте. Да чтоб её! Хоть бы моргала.

– Не стану я тебя кусать, – обещает. – Разве что сам попросишь.

– Зачем бы мне о таком просить? – поражаюсь я.

А сам уже чувствую подвох. Сердце аж в горле колотится.

– Ты же в магии всё равно не очень, – объясняет она. – А так летать сможешь. Сотни лет напролёт.

– Ты сотни лет живёшь? – обмираю я. – Оттого такая умная?

– Я не живу, – поправляет она. – Я существую. И умная не поэтому. Если хочешь, объясню, только тебе не понравится. Мы память выпиваем вместе с кровью. Обычно всякая ерунда попадается. Забываешь её, как давний сон. Но случаются и полезные сны.

Ничего… себе. Я прямо опешил.

– А зачем… Зачем же ты меня расспрашивала, если уже укусила?! – бормочу я растерянно.

Прямо холодный пот прошиб от таких её откровений! Вот зачем она мне это всё рассказывает, за что?!

– Но я же тебя не убила! – обижается она. – Так откуда мне про тебя знать?

– Отличное будущее предлагаешь, – заключаю я, чуть подумав. – Каждую ночь убийства. Сердце не бьётся, вместо снов – чужие жизни. И все мысли про кровь. Даже джема не поешь! Помереть лучше.

– Такой уж этот мир, – отвечает она. – Выбор – роскошь.

Ну не зараза, а?

– Я вот родилась мёртвой, – просвещает меня гостья. – Ничего, справляюсь. Полы же помыла! И говорить могу, и думать. И женой быть могу.

– Как бы не так! – пугаюсь я. – Где жена, там и дети. Что мне их, солить тут? Одно зверьё же кругом!

– Дети со мной будут охотиться, если что, – ухмыляется она. – Да ты погоди до детей-то!

– И так нечисти полон лес! – повторяю я упрямо. – Куда ещё-то плодить? Не подходи ко мне лучше.

Она плечом повела – волосы на спину перебросила. А они так и льются на пол смоляным водопадом.

– Как близко не подходить? – уточняет. – А то тут места немного!

– На расстояние вытянутой руки, – говорю. – Для начала.

А то мне всё время кажется, что она вот-вот клыками вопьётся.

– На длину руки? – удивляется. – Это, чтобы детей не было?!

И опять хохочет. А у меня озноб по хребту от её смеха. Уже и на пол спрыгнула, а всё смеётся.

– Ладно, – обещает, – не трону! Будем алфавит учить завтра.

– Какой ещё алфавит? – изумляюсь.

Она смеяться перестала, но чувствую, опять подошла. Уселась у кровати и голову на подушку кладёт. Я отодвинулся – договорились же, вроде!

– Но у вас же есть алфавит? – спрашивает. – Буду читать книжки и изучать ваш язык.

– Не ваш, а мой, – поправляю я. – Больше на нём никто не разговаривает.

– Ну вот я буду с тобой разговаривать, – обещает она. – Ты ведь мой муж. Что бы это ни значило.

– Ничего, – заверяю я, – это не значит. Кроме вашей хищной магии.

– Почему – нашей? – возмущается она. – Ты сам мне имя дал!

– Это, – объясняю, – не имя.

– И в дом впустил.

– Это не дом, это маяк, – говорю я быстро.

– Но ты же зажигаешь маяк? – усмехается она. – Я на него и летела.

– Так ведь я не для тебя его зажигаю!

– Ну почём ты знаешь, для кого?

Синий луч ненадолго задевает окно и скользит по её лицу, а потом снова настаёт мгла. Лампа поворачивается бесшумно. Слышно только, как ветер плутает в скалах и как беснуются внизу волки.

Я ложусь головой на подушку – так сподручнее достать ножик. Сжимаю в кармане рукоять и немного успокаиваюсь.

– Не хочу ничего знать, – произношу я сквозь зубы. – Я спать хочу. Спокойно. Только и всего.

– Зачем же, – изумляется она, – ты спасаешь, кого ни попадя?

– А зачем, – спрашиваю я в ответ, – ты кусаешь кого ни попадя? Думаешь, только на тебя дурь находит?

Обиделась. Ушла в свой сундук и крышкой хлопнула. А говорила – только днём спит! Я подождал немного: вдруг опять вылезет? Нет, тихо всё. Выдохнул – кажется, в первый раз за день. Ножик выпустил, пошёл к умывальнику, зачерпнул воды. Одну кружку выпил, другую вылил на голову.

И угораздило же так вляпаться, а? До сих пор трясёт! От холода, не иначе. Она же не мёрзнет, вот окно и не затворила! Ещё и подоконник попортила. При синем свете на белой краске проступают глубокие борозды – от тех когтей, что к неё на задних лапах. Дерево пропарывает, как масло! Ножом её не возьмёшь, без толку.

Глядя в осеннюю темноту, я думаю, не спихнуть ли её вместе с сундуком в море? В океан, который как шар. Так ведь крышку выломает! И потом, неразумно это – сперва вытаскивать, потом топить обратно. Ради чего тогда было мучиться? В сущности ведь, она мне ничего плохого не сделала. Полы моет, тоже польза. Правда, убивает каждую ночь, кого придётся. Но такая у неё сущность, верно? Будто бы у чёрных сущность другая! Так я же на них не кидаюсь!

Почесав укус на горле, я запираю окно и возвращаюсь в ледяную постель. Подушка мигом намокает от волос, нож мешается в кармане. Я кутаюсь в волшебное одеяло, но всё равно неуютно. И запах чужой остался – тревожный, как от близкой грозы. И утра ждать не хочется – первый раз в жизни. Так и маюсь до рассвета. Слежу, как скользит по стенам синий луч. Гляжу, как серые тени разбегаются от луча. Слушаю, как терзают друг друга внизу чёрные волки. Глаза начинают слипаться, лишь когда небо в окнах светлеет. Я хочу, чтобы мне привиделись кружевные корабли в невесомой пене. Но мне ничего не видится, словно лишённой снов твари. Так, чернота одна. Чернота и холод.

Глава 2

И всё же день настаёт. Тени уползают за лес, зверьё разбегается, солнышко светит в окна. Сундук молчит, и я, поколебавшись, решаю его не трогать. Не буди лихо… Я гашу маяк, завтракаю жареной рыбкой и печеньем с джемом, а потом дочитываю про вчерашних драконов. Я давно решил читать по странице в день. Читал бы больше, но от этого книги быстро кончаются. А так можно долго думать над каждым словом. Сейчас я спускаюсь вниз и размышляю над тем, что драконов покрывала золотая чешуя. Любопытно, что имелось в виду – только цвет или это действительно было золото? И могли ли в самом деле существовать драконы?

Перед дверью я прислушиваюсь, но не различаю ни звука и осмеливаюсь выбраться на берег. На камнях следов почти не заметно, но песок у воды изрыт множеством лап. Тут и там виднеются пятна крови, которые уже замывает прибой, а за маяком растянулся волк. Определённо, мёртвый, а то бы он перевоплотился. Догрызлись-таки! Что-то они особенно рассвирепели сегодня.

Однажды мне приходилось такого закапывать, причём в мёрзлую землю. Так что теперь я заранее готовлю яму. Но тот был весь истерзан. А этот почти целый, можно снять шкуру. Зимой пригодится.

В задумчивости я обхожу тёмную тварь. Когти и зубы пугают даже сейчас, но жизнь уже вытекла из разодранного горла, оранжевые глаза потухли и затянулись смертной пеленой. Кем он был, интересно? Хотя, лучше не знать. Лучше поискать хороший нож. Ах, да, нож и так в кармане! Потом ещё опилок набрать, поглядеть, остался ли уксус… Минут через десять я приступаю к работе и даже радуюсь, что работы до ночи. Некогда придаваться рассуждениям.

– Каждый день потрошишь кого-то? – спрашивает за моей спиной шелестящий голос.

– Здесь кровь, – предупреждаю я, не оборачиваясь. – Смотри не потеряй голову.

– Мёртвая кровь меня не волнует, – сообщает она, обходя тушу. – Не понимаю, как можно питаться трупами!

В этот раз на ней другое платье – белое в цветочек. Но выражение глаз не поменялось.

– Я не собираюсь его есть, – говорю я ей в утешение.

– Нет? – удивляется она. – Почему?

Почему? Сомневаюсь, чтобы оборотни были вкусными. Боюсь, даже магия в них отравлена.

– Человек всё-таки, – объясняю я мстительно. – Не представляю, как можно питаться людьми!

– Если ты сам человек, то конечно, не представляешь, – усмехается она. – Хочешь, вместе обдерём? А то он стухнет, пока ты управишься!

Вдвоём дело идёт быстрее. С её-то когтями! Останки оборотня, мы перетаскиваем к яме. Закапываю я его честь по чести, пусть не обижается. Возвращаюсь, а она уже со шкурой закончила, и даже не запыхалась. Она вообще не дышит, по-моему.

– Жаль только, что платье запачкала! – сокрушается.

– Ничего, с синей водой отстирается, – обещаю я, отряхивая от песка шкуру.

– У вас эта вода прямо на все случаи! – дивится Эйка. – А есть её можно?

– Нельзя, – бросаю я хмуро.

Пить можно. Покойный папаша этой жидкости потреблял больше, чем маяк. Что и сподвигло его пуститься а плавание. Может, он драконов каких начал видеть – кто же знает?

Чтобы не вспоминать о грустном, я возвращаюсь к делу. Шкуру ещё надо растянуть на чём-то. Но так, чтобы ночью её оборотни не попортили. Я уже и место присмотрел – там над тропинкой две ветки нависли одна поверх другой. Как раз то, что надо. В последний раз я по деревьям лазал мальчишкой, но, думаю, и теперь бы справился. Если бы эта нечисть меня в покое оставила.

– Давай, я заберусь, – упрашивает. – Мне легче!

И раз! – на когтях вверх по стволу. Проворнее кошки.

– Что стоишь? – спрашивает. – Кидай, я поймаю.

Спорить готов, да не с кем – это она нарочно у меня над головой встала! Но я упорно смотрю на горизонт, закрепляя верёвки. Так упорно, что чуть не приматываю ей ногу.

– Эй! – вскрикивает она, поджимая ступню. И спокойно стоит на одной ножке, ни за что не держась.

– Умница, – говорю я. – Имя выучила.

Она отбрасывает за спину косу и садится рядом с растянутой на ветках шкурой.

– Снимешь меня?

– По-моему, ты сама прекрасно спрыгнешь, – уверяю я, прикинув расстояние.

– Так камни же! – морщится Эйка.

Я ставлю её на землю, но при этом смертоносные зубы оказываются слишком близко от моей шеи.

– В обуви не пробовала ходить? – интересуюсь я, отступив назад.

– А по деревьям как лазать? – не понимает она. – Тут либо красота, либо польза! Тебе ещё надо помогать или хватит? А то солнце яркое, я бы лучше в сундучке полежала.

– Иди, – говорю я с облегчением. – Только ближе к воде, там камни гладкие.

Глядя ей в след, я всё равно беспокоюсь, как бы она не повредила ногу. Вздор, конечно! Её с любой высоты кидай – ничего не будет. Нежить, она и есть нежить.

Вечером, ближе к закату, она выбирается из сундука уже в жёлтом платье. Мы устраиваемся за столом, поближе к окну. Стёкла запотевают от вечерней прохлады. Солнце опускается в океан, растекаясь по горизонту кроваво-алой полоской. Я рассказываю про алфавит, а Эй рассказывает про дальние острова. Ни от того, ни от другого нет никакой пользы. Зато красиво.

* * *

Примерно с месяц всё идет более-менее. Эйка питается раз в стуки, ночью. Потом спит до полудня. Снятую с оборотня шкуру я постелил ей в сундук – для уюта. Ещё гвозди прибил – платья вешать. И расчистил пару полок. Правда, ей нечего туда класть, разве что гребешок. И челюсть какой-то зверюги с зубами в три ряда. Эй говорит, что нашла эту кость в лесу. Как было на самом деле, не хочу знать.

Временами она и мне что-нибудь приносит с охоты. Не обязательно съедобное. Хотя заяц был неплох. Мы не сразу сообразили, как его готовить, но в результате он стал похож на еду. Ещё бы мне три ряда зубов, чтобы справляться с такой пищей!

Намаявшись с зайцем, кушать ягоды из того леса я не решился. Они были какие-то волосатые и пахли тухлятиной, но Эйка, как я уже понял, абсолютно не отличает съедобное от несъедобного. Только живое от неживого.

А если не цепляться к мелочам, то вдвоём веселее. И поговорить есть, с кем, и прогуляться. Только гулять лучше на закате, когда Эйку меньше тревожит солнце. Хорошо, что осенью дни короче! Плохо, что дожди начинаются раньше обычного. Я засыпаю под шорох капель и просыпаюсь под него же. И так привыкаю к этому, что очередным ненастным вечером пропускаю перемену звука. Лишь через несколько минут я соображаю сквозь сон, что слышу не шум воды, а шелест крыльев. Бабочки налетели, чтоб их!

Эта пакость всегда оживляется после сильных дождей. Видно, их в норах заливает или у них гон по осени. Но они как видят маяк, сразу стараются облепить лампу, так чтобы ни один луч не просочился. Тупые, а подлые.

Я пытаюсь распугать их криками, но бабочки обнаглели и людей не страшатся. Приходится запалить факел и гонять их огнём. Полночи я бегаю вокруг лампы за этими вредителями (размером с хорошего зайца, между прочим!). Но злобные создания соглашаются отступить, только когда я поджигаю троих. Пылающие мотыльки тонут в черноте под маяком, как синие звёзды. Если бы ещё не их истошное верещание и не радостное урчание волков. Я сам едва не свалился вниз, отбиваясь от них. И, главное, как только они обращаются в бегство, вновь начинается дождь! Можно было не трудиться.

Я ловлю языком ледяные капли и ухмыляюсь сам не знаю, чему, когда Эй поднимается на площадку.

– Я вернулась, а тебя нет, – сообщает она, отжимая мокрые волосы. – Я уже думала, тебя оборотни загрызли! Они там опять жрут кого-то… Что, и тебя поели?

– Нет, я бабочек гонял, – объясняю. – Не приближайся, если ты голодная.

– Я не голодная, – заверяет она. – А ты скоро станешь несъедобный. Потому что умрёшь. Пошли, а то столько крови без толку пропадает, смотреть тошно!

В комнате, при нормальном освещении, она кажется такой бледной, что, наверное, не врёт про тошноту. На самом деле крови совсем чуть-чуть, но Эй трясётся над каждой каплей, и в этом вопросе с ней бесполезно спорить. Кровь – это жизнь и так далее. Но перевязывать она не умеет и четыре пустяковые ранки обрабатывает целый час, периодически отбегая к окну подышать воздухом.

– Зачем ты себя изводишь? – спрашиваю я, устав от её беготни. – Это просто бабочки, они меня сто раз кусали. Как-то справлялся.

– Я тоже хочу справляться, – уверяет она. – Кажется, я уже меньше боюсь.

– Чего? Укусов? – уточняю я, натягивая сухую рубашку.

– Тебя, – вздыхает Эйка. То есть вот так вот – она не дышит, а вздыхать умудряется.

Я смотрю на неё в понятном недоумении.

– Ты меня боишься?

Это так… неожиданно.

– Ничего не могу с собой поделать, – признаётся она, глядя на дождь в окне. – Я всего лишь творение магии, а ты творишь саму магию. Ты одним росчерком пера способен всё изменить.

– Что изменить? – поражаюсь я.

– Что захочешь.

Я пытаюсь это понять. Кажется, она уже убедилась, что чародей я никудышный. Но, видимо, и это слишком.

– Это просто вещь, – объясняю я, доставая из-под подушки Перо. – Им можно записать заклинание, но… Это просто вещь. Потрогай, если хочешь!

Она колеблется, потом неуверенно протягивает руку, но сразу отдёргивает её и дует на пальцы.

– Извини, я не знал, – говорю я, поспешно убирая Перо. – Знай я больше, я бы тебе помог.

И себе заодно.

Она поднимает брови:

– Вот как? Мне нужна помощь, по-твоему?

Дождь не прекращается всю неделю. Мне слегка нездоровится после встречи с дурацкими бабочками, как-никак, они ядовитые. Поэтому большую часть времени мы без дела валяемся на чёрной шкуре, расстеленной на полу. Я учу Эйку читать, записывая в воздухе слова волшебным Пером. А потом откапываю на пыльной полке забытую игру: по расчерченному на полосы голубому простору скользят белые и алые корабли. Половины, правда, не хватает, но так даже веселее. Можно на ходу выдумывать правила. В перерывах между морскими боями мы болтаем или просто слушаем дождь, и я даже соглашаюсь съесть на спор одну волосатую ягоду. Они не вредные, нет. Но такие кислые, что я до вечера не могу отплеваться. И голова с них кружится.

На третий день дождь ненадолго иссякает – как обычно, под вечер. И мы с Эй решаем пройтись по берегу. Если туда и обратно, как раз успеем до темноты. Снаружи сыро и холодно, но солнце посверкивает сквозь тучи, и дышится легко. Эйка не дышит и не мёрзнет и спокойно идёт босиком по ледяному песку. Меня от этого по-прежнему передёргивает, но ей виднее. Или нет. На полдороге она всё-таки спотыкается и цепляется за мою руку острыми коготками. До скал мы так и идём, держась за руки. А потом устраиваемся на прибрежном валуне. Камень мокрый и скользкий, но Эй опирается на меня, а я греюсь о неё, и закат кажется прекрасным.

Она спрашивает насчёт того корабля, что сел на рифы неподалёку отсюда. Солнечный свет вспыхивает золотыми искрами, проходя сквозь него, и мираж пылает живым огнём, привлекая взор. Я начинаю объяснять, что судно давно разбито и сколько ни пытайся к нему приблизиться, всё разворачивает назад. Наверное, какие-нибудь защитные чары. Но это ничего, может, мы ещё увидим другие корабли – живые, а не призрачные. Эй щурится на солнце, пробившее толщу грозовой тучи. А потом спрашивает, что я имел в виду, когда сказал, что хочу помочь? Я неточно помню этот момент. Я говорю:

– Ну, мало ли. Вдруг колдовство подскажет, где твой дом?

– Думаешь, я жажду туда вернуться? – осведомляется она с досадой. – Зачем? Тут полно еды! И разве ты отправишься со мной в такую даль?

– Ты бы не звала меня, не будь между нами Связи, – пожимаю я плечами. – Но, возможно, есть средство и от этого. Даже сильная магия – это всего лишь магия.

– То есть, я тоже – всего лишь магия? – уточняет Эй.

– Не ты. А чары, которые тебя держат, – предполагаю я. – Ты говорила, что не можешь не пить кровь. Разве тебе не хотелось бы освободиться от этого?

– Нет, – произносит она, не отрывая взгляд от мёртвого корабля. – Мне не хотелось бы. Я всем довольна.

– Потому что твои мысли тоже скованы, – пытаюсь я объяснить.

– Да неужели? – осведомляется она, обратив ко мне тёмные, как пропасть, глаза. – По-твоему, ваши страшные чары не дают мне шевельнуться? Ну, тогда сам убирайся!

Она толкает всего разок, и я скатываюсь с камня. Хорошо, что внизу песок! Но всё равно я несколько секунд не могу вздохнуть. От удара из лёгких вышибает весь воздух. Я вижу над собой лицо Эйки – одновременно сердитое и испуганное – и понимаю, что сейчас с ней лучше не спорить. Я, собственно, даже не понимаю, о чём спор? Я сажусь, пытаясь отдышаться, и с ужасом вспоминаю, что у меня в кармане Перо. Если оно треснуло, это плохо. Очень.

Нет, вроде бы, целое. Я ощупываю его прежде, чем ощупать кости, и осторожно выдыхаю, держась за грудь.

Эй уже спрыгнула с камня и метнулась ко мне, но теперь настороженно застыла.

– К чему такие порывы? – сдавленно говорю я, пряча Перо в карман. – Если тебе надоело моё общество, так я прекрасно понимаю слова. Со сломанной спиной я уж точно никуда не уйду.

– Ты и так не уйдёшь! – бросает Эйка. – Ты прикован к своему маяку.

– Это называется долгом… – я поднимаюсь на ноги, всё ещё держась за грудь. – Тебе не понять… Но, к счастью, это не твоё дело.

– Теперь моё! – огрызается она. – Раз я вынуждена к тебе возвращаться.

– Это горе, да. Но почему бы не нести его стойко? – спрашиваю я, невольно оглядываясь на лес.

Солнце уже чиркнуло по горизонту, и тени деревьев протянулись через весь берег. Пора уходить отсюда, но я не двигаюсь с места. Злюсь на себя, злюсь на неё и пытаюсь отряхнуться от мокрого песка, что по определению невозможно.

– Что тебя так бесит? – не возьму я в толк. – Никто не говорит, что надо жить счастливо, но почему бы не жить мирно?

– Почему?! – ветер швыряет волосы ей в лицо, Эйка сердито откидывает их за спину, и чёрные пряди разлетаются по ветру грозовой тучей.

И в общем уже понятно, что всё это ей ненужно. Я имею в виду маяк и корабли. И платье в голубой цветочек смотрится на ней нелепо, также как бусы из ракушек. Всё вздор. Я это осознаю одним мигом, и тоска ударяет вместе с первым порывом зимнего ветра. Но я жду, что она скажет.

– Что тебя больше бесит? – передразнивает Эйка. – То, что я кровожадная тварь? Или то, что я приковала тебя к себе? Что бы ты хотел подправить в первую очередь?

– А какую роль играют мои желания? – не понимаю я. – Ты довольна, и это главное. Я только не пойму, раз всё так идеально, что ты на меня кидаешься?

– Потому что я тварь, – объявляет она. – Такова моя сущность.

– Хорошо, – киваю я, чуть подумав.

Тропинка между скал совсем узкая, но Эйка даже не думает подвинуться. Я вынужден прислониться к камню, потому что на левую ногу тяжело опираться. Я смотрю на Эйку, она смотрит на меня и, по-моему, это длится довольно долго.

– Что именно тебе хорошо? – спрашивает она, наконец.

– Хорошо, будем жить в кошмаре, – соглашаюсь я, стараясь не думать о наступающей ночи и грядущей зиме. – Можно теперь пройти? Ты ведь не собираешься уступить меня оборотням?

Последний луч тонет в ненастных небесах. Лицо Эйки на секунду искажает судорога. Как будто она хочет превратиться, но сдерживается.

– С тобой невозможно общаться, – бросает она.

– Да, это не моё, – соглашаюсь я с улыбкой. – У меня одно дело – зажигать маяк. Общение тут не нужно. Скорее наоборот.

– И для Связи наоборот, – усмехается Эйка. – Её не для того придумали.

Я вообще не понимаю, для чего её придумали. Я…

– Я вообще не понимаю, для чего её придумали, – с небес опять начинает капать, но надо договаривать, раз начал. – Когда я сказал, что лучше избавиться от колдовства, я не имел в виду, что не хочу тебя видеть. Но я бы предпочёл принимать решение по собственной воле.

Я больше не смотрю на неё, я смотрю на тонущий в дожде океан, но от этой картины ещё тоскливее.

– И какое это было бы решение? – осведомляется насмешливый голос Эйки. – Если хочешь, я растолкую, для чего Связь. Такие твари, как я, гибнут нечасто. Но всё же гибнут. Особенно, если идёт война. А сами мы размножаться не способны. Можно обращать живых, но с этим ещё больше проблем.

– Войны давно нет, – напоминаю я с досадой.

– Какая разница? – скалится Эйка. – Я просто рассказываю, для чего нужен один живой в паре. А кто захочет по доброй воле сойтись с чудовищем? Вот за этим и нужна Связь! Она решает разом все вопросы.

– Видимо, не все, – подмечаю я с сожалением. – Раз ни тебе, ни мне нет покоя.

– Действительно, загадка, – Эй делает ко мне шаг и задумчиво наклоняет голову. – Наверное, я была ослаблена долгим перелётом и плохо тебя укусила.

Мне не нравится её тон, и я пытаюсь отодвинуться, то есть вжаться в камень, но она продолжает тем же вкрадчивым голосом:

– Или вы, волшебники, хуже подчиняетесь чарам? Кто знает! Если наши и кусали волшебников, то в живых не оставляли. Слишком опасно.

Я молча смотрю в её глаза. Я не ощущаю, что утопаю в бездне, как это было в первый день. Мне просто интересно. Но и страшно, конечно. Я начинаю думать, что это очень близкие чувства.

Эй всё-таки останавливается. Вплотную ко мне. Так близко, что я ощутил бы её дыхание на своём лице, если бы она дышала. А так я ощущаю лишь идущий от неё жар. Дождь льёт всё сильнее, но Эйка совершенно сухая, только пар от неё поднимается. Если она волнуется, или злится, или сытно поела, то способна обжечь.

– Или, – договаривает она совсем тихо. – Дело в том, что я не пытаюсь?

И давай смеяться. Очень непростые они создания, кто они там…

– Ну нет, так нет, – утешаю я её. – Мне тоже не до любви. Давай уже домой пойдём. Сейчас тут грязи будет по колено.

А эта чокнутая всё стоит под дождём и хохочет. Прислонилась к камню возле меня и заливается.

– Ильм, – еле выговаривает она, – ох, Ильм, да ведь в том-то и дело! Вы нас любить не можете. И мы не можем любить.

– Почему? – изумляюсь я.

В смысле, их же из людей сделали.

– Потому что мы иначе устроены, – объясняет Эйка таким тоном, словно тут нечего объяснять. – Потому что мы мертвы, и у нас не бывает живых чувств. Зато нам дана Связь.

Не могу больше слышать это слово.

– По-моему, у тебя всё в порядке с чувствами, – отвечаю я. – У тебя с головой не в порядке. Но тебе, наверное, в жизни досталось.

– Вот только переживать за меня не надо, – угрожающе предупреждает Эйка.

Ливень уже хлещет во всю, ветер треплет лёгкое платье, так что видны все изгибы её фигурки, и я снова отвожу взгляд. Будь она живой, она бы мёрзла, и было бы нормально её обнять, а так какой толк? Толка не было бы в любом случае. Но таращиться вдаль и вовсе бессмысленно. Неприподъёмные сизые вновь и вновь кидаются на берег в надежде раскрошить камень. Когда-нибудь раскрошат – и что? Я всё-таки оборачиваюсь к Эйке и стараюсь смотреть, не мигая, как она. Не беда, что меня трясёт от осеннего ветра или от чего там меня трясёт?

– Это так обязательно – считать любое слово нападением? – спрашиваю я тихо. – Я ничего против тебя не имею, и как человек ты мне нравишься. Просто я тебя понять не могу.

– Нравлюсь, как человек? – восхищается Эйка. – А так?

За долю секунды она вновь оказывается рядом, а когти на крыльях выбивают из скалы щебень слева и справа от моей головы. Полное превращение действительно смотрится жутко, все эти клыки, и узкие зрачки, и хвост. Я не замечал, что у неё и хвост есть! Неясно только, к чему это сейчас? Я, наверное, просто не склонен к обморокам. А что ещё делать? Заорать от ужаса или сказать, что так она мне больше нравится? И то, и другое прозвучит неубедительно, поэтому я тупо смотрю на неё и думаю, что не стоит гулять перед закатом.

– Истеричка, – заключаю я, отодвинув левое крыло – то, что загораживает дорогу. – Поохоться, потом договорим.

Если меня не сдует в океан. Эйка шарахается от скалы и бесшумно взмывает сквозь потоки дождя. К маяку я хромаю в одиночестве, надеясь, что она промышляет в лесу и будет время спокойно обсохнуть.

Не тут-то было! Она уже переменила платье, переплела косу и развела огонь. И ужин взялась готовить – ты подумай! Не хочу я думать. И в комнату не захожу. Сразу поднимаюсь по ступеням наверх – зажигать лампу. Я и так уже опоздал, а погода ненастная. Судну ничего не стоит наскочить в потёмках на скалы. Сегодня я не проверяю, насколько пуст горизонт. Переодеваться тоже нет настроения. Я схожу вниз, мрачно размышляя о том, что ночь не кончится никогда. И дождь не кончится никогда. И да, вовсе не обязательно выпускать когти! Подумаешь, какие мы грозные… Я тоже кое-что могу, между прочим!

– Я тебе рыбу пожарила, – говорит Эйка как ни в чём не бывало. – Оденься в сухое, а то холодно.

Я отступаю на лестницу, но наверху больше делать нечего, приходится тащиться вниз. Нет, я возвращаюсь, забираю сковородку и только после этого выхожу на воздух. Захлопываю за собой дверь и устраиваюсь на ступеньках. Козырёк совсем хлипкий, и ветер пробирает до костей. Отлично, так мне и надо! Я дрожу от холода и обжигаюсь о рыбу, в которую Эйка переложила соль. Которую следует беречь.

Правда, что ли, без чувств лучше? А то чувства все какие-то скользкие и шершавые!

Облизав пальцы, я достаю из кармана Перо и гадаю, как с помощью этой невесомой вещицы можно нагнать такой мути и наделать столько чудовищ? Вероятно, Перо тут ни при чём. По своему опыту могу сказать, что если нет мозгов, остальное приложится. Будут тебе и чудовища, и прочие… удовольствия.

Солнце, разумеется, село. Но парные жёлтые огни посверкивают на краю леса и чёрные тени перебегают между кустами. Не знаю, чего я тут дожидаюсь. Чего-нибудь.

Меж тем, тени приближаются. Поначалу с опаской. Они боятся Пера, но не так, чтобы очень. Всё же я успеваю закончить ужин, а на прощание запускаю в ближайшую тварь сковородкой. Достали!

Дверь я закрываю, как всегда, плотно. И запираю на четыре оборот ключа. С ключом я вообще никогда не расстаюсь, но в этот раз чуть не забываю его в замке. Я ощущаю резкую усталость, но нельзя ведь ложиться, не завершив разговор? Или уж завтра договорить, когда мы оба успокоимся?

Всё равно Эйки уже нет в комнате. Упорхнула на свою охоту. Я не видел, как она улетала, но окно опять настежь, и вода течёт с подоконника. Я не вытираю пол и не хочу сушить одежду. Просто стягиваю с себя всё, кидаю в угол и забираюсь в постель, под тёплый свет покрывала. Но согреться не получается. Я закрываю глаза и опять вижу бесконечную череду свинцовых волн. Что-то случилось, но я не понимаю, что именно. А вдруг она не вернётся, вдруг с ней стряслось несчастье?

Хотя, с чего бы? Эйке нет дела до ночи, бури и оборотней. Они все ей родня.

Мой сон ещё тревожнее, чем мысли. Я даже не уверен, что вполне засыпаю. По крайней мере, я чётко помню, что она возвращается. Удар оконной рамы, шорох крыльев, а потом платья, прикосновение горячих пальцев к мои волосам, прикосновение ледяных губ к моему виску. Вообще-то, мы условились так не делать, и мне проще притвориться спящим. А то придётся опять ругаться или признать, что я её ждал.

Вернулась, и ладно. Она поправляет на мне одеяло и отходит, но я открываю глаза, лишь когда щёлкает крышка сундука. Луч маяка скользит по полу, высвечивая дорожку из водяных капель. Сверху колотит промозглый дождь, снизу беснуются волки. Я несколько раз задерживаю дыхание, унимая трепыхание сердца. Я хочу, чтобы она ещё раз так подошла и не уходила. Пусть кидается на меня и мотается ночами незнамо где, но пусть возвращается, это куда важнее. На секунду мне кажется, что это вообще самое важное.

Я мог бы сам пройти эти несколько шагов по комнате. Раз уж нахлынуло помрачение. Но это у меня от долгой скуки, бедняжка не виновата, и нечего её изводить. И так всё слишком запутано. И запутывается и запутывается… И из этих путаных мыслей я проваливаюсь в такие же путаные сновидения.

Глава 3

Наутро я просыпаюсь с тяжёлой головой и в лёгкой лихорадке. Дождь не прекращается, ветер швыряет его об окна. Я гашу маяк, но не зажигаю свет в комнате, хотя темень стоит, как ночью. Всё ещё хромая, я болтаюсь туда-сюда вокруг стола, питаюсь джемом из банки и силюсь вспомнить, о чём мы спорили вчера? Что это было вообще? Мне неспокойно и хочется поговорить с Эйкой. Или помолчать, раз для разговоров я не гожусь. Она могла бы не спать сегодня так долго, солнца всё равно нет!

Я машинально расставляю на доске стеклянные кораблики, читаю и жду её пробуждения. Перелистываю семнадцатую книгу и отыскиваю новую главу – про подводных чудищ. Самое то для тёмного, залитого водой дня. Я ложусь головой на книгу, смотрю на дождь и продолжаю ждать. Я бы постучал в крышку сундука, но я никогда не бужу Эйку. Не уверен, что можно так делать. Тем более, ничего не случилось. Кроме дождя и лихорадки.

Ближе к вечеру я устаю сторожить и засыпаю. Но спать, сидя за столом, неудобно, и меня не оставляет мысль, что спать нельзя. А потом я прихожу в себя среди того же ледяного дождя. Всё, что я вижу – это шипастое морское чудище, распахнувшее прожорливую пасть. Картинка слабо светится в темноте, и больше вокруг ничего не видно. Я вздрагиваю от неожиданности и едва не падаю со стула. Потом смеюсь над собой и отправляюсь зажигать маяк. То ли будильник не звенел, то ли я его не слышал. Всё сегодня не так.

Она собирается вообще вставать или нет? Она что, и есть не будет? Вернувшись в комнату, я решаюсь постучаться к Эйке. Но ответа не получаю. Открыть – не открыть? Откидываю крышку и отступаю на два шага. Лишняя предосторожность: внутри её нет. А где есть – непонятно. Эйка могла выбраться, пока я дремал, но обычно она не улетает так рано. И окно за собой не закрывает. Теперь мы не только общаться не будем, но и видеться?

Так не пойдёт. Я решаю, что в этот раз точно её не пропущу, и устраиваюсь в сундуке. Не закрывая крышку, разумеется. В полубреду это кажется мне удачной выдумкой. Эйка непременно что-нибудь скажет по этому поводу. Её придётся подать голос.

У меня очень странное ощущение – как будто её отсутствие сражает наповал. Или Связь так действует или надо меньше шататься под осенним дождём. Подняться с чёрной шкуры я уже не могу. Хотя на ней ужасно жарко, ужасно. И в сундуке душно. Как вообще можно в нём находиться?

Я пытаюсь выкарабкаться, но теряю силы и опять проваливаюсь в сон. Или в забытье, что теперь одно и тоже. Время куда-то пропадает, а мысли перетекают в бредовые видения. Мне грезятся разогретые до кипения океанские волны, швыряющие на берег трупы морских чудовищ, алые от крови белые корабли, золотые драконы, сгорающие в чёрных небесах… Это длится дня три. Во всяком случае, я трижды поднимаюсь зажигать и гасить маяк. Больше я ничего не делаю. Только пытаюсь сообразить в минутных просветлениях, куда подевалась Эйка?

Мы что, поссорились? Я велел ей выметаться? Вроде бы, нет. Я не могу собрать в голове последний разговор, я уже не уверен, что она возвращалась той ночью. А ну как, и это померещилось?

Чтобы меньше мерещилось, я рискую выпить синей воды. Тут главное не напутать с количеством. Я отмеряю четверть стакана, потом полстакана, потом залпом выпиваю стакан и прихожу в себя в том же сундуке. Под утро неведомо, какого дня. Маяк я не зажигал и, видимо, уже нет смысла, потому что светает. Такую вольность я позволил себе первый раз в жизни. И последний, как я тут же себе обещаю. Заодно я твёрдо зарекаюсь баловаться горячительной жидкостью.

Но жар отступает, нога почти не болит, и новых видений я не припоминаю. Я вообще ничего не помню про последние дни. В остальном разум совершенно ясен. И совершенно ясно, что дальше так не пойдёт. Я смотрю во все окна по очереди. Над лесом буря, в океане шторм. Где можно болтаться в такую погоду?!

Возможно, Эйка предпочла жить на воле или отправиться восвояси. Но об этом она могла сказать. Или записку оставить. Правда, она только что буквы выучила, но суть не в этом. Просто тогда я бы надеялся, что с ней всё хорошо. А теперь надо принимать меры. Зря, что ли, я её вылавливал из волн?

Я проверяю свои запасы, отбираю самое необходимое и прихватываю мешок из-под сухарей. Если пришить лямки, можно нести его на спине и сложить туда всё нужное. А что мне нужно? Книжки – обязательно, в них заклинания. А ещё что-нибудь попить и поесть. Я не собираюсь отходить далеко. Полдня туда, полдня обратно в разных направлениях. Оставаться на ночь в лесу – безумие. Я просто хочу понять, куда она подевалась?

Я ни разу не спрашивал Эйку, где и на кого она охотится. Ведь с этим пришлось бы что-то делать. А я, честное слово, не знаю, что. Мне всё равно не справиться с ней. А надо ли? Эйка и раньше что-то ела, в этом мире все друг друга едят. Разница в том, что она со мной, а остальные – нет. Так что, надо было этим воспользоваться? Почему бы тогда не начать с той стаи, что приходит под маяк каждую ночь? Почему я так не поступаю?

Потому что это бессмысленно, и вообще мне кажется, это уже их мир. Мне туда хода нет, да и что бы я стал там делать – перевоспитывать волков? Убивать их за то, что они волки? Я совсем не уверен, что должен что-то менять. Почему я должен? И что я могу? Только безвестно сгинуть, а это неприятно. И главное, кто станет зажигать маяк?

Да, маяк.

Я намерен вернуться к вечеру, но лампу заполняю до отказа. Сколько-то, но протянет. Потому что, если честно… Если честно, мне кажется, что из-за этой нечисти, Эйки, меня быстро сожрёт другая нечисть. Я не выдержу и дня в этом лесу, это совершенно бессмысленное безумие.

Я её ненавижу. И ненавижу Связь.

В последний раз я плакал, когда закапывал отца. После этого как-то повода не было. Когда живёшь один и с тобой всё в порядке. А ничего не в порядке, оказывается, и если бы я плакал, то сейчас. Надеюсь, это не значит, что она умерла. Больше сокрушаться не о чем, я же вернусь к закату!

Но на всякий случай я перешиваю тёплое одеяло так, чтобы его можно было носить, как плащ. Наверняка в этом проклятом лесу холодно, а меня и так шатает после простуды. Синюю воду я тоже беру – целую бутыль, больше в мешок не влезет. За сборами незаметно наступает вечер, но нет нужды подниматься наверх и зажигать маяк. Лампа и так будет гореть всегда.

Но отправляться надо завтра – не позже. Я понимаю это, глядя на чёрный океан, по которому блуждает синий луч, ища давно затонувшие корабли. Волны так разбушевались, что бьют в основание маяка. Даже оборотни не смеют подступиться. Огоньки их глаз мечутся на границе леса, там, где ветер гнёт в темноте деревья. Ещё немного, и вода затопит узкую косу, и как тогда перебраться на берег?

Это ещё что! Во время зимних штормов волны, бывало, перехлёстывали маяк. По неделям нельзя было носу высунуть, а в окна всё время стучали волны. Хорошо, что магия не давала погасить лампу! Надеюсь, и теперь не даст. Полночи я лежу без сна, глядя, как бледный свет скользит по книжным полкам и развешенным на стене платьям. Каждый промельк кажется мне ударом ножа. Нож бы не забыть, кстати… Я закрываю глаза, чтобы не следить за синим лучом, и в полной темноте становится легче. К счастью, в этот раз мне ничего не снится.

* * *

Я начинаю собираться затемно, когда чёрные глазастые тени ещё рыщут вдоль прибоя. В непогожие дни волны докатываются до леса, но сегодня удача на моей стороне. Ветер стих, дождь прервался, и даже океан поджал кудрявые уши. Тк я им и поверил!

Я протираю лампу – в последний раз. Выбрасываю всё, что может испортиться, запираю всё, что может храниться. И выбираю в дорогу ножик подлиннее. Лучше два ножика! Под конец я перетряхиваю чёрную шкуру, не зная, как с ней быть. Она тёплая, но слишком тяжёлая. Осенью в ней взмокнешь, а зимой… Доживу ли я до зимы? Особенно, если потащу такую тяжесть.

Не знаю, всерьёз я думаю об этом или дурака валяю? Покидать маяк уж точно первостепенная глупость! Такая же глупость, как играть в кораблики с тёмной тварью. Ладно, в сущности, все мы твари. Вероятно, я ищу повод присоединиться к своим.

Пока мои мысли блуждают в заклятых далях, из складок звериной шкуры выпадает нитка с ракушками. Она не порвана, так что, видимо, это и есть послание. Прощание… Что там Эйка хотела этим сказать?

Что она не намеревалась возвращаться. Или она так развлекается? Но мне-то как быть, раз я уже собрался? Поди пойми её чуждый разум! Тут себя-то не поймёшь… Я стою с этими дурацкими бусами и думаю, что на деле они ничего не значат. Кроме одного – если с Эйкой что-то случилось, виноват я. Я что-то не так сделал или всё не так сделал. Но если бы она умерла, я бы почувствовал, верно? Ведь тогда распалась бы Связь! Вот с какого перепугу я должен за неё отвечать?! Проклятие какое-то!

Я плохо разбираюсь в Связи, но определённо она действует. Потому что с первым лучом солнца я запираю маяк и иду к лесу. Не оборачиваясь.

Да, лучше не оборачиваться. Неуёмные волны бесятся, обгладывая песчаный перешеек. Мне приходится ступать ровно посередине, чтобы не унесло в пучину. И плащ запахнуть поплотнее, светящейся стороной внутрь. Всё равно вода заливается в сапоги, но это ерунда, раз я благополучно добираюсь до берега. Я вытираю с лица солёные брызги и опасливо наступаю на тень дерева у самого края леса. Мне кажется, что эта тень – тоже часть неведомой магии и живёт сама по себе. Она даже колышется не в такт с ветками. Но я стараюсь не превращать тревогу в безумие.

На поверку лес не выглядит жутким. Непонятно, откуда выползают по ночам оборотни и злобные бабочки, но сейчас тишина, застывшая меж стволов, кажется прозрачной. Слышно, как с тихим звоном падают серебристые осенние листья. Пахнет близким снегом и горечью увядания. И птицы как вымерли. Всё время орали так, что сердце замирало, а теперь их не слыхать! Или они меня испугались?

Я и сам боюсь. Мне надо помечать пройденный путь, но я не смею оставлять засечки ножом. Поэтому разрисовываю стволы белой краской. Другой у меня нет – маяк же белый! В первую очередь я ищу следы Эйки. Например, борозды от её когтей на коре. Но всё тщетно, и однообразное блуждание среди пасмурного дня быстро нагоняет на меня сон. Но время до полудня ещё есть, и я потихоньку углубляюсь в чащу. Волн здесь не слышно, я вообще ничего не слышу, кроме собственного дыхания.

Я иду и понимаю, что это и есть она – Связь. Я уже не буду знать покоя, буду вечно жить в полусне, бродить с утра до ночи по сонному лесу и искать, искать… Пока не умру. Сам или с чьей-то помощью. И во сне, наверное, тоже буду видеть эти чёрные стволы на фоне белого неба. Я различаю их даже на изнанке век: закрываю глаза, и попадаю в ту же паутину.

Какая-то магия в этом месте всё-таки есть. Или место не виновато? Никто не гнал меня сюда. Я даже не решил, как поступлю, если найду Эйку. Попрошу её вернуться? И что это изменит? Всё равно у меня за душой нет ничего, кроме маяка. А маяк на дух никому не сдался. Я и не думал никогда о том, чтобы жить с кем-то. Я вообще не загадываю дальше, чем на день вперёд. Вот разве что к походу готовился, а так… Если говорить про мечты, то я надеялся дождаться кораблей. То есть почему – надеялся? И сейчас надеюсь!

А если рассуждать здраво, то последние корабли ушли сорок лет назад. В лучшем случае, я бы дожил свой век на маяке, а потом прыгнул бы в волны, чтобы не достаться оборотням. В свете такого будущего любая девушка – подарок. Пусть и плотоядная. Да и Связь – полезное изобретение. При нехватке настоящих привязанностей.

Ровно в полдень я сажусь передохнуть под дерево и черчу на нём последнюю на сегодня метку. Раз до сих пор ничего не случилось, можно убрать краску и перекусить. А то мне ещё обратно тащиться. Я открываю бутылку с компотом (из абрикосов, из чего же ещё?) и раздумываю, какой дорогой возвращаться. Дорога – это одно название. Здесь нет ни одной тропы. Непонятно, как раньше добирались до маяка?

Я жую печенье, кручу головой и вдруг понимаю, что мне казалось странным в этом лесу. Если смотреть с определённой стороны – изнутри, а не снаружи – оказывается, что деревья стоят ровными рядами. Будто их специально так посадили! Прятаться в таком лесу – гиблое дело, и мне хочется оказаться дома. Сейчас же. Как будто уже вечер и вот-вот набежит нечисть. А за надёжной дверью сухо и безопасно. Можно развести огонь в жаровне, дремать и листать книжку. И вовсе не обязательно прыгать в океан прямо сегодня.

Я не понимаю, откуда берётся этот испуг. Я ведь так и хотел: день проводить в лесу, а ночью укрываться за родными стенами. И пока ничто не мешает этому плану. Если шторм не разойдётся к вечеру, я смогу вернуться. По крайней мере, в этот раз. Я вернусь. И ничего не случится.

Чтобы не напутать с направлением, я достаю Перо. Хочу начертить простенькое заклинание для определения сторон света. Но ничего не успеваю изобразить. Совсем ничего! Я только опускаю глаза, поднимаю их – и деревьев как не бывало!

Вместо леса меня обступает… наверное, город… Очень много очень высоких домов из красно-оранжевого камня. Все дома круглые, как маяк, и кажутся необитаемыми. Вокруг никого. Я стою один посреди широкой улицы, и ветер гонит мимо меня песок – вниз, к океану.

Я как то так… обалдеваю от этого, что Перо вырывается из пальцев. Его несёт вместе с песком, я кидаюсь за Пером и едва успеваю его схватить. Это немного приводит меня в чувство, и я, наконец, замечаю, как опасно удлинились тени домов. Неужто вечер?! Когда он успел обрушиться?! Я выхватываю из кармана будильник – и стрелки уже не там, где были минуту назад. Половины дня как не было! Вернее, день прошёл – не случайно я устал и проголодался. Но что-то случилось со мной и с часами.

Я невольно пячусь с открытого места и натыкаюсь спиной на стену – холодную и шершавую, ничем не похожую на древесный ствол. Стена так изъедена ветрами, будто простояла не одну сотню лет. Как и всё вокруг. Мне некогда гадать, мираж это или нет. Я просто хочу знать, есть ли тут волки? Я думал, что в крайнем случае отсижусь на дереве, но раз деревьев нет…

Я крадусь вдоль округлой стены, пока не нахожу вход на тёмную лестницу. Дверей нет. Вообще ничего нет, кроме камня. Лестница тоже каменная и поднимается вверх спиралью. Очень долго. Я бегу по ней, потом по гулким внутренним коридорам, засыпанным мелким красным песком, потом по другим лестницам. Бегу и понимаю, что всё без толку. Волки легко поднимутся наверх. А на нюх они наверняка не жалуются.

Неожиданно для себя я оказываюсь на крыше, под пронзительно синим вечерним небом. Редкие звёзды проступают над головой в то время, как на горизонте догорает закат. О смерть моя, он догорает! Меня начинает трясти от страха и я хватаюсь руками за парапет на краю крыши. По крайней мере, здесь только один вход – удобно будет отбиваться!

И зачем только она меня укусила, и зачем она поцеловала меня?!

Волки появляются как бы ниоткуда – из узких теней, перекинутых через улицы, из чёрных закоулков, в которых бесприютно вихрится песок. Я не вижу этого, но словно бы слышу, как трутся друг о друга песчинки, и этот звон кажется знакомым. Точно – это шорох песка, а вовсе не сухих листьев! Этот город явился из леса также, как бабочки являлись из дождя.

Волков становится больше, они заполоняют всю улицу – живая чёрная река, посверкивающая оранжевыми огнями. Прямо подо мной, вокруг здания это течение образует водоворот. Оборотни кружат там, как всегда вились у маяка, наскакивают друг на друга, но не заходят внутрь. В какой-то момент мне приходит в голову: вдруг они не видят дверных проёмов? Вдруг им кажется, что они в лесу и кругом деревья?

Я понимаю, что лучше сесть и не высовываться. Но не могу оторвать взгляд от чёрной стаи. Сколько же их! Как всегда, они торопятся к маяку. Значит, и я сумею туда вернуться. Если идти днём, а ночь пережидать в пустых домах. Я уже не уверен, что попаду на тот же берег, и это пугает больше всего. Но океан как будто на месте – за городом простирается беспросветно-чёрное пространство. По одну сторону. С противоположной стороны улицам нет предела.

Я провожу на крыше несколько часов, пока не убеждаюсь в том, что ждать нечего. Надо подыскать закрытое от ветра помещение и отдохнуть перед дневным переходом. Наверное так, да?

Я не представляю, кто может прятаться в этих каменных скелетах, но всё-таки спускаюсь этажом ниже и забиваюсь под лестницу. Если полезут, побегу наверх. Или вниз – смотря, откуда полезут. Утешившись этим безупречным расчётом, я заворачиваюсь в плащ и неожиданно ощущаю себя дома. Всё в порядке: ветер, тьма и оборотни. Мне становится почти смешно. Я натягиваю на голову капюшон с блуждающими по изнанке картинками, прижимаю к груди Перо и засыпаю с надеждой, что назавтра морок развеется.

* * *

Ничего подобного. Я пробуждаюсь в том же царстве песка и камня от того, что ноют все кости. И тут же поражаюсь своей вчерашней беспечности. А если бы меня сожрали ночью? При свете Пера я давлюсь печеньем и листаю книжки, пытаясь выловить из текстов какое-нибудь полезное заклинание. Чтобы сделать дверь, например. Вчера я целый город сделал – разве нет? Я великий маг! Кому бы теперь похвастаться?

На самом деле я не думаю, что нечаянно наколдовал город. Однако же, все эти дома откуда-то взялись. Или всегда тут были. И почему мне никто не сказал об этом?! Причём, вся эта красота появилась не случайно, а когда я достал Перо. Но сколько бы я ни крутил его в руках, убирая и вынимая снова, картинка больше не меняется.

Н-да. Видимо, вход без выхода. Я закладываю в книгах пару страниц, которые могут пригодиться, и снова выбираюсь на крышу. В зябком розовом свете раннего утра предо мной расстилаются те же мёртвые улицы. Или слегка другие, но такие же. Что-то постоянно меняется в этом зыбком городе. Океан никуда не делся, но теперь его отделяет высоченная каменная стена. Вряд ли я сумею по ней вскарабкаться, но берег сегодня ближе, чем накануне. Впрочем, в потёмках я мог неверно оценить расстояние.

Основательно поразмыслив, я решаю двигаться по главной улице. В надежде, что на другом её конце есть ворота. Если идти прямо, вряд ли я заблужусь. Заодно буду искать Эйку.

Если она рыскает среди развалин, то днём должна прятаться. Поэтому днём я обхожу дома – сперва опасливо, потом монотонно.

А по ночам Эйка охотится. Ночью я вынужден спать и прятаться от волков. Но я регулярно поднимаюсь на крыши и выглядываю на улицу: не мелькнёт ли в чёрных небесах чёрная тень? Пока не мелькает.

В пасмурную погоду высовываться из окон ещё терпимо. К кровожадным стаям на улицах я притерпелся. Они всё так же воют и бесятся, и оставляют следы крови на мостовой и на стенах. Но ни разу не просились в гости.

Но в ясные ночи город страшит иным, неведомым образом. При лунном свете становятся видны чёткие тени домов. Не развалин, а стройных высоких зданий со шпилями, балкончиками и флажками. В окнах этих зданий брезжит неверный свет, а иногда мелькают человеческие фигуры. Даже в том проёме, у которого я стою. Это нагоняет дрожь – словно жители до сих здесь, навеки вписаны в этот город, которому я не знаю названия. Я понимаю, что это магия, а не повод сходить с ума. Но всё равно жутко. Если задержать дыхание, я слышу, как переговариваются те фигуры в окнах. Или это снова звенит песок? Или листья… Запах здесь такой же, как в лесу – холода и горькой гнили. Пропади оно всё.

Не следует ночью подходить к окнам. А тем более шататься по лесу. Ночью надо спать в своей постели, вот что. Я убеждаюсь в этом через пару недель скитаний. Когда нахожу на одной из стен свой же знак, нарисованный белой краской. Я помечал деревья, а не дома, но какая разница? Выходит, что улица вовсе не ведёт на другой конец города. Она вообще непонятно, куда ведёт.

Это меня удручает, но я ведь не задавался целью пересечь город! Найду Эйку, и можно возвращаться! Запасов мне хватает, в домах сухо и…

И тут, пока я сижу под белой закорючкой и думаю, как вырваться из лабиринта, мне в горло упирается клинок. Поразительное дело! Я понятия не имею, откуда взялась новая напасть. Я просто поднимаю голову и вижу маленькую фигурку, до ушей замотанную в тряпье того же оттенка, что и стены. Даже ресницы у этого явления присыпаны пылью, а глаза очень светлые, почти прозрачные. И чрезвычайно настороженные.

– Ты – человек, – выдыхаю я потрясённо.

Обалдеть! Они существуют. Я бы меньше удивился дракону.

– Ты – идиот? – подозрительно уточняет фигурка, и клинок больно царапает кожу.

По-моему, это даже не меч – больше похоже на шампур, такие штуки, на которых жарят мясо. Но всё равно лезвие колется, и я осторожно проталкиваю ладонь между остриём и своей шеей.

– Не пускай здесь кровь, – предостерегаю я. – Мало ли, кого приманишь.

Этот резон действует. Лезвие немного отодвигается и застывает, чуть подрагивая, на уровне моих глаз.

– Что ты такое? – спрашивает суровый незнакомец. – Я давно иду по твоим знакам, имей в виду.

И что тут иметь в виду? Отдельные слова я разбираю, но суть ускользает. У незнакомца какой-то странный выговор. У него – у неё. Мне кажется, это ребёнок. Но здесь в упор не различишь, что кажется, а что есть.

– Я живу на маяке, – отвечаю я как можно яснее. – Я впервые ушёл с берега. Знаки рисовал, чтобы не заблудиться.

Фигурка – наверное, это всё-таки девочка – прячет шампур в ножны у себя за спиной и делает шаг назад.

– Маяков не осталось, – говорит она убеждённо.

– Один остался, – уверяю я. – Он стоит на самом краю песчаной косы.

– Там только сухая сосна, – бросает незнакомка.

Что? А!

– Это он и есть, – объясняю я. И заодно сам это понимаю.

Незнакомка подозрительно щурится.

– Ты волшебник?

– Конечно, – подтверждаю я, косясь на шампур. – А то как бы я зажигал маяк?

Трудно угадать намерения по её замотанному лицу. Мне кажется, она пребывает в смешанных чувствах, но в итоге кивает.

– Если хочешь, идём со мной. Повидаешься с другими… людьми, – неохотно предлагает она. – Или будешь здесь сидеть, пока песком не занесёт?

Не худший, кстати, вариант. Но я поднимаюсь, отряхивая плащ. Мне не терпится разузнать про Эйку, но как бы ни обострить этим отношения. Надеюсь, удастся выведать о ней там, куда мы пойдём. Не то чтобы этот городской житель вызывал большое доверие, но я так мечтал встретить людей! В конце концов, что они мне сделают? Не покусают же! Убить могут, но с этим не угадаешь.

– Зачем вам волшебник? – спрашиваю я, сворачивая в боковой переулок – следом за моим проводником.

Сам я ни разу не отклонялся с главной дороги, боялся заблудиться. Улицы такие узкие, что неба не видно, а дверные проёмы попадаются редко. Но мой спутник легко находит уцелевшие мосты и хитрые проходы под каменными арками, до половины засыпанными песком.

– Я не станут отвечать, чтобы не наболтать лишнего, – разделывается он сразу со всеми вопросами. И ныряет в очередную щель.

Ещё бы мне туда протиснуться с моим мешком! Ребёнок ждёт с неодобрительным сопением, а потом проводит меня сразу сквозь несколько домов. Пока мы движемся по длинному гулкому коридору, я пытаюсь наладить диалог, но, видимо, Эйка права – мне не дано. Поводырь упрямо молчит – кажется, это всё-таки мальчик.

Я ступаю следом за ним в огромный, насквозь продуваемый зал и мысленно пересчитываю варианты. Убежать от него – не убежишь. А если убежишь, всё равно он про меня расскажет кому-нибудь, и те уже выследят. Ну что – убить его? Связать и таскать с собой в надежде, что никому больше не попадёшься? Тогда уже точно отступать будет некуда.

– Темнеет, – предупреждаю я, глянув на низкие тучи в оконном проёме. – Если нам ещё далеко, стоит подняться повыше и заночевать здесь. Оборотни всё равно не дадут идти ночью.

Он смотрит на меня с недоумением, и меня посещает тревожное сомнение, что один из нас не в себе.

– Чёрные волки, – уточняю я на всякий случай. – Или тебе не приходилось их видеть?

– Разумеется, приходилось, – отвечает он с ещё большим недоумением. – Глаза у меня на месте! Поэтому мы начнём бежать от этого окна. Иначе не успеем. А ты точно волшебник? – судя по тону, я вызываю у него серьёзные сомнения.

– А ты? – спрашиваю я в ответ.

Он медленно качает головой – нет. Надо понимать, ему в этом мире ещё веселее, чем мне.

– Есть хочешь? – интересуюсь я.

Он равнодушно пожимает плечами:

– Все хотят.

– Джем будешь?

Про джем он тоже не знает. Но я достаю одну банку, потом другую – с крольчатиной, не ведаю, что за зверь. И убеждаю своим примером, что содержимое можно кушать. Мальчик не убеждается. Действительно, что подходит для одних, для других – отрава. Но всё-таки он решается взять на кончик ножа немного оранжевой кашицы и, наконец, убирает от лица тряпку. Наверное, всё-таки девочка.

Пока садится солнце, она всё ест и ест. Я устраиваюсь в проёме окна и наблюдаю за улицей. Чёрные вот-вот нагрянут и, должно быть, окажутся совсем близко – только руку протяни! Не уверен, что стоит располагаться вплотную к ним. И доверять ребёнку. Мне всё больше не по себе, и когда девчушка пихает меня под локоть, чтобы вернуть банки, я хмуро отмахиваюсь:

– Оставь себе.

– Да ты что! – пугается она. – Давай тебе мясо, а мне варенье.

– Давай, – соглашаюсь я со вздохом. – Ты объяснишь, чего мы тут дожидаемся?

– Утра, – отвечает она, чуть подняв белёсые брови. – Ложись, я подежурю.

– А дежурить зачем? – теперь уже я удивляюсь. – У меня будильник есть. Заведём и спать ляжем.

Про будильник ей понятно и, немного поколебавшись, она соглашается прилечь. Но заворачиваться в мой плащ наотрез отказывается. Магия какая-то непонятная, ну её! Ну, так ну. На всякий случай я устраиваюсь между ней и окном – мало ли, если чёрные полезут? Чёрные пробегают мимо нескончаемой свирепой рекой. Рычат, грызутся, но нас не трогают.

Лишь перед рассветом становится чуть потише, но весёлая трель будильника не даёт разлёживаться. Я тянусь, чтобы снять его с подоконника, и едва не остаюсь без руки – косматая морда заглядывает в пустой оконный проём. Я застываю, а девочка кидается ко мне и ударяет по будильнику. Звон обрывается, и оборотень теряет к нам интерес. Должно быть, на звук среагировал. Вот же свихнутое место!

– Пора! Да вставай же – не успеем! – бормочет моя спутница, запихивая в капюшон свои песчаные волосы.

– Куда? – поражаюсь я.

– За мной беги, – она швыряет будильник в мешок, а мешок бросает мне. – Скорее, а то сожрут!

Твою же…

– Умеешь быстро бегать? – запоздало справляется она, когда мы несёмся через двор.

Разумеется, я умею бегать. Особенно, если могут сожрать. Но за ней я поспеваю с трудом. Или за ним. Кажется, всё-таки за ним. Мне, наконец, надоедает гадать.

– Как твоё имя? – спрашиваю я, когда мы на секунду притормаживаю за углом.

Отлично – он опять смотрит с подозрением! Тут-то что подозрительного?

– Сейчас, – говорит он очень чётко, – мы быстро бежим вон туда. Не оглядывайся а, главное, не падай.

Туда – это шагов сто по песку, а солнце ещё не встало. И укрытия я не вижу. Впереди только стена с каменной лесенкой, а дальше пустое пространство, вроде площади. И очень далеко до домов. Но мой спутник срывается с места, не дожидаясь первого луча, и у меня не остаётся выбора. Волки пока что в дальнем конце улицы – если у этой улицы вообще есть дальний конец. Мы успеваем домчаться до стены, взлетаем по лесенке, и здесь мой провожатый испускает горестный вопль.

– Ведь был же мост! – объявляет он с ужасом. – Вчера ещё был!

Хм. Похоже, тут текла речка. Даже не речка – ручей. Но русло давно пересохло, и обломки узкого мостика отлично видны на дне.

– Назад давай, – командует мальчишка, но я не двигаюсь с места.

Куда – назад? Твари уже роятся под стеной! Я надеюсь, что лестница для них недоступна, но в этот раз везёт им, а не нам. Один волк, а за ним и второй начинают взбираться наверх. Медленно и неуверенно, словно у них под лапами что-то очень шаткое или очень горячее.

Мальчишка рядом со мной швыряет в них осколками кирпичей. Волки отскакивают назад, но ясно, что ненадолго.

– Давай руку, попробую спустить тебя вниз, – предлагаю я, кивнув в сторону бывшего ручья.

Глаза моего спутника округляются. Нет, всё-таки девочка.

– Ты что! – содрогается она. – Потонем!

А! То есть, мы ещё в лесу. Если верить её глазам. А если верить моим, до рассвета мы не дотянем.

– Ты же волшебник! – напоминает он, отбивая ногой новый камень. – Ну хоть что-нибудь сделай!

Сделаю. Что-нибудь.

– По-твоему, на тот берег они не сунутся? – уточняю я, задумчиво следя за волками. Волки быстро наглеют, теперь уже целый десяток карабкается к нам. Они пригибаются под ударами камней, но назад не поворачивают. Остальные мечутся вдоль стены, свирепо щерясь.

– Разумеется, не сунутся! – убеждённо подтверждает мой провожатый.

Чудно. Я спихиваю вниз груду щебня, а потом хватаю загадочного ребёнка поперёк туловища. От неожиданности он начинает вопить и брыкаться, и даже пытается обнажить свой шампур, но я всё-таки швыряю его на другую сторону. Добросовестно заточенное лезвие чиркает меня по щеке, и волки мигом оживляются, почуяв кровь. Я достаю нож – тот, что подлиннее – но всё ещё не могу решить, куда прыгать: вниз или на тот берег? Так и так поломаешь ноги. И проводник, как назло, пропал! Хотя куда бы ему пропасть? Там голое место!

Больше я ни о чём не успеваю подумать: чёрная тень кидается на меня из предрассветной мглы, и мы катимся с лестницы. От удара головой в глазах темнеет, но всё же я успеваю воткнуть нож. Почему-то лезвие погружается в пустоту и в тот же момент вместо дня настаёт кромешная ночь.

Глава 4

Я прихожу в себя у подножия лестницы. И, по-моему, не совсем в себя, я себя как-то не чувствую. Рот полон крови, перед глазами багряный туман, правое плечо горит огнём. Но главное, волки здесь. То есть, они уже не волки, а… А ещё неизвестно, что хуже. Зато стало понятно, почему я не попал в зверя ножом! И хорошо, что не попал. Нож отобрали, теперь потрошат мешок. Вся свора разбежалась, кроме этих десятерых. У них звериные движения, оранжевые глаза и чёрные всклокоченные волосы. И куртки из волчьего меха. Прочая одежда тоже связана из собственной шерсти. Занятный народ.

Туман перед глазами обращается розовой рассветной дымкой, но голова всё равно трещит. И на меня опять направляют меч. О! Сразу пять мечей! Эти похожи на настоящие, из угольно-чёрного металла. Кажется, меня о чём-то спрашивают, но слов я не разбираю. То ли оглох, то ли опять чужой язык: гул, глухое ворчание – и ни тени смысла. Поневоле я сосредотачиваю внимание на самом свирепом оборотне. Наверное, вожаке – судя по тому, что у него шрам через всё лицо, и всего один глаз, и скалится он особенно выразительно. В этот момент остальные почтительно замолкают и избегают встречаться с ним взглядами.

Но я не могу отвернуться, потому что в руке у него Перо. А это единственная вещь, с которой я не готов расстаться. Одноглазый отчаивается договориться со мной, идиотом, по-человечески, и показывает жестами, что я должен взять у него Перо. Мечи при этом придвигаются ближе, и я трясу головой: спасибо, обойдусь. Получаю кулаком в челюсть – чтобы лучше сосредоточился – и Перо подсовывают снова.

Они, видимо, хотят, чтобы я что-то сделал. Но если сделаю не так, меня убьют. Затея неплоха, но непонятна. Для понимания я медленно повторяю то заклинание с хитрой загогулиной на конце. Золотистые знаки тают в воздухе, и Перо опять отбирают. Вся десятка начинает горячо спорить, опасно размахивая мечами. Они не хотят верить, что я волшебник, им не нравится, что я волшебник, надо меня убить и сбросить в канал.

– Не надо, – говорю я, поспешно сглотнув кровь. – Мёртвый я бесполезен.

Все разом утихают, а вожак застывает на корточках перед моим лицом. Перо снова у него, и я стараюсь смотреть в единственный оранжевый глаз.

– Стало быть, понимаешь по-нашему, – он усмехается, но усмешка перетекает в оскал. – А зачем глухим притворялся?

– Я не притворялся, – объясняю я устало. – Это магия. Вы же сами меня проверяли. Для чего?

Опять получаю в челюсть, уже с другой стороны. Если они хотят, чтобы я говорил, то зачем лишают такой возможности? Видимо, это у них тоже элемент общения! От удара мысли проясняются, и я озираюсь по сторонам. Я хочу понять, что с моим спутником? Кажется, они вообще не обратили на него внимания. Иначе спросили бы, где второй, да?

– Так что? – продолжает вожак, не меняя тона. – Корабли вернулись?

Я ощупываю языком внутреннюю поверхность щеки, рассечённую ударом в зубы. И зубы потом надо пересчитать.

– Приплыла целая армада, – отвечаю я охотно. – Сейчас камня на камне не оставят от ваших развалин!

– Врёт, – сообщает из-за моей спины надтреснутый голосок.

Тощая лохматая девчонка деловито листает одну из книжек. Любопытно, на какой странице она это вычитала? Учитывая, что книгу она держит вверх тормашками.

– Вру, – соглашаюсь я, чтобы не сразу замахивались. – Это и ребёнку понятно! Никому вы не сдались. И других волшебников у вас не будет.

Девчонка недовольно кривится и переворачивает книгу нужной стороной – видимо, дошла там до картинок.

– Не похож он на волшебника, – убеждённо заявляет она. – Какой-то тощий и конопатый. Старый Уркис, тот ещё ладно! А этого надо съесть ночью.

Стерва. Зато я ей нравлюсь. Хотя бы как еда.

– Помолчи, Шустрая, – ласково ощеривается вожак. – Если нет кораблей, то откуда ты взялся? – на меня он смотрит ещё ласковее, но взгляд леденеет.

– С берега, – отвечаю, – я там живу.

– Больше не живёшь, – решает одноглазый. – Поднимайся и потопали.

Легко сказать! Помогать мне не собираются. Я осторожно отодвигаюсь от мечей и встаю, держась за лестницу. Меня ведёт в сторону, но очередной тычок помогает устоять на ногах.

– Книжки откуда? – подозрительно уточняет вожак.

Оборотни из его свиты настороженно принюхиваются и косятся на стену с лестницей, но мне их опасения непонятны. Там же нет никого – голый пустырь! Я медлю с ответом только потому, что пытаюсь проглотить кровяной сгусток.

– Из дома, – сообщаю я, наконец.

Вожак недоверчиво щурит глаз.

– А с собой зачем их таскаешь? На обмен?

– Читать люблю, – я пытаюсь пожать плечами, но выходит только одним. – Я ничего не продаю и не меняю. Книги мои.

Он усмехается. Понятно, почему. И тем не менее.

– Еду я могу отдать даром. Раз магия вам без надобности, – предлагаю я в виде компромисса.

– Да мы не едим, – сообщает он, с сожалением почесав свою гриву. – Шустрая, верни его писанину! Всё равно нам не разобрать их каракули.

Девица резко пихает мне оба тома, безошибочно находя самое уязвимое место.

– Я не ребёнок, – просвещает она свирепым шепотком.

Вот что за люди, а? Да что с них возьмёшь!

Справедливости ради, днём они чуть симпатичнее, чем при свете маяка. Я утешаюсь этим по дороге через мёртвые улицы, над которыми нехотя поднимается осеннее солнце. И весь последующий месяц тоже не нахожу других утешений. Улиц я больше не вижу, как и дневного света.

Ну что сказать? Живут они под городом, в бесконечно глубоких и разветвлённых подземельях. Иногда ходят в гости к соседям. По каменным переходам длинною в жизнь. У каждой стаи свои владения. Это строго оговорено, также как места охоты и делёж добычи. Я, к примеру, добыча Кривого, и другие не претендуют. По слухам, претензии у них кончаются кровавой резнёй в чёрных коридорах, поэтому без нужды стаи не встречаются. Разве что ночью, но это отдельная тема.

Ночью они себя не помнят, но это уже ясно. Поэтому на закате все выбираются на поверхность – чтобы не мусорить в подземельях. Ну и чтобы поесть. По этой причине они не питаются днём. Охотятся в темноте на кого попало, в том числе друг на друга. Днём, соответственно, сытые.

В первый день я задал глупый вопрос – почему бы им не запираться на ночь по одному? А днём бы жили по-человечески! Объяснения не получил, получил по ушам – ладно. Бьют они нечасто и несильно. В том случае, когда не хватает слов. Язык у них небогатый, это да. Даже имён настоящих нет. Но это общая загадка – с именами и названиями. Могу предположить, что к ним какую-то магию привязывали.

Так что у оборотней не имена, а клички. Вожак у нас Кривой, его супруга – Вострая, её брат – Лохматый и так далее. Всего их штук двести, живут скопом, в огромном зале без окон. Что тут было прежде, не представляю. Теперь повсюду шатры из чёрных шкур. Больше похоже на временный лагерь, но оборотни неприхотливы, тем более, что здесь они лишь отсыпаются после ночи. Освещения нет совсем. В темноте они видят лучше, свет их только злит. Но для дела терпят.

Какие у нас с ними дела? Ну, разные. Перво-наперво Кривой стал требовать с меня воду. Я предложил им на выбор синюю и компот. Ни то, ни другое не понравилось. Мне вручили Перо – опять же, под страхом смерти. Я объяснил, что изготовить воду не могу – только огонь. Меня побили. Я вспомнил, что в семнадцатом томе было что-то подходящее – не про то, как делать воду, а как найти. Порылся в книжке, но заклинание оказалось длинным. Я так и не разгадал: оно заканчивается на последней странице или в восемнадцатом томе есть продолжение? У меня продолжения всё равно не было, начал колдовать так. Получился небольшой обвал, потом небольшой разлом. Потом я приноровился и незаметно проколдовал до вечера. Велели же искать, пока не найду! А то убьют.

Я пытался им растолковать, что нельзя найти то, чего нет. Здесь же пустыня, сплошь песок и камень! Мне не поверили. В итоге мы с Лохматым и пятью добровольцами до вечера ползали по окрестным коридора в поисках влаги. Сначала обилие волков меня сковывало, но потом ничего, свыкся. И дело им нашлось – обрубать свисающие с потолка глаза. Да, глаза. Это вроде как корни деревьев, а на концах у них глазки. Так они в коридоры прорастают и… душат, что ли, я не очень понял. Местный какой-то колорит.

– Раз деревья чем-то питаются, значит вода близко, – сказал я, чтобы мои сопровождающие хотя бы раз улыбнулись.

Ну, или оскалились. А то ощущение такое, что они только ночи ждут, чтобы со мной определиться.

– Мозговитые вы, волшебники! – зловеще похвалил меня Лохматый. – Корни не воду жрут. Колдуй больше, рассуждай меньше. Не вернёмся до заката, я за себя не ручаюсь.

После нескольких часов блужданий голова у меня совсем разболелось, и рука с Пером еле слушалась. Очень неудачно мне повредили именно правое плечо. Наконец, в одной из стенок открылся ключ. То есть, сквозь камни засочилась мутная жижа. Лохматый пришёл в свирепый восторг и, наконец, разрешил повернуть к лагерю. Возле грязной лужи оставили часового – обрубать жадные корни, чтобы не воровали чужую воду. Я забеспокоился, как бы стена теперь не обрушилась? И что этот бедняга станет делать тут ночью? А он себя сам цепью пристегнул за ногу – чтобы и после заката сторожить родник. Друзья ему и кольцо для этого в стенку вбили – быстро так! Они всегда, что ли, с цепями ходят? За недоумение мне беззлобно дали по носу и лишний раз напомнили, что от меня требуется магия, а мозгов им и так девать некуда. Я не стал спорить, всё равно же без толку.

В лагере мне указали угол, где жить, и я с радостью туда свалился. Ужинать не хотелось – слишком мутило. Хотя еду не отнимали, из вещей забрали только ножи. Лохматый ещё претендовал на плащ, но вожак ему отсоветовал: у тебя, мол, своя шкура, а человечьи изыски нам без надобности. Почём знать, может эта штука вообще проклятая? Может быть, кстати. Но хотя бы греет. Только я завернулся, как Кривой опять меня растолкал. Для дружеской беседы. Что-то про магическую завесу, про городскую стену… Я ничего не понял с первого раза. Сейчас.

– Сейчас, – говорю. – Подождите, я свет зажгу. Не могу так беседовать.

Скрутил фитиль из шерсти – её тут полно – воткнул в бутылку с синей водой. Я немного опасался, как бы оборотни не начали беситься от синего огонька. Но нет, они просто отворачиваются недовольно. Куча оранжевых глаз в темноте, а близко не подходят. Вот и Кривой отодвинулся в угол, поглубже в тень.

– Вода – это хорошо, – заключает он, – это ты молодец. Но нам бы из города выбраться. А забор не пускает.

Меня тоже не пускает, и что теперь? Я прижимаюсь затылком к стене – так голова болит чуть меньше. И кровь перестаёт течь из носа, а то говорить не даёт.

– Зачем вам за забор? – спрашиваю я, вытирая нос. – Ещё сожрёте там всех!

– А что, нам только друг друга жрать? – удивляется Кривой. – Ты ведь вошёл в город! Стало быть, знаешь, где вход.

– Вход и выход не одно и тоже, – пытаюсь я объяснить. – Я и к вам попал, а обратно – никак.

Он поскрёб шею когтями, поразмыслил и кивнул:

– Допустим. Но это мы ещё поглядим, это обождёт. А вот как у тебя с боевыми навыками?

– Вы же видели, как! – удивляюсь я.

– Не густо, – скорбно отмечает Кривой. – Сам выбирай: либо найди нам ворота, либо будешь тут нечисть усмирять.

– А вам нечисть мешает? – поражаюсь я.

– Очень, – сообщает он доверительно. – Тут не пойми что крылатое повадилось охотиться. Никак его поймать не можем и крылья повыдергать.

И на меня глядит. Внимательно так.

– Я пока не понимаю, про что вы, – признаюсь я недоумённо. – Вы мне это покажите. Если оно способно гореть, то я справлюсь.

– Покажу, – обещает, – при случае. Отдыхай пока.

Спасибо, конечно.

– И рубашку снимай. Если жить хочешь, – это уже Вострая придумала.

– Раздеваться-то зачем? – удивляюсь.

История про крылатую нечисть меня насторожила. А ну как оборотни её укус опознают?

Вострая только глазами сверкнула:

– Мне, – отвечает, – твоё тряпьё без надобности. Желаешь гнить заживо, твоё дело.

Пожалуй, обойдусь без рубашки.

– Вон Шустрой отдай, – распоряжается Вострая. – Она залатает.

Шустрая ступила одной ногой в круг света и сразу показала оскал.

– И плащ снимай, – заявляет. – А то он в крови. Нехорошо.

– Отвяжись, – предлагаю я по-доброму.

– Дикий совсем, – огрызается она в ответ. Но отходит.

Шустрая у нас как бы сирота. Маму съели, папу съели, сирота теперь. А за ничейными волчатами вожак приглядывает. Вот она и крутится рядом. Как зима пройдёт, её замуж отдадут. В соседнюю стаю. Это у них такой обмен происходит по весне. Ну и по осени – вместе с линькой.

Вострая замешивает в волчьей черепушке слюну и ещё что-то дурно пахнущее.

– Если тебя не есть, то надо лечить, – растолковывает она. Моим плечом решила заняться. Право, не стоило.

– Радуйся, – говорит, – что когтями задели, а не зубами. Ночью бы с нами бегал!

– А обязательно этой… этим обрабатывать? – спрашиваю я в тревоге. – Я бы сам как-нибудь…

– Не дёргайся, – предупреждает Вострая. – Мазь – первейшее средство. Мы её из корней давим, волшебная вещь!

Это многое объясняет, конечно. А уж как жжётся! Про старые шрамы она тоже не забыла спросить, не случайно своё прозвище получила.

– Бабочки, – объясняю, – искусали.

Волки посмеялись, но, вроде, поверили.

На ночь меня уводят ещё ниже по чёрным каменным лестницам. Из вещей разрешают прихватить только бутылку синей воды – для освещения. Сопровождает меня сам Кривой с четырьмя друзьями.

– Напрасно вы озаботились такой охраной, – уверяю я, спотыкаясь на истёртых ступеньках. – Я всё равно из ваших лабиринтов не выберусь. Особенно, без Пера.

– Это не от тебя охрана, – ухмыляется Кривой.

Вот не пойму я: они всегда так общаются, чтобы ничего не понять, или нарочно ради меня сговорились?

Воздух в нижних коридорах затхлый, и тянутся эти коридоры бесконечно. По стенам сплошь решётки и все сломанные.

– А кого тут держали? – спрашиваю я с опаской. Не хочется опять получить в ухо за любопытство, но Кривой расплывается в жутковатой улыбке.

– Нас, держали, – объясняет он охотно.

– Ночью? – предполагаю я.

– Днём, – ласково объясняет вожак. – Ночью сам сиди.

Не то чтобы это радовало. Учитывая, что ночь тут всегда.

– Вам скучно без врагов? – спрашиваю я, когда нас разгораживает решётка. – Непременно надо кого-то бояться?

Теперь я могу отскочить из-под удара. Заново поднимать тяжеленные прутья им будет лень.

– А то как же! – оживляется Кривой. – Страсть, как боюсь тебя сожрать ненароком! Шучу я! Волки сюда не спускаются. Главное, сиди тихо. Тут тебе и компания!

Пересмехнулся со своими подручными, и все пятеро потопали наверх. Встречать луну.

Компания ещё какая-то… Лучше бы одного заперли! Тень в углу зашевелилась, и я шарахнулся к решётке. Опять что-нибудь зубастое! Или эти корни с глазами.

Оказалось – нет, человек. Весь седой, волосы до пояса и борода прямо от глаз – тоже до пояса. На слабый свет щурится, будто это лампа с маяка.

– Корабли? – осведомляется он.

– Нет, – отвечаю, – кораблей.

Видимо, этот вопрос в наших краях вместо приветствия. А заодно и прощания. Сосед мой снова лёг и отвернулся. Я осмотрелся при свете синей бутылки – весь пол в чёрных шкурах. Ведро ржавое – понятно, зачем. Черепушки волчьи, тут вся посуда из них. Но взгляд ни за что не зацепился. Ладно, подгрёб пару шкур в угол, бутылку рядом поставил – вроде, ничего. Мягко, уютно. В плащ ещё завернулся, а то холодно – смерть!

– Не хотите тоже накрыться? – предлагаю я соседу. – Зябко здесь как-то.

Он посмотрел.

– Флаг, – говорит. – Королевский штандарт.

– Отлично греет, – заверяю я, разглаживая складки плаща. – Его величеству теперь всё равно, уверяю вас. Он уже лет сорок рыб кормит.

Старик тут же сел и давай меня глазами сверлить. Не по-доброму. И глаза у него мутные. Что, они родня были с королём?

– Что ты знаешь про Его Величество? – даже голос у него точь-в-точь, как скрип решётки.

– В первый раз о нём слышу, – признаюсь я с сожалением. – Я про королей только в книжках читал. Я и не знал, что они у нас были!

– Не у вас, – поправляет он, – а у нас.

– Какая теперь разница? – удивляюсь я. – Если вы тоже волшебник, то нас теперь всего двое.

Очень не хочется оставаться на ночь с оборотнем. Но и так не лучше. Старик вдруг начинает смеяться и смеётся минут десять.

– Так все ваши корабли потонули, а? – вопрошает он с восторгом. – А наши так и остались в гавани за южными воротами! И плыть на них некому. Ты бы лучше гвоздь с собой принёс, чем такие вести!

– Зачем вам гвоздь? – оживляюсь я. Нет, а вдруг он знает, как взломать решётку?

– В стенку лбом забить, да на кишках повеситься, – объясняет. И всё хохочет.

– Вы, наверное, Уркис, – догадываюсь я. – Давно вы тут?

– С тех самых пор, – отвечает. – А ты, стало быть, маг? Откуда же тебе было взяться без кораблей?

– С маяка, – отвечаю. Нет, а что такого?

Я этот диалог уже наизусть выучил. Но Уркис удивляется больше всех. Даже смеяться перестаёт.

– У вас и маяк горит? – спрашивает он хрипло.

– Наверное, – выражаю я надежду. – Что ему сделается?

Старик вдруг словно соображает что-то. Смотрит на меня, потом на фитиль в бутылке, потом опять на меня.

– Что, – удивляется, – синим светом?

– Другого не осталось.

Он аж на шкуру падает от хохота.

– Вы не объясните, что тут весёлого? – спрашиваю я с завистью. – Я бы тоже порадовался, а то день сегодня так себе.

– С чего ты взял, что я тебе что-то объяснять стану? – изумляется он.

– А чем тут ещё заниматься? – недоумеваю я. – Ну хотите, я вам что-нибудь расскажу? Раз вы давно не выходили.

– И про что… – сладить с весельем у него не получается, но смех переходит в кашель. – Про что ты мне можешь рассказать?

– Про что хотите, – говорю я. – Про маяк вот рассказал. А что вам интересно?

– Про маяк мне очень интересно, – заверяет он сипло. – Кто же тебе разрешил оттуда уйти?

По-моему, абсурдный вопрос.

– Вы представляете себе, сколько лет пролетело? – спрашиваю я аккуратно. – Мой покойный отец клялся быть смотрителем, а не я.

– А какая разница? – поражается Уркис.

– Какая только возможна, – отвечаю. – Мы с ним разные люди.

– Да неужели? – восхищается старик. – И как же так получилось? А, впрочем, я догадываюсь…

О чём он догадывается, это его дело. А я при поминаю лихорадку, накрывшую меня перед уходом с берега. Может, это и не простуда была вовсе?

– Так и получилось, – улыбаюсь я Уркису. – Скучно стало, я и ушёл. Всё равно вода в маяке кончается!

Он смотрит на меня, я смотрю на него. Что?

– Перо, – выдыхает он. – Раз ты маг, то где Перо?

– А ваше? – спрашиваю.

И вот тут он на меня кидается. Очень прытко для своих лет. Драка выходит несуразная, потому что мы путаемся в шкурах и его бороде. Уркис пытается меня душить, а я отбиваюсь одной рукой – вторая плохо подчиняется. Наконец, он устаёт и отваливается сам.

– Вы, – хриплю я, – старый человек… И мне вас не хочется калечить. Но если дальше в том же духе пойдёт, я вас из бутылки оболью… И подожгу.

– Или я тебя, – грозится Уркис.

Бутылка стоит как раз между нами.

– Рискните, – предлагаю я, – вы же чокнутый!

– Будь у меня Перо, – плюётся он, – стал бы я с тобой разговаривать!

Да что же такое! Никто со мной разговаривать не желает.

– Ну и молчите, раз не намолчались, – предлагаю я Уркису. – Всё равно от вас никакого толку! Лучше бы сказали, что делать с Пером, чтобы отсюда выбраться!

– Думаешь, я тебя тут стану магии учить со скуки? – оскорбляется Уркис.

– И в мыслях не было, – заверяю я, пока он опять не взбесился. – Я вообще магию не люблю. Мне бы только решётку отпереть. И разойдёмся в разные стороны. Как корабли.

Не пойму, ему совсем, что ли, на свободу не хочется?

– Ещё чего! – кривится Уркис. – Тут подыхай.

Всё же не умею я с людьми общаться. Что нет, то нет.

– Ладно, – соглашаюсь я устало. – Тогда не мешайте умирать.

Завернулся в плащ, в штандарт этот. Бутылку поставил поближе и фитиль гасить не стал, а то боязно. Вдруг этот ночью опять полезет? Так и зажили.

* * *

Уркиса не выпускают ни днём, ни ночью. А меня иногда выводят. Условно говоря, днём. Когда волки обретают человеческий облик. Обычно им требуется какое-нибудь мелкое колдовство. Но иногда мне разрешают тихо посидеть в уголке. Так сказать, на свободе.

В целом мы друг к другу притерпелись. У меня появилось общество, у оборотней – вода. Они в том коридоре корни пожгли, ручей камнем обложили, и жить стало полегче. Хотя и трудно приспособиться к такой жизни, когда на закате надо всё бросать. А дальше неведомо, будешь ли цел и где очнёшься.

Я всё надеялся, что меня пошлют ловить крылатую нечисть. А там я либо сбегу, либо встречу Эйку, либо уж… что-нибудь. Но нет. Нечисть не показывается. Зато Шустрая является регулярно. В первое утро она приволокла мне чёрную шерстяную рубашку взамен попорченной. С тех пор забегает каждый день – чуть рассветёт и перед заходом солнца. Приносит съестные припасы из моего мешка. Я бы поел горелого мяса, которым они подкармливают Уркиса. Но кого могут жарить оборотни? Уркису это всё равно, да и то сказать – какие у него варианты? Но от компота он отказался и вообще враждебности не утратил – ни ко мне, ни к обитателям подземелий. Странные у него с волками отношения. Оборотни его боятся, это видно. И убить боятся, и отпустить. Даже не говорят с ним лишний раз.

Наверное, Шустрая проболталась бы, в чём дело. Но она мало знает. По крайней мере, всему удивляется. Оттого и повадилась к волшебникам. Сперва опасалась, потом стала задерживаться – то на минуту, то на полчаса. Уркис на время её визитов забивается в тёмный угол, так что про него можно совсем забыть. Тайн у нас с Шустрой нет. Так, болтаем о том о сём. Я ей книжки пересказываю. Или что-нибудь нестрашное объясняю: про океан, который шар. Про белые корабли. Шустрая кораблей не боится, она их не помнит. Просто удивляется: ишь, по воде бегают, и не тонут!

Уркис только уши зажимает, но при виде Пера оживляется. Перо Шустрая начала таскать после того, как я наверху показал пару забавных штук. Скучно же в темноте! А как сбежать, я всё равно не придумал. Днём над нашими головами собирается вся стая, а ночью та же стая шастает по округе. Опять же, решётки, запутанные ходы, корни… Ночью нас даже не охраняют – некому. Кривой сразу объяснил, что иначе растерзают. А так беги, если дурак.

В общем, болтаем мы с Шустрой через прутья. Она про соседние стаи рассказывает, про этот их весенний праздник линьки. Я ей показываю, как искры высекать из воздуха. Или как свет от Пера по стене пляшет. Можно волка сделать, можно большую бабочку… Но от решётки лучше не отходить. Доверять Уркису я так и не научился. Дай ему Перо, он невесть что натворит. С его-то волками в голове! Но старик обычно сидит тихо. Иногда только бросит что-нибудь вроде:

– С огнём играете, детки. Ну-ну, доиграетесь, – и опять носом к стенке.

На мои волшебные фокусы он вообще смотреть не в силах. Когда углядел, что я и бреюсь Пером, полдня кипятком плевался. Не понимаю, почему. Удобно же! И заклятие есть специальное. А что, надо бороду отрастить, как у Уркиса, и об неё спотыкаться? Странный он, право слово! Поэтому Перо я всегда Шустрой отдаю. Она его у Кривого таскает из тайника, пока он рыскает в буреломах. Но ловкости Шустрой не занимать, до сих пор ни разу не попалась на краже.

– Думаешь, эта просто так бегает? – кряхтит по ночам Уркис. – Жди! Это ей их главный велел к тебе подобраться. По весне, глядишь, оженят. Он тут магов думает разводить, Кривой этот. Клеток-то полно пустых!

– И что вы за человек? – удивляюсь я. – Ну ходит она и ходит, вам что за печаль?

Я всё равно не собираюсь здесь жить, тем более с этим шустрым ребёнком. Да я как бы уже женат! Или проклят – как поглядеть.

– А ты, – скрипит Уркис, – попросись в отдельную клетку. И полюбуйся, что будет.

– А это тут при чём? – спрашиваю.

Я вообще-то уже просился. Не разрешили.

– А при том, – объясняет мой сосед, – что ты от северных ворот, а я от южных. Вот им и развлечение. Поглядеть, что будет.

– Ничего, – уверяю я, – не будет. Если вы от меня отстанете. Учить не хотите, бежать не хотите. Больше мне вас развлечь нечем.

Уркис отвечает мне беззубой ухмылкой.

– Это я с тобой бежать не хочу, – сообщает он издевательски. – А так почему бы нет? Я бы враз всё это зверьё тут замуровал – много ума не надо!

– Видно, – говорю, – от большого ума всё наше счастье.

Он в бороду замотался и вовсе говорить прекратил. Хуже не стало. Хуже стало совсем по другой причине.

Шустрая явилась, как всегда, перед закатом. Притащила моё печенье и воду из родника. Я её много раз пытался подкормить – не хочет. Но пару глотков из моей плошки сделала.

– Ладно, иди, – говорю я ей, – а то обратишься.

– Да мне недалеко, – отмахивается Шустрая.

– По соседству запираешься? – спрашиваю.

Она косится на Уркиса и осторожно кивает.

– А что на воле не бегаешь?

Она опять косится на Уркиса и уходит.

– А Перо? – напоминаю я.

Шустрая медленно возвращается, но не спешит протягивать руку.

– Я тебе одну вещь скажу, – предупреждает. – Подойди.

Мы и так стоим друг напротив друга и приближаться вплотную, по-моему, неразумно. Её голос звучит ниже обычного, и в глазах уже отражается луна, но мне не хочется её обижать. Шустрая цепляется за прутья, чтобы что-то шепнуть мне на ухо, но вместо этого быстро целует в губы. Отскакивает, застывает, и я вижу, как её взгляд перестаёт быть взглядом. Она больше не видит и не смотрит, она умирает до того, как падает на пол.

Я кидаюсь на решётку и, кажется, кричу, но не слышу своего голоса. Просто задыхаюсь и не могу выдохнуть. Уркис подбегает ко мне, но я не в силах отвести взгляд от Шустрой. Её личико меняется, но волком она не становится. Просто высыхает на глазах, словно пролежала тут не один день. Уркис тащит меня назад, но я не соображаю, чего он хочет, я совершенно забыл, что Перо всё ещё у меня в руке. Уркис пытается его отобрать, я его отпихиваю, он запускает в меня горящей бутылкой. Я увёртываюсь, и бутылка ударяется о пол где-то в коридоре. За моей спиной вспыхивает синее пламя. Но я боюсь обернуться.

– Тварь, – говорит мне Уркис. – Так вот, почему вампир не нападает, пока ты тут! Мне бы сразу догадаться, да глаза уже не те. Посиди-ка с моё во тьме!

Я не хочу сидеть во тьме. А сидеть с ним хочу ещё меньше.

– Отдай Перо, – требует Уркис, – всё равно убью!

Кажется, он готов это сделать голыми руками, а мне-то как быть? Мне придётся убить его первым или умереть, потому что всю ночь мы по клетке не пробегаем. Уркис совершает невозможный прыжок и всем весом придавливает меня к решётке. Я выворачиваюсь, чтобы зашвырнуть Перо в коридор, но старик скорее сломает мне руку, чем позволит это сделать. Не стукнуть ли его головой о стенку, чтобы забылся до утра? Если он меня первым не пристукнет.

Уркис сыплет проклятиями, а я всё ещё не могу говорить. Просто молча отдираю его от себя. Перо при этом только мешает, и в какой-то момент Уркис за него хватается – повыше моей руки. Мы оба замираем, боясь сломать последнюю надежду. И лишь через секунду я соображаю, что старику больше ничего не надо. Он уже колдует. Он не произносит слова и не рисует знаки, но в его глазах вспыхивает что-то такое, что становится ясно – сейчас будет магия.

А ещё я вдруг понимаю то, что Уркис понял мгновенно – почему погибла Шустрая, и почему он назвал меня тварью. Видимо, он тварей не любит, и сам стать вампиром не захотел бы. Поэтому я смыкаю зубы на его запястье, стараясь прокусить до крови. Уркис отталкивает меня с диким воплем, я пролетаю сквозь прутья и падаю, спотыкаясь о тело Шустрой.