Читать книгу Индивидуум-ство - Л. Буркова - Страница 2

В шесть утра гремит будильник.

Я резко просыпаюсь с мыслью: проклятая работа.

Чищу зубы с мыслью: проклятая работа.

Закидываю в себя бутерброд с мыслью: проклятая работа.

Выхожу в темноту снулого двора, уставившись на неровности асфальтового покрытия. На мятые окурки. На обрывки полиэтиленовых пакетов. На следы стёртой резины.

Переступаю.

Чувствую между позвонками ключ.

Трещит. Крутится. Обеспечивает бесперебойное функционирование механизма. Прокладывает путь к автобусной остановке. Вскидывает правую руку, заставляя маршрутку номер девять экстренно оттормозиться.

– Проходим! Проходим! Не задерживаем рейс!

Прохожу в обшарпанный салон.

Не задерживаю рейс.

Горстью монет оплачиваю дискомфортное путешествие.

Окутанная запахом топлива, табака и мокрой обшивки, впиваюсь когтями в жёлтый поручень, в рассадник чесотки и лишая. Болтаюсь из стороны в сторону, словно тряпка в незакреплённой центрифуге. Тычу локтями, коленями, копчиком в лица мужчин, старательно изображающих дрёму, дрыгающих ступнями под ревущий из динамиков шансон, отбивающих ритм мозолистыми пальцами.

– От старого кладбища до метро – глухая пробка, – осаживает ржавого коня водитель.

Облегчённо вздыхаю.

– Дык давай через дворы, брат! – тут же просыпается брат брата.

Втянув живот, вальсирую к выходу.

– Оно нам надо – в стояк тащиться?

Прыгаю со ступеньки в широкую лужу и оставшиеся два километра топаю пешком.

Начинает светать.

Город-миллионник отряхивается от ночи, как цепной чумазый пёс.

Голуби, отдыхающие на гудящих линиях электропередач, глядят на меня и на других пехотинцев – злых, укутанных в куртки и пончо, в шапки и платки, в хандру и депрессию, – свысока: мол, какие же недалёкие эти двуногие особи, гробят единственную и драгоценную жизнь свою ради бумажек, ради грызни с такими же кожаными сосудами. Вороны насмешливо поддакивают: да-да-да- рр, ду-рр-аки, да-да-да-рр, не-веж-ды. Я открываю рот, чтобы присоединиться к единодушным птичьим возгласам, чтобы всласть посмеяться над болванами, как вдруг вспоминаю о своей человеческой сущности и скучности.

Сокрушаюсь.

Ущемляюсь.

Захлопываюсь.

– Мерзкие существа! – шипит подбитый едкой миной однополчанин. – Мерзкое утро! Мерзкая контора! Да гори оно всё синим пламенем!

Раненый боец круто разворачивается – и, костеря понедельник, уползает с передовой. Встречные солдаты почтительно расступаются: однажды и нас сцапает нервный срыв, однажды и мы станем жертвами грандиозного припадка, быстрей бы, а?

Преодолев окопы и впадины, оставив неоперённых сослуживцев позади, добираюсь, наконец, до зебры и – на красный свет светофора, игнорируя машины, мотоциклы, велосипеды, – автопилотом вливаюсь в русло невыспавшихся трудяг.

Бииип! Дрыыынь! Пешеходы, вы что – в край очумели?!

Отдышавшись после внепланового спринта, толкаю стеклянные двери метрополитена – здравствуйте – траншея – блиндаж – металлоискатели – камеры распознавания лиц – платформа – жители злосчастного Вавилона, ругающиеся на всех языках постсоветского пространства, – и с третьей попытки захожу в вагон, в варево обездвиженных и обезличенных созданий.

Фыркая и захлёбываясь лацканами, герметизируются автоматические двери.

– Эй!

Вдох. Подтягиваюсь.

– Осторожно!

Выдох. Уплотняюсь.

– Не пихайтесь!

Асфиксия. Утрамбовываюсь.

Приспособившись к внешней среде, акклиматизировавшись с помощью неизбежной мутации, включаю режим энергосбережения.

Время в пути до точки «Б», до места, в котором мне не место, – 37 минут.

В точке «Б», в корпусе 2, в кабинете 510 – яркий суррогатный свет. Высокий потолок. Гигантские окна с закрытыми жалюзи.

Неподдельная атмосфера аквариумной изолированности.

Что происходит на улице: дождь или снег? мир или война? да какая, в сущности, разница?

Плавники выпрямлены. Рот сжат. Чешуя отполирована до стерильной чистоты.

Сосредоточенность.

Напряжение.

Унификация.

Со всех сторон таращатся огромные и страшные люди.

На маленькую меня.

Большой-не-друг-ты-мне, он же руководитель учреждения, следит за каждым. Заглядывает в дверные проёмы. В мигающие мониторы. В открытые вкладки.

Щурится, браконьер.

Щурится начальница.

Цокает:

– Несём труды и заботы?

Несём. Приносим. Доносим.

Тут такое любят.

Следить. Вынюхивать. Контролировать.

Система государственных организаций только поначалу поражает своей тоталитарностью.

Потом привыкаешь.

Потом понимаешь, что существует чёткая иерархия.

И ты – на самом дне.

На дне дна.

Никаких перспектив.

Заходи в браузер инкогнито. Бей челом. Старайся или не старайся изображать бурную деятельность. Неустанно удерживай в поле зрения злопыхателей. Будь педантичным, вкрадчивым, осмотрительным.

Перспектив – никаких.

Всё, что тебе нужно и всё, что тебе остаётся, – это выполнять свои рабочие функции, чтобы в конце месяца получить небольшую сумму на счёт, чтобы на сумму эту купить еду, чтобы еду эту поглотить и переварить, чтобы позже, как положено, вытащить из себя какую-никакую силу и вернуться к делу. К выполнению рабочих функций. К режиму инкогнито. К челобитным. И так далее. И далее. И далее. И тому подобное.

– Чего тебе ещё не хватает-то? – спрашивают важные люди, восседающие на солидных постах. – Чего ты нюни распускаешь? Дурачок, что ли? Цени то, что есть. Не какой-нибудь шарашке-однодневке здоровьице своё продаёшь. А учреждению! Учрежд-е-е-е-нию! Тут тебе – и официальное трудоустройство, и стабильность, и почёт! Поэтому, слышь ты! Да-да, ты! Знай своё стойло. Запомни свою касту. Не выёживайся. Служи тихо да безропотно – и, быть может, не тронут, не столкнут, не размажут. Быть может, пропашешь здесь до самой пенсии. До геморроя и седин. На одной должности. Ибо непокорный непокорен не человеку, но руководителю организации, который и даёт нам рабочее место. Ощущай себя ничтожеством молча. Взгляд опусти! Опусти взгляд! Брюхом приземляйся на острые мечи сансевиерии! Усёк? Разумеется! Хвост заячий поджал? То-то же!

– То-то же, сотрудник отдела эксплуатации! – поучительно размахивает указательным пальцем прибывшая из мезозоя начальница. – За опоздание – полагается наказание! В назидание другим нарушителям! Согласны же? Согласны? А ну-ка соглашайтесь!

– Не соглашусь, ёлки-да-палки!

– Что? Что-о-о? Повторите-ка?

– Глубокоуважаемая! Если уж говорить начистоту, то все мы понимаем: прав не тот, кто истинно прав, – а тот, кто больше прав имеет.

– Экая мудрость от человека с низкой квалификацией! Из какого такого цитатника Вы её почерпнули?

– Из жизненного, ёлки-да-палки!

– В Вашем жизненном цитатнике шаблоны объяснительных предложены? Нет? Тогда составьте их самостоятельно!

– Что сделать? Что-о-о сделать? Повторите-ка, моя Вы до изморози совестливая командующая, с тщательно выскобленной нормальностью?

– Тьфу! – супится и гневается начальница. – Поменьше бы Вы трепались – умнее бы выглядели!

– Умнее уже неку…

– Молчание – ежели не знаете, – золото! А Вы, вероятно, беднее всякого бедняка!

Совестливая до изморози командующая – на еженедельной исполинской планёрке. Прикладывает руку к козырьку. Подаёт рапорт. Разбрасывается золотом.

Я, массовик-затейник – на получасовой еженедельной передышке. Катаюсь на стуле из чёрной искусственной кожи. Рву линолеум. Легкомысленно порчу государственное имущество. Пользуясь случаем, спрашиваю девочку из отдела:

– Откуда такая нелепая традиция: вставать, когда заходит руководитель учреждения?

– Хм, хм, хм… – бормочет девочка из отдела, заправляя за аккуратные ушки аккуратную карешечку. – Так принято.

– Идиотизм.

– Хм, хм, хм… Мне не сложно встать.

– Ну да. Ну да. Ну да.

– Хм, хм, хм… Что в этом такого-то? Действительно: что в этом такого-то?

Ей ничуть не сложно встать. Не сложно поклониться. Не сложно умилостивить.

Если так принято.

Внезапно – удары каблуков и подков, хлопанье дверей, шуршание высохших языков. В срочном порядке возвращаюсь в исходное положение, в классическую позу: с прямой спиной, с тупой физиономией, с бренчаньем балалайки в черепной коробке.

Короче говоря – соблюдая традиции.

Наплевав на все традиции, на правила безопасности психического состояния своих подчинённых, начальница возвращается не одна – а с самим руководителем-снимайте-соотчичи-шапки. Высоким. Смуглым. Свежевыбритым. В тёмно-сером, с иголочки, костюме.

Девочка мгновенно вытягивается по стойке смирно.

Короче говоря – чин чином.

Я, с прямой спиной, не встаю. Я, с тупой физиономией, печатаю буквы и символы. Батрачу, с улюлюканьем на всю себя.

– До обеда мне нужен отчёт, – не утруждая себя стандартными приветствиями, даёт распоряжение руководитель учреждения. – Отчёт «по головам». Всем всё ясно?

– Ясно, – кивает проглотившая костыль девочка.

– Ясно, – отвечаю я.

И не встаю. И всё так же печатаю буквы и символы. Формирую штатную расстановку (как и велено – «по головам»). Подозреваю, что сегодня-завтра правящие будут обсуждать грядущий убой скота – ой! чуток перепутала! – сокращение работников.

Короче говоря – перенимая тенденции других компаний.

Начальница – виртуоз пантомимы – мигает, моргает, краснеет: а ну-ка встань, мол, давай, давай! Девочка покрывается испариной, пучит глаза, сжимает губы: вот это да! вот это кичливость! вот это спесь! Я – из рода лесных ведьм, из клана искоренителей оргтехники – продолжаю отдавливать кресло из чёрной искусственной кожи. Всею своею пятнистой душою жажду, чтобы руководитель учреждения отбыл восвояси. Заставляю пластиковую щеколду (по настойчивому велению, по нереальному хотению) поддаться и настежь распахнуть окно.

Щёлк! Вжух! Бах!

Глиняная ваза с сухоцветами заваливается на бок. Жалюзи разлетаются в разные стороны. Положения об отделах, приложения в восьми листах и прочая дребедень гигантским конфетти выстреливают в лицо руководителя учреждения. С трудом сохраняя невозмутимый вид, я диву даюсь своему скрытому потенциалу.

Ой. Ой. Ой. Да как же это так. Извиняется начальница.

Кошмар. Кошмар. Кошмар. Сейчас всё соберём. Собирает.

Развернувшись на пятках, без единого слова, руководитель учреждения покидает кабинет.

Начальницу не покидает ужас.

– Коллега! – скрипит она в мой угол. – При руководителе учреждения – принято вставать! Кажется, я знакомила Вас с обычаями?! Знакомила?! А?!

Ага.

Кажется, знакомила.

– Вы запамятовали?

Ага.

Можно и так сказать.

Кажется, скоро меня уволят.

Но – не сегодня.

– Государство – это некий контрагент, – целая и невредимая, сызнова увернувшаяся от лезвия гильотины (ниндзя – не иначе!), я отправляю счёт от сайта-консультанта в бухгалтерию. – За то, что мы платим налоги – нам, по идее, должны предоставляться услуги, гарантии и защита. Логично? Логично. Однако у нас – всё очень странно…

– Тшш… – хмурит крашеные брови начальница. – Коллега, Вы забыли, где мы находимся?! Забыли?! Такие разговорчики до добра не доведут!

И вообще!

Всё это – не Ваша забота и не Ваше дело!

Другие уж как-нибудь разберутся!

Люди с опытом!

Подчёркиваю – с о-пы-том!

Уразумели?

Вы оглянитесь-ка по сторонам! Оглянитесь! На молодёжь нашу!

Все – сплошь интеллектуалы! Звёзды самопровозглашённые! Блогеры, так их и растак! Фрилансеры-бездельники! Веганы, у которых вместо извилин – стебли сельдерея! Неймётся им безо всяких причин!

А почему неймётся, знаете?!

Объясняю!

Слушайте и запоминайте!

Слишком уж мягко с ними обходятся – холят да лелеют, как грудничков! Слюни и сопли подтирают! Пылинки с хохолка сдувают!

Тьфу!

Не при великом диктаторе живём – и на том благодарствуйте!

Вас бы всех на фронт снарядить! Или на завод – пятилетку выполнять! Сразу закалка появится! Сразу песенки смысл обретут! Сразу мысли непотребные в прах рассеются!

А в чём причина оных бед, догадываетесь?!

Запоминайте и слушайте!

В том, что мальчики больше не хотят служить в армии! А девочки – рожать детишек! Мозги набекрень поехали! И ориентация – тоже!

Раньше как было?

Школу закончили, в институт поступили, скорёхонько поженились – и к третьему курсу уже ребёночка сделали!

Красота!

Потом, годика через четыре, аккурат после двух трудовых лет на предприятии – уже и второй на подходе!

Гордость!

А сейчас…

Вам бы только развлекаться да путешествовать! Вам бы только себя любить! От ответственности удирать!

Тьфу!

Всех ремнём нужно было лупить в детстве!

Ан нет!

Слишком уж мягко с вами обходились – холили и лелеяли!

В какие дебри, извольте спросить, государство с такими гражданами придёт?! В какие?! Да в никакие! В разруху и хаос!

Стыд и срам!

И вообще!

Хватить болтать! Работаем! Не отвлекаемся! Другие уж как-нибудь разберутся!

Прикусываю язык. Работаю. Не отвлекаюсь.

Вычитываю профстандарты для составления должностных инструкций.

Уверена: профстандарты придумали садисты и люди с мозгами набекрень.

Интеллектуалы, так их и растак!

Всех ремнём нужно было лупить в детстве!

Ан нет!

Слишком уж мягко с ними обходились – в лицеи да университеты именитые отправляли!

Куда, извольте спросить, среднестатистические кадры с такими распорядителями придут? Да в никуда! К невропатологу! К листку временной нетрудоспособности! К пособию в размере трёх копеек!

Тьфу!

Другие уж как-нибудь разберутся?!

Ровно в семнадцать тридцать поднимаюсь из-за стола.

Пуск. Выключение. Чёрный экран.

Мышка на одной посадочной полосе с клавиатурой.

Оборачиваюсь, как в кокон, в оливкового цвета шарф, поддаюсь кипящему порыву: бежать, бежать, бежать вниз, по спиральной лестнице, украшенной ещё в начале прошлого века коваными перилами, бежать, бежать вместе с затравленными и сутулыми работниками, достойными того, чтобы быть затравленными и сутулыми. Скрипит полустёртый протектор толстых подошв. Пузырятся хлопковые брюки. Дзинькают застёжки похудевшего рюкзака.

Кивнув на прощание безучастным охранникам, натягиваю на ходу перчатки – и первая распахиваю тяжёлые двери.

Вдох!

Ааах!

Ваах!

Воздух на улице прохладен и свеж.

Фонари отражаются в лужах. Белые. Жёлтые. Оранжевые.

Вспыхивают гирлянды на карнизах кафе.

За отполированными стёклами, на бархатных креслах – глянцевые люди, ручные жёны, посещающие одного и того же пластического хирурга, внимающие одному и тому же ушлому косметологу, в темноте не отличимые друг от друга ни очертаниями, ни поведением. Щелчок выключателя – как выстрел стартового пистолета. Раз, два, три – начала, куколка!

Преисполненная неприязнью, отворачиваюсь.

Перевожу взгляд на уличных музыкантов.

С растянутыми шапками. С юными лицами. С прекрасными тембрами.

Чудеса.

У мальчиков – голоса воинов.

Подхожу ближе. Завороженная. Влюблённая. Не моргающая. Думающая: вот бы быть с ними. вот бы быть не по формату. вот бы, оказавшись в этом самом неформате, не ощущать себя беспомощной.

Гитары, как прометеев огонь в тени вековечных плит, дарят чувство сопричастности. Клавиши считывают кардиограмму. Не требуя пароля и идентификации, эмоции музыкантов передаются ко мне по беспроводной сети. Меня так и подмывает захихикать, беспричинно и беззаботно; окунуться в состояние аффекта; закричать во всеуслышание: «Эгегегееей!». Чёрт, я даже не против вступить в драку и помахать кулаками! Всё, что угодно, чтобы убедиться: я всё ещё молодая и всё ещё невероятно живая.

Правда же?

Правда же.

Улыбаясь, кладу в чехол денежку, благодарная за благодарственный поклон.

Погружаясь в пещеру метрополитена, всё ещё улыбаюсь.

В вагоне нахожу себе место. Там, где частенько спят бездомные. Там, где обычно плачут забытые пакеты, зонтики и люди.

Устраиваюсь, напевая под нос знакомый мотив.

Настроение, подскочившее вверх по шкале, потихоньку опускается ниже и ниже, до минимального показателя, до размера обречённости, отлучённости, никому-не-нужности.

Закрываю дёргающиеся глаза.

Сосредотачиваюсь на мыслях о том, что сосредоточение на мыслях – дело смутное, дело затягивающее, дело опасное.

Время в пути до точки «А» – 37 минут.

Дом-точка «А»-хорошо.

В моей однушке. Съёмной.

В старой пятиэтажке. Чуть протекающей.

Не в пешей доступности от метро. С одной разбитой дорогой через промзону, шиномонтаж и мусорную свалку. С отрезком пути, на котором ежедневно, как стемнеет, разит жжёным и гниющим. С соседом-пустырём, чей рассвет рождается в лёгкой дымке, так похожей на туман, но совершенно не похожей по сути своей на туман. С видом на живописное, не замерзающее даже зимой озеро, способное вырастить у безрассудных пловцов дополнительные пальцы на ногах и руках.

Хорошо дома.

Дома сериал. В сериале – двадцатый век и банды. Скачки. Сигареты. Кепки. Острые скулы. Пиф-паф. Нет человека – нет проблем.

Сериал интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя жизнь.

Ощущая себя в обособленном подразделении рая, сидя по-турецки, я жую пельмени со сметаной и зеленью. Пиф-паф! Одна пельмешка – двенадцать граммов радости. Точно в цель!

Вку-у-усно.

Ую-ю-ютно.

Свет приглушён.

Классное место, да?

Классное.

Не то что на работе.

На работе нельзя пахнуть пельмешками.

Моветон.

На работе надлежит пахнуть духами, напоминающими освежитель воздуха: японская лилия, майский ландыш, морская свежесть. Отгонять своим запахом недоброжелателей – как скунсы и бабы из бухгалтерии. Боевые стрелки малевать. Багровой помадой намекать на литры выпитой крови.

Какие такие пельмени?

Неожиданно и бесцеремонно – рай застилают тучи. С треском гаснет лампа накаливания. Телефон оживает входящим звонком, неизвестным номером.

Кому и что нужно в такое время? Кому и что нужно в любое время?

Сбрасываю.

Спасаюсь.

Укрываюсь.

Отказываюсь ощущать себя голой, уязвимой, обязанной отвечать, реагировать, лгать, поддерживать разговор типичными «угу», «ну да», «ничего себе», «мама, у меня всё нормально, честно-честно – всё нормально у меня, всё по-прежнему». Предпочитаю возвести баррикаду из двуязычной раскладки и пулять оттуда сообщениями; быть ветераном поколения мессенджеров, заплутавшим во всемирной сети; держать над головою фосфоресцирующий плакат:

не тревожьте нас. не трогайте.

просто разрешите свернуться эмбрионами в своих скорлупках.

просто разрешите в своих скорлупках выть от одиночества, добровольно принятого и ненавистного.

Оповещение о пропущенном вызове – как неразорвавшийся снаряд.

Чёрным списком закапываю под землю, чтобы не бахнуло.