Читать книгу Мы нарушаем правила зимы - Ксения Шелкова - Страница 4

Владимир Левашёв ехал по непривычно приветливым летним петербургским улицам на своем великолепном английском жеребце. Уже наступило время белых ночей; по вечерам народу в центре города было полным-полно. Со всех сторон слышался смех, разговоры, уличные музыканты играли на набережных и площадях… Люди прогуливались, катались в открытых ландо, фланировали по Невскому, устремлялись к Неве. По реке скользили большие и маленькие лодки, пароходики, груженые баржи, роскошные яхты и скромные ялики…

Владимир подумал, как прекрасно было бы нанять лодку – что-нибудь вроде венецианских гондол, где можно укрыться вдвоём – и пригласить Софью Дмитриевну на прогулку по петербургским рекам белой ночью. Однако как объяснить Елене своё отсутствие дома всю ночь?! Ведь говорить с ней о новой женитьбе пока слишком рано, планы на свадьбу с Софи всё ещё оставались планами.

Но ему так хотелось, кроме холодного расчёта, впустить, наконец, в свою жизнь настоящую романтику! Разве он виноват, что обе сестры Калитины не сумели как женщины, поддержать его интерес?! Элен быстро наскучила ему со своей страстной любовью, а Анет просто внушила ненависть и отвращение!

На миг кольнула противная мысль: а что, если после свадьбы Софья Нарышкина, такая юная, прелестная, неземная, тоже станет ему скучна и постыла?! Вдруг семейная жизнь с нею, о которой он думать пока не мог без головокружения и сладких мурашек по всему телу – вдруг всё это превратится сперва в привычку, а потом в унылую рутину? К тому же, рано или поздно у них с Софи тоже пойдут дети, она станет такой же серой домашней курицей, как и Элен! И для него всё начнётся с начала: поиск новых ощущений, какая-нибудь новая влюблённость, роман, ревность и истерики Софьи…

Владимир тряхнул головой. Да что же это, зачем он допускает такие мысли? Софье Дмитриевне всего восемнадцать лет, она так хороша собой, умна, образована, очаровательна, капризна! Уж она-то сумеет вести себя так, чтобы не надоесть! Правда, ведь и Елене было только восемнадцать, когда они впервые встретились…

Левашёв соскочил с лошади и бросил поводья слуге. Когда он начал подниматься по лестнице собственного особняка, ему показалось, что в доме что-то не так. Кто-то суетился, кто-то – кажется, горничная Марфа – плакал, пахло лекарствами и лампадным маслом…

Елена выбежала навстречу, бросилась Владимиру на шею и разрыдалась.

– Что такое, дорогая, что случилось? – спрашивал Левашёв, стараясь добавить в голос как можно больше нежности. – Надеюсь, никто из детей не болен?

Элен покачала головой; губы её тряслись, глаза были красны и опухли от слёз.

– Нет, милый, дети здоровы. Маменька… С маменькой плохо! Доктор Рихтер несколько часов как прибыл: так он сказал… сказал…

Елена снова расплакалась; Владимир же крепко сжал её в объятиях и, подхватив на руки, внёс в гостиную и принялся звонить в колокольчик. Появилась угрюмая Люба, выслушала его приказание насчёт чая с мятой и валериановых капель. Левашёв устроил Елену на диване, налил ей воды. Затем он опустился на диван рядом с ней, усадил Елену на колени и обнял; сам же он едва дышал от волнения. Неужели Катерина Фёдоровна, проклятая ведьма, наконец-то отдаст концы?! Вот это будет счастье!

«Нет, нет, рано радоваться!» – решил он про себя. – «Ведь она может и выздороветь! Ну, а вдруг выздоровеет – и всё начнётся сначала: угрозы, злые насмешки, шантаж…» Левашёв чуть не застонал от этой мысли.

– Она сегодня от какой-то родственницы вернулась, – сквозь рыдания рассказывала Елена, – вернее, привезли её, кучер знакомый привёз. Заколотил в двери, мы так испугались… Понесли её наверх, она синяя вся, дышать не может, не говорит… Велела я Денису за доктором Рихтером скакать, он поехал, привёз – да тот сказал, мол, надежды нет! Вот за иереем послали…

– Доктор всё ещё там, у Катерины Фёдоровны? – Левашёв поспешно, но аккуратно снял Елену с колен. – Мы должны быть осторожны, милая!

– Да… Да… Володенька, как же так, родной? Сначала Анет… Теперь маменька… Точно проклял кто нашу семью!

– Мы станем молиться, Элен! Может быть, Бог даст, обойдётся! – Владимир нежно промокнул её щёки платком, думая про себя: если удача будет на его стороне, и тёща таки перейдёт вскоре в мир иной, ему нечего больше бояться разоблачения! Денис зол на него, но станет молчать из страха оказаться сообщником, других же, посвящённых в тайну убийства Анны, слава Богу, не останется. Со временем Дениса можно будет отправить в поместье с глаз долой, а то и вовсе прогнать!

– Пойдём к Катерине Фёдоровне, милая! – Левашёв ещё раз обнял Елену, нежно поцеловал в губы и в лоб. – Мы должны быть рядом с ней.

– Я так несчастна сегодня… И какая же я счастливая, что ты рядом! Я не знаю, что бы со мной сталось без тебя! – прошептала в ответ Элен.

* * *

Покои Катерины Фёдоровны в доме графа Левашёва располагались в двух небольших комнатах на втором этаже – спальне и гардеробной. Спаленка была крошечной, скромно обставленной: вдова купца Калитина ничего не взяла из собственных вещей, когда переехала к зятю. Все её помыслы были только об устройстве дочери на новом месте – на свои потребности Катерина Фёдоровна махнула рукой.

В спальне засветили лампадку перед иконами. Больная лежала на узкой кровати, над которой даже балдахина не было. Всю обстановку комнаты составляла эта неудобная кровать похожая на топчан, туалетный столик с табуретом, зеркало, большой портрет покойного Алексея Петровича Калитина, несколько горшков с цветами и множество икон.

Появился батюшка: Катерину Фёдоровну приобщили Святых Тайн и соборовали. Она почти не могла говорить, хватала ртом воздух, её дрожащие руки беспорядочно шарили по одеялу, простыням… Едва войдя, Елена снова зарыдала, упала на колени перед кроватью. Доктор, сидевший у изголовья больной, покачал головой и велел ей подняться.

– Не нужно, не нужно, Еленушка, милая! Вы её только побеспокоите! – доктор приблизил губы к уху Элен и что-то зашептал.

Та кивнула, вытерла слёзы и поднялась, ища взглядом Владимира. Левашёв подошёл поближе. Ему очень хотелось бы побеседовать наедине с доктором Рихтером и узнать – не успела ли тёща наговорить лишнего? Правда, всё это можно было бы списать на предсмертный бред…

Доктор уступил Елене место у постели больной; та присела, взяла мать за руку. Их знакомый священник продолжал протяжно и монотонно читать молитвы, Марфа подала Елене чистый платок…

Левашёв сделал знак доктору, и они вышли.

– Примите мои соболезнования, Владимир Андреевич, – вздохнул Рихтер. – Бедняжка Элен! Надеюсь, вы поддержите её в горе, ведь вы ей всё равно, что родной брат.

– Так что же, вы считаете, моя тёща совсем плоха? – замирая от волнения, спросил Владимир.

– Увы, мой дорогой… Я ещё полгода назад советовал ей заняться здоровьем и уехать на юг. Катерина Фёдоровна наотрез отказалась и запретила мне говорить с Еленой на эту тему. Мол, Элен и так слишком тяжело переносит гибель нашей бедной Анет, да ещё и останется без материнской поддержки! Я не смог её разубедить…

– Вот как! – пробормотал Левашёв.

Он нервно прошёлся по галерее, поглядел вниз, в гостиную. Надо бы осторожно узнать у доктора, не говорила ли чего странного Катерина Фёдоровна?

– Идёмте, доктор, выпьем по рюмочке кларета: вы, верно, ужасно утомлены? Да и мне не мешало бы, – Левашёв развёл руками, грустно улыбнулся. – Жаль Елену Алексеевну страшно, да из меня худой утешитель…

Доктор сочувственно кивнул; они вместе направились в кабинет. Левашёв достал бутыль и рюмки, доктор же, видимо стремясь отвлечь его от горьких мыслей, завёл какой-то ничего не значащий разговор о планах на лето.

Да, лето! А ведь Владимир собирался вскоре нанести визит Завадским, пока там Софи! Проклятье! Если Катерина Фёдоровна умрёт не сегодня-завтра, получается он опять должен будет сидеть дома и соблюдать траур – из-за приличий и ради того, чтобы не шокировать Элен и не вызывать на свою голову бурю раньше времени!

Ладно, на этот счёт он ещё подумает. В конце концов, Катерина Фёдоровна ему не матушка, а всего лишь мачеха покойной супруги…

– Моя тёща уже исповедовалась? – прервал он разглагольствования доктора.

– Да она и говорить толком не может! Исповедь, мой друг, в таких тяжёлых случаях носит скорее формальный характер. Вы представьте, если у человека удар, или он тяжело ранен, или, предположим, горячка…

– Я понял. Я, собственно, хотел узнать, не оставляла ли она для меня каких распоряжений, не просила ли чего передать? Ведь мне придётся заниматься разбором её дел, бумаг: боюсь, Елене Алексеевне будет всё это слишком тяжело, – осторожно проговорил Левашёв.

– Ах да, и правда! Катерина Фёдоровна несколько раз звала вас и собиралась вам что-то сказать! Но что – мы не поняли. Элен успокаивала её, что вы скоро придёте, потом прибыл батюшка…

– Барин! Барин! – раздался из-за двери кабинета голос Любы. – Барыня Елена Алексеевна вас зовёт!

Доктор вскочил.

– Идемте скорее, милый друг!

* * *

При виде Левашёва Катерина Фёдоровна встрепенулась, даже сделала движение, будто собиралась подняться. Елена удержала мать, а доктор подошёл к больной и стал слушать у ней пульс.

– Маменька дала понять, что хочет видеть вас, Владимир Андреевич, – дрожащим от слёз голосом произнесла Елена.

– Да, конечно, – мягко проговорил Левашёв.

– Граф… – сквозь прерывистое, тяжёлое дыхание выговорила умирающая. – Граф, вы… знаете… Вы не… должны…

– Да, Катерина Фёдоровна? – участливо спросил Владимир, приближаясь к постели. – Я здесь, я рядом. Говорите, я слушаю.

Горячечный, полубезумный взгляд помутневших глаз впился в его лицо. Катерина Фёдоровна как-то сумела-таки приподняться, но говорить ей было слишком трудно.

– Граф! – ясно произнесла она, указывая на него тощим пальцев. – Если вы только… Когда вы… если попытаетесь…

– Катерина Фёдоровна, лягте немедленно! – решительно сказал доктор. – Вам нельзя утомляться!

Тёща Левашёва упала обратно на подушки хватая себя то за горло, то за грудь, но не сдалась: знаком она попросила у дочери бумагу и перо. Елена вопросительно взглянула на доктора, но тот отчаянно замотал головой.

– Маменька! – Елена погладила её светлые, с проседью, взлохмаченные волосы. – Вам не стоит теперь беспокоиться: вы всё скажете Владимиру Андреевичу завтра, когда вам станет лучше. А сейчас необходимо отдохнуть.

– Граф… – просипела больная. – Он никогда… Он не сможет… Анна… Пусть только попробует…

Катерина Фёдоровна запрокинула голову, лицо её исказила судорога, из горла вырвался страшный хрип, она забилась на постели, содрогаясь всем телом. Елена вскрикнула и вскочила, ища глазами доктора Рихтера.

– Ступайте все пока, – бросил доктор. – Елена Алексеевна, идите-ка, голубушка, вместе с Владимиром Андреевичем в гостиную. Друг мой, позаботьтесь о Елене, не надо ей на это смотреть.

Владимир кивнул, взял за руку помертвевшую от ужаса Элен и вывел из комнаты.

* * *

Четверть часа спустя всё было кончено. Священник остался у Левашёвых читать молитвы, доктор Рихтер отправился к себе, предварительно высказав Елене и Владимиру соболезнования и выписав для Элен несколько рецептов успокоительных.

Левашёв умолил Елену, едва живую от нового, неожиданно свалившегося горя, выпить микстуру и лечь в постель. Он уговаривал её поберечь себя ради детей, не изводиться и сохранить силы. Про себя же он ликовал: наконец, наконец-то избавление! Да причём такое нежданное! Ещё несколько дней назад он ломал голову, решая, что делать, если тёща и дальше решит диктовать ему собственную волю? А будь она жива, это непременно бы произошло! И неизвестно, удалось бы с ней справиться, или нет?

Уф, какая гора с плеч, и так вовремя! Нет, разумеется, он побудет с Элен несколько дней дома, соблюдая траур, и поможет ей немного прийти в себя. Сейчас Елена должна быть уверена в его любви! Иначе если она, узнав о Софье Дмитриевне, вздумает закатить истерику – неприятностей не оберёшься!

Владимир лихорадочно представлял, как обставит всё это дело теперь, когда тёщи нет в живых. Он скажет Елене, что женится на Софье Нарышкиной, незаконной дочери его величества – ради будущего детей, ради своей дальнейшей карьеры. Стоит при этом солгать, что Нарышкина-старшая обещала похлопотать о графе Левашёве перед государем, если Владимир женится на её дочери, которая вбила себе в голову, что влюблена в него. А став зятем его величества, Владимир обеспечит детям такое будущее, какое им и не снилось! Елена же может остаться здесь. Хотя – лучше он купит ей хоть целый особняк где-нибудь поблизости, наймёт сколько угодно слуг, подарит лошадей, роскошную карету! Он будет навещать её каждый день, а она станет приходить к детям так часто, как ей захочется – ведь она теперь их единственная родственница!

Главное, чтобы Елена не подняла крик и, не дай Бог, не выдала их отношений! Но тут Владимир почти не сомневался, что сумеет её уговорить. Она слишком любит его, чтобы поссориться и разорвать с ним навсегда.

* * *

У Завадских затевали очередную охоту, но к вящему разочарованию хозяина, граф Левашёв хотя и прибыл погостить денёк, никакого интереса к предстоящему развлечению не проявлял. А оказывал он внимание лишь одной-единственной особе, что была приглашена в усадьбу Машенькой Завадской, хозяйской дочерью. Из чего чета Завадских-старших сделала вывод, что свежие сплетни о графе Левашёве и Софье Дмитриевне Нарышкиной отнюдь не беспочвенны.

Владимир приехал в поместье к завтраку – и сразу же увидел её: нарядную, в летнем белом платье, с жемчугом в золотистых волосах, с кашемировой шалью на плечах. Софи, какая же она юная, свежая, прелестная! Побыв несколько дней на воздухе, она отдохнула, разрумянилась и стала ещё краше – Левашёв буквально дрожал от восторга при одном лишь взгляде на неё.

Он ужасно устал от собственного дома, где Елена и её горничная оплакивали Катерину Фёдоровну, и где, казалось, навсегда воцарилась унылая, траурная атмосфера. Сколько же можно рыдать?! Собираясь к Завадским, Левашёв коротко объяснил Элен, что едет сопровождать господина Нессельроде в деловую поездку на два дня, и отказаться никак невозможно.

В усадьбе всё цвело и благоухало. Светлый двухэтажный дом с колоннами, террасой, балконами, с широким подъездом для карет, выглядел весело и приветливо. Парк, где вовсю шелестели молодой листвой дубы, липы и берёзы пронизывали солнечные лучи, а в саду неистово цвели яблони, осыпая всё вокруг бело-розовыми лепестками.

Из петербургских знакомых Владимира, кроме матери и дочери Нарышкиных, к Завадским в этот раз собралась лишь чета Рихтер. В остальном компанию им составляли соседи хозяев по имению.

– Мы уступили просьбе мадам Нарышкиной, которая беспокоилась о здоровье милой Софи, – пояснила госпожа Завадская Владимиру, когда они вышли вдвоём на террасу. – Девочке нужно отдохнуть от городской суеты и побыть в тишине. Она такая хрупкая!

– Вы необыкновенно добры! – отозвался Владимир, одновременно прислушиваясь – не раздадутся ли лёгкие, воздушные шаги Софьи Дмитриевны. – Надеюсь, я не слишком помешал своим приездом…

– О, что вы, граф! Напротив, Софи спрашивала о вас – они с матушкой так сочувствуют вашим потерям!

Госпожа Завадская для виду вздохнула, и тут же лукаво улыбнулась:

– Это так мило с вашей стороны, прибыть на охоту, на которую мой супруг зазывал вас всю весну и половину лета!

– Виноват! – поклонился Левашёв. – Служба, семейные тяготы…

– Да, кстати, не знаете ли, как поживает князь Полоцкий? Мы давно его не видели!

Левашёв покачал головой. С князем лично он общался последний раз на дуэли, затем весной периодически встречал то тут, то там в гостях и на приёмах. С началом лета Полоцкий, как обычно, пропал. Доктор, знавший его несколько лучше, утверждал, что князь терпеть не может оставаться всё лето в городе и всегда уезжает, никого не предупреждая и не отдавая визитов.

– Вот это нелюбезно с его стороны! – не скрывая досады, проговорила хозяйка. – Впрочем… Сюда идёт мадемуазель Нарышкина. Прошу простить, я должна сделать несколько распоряжений по дому!

* * *

Погода держалась великолепная, и весь этот день они провели вместе. Гуляли по тенистым аллеям, сидели вдвоём на скамеечке у пруда, выходили за ворота в поле, подставляли лица ласковому тёплому ветру… Их с Софи без конца искали и звали то обедать, то закусить, то выпить домашнего вина – пока, наконец, Софья не сжалилась над своей горничной и не велела той сказать, чтобы для них накрыли чай в саду под яблонями. Они выпили горячего чаю с вишнёвым вареньем и пряниками, а потом снова углубились в парк.

В дальнем углу парка стояла романтичная беседка, вся увитая плющом, и Левашёв пригласил Софью Дмитриевну отдохнуть там в тени. Они забрались в беседку, и вовремя: откуда-то издалека снова раздался голос горничной: «Барышня-а! Софья Дмитриевна-а!»

– Я чувствую себя виноватым перед вашими домашними, Софи! – покаянно проговорил Владимир. – Я похитил вас на весь день! Но я так страдаю вдали от вас; если бы вы это знали, то извинили бы меня!

– Охотно извиняю! – откликнулась Софья. – Знаете, здесь, в усадьбе необыкновенно хорошо, и мне нравится больше, чем в нашем поместье. Здесь дом и парк старинные, таинственные… А в этом пруду, говорят, сто лет назад утопилась молоденькая княгиня, которую хотели выдать за нелюбимого! Посмотрите, какая тут глубокая, чёрная вода!

– Печальная история… Как же её возлюбленный не пришёл ей на помощь? – рассеянно спросил Владимир.

Его внимание было сосредоточено на розовых губках Софьи. Он хотел бы поцеловать её прямо здесь, пока они наедине, но не смел. Отчего-то с этой девушкой было совсем не так, как с другими. Левашёв не отличался робостью с барышнями, но Софья Дмитриевна… А если она оскорбится и прогонит его с глаз долой?

«Да полно! – сердито подумал он про себя. – Пусть она дочь императора, но, в конце концов, такая же молодая девица, как и все прочие!» И всё равно продолжал сидеть неподвижно и буравить её взглядом.

– Что это вы вдруг загрустили, Владимир Андреевич? – спросила Софи, смеясь над его смущением.

– Так… Я подумал, что недостоин вас. Вот если бы мне представился случай совершить для вас какой-нибудь подвиг! Я бы пошёл на всё, клянусь!

И, точно небеса услышали его мольбу, такой случай не замедлил представиться. Впрочем, виной этому была беззаботность хозяев и отсутствие надзора маменьки Софи. Вечером Мари Завадская затеяла конную прогулку вместе с подругами, папенькой и его приятелями. Барышни уговорили Софью Дмитриевну присоединиться к поездке, а Левашёв, разумеется, не мог пропустить случай покрасоваться перед мадемуазель Нарышкиной и щегольнуть умением прекрасно управляться с лошадьми. Нарышкина-старшая не пожелала ехать верхом и осталась в компании хозяйки в усадьбе, положившись на заверения господина Завадского, что тот будет лично присматривать за её дочерью.

Однако Завадский слишком увлёкся обсуждением охоты со своими друзьями и на молодёжь, щебечущую между собой, почти не обращал внимания. Софья Дмитриевна и Левашёв ехали, немного отставая от всех. После тёплого дня вечер был прохладен и тих. Софи в чёрной амазонке, немного бледная и утомлённая длительными прогулками, казалась Владимиру необыкновенно прелестной. Он страшился мысли, что нынче же ночью должен выехать домой, и в следующий раз сможет её увидеть совсем не скоро…

Получилось так, что, проезжая шагом по узкой лесной тропе, они вспугнули каких-то птичек. Трёхлетка, на которой ехала Софья, на вид вполне смирная, шарахнулась в сторону, когда из-под её копыт выпорхнула целая стая пичуг. Софи растерялась и не смогла сразу, твёрдой рукой, совладать с лошадью – та же свернула с дороги, ринулась к просеке и помчалась, что есть мочи.

Владимир предостерегающе крикнул. Компания вроде бы остановилась и развернулась, но он уже не обратил на это внимания. Ему хорошо было известно поведение перепуганных лошадей: они ничего не видят и не различают перед собой, и готовы мчаться, пока не сломают ногу или не ударяться о стену. Софья Дмитриевна же была не очень умелой наездницей и вряд ли смогла бы справиться с обезумевшим животным.

Владимир пришпорил своего коня и помчался за ней. Он буквально умирал от ужаса, представляя, что лошадь Софи может споткнуться или налететь на какую-нибудь преграду – в этом случае всаднице грозило бы тяжёлое увечье, или ещё вероятнее, смерть. Он гнал коня изо всех сил, пока не настиг беглянку – её кобыла тяжело дышала, но останавливаться, по-видимому, не собиралась. Софья Дмитриевна же вцепилась лошади в гриву, стараясь только не упасть; рассчитывать, что она сама остановит животное, не приходилось.

Левашёв в один миг принял решение: ему помогло прекрасное знание лошадей и умение с ними управляться. Он пустил своего коня галопом вперёд, пока не перегнал Софью. Теперь это выглядело, будто он убегает, а Софи его преследует во весь опор. Давая постепенно лошади, нёсшей мадемуазель Нарышкину, себя догнать, он стал поворачивать своего жеребца в сторону. И надвигаясь, напирал на плечо лошади Софьи до тех пор, пока та не начала замедлять шаг.

Дождавшись удобного момента, Левашёв ухватил за повод растерянную лошадь; та тут же почувствовала твёрдую руку и остановилась… Софи ещё несколько мгновений продолжала сидеть, замерев и вцепившись скрюченными пальчиками в конскую гриву. Владимир спешился, и только тогда мадемуазель Нарышкина выпустила гриву и почти без сознания упала ему на руки. Вдали уже раздавались крики: к ним спешила кавалькада друзей, во главе которых мчался господин Завадский в сопровождении своей дочери.

* * *

Пока ехали обратно, Левашёв всё время молчал: он поддерживал Софью в седле, чувствуя, как она доверчиво и благодарно прижимается к нему. Владимир не в силах был говорить и отвечать на похвалы собственному мужеству и находчивости. Он надеялся только, что сегодняшнее происшествие сможет сыграть ему на руку и поднять во мнении маменьки Софьи Дмитриевны, перед которой Владимир продолжал трепетать.

* * *

Левашёв вошёл в гостиную, где его ждала Елена – она никогда не ложилась, прежде чем он вернётся домой. Элен, как обычно, нежно поцеловала его. Отвечая на поцелуй, он решил: пожалуй, сейчас благоприятный момент для опасного разговора.

После того, как Левашёв спас Софью Дмитриевну, и её маменька убедилась, что дочь ничуть не пострадала, Софи долго говорила с ней наедине. Владимир всё это время сидел в кресле на террасе и курил трубку. Он ощущал сильную усталость и готов был просидеть так целую вечность, лишь бы не вести опять с Завадскими и их гостями пустопорожние светские беседы.

Должно быть он задремал и не услышал, как Софи выскользнула на террасу. Она легко подскочила в темноте прямо к нему, положила руки ему на плечи и первый раз коснулась губами его виска и щеки – невинно, даже боязливо.

– Я ещё не поблагодарила вас по-настоящему, милый Владимир Андреевич! Я говорила с maman! Она убедилась наконец, что я люблю вас, и это не каприз и не легкомыслие! И ещё, она поняла, какой вы замечательный человек… Она согласна! Согласна!

Согласна! Согласна! Эти слова торжественным эхом звучали в ушах Левашёва всю дорогу домой. Итак, судьба и случай на его стороне! Ах, как же долго он к этому шёл! Владимир снова представил себя желанным гостем в ближним кругу его величества… Вероятно, он сменит графа Нессельроде на его посту, или займёт другую, не менее блестящую должность! И разве он не заслуживает этой чести?

Левашёв усадил Елену в кресло и передал ей чашку чаю с подноса, принесённого Марфой.

– Послушай, моя дорогая, я должен сказать тебе кое-что, если ты не слишком утомилась сегодня. Не вижу повода откладывать… Элен! Ты не жалеешь, что у нас с тобой всё получилось… Вот так, как получилось?

Елена поглядела на него с некоторым удивлением.

– Разумеется, нет, милый.

– А скажи: если бы ты с самого начала знала, что нам не суждено никогда быть законными супругами, ты бы полюбила меня?

– Конечно! Разве я могла противиться моей любви? Я ведь и правда знала, что ты женишься не на мне – ну и что с того? – рассмеялась Елена.

– А то, что, как ты знаешь, овдовев, я всё равно не могу жениться на тебе, как бы я тебя не любил, – продолжал Левашёв, запинаясь, – ну, то есть… Если ты страдаешь от этого…

Он умолк на миг. Произнести Елене этот приговор оказывалось не так легко, как он думал. Особенно, когда она смотрела на него вот так: открыто, честно, уверенно. Владимир нервно затеребил рукава собственного сюртука.

– Отчего ты так говоришь? – удивилась она. – Да, я знаю, что мы не можем узаконить наши отношения. Если я и страдала, то это было давно и уже прошло. Нынче для меня главное, чтобы ты и наши дети были счастливы.

– Так вот, Элен, родная… Именно ради наших детей… Пойми, моё положение в свете и при дворе достаточно шаткое: я изо всех сил пытаюсь выкарабкаться из того позора, в который мой отец вверг наше имя и репутацию. Но моих усилий недостаточно, а я хочу обеспечить детям положение, которое теперь кажется мне недостижимой мечтой… И сделать это можно только одним способом.

Левашёв остановился передохнуть. Елена же спокойно ждала.

– Послушай, любимая, только не сердись. – Он пересел поближе и взял её руки в свои. – Я должен жениться второй раз. Коль скоро я не могу сочетаться с тобой законным браком, как бы мне не хотелось… Но я могу использовать своё вдовство на пользу нашим детям, нашему положению в свете.

Елена молчала. Молчала так долго, что Владимир был вынужден окликнуть её.

– Да? – рассеянно отозвалась она. – Прости, милый, я, кажется, не вполне тебя поняла. Задумалась, наверное.

Левашёв уже чувствовал, как струйки пота стекали по его груди и спине. Елена осторожно поставила чашку с чаем на стол, повернулась к нему и посмотрела ему в лицо своими светло-серыми глазами – так, что ему захотелось сползти с дивана и укрыться где угодно, хотя бы под столом.

– Элен, любимая! Я вовсе не хочу причинять тебе боль! Но пойми, я должен на это пойти: ради детей, ради тебя и себя тоже! Мы обеспечим своё положение так, как не смели и мечтать. Мадам Нарышкина обещала похлопотать перед самим государем… Всё, что я должен сделать – это жениться на её дочери, совершенной пустышке и вертихвостке… – Владимир запнулся. Во рту у него пересохло.

Элен продолжала сидеть неподвижно и смотреть куда-то в угол.

– Любовь моя, ты меня слышишь?

Последовала пауза.

– Да… – произнесла Елена почти шёпотом.

– И ты поняла, что я хотел сказать?! – спросил Левашёв чуть ли не с отчаянием.

Она снова помолчала, не глядя на него.

– Да… Поняла. Прости, я плохо слушала, но, кажется, поняла. Да, конечно, милый.

Владимир прерывисто вздохнул. Отчего-то разговор с Еленой казался ему самым лёгким препятствием в этом деле, а выходило…

– Отчего же ты не смотришь на меня? Я сойду с ума, если ты будешь страдать… Элен! Наши отношения останутся прежними, я никогда от тебя не откажусь, даже если женюсь на десяти девицах Нарышкиных!

В эту минуту Левашёву казалось, что он говорит правду, по крайней мере он искренне верил в собственные слова.

– Элен, я люблю тебя больше всего на свете! Ты навсегда останешься со мной, слышишь? Ты меня любишь?!

– Да, – кивнула она каким-то механическим движением. – Да, конечно, милый. Всё будет, как ты решил. Не беспокойся ни о чём.

– Ну вот, видишь… Я, признаться, чувствую себя просто ужасно, – пробормотал Владимир и потёр лоб. – Мне хочется, чтобы ты была рядом сегодня ночью…

Он подхватил Елену на руки и понёс в спальню, по дороге покрывая её лицо и плечи поцелуями. Она не сопротивлялась, не отворачивалась и не сказала ему больше ни одного слова, лишь молча подчинялась его ласкам… Владимир заснул страшно усталый после случившегося за день, и далеко не уверенный, что всё сошло благополучно.

Проснувшись на следующее утро, Левашёв не обнаружил Элен в своей постели и решил, что она пошла в детскую, как делала всякий раз. Но она не появилась и к завтраку. Владимир скривился: значит, всё же разобиделась и станет теперь дуться. Ну что же, придётся ему терпеть и умасливать её, иначе никак.

– Пойди-ка, передай Елене Алексеевне, что я очень хочу её видеть, – приказал он Марфе.

Та пожала плечами, вышла и тут же появилась снова.

– Так не возвращались они ещё.

– Откуда? – резко спросил Левашёв.

– Ну так, Елена Алексеевна утром, раным-рано, встали тихонько, что-то там положили в ридикюль, да и пошли себе. А куда – не сказались. Передали вам, барин, мол: не извольте беспокоиться.

Левашёв в тревоге прождал весь день. Тщетно: Елена не появилась. Где она и что с ней, никто в доме, считая прислугу и няньку детей, не имел никакого представления.