Читать книгу Муки науки: ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль - Л. С. Клейн - Страница 37

Сакраментальный вопрос. Этот вопрос мне задавали многие, даже крупные персоны из государственной администрации. «С Вашим именем, с Вашим владением языками, с Вашим обилием международных контактов, что Вас удерживает в этой нищете и в безнадеге?» Когда казалось, уезжают все, кто может. Brain drain проносился ураганом по российской науке и уносил самых сильных, самых способных, потенциальных нобелевских лауреатов. Я был близок к тому, чтобы уехать, когда вышел из тюрьмы и лагеря в 1982 году и меня никуда не брали на работу. Но не уехал. Не остался за границей и потом, когда не раз выезжал преподавать в университетах Европы и США. Почему?

По многим причинам, которые, возможно, представляют интерес для тех, кто решает сейчас для себя этот вопрос, и для тех, кого заботит опустошение русской науки.

Все эти причины, на мой взгляд, сводятся к двум: привязанность к родине (я избегаю затасканного слова «патриотизм») и опасения не добиться успеха на чужбине. Рассмотрим сначала второй комплекс причин.

Не нужен мне берег турецкий. Прежде всего, я в пожилом возрасте. У нас можно работать и получать зарплату и после 80, все зависит от благорасположения начальства, а в Европе кто бы ты ни был, стукнуло 65 – выходи на пенсию. Конечно, там пенсия очень близка к зарплате, позволяет жить. Но чтобы ее заработать, нужно трудиться много десятилетий – естественно, там. Что уже невозможно.

Это, разумеется, не относится к молодым. Им этот «запрет на работу» не грозит. Но вступает в силу другая трудность. Все интересные вакансии либо заняты своими, местными кадрами, либо присмотрены своими, которые долго ждали их освобождения. А тут является чужой и претендует. Его пропустят, только если он обладает исключительными и всем очевидными знаниями, совершенно дефицитными. А это обычно бывает как раз у пожилых, у молодых же встречается только в случае острого спроса на некую профессию, наличествующую у приезжего и дефицитную у своих. Так что стоит ехать, лишь если уже заготовлено место, – по приглашению.

Далее, есть препятствие, важное для гуманитариев. Уровень владения языками, которые я знаю, не сравнится по возможностям с уровнем владения моим родным русским. На нем я могу выразить тончайшие оттенки мысли и чувств, мне доступно все его богатство. На других языках я не столь свободен. Более того, на русском я обращаюсь к людям, чувства и мысли которых я хорошо понимаю (даже если с ними не согласен) и которые понимают меня. Достичь этого понимания с иностранной аудиторией гораздо сложнее. Именно, «мы говорим на разных языках» – в обоих смыслах: в буквальном и в переносном. Там не важны многие наши проблемы, а мне чужды и неинтересны многие их проблемы. Поэтому, работая там, я обычно все больше тоскую по дому.

И третья причина. Это тот непреложный факт, что к недостаткам нашей жизни, как бы они ни были велики, мы все же адаптировались, приучились с ними худо-бедно справляться, а преимущества нашего обитания (пусть их и немного) мы научились очень разнообразно использовать. Умеем обойти начальство, обезопаситься нужными справками, выбить пособия и т. п. А на Западе жизненных благ пусть и много, но мы их не освоили, мы их не знаем, не привыкли ими пользоваться, и пройдет немало времени, пока мы их освоим. А вот западные неприятности обрушиваются на нас неожиданно и порою катастрофично. Того и гляди, то политкорректность нарушим, то в sexual harrasment вляпаемся, то подпись под каким-то экономическим обязательством не глядя поставим.

Родная моя сторона. Теперь можно рассмотреть и другой комплекс причин удержания от эмиграции – привязанность к родине. Это очень эмоциональный фактор. Можно говорить о высоких материях – патриотизме, чувстве национальной гордости и солидарности, о возмущении «предателями» (сменили гражданство!) и «перелетами» (ищут, где лучше, забыли могилы предков), о чувстве долга перед родиной. В этом видят специфически человеческие чувства, отличающие человека от животного. Можно поставить вопрос иначе: человек – такое же территориальное животное, как кошка и многие другие животные. Он привыкает к родной территории, уверенно себя чувствует на ней, а на других – робеет и страдает. У него в детстве работает психологический импринтинг, привязывающий его к родной территории. При такой постановке вопроса привязанность к родине – не особое отличие человека, а животный инстинкт, только украшенный красивыми словами. Кстати, от этого он не становится слабее.

Но и в том и в другом случае не понять, почему у населения России это чувство сильнее, чем у жителей европейских стран и Америки. Англичанин или американец, приезжая во Францию, очень быстро акклиматизируется и может жить там нормально годами. Немцы годами жили в Италии или в Англии. Были и русские, годами жившие за границей, – Тургенев, Иванов, Герцен. Но это были исключения, единицы, выходцы из дворянской интеллигенции, по цивилизации вполне западной. Для массы русского народа переезд в другую страну тягостен, несмотря на все заманчивые блага и удобства западной жизни. Почему?

Кроме слабого владения языками (оно преодолевается), привычки многих работать спустя рукава и получать за это минимальную, но гарантированную зарплату (на Западе так не получится), и других препятствующих различий, есть и еще по меньше мере две особенности России, которые мешают российским гражданам легко покинуть обжитые места и отправиться на поиски счастья за рубеж.

Чемодан, вокзал, Европа. Первая особенность состоит в том, что наше население вообще менее мобильно, чем западное. Это можно хорошо наблюдать на примере ученых. Ведь мы в юности поступаем в вуз и этот единственный вуз заканчиваем. А на Западе искони было принято у студентов за время студенческой жизни сменить два-три университета в разных городах, а то и странах. Затем, устроившись на исследовательскую или преподавательскую работу, наш выпускник может до смерти проработать на одном месте, часто в том же вузе, который он окончил, и это считается нормальным. А на Западе нормальным считается смена места работы при каждом повышении статуса. То есть в своем нынешнем учреждении ученый в норме не получит повышения. Скажем, чтобы доцент стал профессором, он должен подать на конкурс в другой вуз, в другой город.