Читать книгу Армагеддон в ретроспективе (сборник) - Курт Воннегут - Страница 5

В шестнадцать лет мне давали двадцать пять, а какая-то вполне зрелая городская дама была готова поклясться, что мне – тридцать. Да, я вымахал здоровяком, даже бакенбарды выросли, эдакой стальной проволокой. Естественно, мне хотелось повидать мир за пределами нашего Луверна, штат Индиана, и ограничиваться Индианаполисом я тоже не собирался.

Поэтому насчет своего возраста я соврал – и меня зачислили в Армию мира.

Слез по мне никто не лил. Никаких тебе флагов, никаких оркестров. Не то что в стародавние времена, когда парень моих лет отправлялся биться за демократию и вполне мог лишиться головы в этой битве.

Никаких провожающих на вокзале не было, кроме моей разъяренной мамы. Она считала, что Армия мира – пристанище для всякой швали, не способной найти приличную работу в другом месте.

Помню все так ясно, будто это было вчера, а между тем на дворе стоял две тысячи тридцать седьмой год.

– Держись подальше от этих зулусов, – напутствовала мама.

– Что же ты, мама, думаешь, что в Армии мира одни зулусы? – спросил я. – Там народ со всего света собрался.

Но моя мама была убеждена: любой родившийся за пределами графства Флойд – зулус.

– Ладно, ничего, – смилостивилась она. – Лишь бы кормили хорошо, а то налоги вон какие высокие. Раз уж ты определился да решился идти в армию со всеми этими зулусами, я, видно, должна радоваться, что там хотя бы другие армии шнырять не будут – и никто не выстрелит в тебя.

– Я буду миротворцем, мама, – объяснил я. – Раз армия всего одна, значит, никаких жутких войн больше не будет. Ты не хочешь этим гордиться?

– Я хочу гордиться тем, что народ делает для мира, – сказала мама. – Но это не значит, что я должна обожать армию.

– Мама, это совсем новая армия, высокого класса. Там даже ругаться не разрешают. А кто регулярно не ходит в церковь, остается без сладкого.

Мама покачала головой:

– Запомни одно: высокий класс – это ты. – Она не поцеловала меня на прощание, а пожала мне руку. – По крайней мере был, – добавила она, – пока находился при мне.

Но когда я прислал маме наплечный знак различия с моей первой формы в учебном лагере, она носилась с ним так, будто получила открытку от Господа Бога, показывала на всех углах – так мне потом сказали. А это был всего-навсего кусочек синего войлока с вшитым в него изображением золотых часов, из которых вылетала зеленая молния.

Мама вовсю заливала, что, мол, ее мальчик служит в часовой роте, будто имела понятие о часовой роте и будто все ее собеседники доподлинно знали, что лучше этой роты во всей Армии мира не сыскать.

Да, мы были первой часовой ротой и последней – если, конечно, не найдутся мастера, способные достать засохших клопов из какой-нибудь машины времени. Чем мы собирались заниматься – это держалось в строжайшей тайне, в том числе и от нас самих, – а потом идти на попятную было уже поздно.

Заправлял у нас всем капитан Порицкий, и он говорил только одно: нам есть чем гордиться, потому что на всей земле только двести человек имеют право носить нашивки с часиками.

Сам он в недавнем прошлом играл в футбол за Нотрдамский университет, что в Индиане, и походил на горку пушечных ядер где-нибудь на лужайке перед зданием суда. Ему нравилось показывать нам свою власть. Нравилось показывать нам, что он будет жестче любого пушечного ядра.

Он говорил: для него большая честь вести вперед таких отменных парней, которым поручено очень ответственное задание. Мы будем участвовать в маневрах во французском местечке Шато-Тьери, там и узнаем, в чем заключается наше задание.

Иногда посмотреть на нас приезжали генералы, будто нам предстояло совершить что-то грустное и прекрасное, но никто из них и словом не обмолвился о машине времени.

* * *

В Шато-Тьери нас уже все ждали. Тут-то мы и поняли, что нам уготована роль каких-то отпетых головорезов. Все хотели поглазеть на убийц с часиками на рукаве, все жаждали поглазеть на представление, которое мы собирались устроить.

Может, по приезде туда вид у нас и так был дикий, но со временем мы одичали до крайности. Потому что нам так и не сказали, чем должна заниматься часовая рота.

Спрашивать было бесполезно.

– Капитан Порицкий, сэр, – обратился я к нему со всем возможным уважением. – Я слышал, завтра на рассвете мы идем в наступление какого-то нового типа.

– Улыбайтесь, солдат, будто вас переполняют счастье и гордость! – сказал он мне. – Так оно и есть!

– Капитан, сэр, – продолжил я, – наш взвод направил меня узнать, что мы будем делать. Мы, сэр, хотим как следует подготовиться.

– Солдат, – заявил Порицкий, – каждый воин в вашем взводе вооружен боевым духом и чувством солидарности, тремя гранатами, винтовкой со штыком и сотней патронов, верно?

– Так точно, сэр, – согласился я.

– Солдат, ваш взвод к боевым действиям готов. Чтобы показать вам, как я верю в его боеготовность, ставлю этот взвод в первую линию нашего наступления. – Порицкий поднял брови. – Ну, – добавил он, – вы не хотите сказать «спасибо, сэр»?

– Спасибо, сэр.

– А что касается лично вас, рядовой, я доверяю вам быть первым в первой линии первого отделения этого первого взвода. – Его брови снова взметнулись вверх. – Вы не хотите сказать «спасибо, сэр»?

– Спасибо, сэр.

– Молитесь, чтобы ученые оказались готовы в такой же степени, в какой готовы вы, солдат, – добавил Порицкий.

– При чем тут ученые, сэр? – удивился я.

– Солдат, дискуссия окончена, – заявил Порицкий. – Смирно!

Я выполнил приказ.

– Отдайте честь! – распорядился Порицкий.

Я выполнил приказ.

– Вперед – марш! – скомандовал он.

И я был таков.

* * *

Наступила ночь перед крупным событием, а я был не в курсе, изрядно напуган, тосковал по дому, и в таком состоянии стоял в охране у какого-то французского тоннеля. Со мной был парнишка из Солт-Лейк-Сити по имени Эрл Стерлинг.