Читать книгу Толкала, толкла - Ксения Салихова - Страница 3
Жребий
Оглавление***
1.
В приёмной врача эстетической клиники многолюдно:
красивые люди с плотными, до кости, губами,
прокрашенными лиловым, бордовым, густым веществом;
красивые дети с маленькими руками,
большими глазами, наполненными
неизвестным мне веществом.
И ещё, прислонившись к стене, сидит одноглазая мама,
большая, тёплая мама с редкими волосами,
с толстой кожей поверх левой глазницы,
а правый глаз смотрит на сына-подростка, он рядом.
Он в чёрном старом спортивном костюме,
он в старых очках с крупными стёклами, он коротко стрижен,
с птичьим профилем, сухой плотной кожей,
покрывающей тело его как будто не полностью.
Я спрашиваю врача: «Приглашаю к нам мальчика?
Он там, он в приёмной, он, кажется, следующий».
Но врач, понижая голос, снимая маску,
мне врач говорит: «Это девочка, девочка.
Я тоже сначала подумала – мальчик, мальчик.
Потом слышу – глагольные окончания ала-ала.
Это девочка, посмотри запись, зовут Ирина.
Приглашай, позови, пусть проходит».
И Ирина проходит,
действительно, точно – Ирина.
Я смотрю на ирины руки, они – красивые.
С пальцами женщины, девушки, девочки,
С правильными ногтевыми пластинами.
2.
У Господа так не принято – предупредить:
«Это девочка, девочка».
В приёмной всё смешано и, как всегда, многолюдно.
Возможно, что ассистент Бога смотрит и думает:
«Мальчик. Я приглашаю?»
Или не успевает спросить и думает:
«Мальчик. Я приглашаю».
И приглашает, назвав его Павлом, Петром, Андреем,
и девочке долго приходится соглашаться.
Из уважения, из воспитания, из смирения.
3.
Так нас зовут, и так мы приходим,
так приглашают, и мы идём —
двуполые,
смешанные,
одетые не по погоде,
не по половому признаку
и не по возрасту,
а так,
словно бы не успевала,
накинула первое попавшееся тело
и мамин живот скорее освободила,
где долго потом было слышно:
ала-ила,
да кто же теперь разберёт.
***
Каждое утро мы снимаем слепки с детских челюстей. Ложку и мягкую массу помещаем в рот ребёнка, прижимаем к зубам и удерживаем там, пока масса не застынет.
Это совсем не страшно и не больно.
Но иногда очень страшно и больно – когда у ребёнка развивается рвотный рефлекс. В такие моменты чувствуешь себя беззащитным, ничтожным, жалеешь то себя, то ребёнка, а чаще себя именно потому, что ребёнок задыхается и кашляет, но держится и даже не трогает твою руку, не пытается оттолкнуть.
Ты же стоишь перед ним и продолжаешь давить, ждать, потому что нужно сделать эту работу качественно, потому что от неё зависит всё остальное, а он кашляет, и трудно дышит, и хрипит, и это всё какой-то ад.
Но есть такой приём.
Песенка.
Очень простая: состоит из одной буквы – «А».
Мы просим ребенка сидеть с ложкой во рту и петь песню «ааа».
Срабатывает физиология: мягкое нёбо принимает такое положение, что рвотный рефлекс ослабевает, дыхание идёт только через нос, ребёнку становится легче.
Вот этот приём – обоюдная работа мягкого и твёрдого, физиологии и звука – это мои стихи.
Когда тошнит, когда нечем дышать – нужно просто начать говорить. Произнести хотя бы один звук, первую букву алфавита.
Чью-то большую руку изо рта ты всё равно не вынешь. А дышать и говорить – сможешь.
***
В ожидании осадков,
над гипсовочным столом,
отливаю модели
детских маленьких ротиков,
взрослых ртов.
По нёбному своду,
по переходной складке,
по уздечке течёт,
в горло не попадает.
Ничего не мешает?
Язычок к нёбу приподнимите,
дышите носом,
ртом не дышите,
пропойте песню,
молитву,
хорал.
Язык небу тогда отвечал:
«Ничего не мешает —
Отче лишнего не замешает —
только вода, вода, вода
и осадочный
минерал».
***
Я работаю ассистентом стоматолога,
такая помощница богова
собирать слюну, кровь, кости,
говорить «сплюньте».
До того, как другой пациент постучится в больницу,
и накопит слюну, пустит кровь, оголит надкостницу,
у меня есть пара минут убрать стол, помолиться,
сказать «проходите» чужому гостю.
Но иногда
я не делаю так,
я всё бросаю.
Никому не молюсь, бранюсь,
кусаюсь,
говорю —
Я не буду больше заливать свои руки аламинолом,
он едкий, он страшный,
от него больно.
Не надо гипохлорана или паркана.
от него остаются неровные шрамы
с тонкой розовой кожей,
подсвеченной изнутри,
я смотрю на неё и другим говорю: смотри.
Там стихи, посмотри, там стихи,
вот как прямо сейчас.
Вы же смотрите.
Здравствуйте.
Проходите.
***
Когда мне начинает казаться, что я поэт,
кто-то докладывает: «К вам пациент».
И я забываю про стихи.
Я иду мыть руки,
надеваю перчатки, шапочку, маску,
закатываю рукава.
Что болит? И когда началось?
Но я молода,
оттого моя вымытая рука дрожит, и слаба,
и роняет на пациента
вату, скальпель, пинцет и, наконец, слова.
И я забываю, что я врач.
Я иду мыть руки, тянусь за шапочкой – не нахожу,
маска – гипсовая, надевать её не хочу.
Ничего не болит, началось,
закатываю глаза.
На стихотворение падает скальпель, вата, и я забываю,
что я хотела сказать.
***
что ты что ты
что плачешь соколик не плачь
мы намажем вареньем десну
польём сонной водой
заморозим микробов
надуем для зуба мяч
какой тебе хочется? розовый? голубой?
вот они копошатся
а мы их возьмём за хвост
вот они убегают
а мы в них иглой иглой
дом построили в зубках —
так мы им разрушим дом
мы их выгоним выгоним
вот они вот хватай
и не плачет соколик
ему удалили нерв
и не плачет Татьяна Ивановна
(врач с пятилетним стажем)
только S.Mutans бредёт
по кровавой костной земле
и не может найти ни хвоста, ни домика, ни детей
вот его отпускает и всасывает в трубу
вот он мчится в прозрачной пластмассе за чистой водой
а за ним шарик катится – розовый
голубой
сплюнь, соколик мой,
сплюнь
и пойдём домой.
