Читать книгу Дальний свет - Ксения Михайловна Спынь - Страница 4

Им не надо было договариваться, куда идти. Оба уже знали.

«Рассадник» – как когда-то называли ГУЖ рьяные приверженцы Нонине – в середине октябрьского дня был тих и не пестрел народом, только иногда поодиночке мелькали студенты у дверей или под окнами. Эти люди наверняка бы оскорбились, именуй кто рассадником их, и, уж конечно, не стали бы с хохотом подхватывать подобное название, как это сделали в годы Феликса и Китти. Да и про «башню» – западный флигель – они, похоже, не знали или нашли себе места посимпатичнее.

Здесь всё было по-прежнему. Старая лестница пологим винтом, в окнах наверху – цветные стёкла, через которые мир кажется красным, оранжевым или синевато-сизым. Когда-то «башня» исполняла роль беседки. Теперь едва ли кто-то мог здесь помешать.

– Так что? – спросил Феликс.

Китти помолчала немного.

– Лаванда.

И это вместо всяких объяснений.

– Что – «Лаванда»? – Феликс нервно пожал плечами.

– Что ты про неё скажешь.

– Ну а что я про неё могу сказать. Лаванда как Лаванда, со своими причудами. Не самый плохой вариант. Получше многих, – он отвёл взгляд.

Китти выжидательно смотрела большими карими глазами: не будет ли продолжения. Не дождавшись, заговорила:

– Как тебе её последняя инициатива.

– Ты про «реформу истории»?

Китти кивнула.

Феликс отвернулся, перешёл от окна к окну (из зелёного в рыжее).

– Девочка дорвалась до власти, – заговорил он негромко. – Впервые в жизни почувствовала себя чем-то значимым. Вот и отрывается теперь. Это пройдёт. Между прочим, нам повезло, – он снова резко развернулся к Китти. – Повезло, что живых людей это не затрагивает, только старые бумаги и учебники истории, если таковые ещё останутся. Это всегда можно будет откатить назад.

Китти покачала головой:

– Лаванда не откатит. И ты это знаешь.

– Послушай, – он напряжённо рассмеялся, – она всё ещё моя кузина. Это же не чокнутый диктатор вроде Нонине. Я всегда могу прийти, если её сильно занесёт, и что-то ей объяснить…

– Поэтому она не принимает тебя уже два месяца?

Все слова пресеклись; Феликс замолчал.

– Зато Гречаев к ней вполне вхож, – продолжила Китти как ни в чём не бывало.

Он глубоко вдохнул, отбил дробь по подоконнику.

– Можно было этого не делать.

– Чего?

– Можно было не бить по больному.

Китти с невинным вопросом подняла брови:

– Что такое, мы так не любим правду?

– Ладно, давай, – Феликс оторвался от своего окна и вступил в её сизоватую синь. – Да, не принимает. Не знаю почему. Наверно, что-то не так сделал… может, был не слишком убедителен. Знаешь что: я сейчас ещё раз попробую. Напишу ей в письменном виде, если она так хочет. Потому что у меня к ней тоже есть претензии, другого рода. И я их до неё донесу.

В углах рта Китти залегла знакомая полуулыбка-полуусмешка, за которую Феликс иногда её ненавидел.

– И она тебя послушает.

– Если не с первого раза, то со второго или с третьего. Всё устаканится постепенно, ну серьёзно.

– Ты ещё не понял? – Китти покачала головой. – До тебя не дошло? Что это только начало. Дальше всё будет только хуже.

– Ты это твердишь с самого выпускного, – пробурчал Феликс.

– Но ведь так и есть.

– Знаешь что! – повернулся он к Китти. – Иди ты…

Не закончив, метнулся к лестнице.

Не двигаясь пока с места, – нет никакой надобности – она подождала, пока Феликс сбежит вниз. Три поворота винта, примерно по десять ступенек – слышимость отличная, можно даже не смотреть.

Первый. Второй. Третий… А теперь дверь на выходе.

Правильно, об косяк её со всего размаху!

Китти чуть усмехнулась:

– Истерик.