Читать книгу Мы нарушаем правила зимы - Ксения Шелкова - Страница 1

Весна в этом году выдалась поздняя – начался уже май, а лёд на реке только-только решил растаять. Из-за этого у берега вовсю слышались треск и пощёлкивание; под тёплыми лучами солнца нетерпеливая вода одолевала ледяные покровы.

А на отлогом песчаном берегу, если приглядеться, можно было приметить небольшие камешки, будто нарочно сложенные в виде колеса. Целую зиму они скрывались под снегом и оставались неподвижны. Теперь же, когда майское солнце коснулось их жарким поцелуем, камни, словно вдруг обрели силу, принялись вращаться вокруг своей оси, расти в высоту и ширину… Золотые лучи окрасили камни к жёлтый цвет, а песок под ними стал отсвечивать красным. И вот уже огромный золотой коловрат понёсся в стремительном беге…

Если бы кто-либо из простых смертных очутился бы на этом берегу и неосторожно подошёл к удивительному каменному солнцу, он увидел бы небывалую картину. Камни выросли уже гораздо выше человеческого роста; они вращались всё медленнее, успокаивались. И вот в какой-то миг сквозь них, будто через врата проскочила лёгкая, изящная женская фигурка в длинной светлой рубахе. Женщина замерла на месте, закинула голову, подставляя лицо солнцу, расхохоталась, раскинула руки – будто желала обнять этот берег, реку, лес, стремительно тающий лёд… На её голос из каменных ворот высыпали другие девушки: все красивые, изящные, с длинными волосами, смеющиеся и счастливые. Точно повинуясь неведомой команде, они замерли на месте, образуя круг и широко раскинув руки…

– Сёстры, просыпайтесь! Выходите! Выходите все!

– Злата! Злата! Нынче твоя очередь! Пой, Злата, пой!

И тогда одна из них высокая, худенькая, смуглая, с волосами чёрными, будто вороново крыло, выступила в середину круга. Она отвела волосы с лица, запрокинула голову, простёрла руки к солнцу и прикрыла чёрные миндалевидные глаза, сверкающие горячим блеском.

Она запела сильным, звонким голосом; спокойная мелодия поплыла плавно и неспешно, всё выше и выше в чистое голубое небо. Сёстры слушали, тоже прикрыв глаза и словно слившись в едином объятии. Берег, тающий лёд, лёгкий ветерок – всё слушало песню Златы.

Тем временем мелодия начала меняться: из протяжной, плавно-льющейся она стала ритмичной, стремительной, резкой. Голос Златы звучал теперь громче, гортаннее: она повелевала сёстрам двигаться, танцевать! И вот вокруг неё образовался хоровод; девушки сначала плыли лёгкими плавными шажками, точно лебёдушки, затем всё быстрее, быстрее… Ритмичный мотив будто вливал в их тела новые и новые силы. Их босые ноги неслись, притоптывая в стремительной пляске; сёстры парили над берегом, словно у них вдруг выросли крылья! Многие уже спрыгнули на тающий лёд и танцевали там, едва касаясь пальчиками босых ног ненадёжного ледяного помоста…

Злата, не переставая петь, начала кружиться на месте, по-прежнему раскинув руки – всё громче, всё быстрее! Пение перемежалось громкими, гортанными выкриками, от которых оживала на глазах скованная долгой зимой земля. Ручьи начали звенеть громко и радостно, птицы подхватили мощный, властный призыв… Злата кружилась стремительно, отбивая ногами такт, сёстры кружились вместе с ней – и вот уже то одна, то другая взмывали в воздух, на лету обращались птицами. Иные, внезапно обретя рыбий хвост и чешую с криком ныряли в освобождённую ото льда воду и неслись подо льдом будто тени. Третьи – разбегались, приняв облик зверей лесных: лисиц, зайцев, ласок, волчиц… И лишь запевала их, Злата, всё кружилась и кружилась в сумасшедшем танцевальном вихре – и вместе с ней сама природа плясала и пела приветствие весне.

* * *

Ей казалось, что сейчас она задохнётся или умрёт от разрыва сердца, если не начнёт танцевать. Эти стены, тесные и душные, будто стенки гроба, этот затхлый воздух! Ужасно… А в голове, в ушах звучала нежная мелодия, которую напевал звонкий, хрустальный голос, отчего-то казавшийся ей родным и близким.

Девушка поднялась, будучи не в силах больше сдерживаться, и решила дать себе волю. Она начала подпевать, тихо и приглушённо. Никто всё равно не услышит; в конце концов, отчего бы ей и не петь? Но песня оказалась коварной: она не просто звучала, оживляя и освежая душу – она оживляла ещё и тело, приказывая двигаться, плясать!

И девушка потихоньку закружилась по комнате, скинув башмаки; она поднялась на цыпочки, чтобы не шуметь и не топать – впрочем, вряд ли кто-нибудь услышал бы её сейчас. В доме она была одна.

«Быстрее! Смелее!» – звала песня. Повинуясь ей, девушка танцевала, вскидывая руки и кружась всё стремительней. Ах, если бы сейчас оказаться в лесу, на поляне, на берегу реки или озера, да всё равно где – только бы не здесь, в городе, среди чужих враждебных людей, которые никогда не поймут, что с ней сейчас происходит! Только бы никому не пришло в голову зайти в эту комнату и докучать ей! Она не хочет ни с кем разговаривать! Она не хочет ничего объяснять – лишь петь и кружиться, кружиться!

Она распахнула маленькое окошко – так, чтобы лучи майского солнца падали прямо на лицо – и выдернула ленту из косы. Чёрные волосы покрыли её спину до самой талии…

На скрипучей лестнице, ведущей в мезонин зазвучали медленные, неуклюжие шаги. О нет, только не это! Она не способна сейчас никого видеть, говорить о каких-то пустяках!

– Анюта! Что это с тобой?!

Подбежать к подруге Клаша не смогла: ей всё ещё трудно было ходить после последнего несчастного свидания с бароном фон Ферзеном. Она прохворала тогда несколько дней, почти не покидала постели – но вскоре Лялина заговорила о том, что пора бы и честь знать. По её разумению, Клавдия была не так уж и больна, чтобы продолжать бездельничать…

– Анюта! Ты чего это пляшешь? – удивилась Клавдия. Она всё-таки приблизилась к подруге и попыталась взять её за руку… И тут же вздрогнула от страха.

– Анна, что случилось?

Лицо Анны побледнело, так что кожа стала почти белоснежной, а глаза, наоборот, превратились в пугающие чёрные провалы… Она издала что-то, напоминающее рык, и с небывалой силой оттолкнула Клавдию. Та отшатнулась, уронила какой-то свёрток, что держала в руках. Хорошо ещё, комнатка была довольно мала, и Клаша упала на постель, вместо того чтобы растянуться на полу. Клавдия вскрикнула и попыталась отползти…

Анна остановилась, мгновение пребывала в неподвижности, затем зажмурилась и потрясла головой, словно избавляясь от некоего наваждения.

– Клаша! Не ушиблась? Ох, прости, я не нарочно!

– Но что это с тобой? – с беспокойством вглядываясь в неё, расспрашивала Клавдия.

– Так… Что-то нашло на меня нынче. Замёрзла, вот и захотелось попрыгать…

Анна усмехнулась, зябко передёрнула плечами и закуталась в платок. Её тело сотрясала мелкая дрожь, а босые ноги продолжали слегка притопывать.

– А башмаки зачем же сняла? Пол студёный! – недоумевала Клаша.

Но Анна уже справилась с собой. Она помогла подруге улечься в постель.

– Лучше ты мне скажи-ка, зачем из дома вышла? Тебе же ходить ещё нельзя!

– Хозяйка пообещала работу мне достать. Мы и побывали с ней здесь, недалеко, в модном магазине: хорошо бы, коли сложилось. Вот только у них там полно девушек теперь, а мне она сулила работёнку дать, коли заказов будет много и им не справиться. А работы у них и правда нынче пропасть: сегодня уже и выдали…

Клавдия кивнула на упавший свёрток; Анна тут же проворно подняла его с пола.

– Ты за работу браться собралась? Тебе же нездоровится, ещё вчера говорила – голова болит и кружится!

Клаша лишь пожала плечами: мол, ну и что с того? И Анна знала – переубеждать подругу бесполезно. По складу своего характера Клавдия всегда отличалась решительностью, и уж менее всего была склонна щадить самое себя.

Они посидели немного на жёсткой кровати, которую делили на двоих. После ареста Александры и побега от Лялиной и Анна и Клавдия значительно реже стали смеяться, шутить, беззаботно болтать.

* * *

Как-то так получилось, что Анна взяла на себя устройство их дальнейшей жизни: она не хотела даже и слышать, чтобы Клаша оставалась хотя бы лишний день в доме Аграфены Павловны.

– Уйдём тотчас, как сможешь вставать, – заявила Анна подруге на следующее же утро после того, как забрали Саньку. – Если через неделю – так через неделю, а раньше, даже лучше будет.

Ещё пять дней Клаша пролежала: при попытке встать у неё кружилась голова и она боялась упасть – да и двигаться было трудно из-за боли от ушибов и ссадин. Но мало-помалу ей становилось легче, и Анна сказала Лялиной, что Клавдии необходимо выходить на воздух, чтобы скорее поправиться. Тем более и погода благоприятствовала.

Анна же всё это время исправно, каждый раз после вечерней службы, приходила на Обуховский мост и стояла по два часа, высматривая Илью. Она места себе не находила от страха за него. Хорошо ещё, от полиции ушёл! Если бы его взяли, без документов, без воспоминаний о прошлом – трудно было представить, что его ожидало! Арестовали бы за бродяжничество, а то и разбой какой-нибудь или убийство приписали бы! Анна содрогалась от этих мыслей: она слишком хорошо помнила собственный ужасный тюремный опыт.

Но на мосту Илья так и не появился. Она запрещала себе приходить в отчаяние: возможно, он просто скрывается где-нибудь, боясь, что его схватят по приметам, как человека, находящегося в розыске. Адреса Лялиной Илья, конечно же, не знал. От безысходности Анна несколько раз порывалась пойти в тот дом, где его держали в оковах, расспросить ту самую старуху – а вдруг она сможет помочь его найти? Останавливал только категорический наказ Ильи даже не приближаться к этому жилищу, да ещё его непонятный страх перед безобидной на вид старушонкой. В итоге, туда она не пошла – а на мосту встретиться им не удалось.

Анне снова пришлось принимать решение: на этот раз не только за себя, но и за Клавдию, и за Илью. Клаша поправлялась и уже могла вставать – значит, они уезжают! Больше подруга ни за что не выйдет к гостям «Прекрасной Шарлотты». Анна не сомневалась, что долг, которым Лялина пугала Клавдию давно отработан. Что же касалось её самой – поразмыслив, она уже почти не опасалась угроз Аграфены Павловны отказаться от поручительства. Слишком многое Анне стало известно про её делишки, так что Лялиной невыгодно было бы доносить на бывшую постоялицу. В случае надобности Анне ничего не стоило поделиться со следователем некоторыми подробностями из жизни своей хозяйки.

И вообще, ей страшно не хотелось думать о Лялиной и бароне. А Владимира, мачеху и высший свет, отныне закрытый для неё, графиня Левашёва сумела отодвинуть в прошлое и вспоминала лишь изредка.

Однако мечта встретить маменьку оставалась такой же манящей, теперь даже более, чем когда-либо. Закрывая глаза, Анна представляла, как она наконец увидит Алтын Азаматовну своими глазами, они обнимутся первый раз в жизни, наговорятся, расскажут друг другу всё-всё, поплачут вместе о папеньке, который любил Алтын всю жизнь! А потом Анна представит ей Илью, свою первую настоящую любовь. И мать благословит их, поможет Анне нарядиться в подвенечное платье… У них будет наконец настоящая семья! А жить – проживут как-нибудь. Они с Ильёй сумеют прокормить себя и Алтын…

Уносясь в эти мечты, Анна в итоге лишь вытирала слёзы, когда вспоминала, как далеко до их воплощения. По ночам её мучили кошмары; она в страхе просыпалась, гадая про себя – сон то был, или явь? Ей снилось, что и матери, и любимого уже нет в живых, а она ищет их всю жизнь и не может найти…

Клаша замечала, что по утрам Анна приходила к ней с заплаканными глазами и припухшими губами. Подруга не задавала вопросов, за что графиня Левашёва была ей ужасно признательна. Впрочем, Клавдия уже знала про неё почти всё, за исключением, разве что, её странного дара и таинственных превращений. Клаша поддерживала Анну в желании встретить и узнать матушку и запрещала даже думать, что они никогда не увидятся.

– Ты и не говори, Анюта; нет, если только Бог мамашу твою сохранил – встретишь её обязательно! Вот не бывает так, чтобы запросто дитя своё бросить! Про мою-то мамку я точно уверена, что померла, даже и могилку видала – а то хоть весь город перевернула бы, а нашла её!

– Дело в том, Клаша, что я о ней не знаю вообще ничего! Может быть, она и не в Петербурге вовсе… Знает только князь Полоцкий, а он то ли уехал насовсем, то ли слышать обо мне больше не хочет.

– Так напиши ему!

Анна ничего не ответила, лишь опустила голову. Она не говорила Клавдии о той странной ночи с Полоцким. И о том, что она, Анна, можно сказать, вешалась князю на шею, а тот отверг её, да ещё и отослал прочь.

– Ну, какая ты, Анютка! Подумаешь, что тут такого, возьми да напиши! Чай, корона не свалится! – в своей обычной манере посоветовала Клавдия. – А хочешь, я сама напишу: так мол и так, ваше сиятельство, не угодно ли вам перестать ломаться, будто пряник копеечный, да про матушку моей подруги всё, как на духу, поведать? Могу и по-французски, коли требуется!

Анна даже рассмеялась – а ей нечасто приходилось смеяться в эти дни! Однако пока Илья скитался где-то неведомо где, ей было не до Полоцкого. Не хотелось даже думать, чтобы снова писать князю и назначать ему встречи. К тому же она помнила – со слов доктора Рихтера и Завадских – что Вацлав Брониславович всякий раз пропадал на лето из города, и пребывал в своих дальних поместьях, а то и вовсе уезжал из России.

– Сначала нам надо с тобой устроиться где-то, подальше от Лялиной, да от мужа моего бывшего, – сказала она Клаше. – Не под кустом же будем ночевать, покуда князь к себе вернётся! И Илья, он… Он, может быть, найдёт меня! Ведь невозможно, чтобы так…

Голос Анны дрогнул, сорвался; жалостливая Клаша сама едва не расплакалась. Она лучше подруги знала жестокий мир петербургских трущоб, представляла себе окружение Сенной, где и здоровому человеку легко попасть в беду. А уж Илья, который сам себя не помнит, без копейки денег, без ночлега… Но вслух этого Клавдия, разумеется, не сказала.

* * *

В итоге Анна приняла решение поселиться в той части города, где не было большого шанса встретить старых знакомых. Петербургская сторона, центр города, окрестности набережных Невы, Фонтанки и Мойки, и тем более Сенная не годились. Она выбрала Васильевский остров: ей понравилась близость воды.

На Васильевском Анна отыскала несколько мест, где можно было нанять комнату вдвоём с подругой и остановилась на небольшом, деревянном, на вид уютном доме с мезонином. Там, в мезонине, и отдавали внаём маленькую комнату – из разговора с хозяйкой выяснилось, что раньше там жил её старший сын с супругой, который ныне получил место уездного секретаря и отбыл на службу.

Дом пришёлся Анне по душе. Там проживала семья: подполковник в отставке с супругой и четверо их младших детей. Хозяин почти не показывался. Хозяйка, Арина Ивановна, была грустной, тихой, немногословной дамой. Судя по всему, семья нуждалась в средствах, и не только из-за детей, а и от того, что глава дома имел сильное пристрастие к выпивке.

При виде усталого от борьбы с жизненными невзгодами лица хозяйки Анна испытала к ней сочувствие и спросила, какова цена за комнату в мезонине. Оказалось, комната внаём с дровами, мебелью, завтраком, ужином и чаем будет стоить десять рублей; Анна подумала и согласилась. Эта Арина Ивановна, казалось, отчаянно желала скрыть бедственное положение семьи. В отличие от коварной Лялиной, манеры нынешней хозяйки располагали к себе – графиня Левашёва понадеялась, что от неё не стоит ждать никаких каверз.

* * *

Вещи и платья Клавдии пришлось оставить; Клаша рассчитывала, что их разберут её подруги по «Прекрасной Шарлотте». С собой они захватили лишь деньги, заработанные Клавдией и драгоценности, подаренные бароном: за них можно было выручить неплохую сумму. Анна заранее наняла извозчика, которого оставила на соседней улице. Они вышли с Клашей на улицу под предлогом прогулки – и более уже не вернулись под кров Аграфены Павловны Лялиной.

* * *

Они переехали в дом с мезонином на Васильевском, прихватив ещё кошку Альку, которая, разумеется, всюду следовала за хозяйкой. Дальше нужно было справить Анне и Клаше хоть по паре платьев, несколько перемен белья, головные платки и ботинки. Анна старалась беречь деньги изо всех сил. Подруги сговорились не закладывать и не продавать драгоценностей барона, а пока это будет возможно, оставить их на чёрный день.

Впрочем, расторопная Клаша, не обращая внимание на своё нездоровье, в первый же день спросила хозяйку: не знает ли та, как можно здесь поблизости получить работу белошвейки? Арина Ивановна обещала показать все окрестные магазины, где Клаше могли бы дать заказы от тридцати копеек, и даже до рубля. Разумеется, Клавдия согласилась и на следующее же утро отправилась с хозяйкой в ближайший магазин.

С поиском работы для Анны выходило не так просто. Она не была опытной швеёй, и, хотя рвалась помогать Клаше, всё равно не могла за ней угнаться. В первый же день Анна сильно наколола палец, оттого что очень торопилась. Клавдия побранила её и сказала, что, если у Анны на месте укола сделалась бы ногтоеда и воспаление, работать она ещё долго не смогла бы.

– Ну, а чем тогда я могу тебе помочь? – воскликнула на это графиня Левашёва. – Не могу же я жить твоим трудом! Я бы пошла в учительницы французского или рисования… Да ведь рекомендации нужны! А так просто, с улицы, и не возьмут, пожалуй…

Впрочем, она не оставляла надежду пойти в учительницы, лучше всего в какой-нибудь скромный пансион для девочек. Анна знала, что дочурка хозяйки ходит на уроки в пансион какой-то почтенной немецкой дамы и пообещала себе непременно поговорить об этом с Ариной Ивановной.

* * *

Но графиня Левашёва совсем позабыла, что подходила к концу первая неделя мая. Её непонятное проклятье, отравившее всё детство и юность, как она надеялась, давно отошло куда-то в прошлое… Однако – нет, ничуть не бывало! Хорошо ещё, Клаша по своей привычке воздержалась от ненужных вопросов.

Анна куталась в платок, гадая про себя, навсегда ли вернулась её несчастная особенность. Получается, теперь она снова будет превращаться в странное, неуправляемое существо каждый раз в начале мая? Вот и сейчас – она едва не навредила Клаше, которая и так ещё не оправилась от побоев!

Анна поглядела на Клавдию: та присела за узкий стол и, вооружившись большими ножницами, быстро кроила что-то.

Тогда графиня Левашёва достала альбом, с которым так и не смогла расстаться, совершая побег. Она закрыла глаза. Раньше портрет матери – она была в этом уверена – посылал видения, которые она запечатлевала на бумаге или холсте. И это была для них единственная возможность как-то почувствовать друг друга. Или же Анна просто всё это себе выдумала? И ведь теперь скорее всего, тот портрет она больше не увидит.

«Маменька, маменька!» – мысленно воскликнула она. – «Как же мне поговорить с вами?»

На лицо ей упал солнечный луч из открытого окна; он высветил узор простенького покрывала, что лежало на постели. Этот узор образовал золотое колесо, которое, казалось, начало стремительно вращаться вокруг своей оси…

Анна быстро начала набрасывать этот сверкающий круг в альбоме; рядом текла речка, на которой лёд уже тронулся, и вода освобождалась от оков. На берегу неслись в стремительном танце прекрасные собою существа, девушки с длинными, до пола, волосами, в светлых рубахах. Они плясали, и только одна из них пела – она стояла вполоборота к Анне, и та не могла увидеть её лица – лишь горделивую осанку и буйные чёрные кудри. Затем она допела свою песню: волосы её взметнул ветер, руки взлетели…

…Анна едва успела отпрянуть, когда большой чёрный ворон, неизвестно откуда взявшийся, вспорхнул с её рисунка. Птица устремилась прямо к ней – но на полдороге резко захлопала крыльями и метнулась в сторону. Анна протянула руки: этот ворон казался ей сейчас ближе родного!

– Пожалуйста, останься! Пожалуйста! – прошептала она.

Увы, удивительная птица не вняла её мольбе. Ворон взмахнул крыльями, взмыл в воздух, уселся на окне – взгляд его чёрных глаз-бусинок так и впился в зрачки Анны…

– Ох ты, Господи! Откуда же он взялся? – раздался удивлённый голос Клаши.

Ворон же несколько мгновений не отрывал взгляд от Анны; затем крупные сильные крылья распахнулись – птица вылетела из комнаты и исчезла в тёплом голубом небесном мареве.

Анна подбежала к окну: от слёз у неё двоилось в глазах, и она ничего не могла разглядеть. Будто и не было ворона, будто приснился! Но ведь Клаша тоже его видела…

– Ну что ты, Анюта, что ты плачешь! Испугалась, что ли? Не верь в глупые предсказания, враки это всё, что вороны несчастья приносят! – заговорила Клаша.

– Я и не верю! – всхлипнула Анна. – Он и вообще… Он хороший!

– Ну вот, видишь. – Клаша вернулась к работе.

Анна же незаметно глянула на собственный рисунок: там всё оставалось, как и прежде. За исключением той девушки, что пела песню и кружилась, раскинув руки ещё несколько мгновений назад. Теперь она бесследно исчезла.

* * *

Злата стояла у каменных ворот на берегу реки. Ох, зря она не совладала с желанием откликнуться на зов дочери. Она и не хотела напрасно рисковать Анной – но та стала слишком сильна. Сейчас Злата чувствовала, что её словно вышвырнули обратно в Обиталище мавок, из той, прошлой жизни. Как там она, Анна? У неё грустное лицо, заплаканные глаза… Она и правда несчастлива в эти мгновения.

Злата заставила себя думать о другом – главное, что дочь в безопасности, она не попадёт сюда, не окажется во власти проклятия, тяжесть которого легла на всех сестёр с рождения… Анна должна остаться человеком и жить человеческой жизнью!

И всё было бы хорошо, если бы не Всеслав… Сколько они не виделись, год или уже дольше? Он не забудет её – Злата это знала – станет вечно ждать, никогда не взглянет на другую. Он не смирится, и этот грех тоже тяжким камнем лежал на её душе.

Злата вздрогнула, почувствовав ледяное дуновение в воздухе. Неужто Она? Но ведь Она никогда не появлялась здесь так рано. Несомненно, Ей что-то нужно. Или… Или почувствовала, что Злата вновь не смогла противиться призыву Анны?

Шаги приближались: тихие, как будто шаркающие. Со всех сторон слышались ликующие голоса сестёр – и Злата поспешила присоединиться к их серебристому смеху. Она изо всех сил оттолкнулась от земли: после долгого зимнего пребывания в Обиталище она ещё чувствовала небывалый прилив сил. Прямо с берега Злата со всего маху нырнула в ледяную воду реки и устремилась за резвящимися сёстрами.