Читать книгу Севастополь. История страны в лицах - Любовь Ульянова, Л. В. Ульянова - Страница 4

«Кто из нас, граждан, не был оживотворен вашим ласковым и можно сказать отеческим обращением! Кто из бедных вдов и сирот, прибегнувших, оставлен без призрения! И кто наконец не насладился в доме Вашем радушным угощением, и по Руски не поел хлеба-соли!!» – так писали в благодарственном адресе жители города Николаева адмиралу Алексею Грейгу в январе 1834 года в связи с его увольнением от командования Черноморским флотом. Среди подписантов адреса значились местный полицмейстер Григорий Автамонов и купец Василий Коренев.

Все трое – Грейг, Автамонов и Коренев – фигурируют в литературе, посвященной герою Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, командиру брига «Меркурий» Александру Казарскому, внезапно умершему в Николаеве в июне 1833 года. При этом Грейг и Автамонов в многочисленных публикациях называются отравителями Казарского, а В. Коренев – доносителем на Автамонова.

Неожиданная смерть молодого героя является, пожалуй, главным дискуссионным моментом в публикациях о Казарском. Если бой брига «Меркурий» с двумя турецкими линейными кораблями 26 мая (по старому стилю – 14 мая) 1829 года, составляющий славную страницу в истории русского флота и города Севастополя, изучен вдоль и поперек, то последующий – очень непродолжительный – период его жизни представляется во многом «белым пятном», а внезапная кончина Казарского в июне 1833 года и вовсе стала поводом для построения различных конспирологический теорий.

Наибольшее распространение имеют две версии смерти Казарского в результате отравления.

Согласно первой версии, отравителями были представители местной коррумпированной власти Николаева, в первую очередь – полицмейстер Автамонов, с которыми Казарский вел героическую борьбу из-за разграбления наследства его дяди.

Сторонники же второй версии отравления бывшего командира брига «Меркурий» демонстрируют более широкий взгляд на вещи: полицмейстер Автамонов был частью «черноморской мафии», которую покрывал адмирал Грейг вместе со своей полулегальной «женой-еврейкой», при этом сама «мафия» имела яркий этнический облик «мировой закулисы». Ее-то и пытался героически вывести на чистую воду Казарский, и был ими отравлен.

Как можно заметить, эти версии противоречат друг другу – и по мотивам действий «отравителей», и по составу участников.

Но важнее, пожалуй, то, что обе версии не согласуются с надежными историческими данными, как оказывается даже при самом поверхностном обращении к архивным документам. Случай с благодарственным адресом адмиралу Грейгу от граждан города Николаева, текст которого сохранился в Российском государственном историческом архиве (РГИА), в этом смысле вполне показателен.

Если рассматривать первую версию отравления Казарского как достоверную, то возникает вопрос: почему славословия в адрес Грейга в январе 1834 года подписали враги (полицмейстер Автамонов и купец Коренев), только что – в ноябре 1833 года – сводившие счеты друг с другом в ходе следствия о внезапной смерти Казарского.

В случае же со второй версией отравления возникает вопрос к содержанию текста адреса: если адмирал Грейг и близкие к нему люди имели отношение к антирусской «мировой закулисе» во главе с Ротшильдами и вообще не любили всё русское (а именно это утверждает севастопольский автор Владимир Шигин в своих книгах, материалы которых широко представлены в интернете), тогда почему мелкие участники «мафии» благодарят адмирала за «русские» традиции гостеприимства?

Приведенный пример демонстрирует парадоксальный факт – отсутствие внятных представлений о самом Александре Казарском, в первую очередь, о том периоде его жизни, когда он – в результате совершенного им подвига на бриге «Меркурий» – стал всероссийским героем.

Почему-то априори предполагается, что если в экстраординарных условиях Казарский совершил настоящий подвиг, то в последующей жизни он был обязан прикладывать титанические усилия для борьбы с несправедливостью этого мира, разоблачая либо ворующих полицейских, либо коррумпированное руководство Черноморского флота, раздающее контракты и казенные деньги «своим» этническим группам. И не только героически бороться, но и героически в этой борьбе погибнуть.

Думается, что такой подход некорректен не только с научной точки зрения, но и чисто по-человечески по отношению к тому историческому деятелю, память о котором до сих пор наполняет один из первых севастопольских бульваров, Матросский.

И если Матросский бульвар, длительное время находившийся в заброшенном состоянии, на сегодня приведен в порядок, то этого же нельзя сказать о биографии командира брига «Меркурий».

Конечно, общественному сознанию сложно принять, что герой может быть обычным человеком, со своими слабостями, особенностями характера, обыденными, а не героическими жизненными мотивациями, но, думается, именно такого отношения заслужил к себе Казарский.

И прижизненно, и тем более – посмертно.

* * *

После победы брига «Меркурий» под командованием Казарского над двумя турецкими линейными кораблями он был произведен в капитаны 2-го ранга и стал флигель-адъютантом Свиты Его Императорского Величества. Считается, что флигель-адъютанты получали распоряжения непосредственно от императора, в том числе – по контролю за действиями властей на местах.

Видимо, поэтому факт нахождения Казарского в Николаеве накануне смерти привел сторонников второй версии его отравления к выводу о том, что Казарский был ревизором. Причем его ревизионная деятельность выглядела в духе небезызвестного произведения Николая Гоголя, когда ревизор – это такой грозный посланник центральной власти, перед которым должны падать ниц все местные чиновники. А «черноморская мафия» во главе с адмиралом Грейгом вместо этого, но также от испуга, при участии николаевского полицмейстера Автамонова отравила царского флигель-адъютанта.

В действительности, нет каких-либо весомых данных, свидетельствующих о том, что Казарский на момент своей смерти в 1833 году в Николаеве и Севастополе ревизовал деятельность адмирала Грейга. Возможно, эти данные пока просто никто не обнаружил. Насколько можно судить, впервые о том, что молодой герой умер «во время ревизии Черноморского флота», говорится в «Русском биографическом словаре» 1897 года[22]. При этом ни в одном из материалов, на которые ссылаются авторы биографической справки о Казарском как на источник[23], нет ни слова о ревизиях.

Может быть, создатели «Русского биографического словаря» владели какой-то другой документальной информацией? Однако эта информация не была опубликована ни в XIX веке, ни в ХХ, ни в XXI-м. Поверхностный просмотр описей петербургских и московских архивов (РГА ВМФ, РГИА, ГАРФ) также не обнаружил «следов» конкретной ревизионной деятельности Казарского в Николаеве или Севастополе.

Единственный документ, который можно назвать имеющим относительно «ревизионный» характер – это письмо Казарского начальнику Главного Морского штаба Александру Меньшикову от 8 декабря 1832 года «о работах в Севастополе», хранящееся в фонде Меньшикова в РГА ВМФ. Однако Казарский писал Меньшикову отнюдь не ревизионный отчет, а, скорее, общие впечатления «о работах, производящихся у Севастопольских сухих доках при содействии отделенного к оным 42-го флотского экипажа», причем это впечатление у бывшего командира брига «Меркурий», который сам ранее входил в состав 42-го флотского экипажа, было в целом позитивным.

Для сравнения – ревизия деятельности адмирала Грейга в 1829–1830-х годах флигель-адъютантом Николаем Римским-Корсаковым проходит по документам РГА ВМФ как «ревизия», соответствующим образом называется и архивное дело[24].

Следующий момент, на котором стоит остановиться, чтобы понять, ревизовал Казарский в 1833 году подразделения Черноморского флота или нет. Дело в том, что ревизии, которые проводили флигель-адъютанты Свиты Его Императорского Величества, заметно отличались от образа ревизора из комедии Гоголя.

Как следует из дореволюционной монографии, посвященной истории свиты при Николае I, миссия ревизоров-флигель-адъютантов должна была держаться ими в тайне. Они не только не имели публичных полномочий (просмотр бухгалтерских книг, отчетности по поставкам и т. п., для таких ревизий существовало специальное ведомство – Государственный контроль), но и наказывались императором в случаях, если обнаруживали перед ревизуемыми свои истинные цели, вплоть до исключения из состава Свиты[25].

Это означает: если бы Казарский, имея полномочия провести расследование о злоупотреблениях в обер-интендантстве Черноморского флота при Грейге, дал понять в Николаеве, что он приехал именно с этой целью, в центре это было бы воспринято как провал его миссии. Результатом, скорее всего, стало бы отчисление Казарского из состава Свиты. Однако ничего подобного не произошло. Соответственно, даже если Казарский был послан с ревизионными целями в Николаев, «черноморская мафия» не должна была об этом узнать.

Итак, объекты ревизии не должны были о ней знать. Зато о содержании и результатах ревизионных действий обязательно и немедленно должны были знать в центре – как непосредственно сам император, так и курировавший такого рода ревизии шеф жандармов Александр Бенкендорф. Бенкендорф занимал также пост начальника Императорской Главной Квартиры, а именно по этому ведомству шли ревизионные отчеты флигель-адъютантов, тут же поступая от Бенкендорфа императору, а с его указаниями – опять же через Бенкендорфа – рассылаясь по другим ведомствам.

И именно так выглядела схема тех ревизий, которые проводил Казарский. И было это в конце 1831 года, спустя полтора года после героического боя брига «Меркурий» и вскоре после официального увольнения его бывшего командира от командования кораблем на Черном море.

В. Шигин утверждает, что Казарский оказался в Петербурге сразу после своего подвига, в 1829 году[26], однако формулярные списки Казарского, хранящиеся в РГА ВМФ и РГИА, дают иную информацию. Формулярный список за 1829 год, заканчивающийся декабрем, обозначает Казарского как флигель-адъютанта, но в составе 42-го флотского экипажа Черноморского флота (т. е. Казарский находился в Севастополе), и только формулярный список за 1831 год называет в качестве должности Казарского «гвардейский экипаж» – то есть элитное столичное гвардейское подразделение, располагавшееся в Петербурге.

Следы ревизий Казарского сохранились сразу в двух крупнейших российских архивах – Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в Москве и Российском государственном историческом архиве (РГИА) в Петербурге.

Дело в ГАРФе, например, называется «О сделанных флигель-адъютантом Казарским в проезде его чрез разные губернии замечаниях о злоупотреблениях и беспорядках».

В РГИА сохранился комплект дел о переписке между центральными ведомствами по поводу «замечаний», сделанных флигель-адъютантом в ходе ревизий. За ноябрь – декабрь 1831 года Казарский побывал в Покрове Московской губернии, Судогде и Муроме Владимирской губернии, Сызрани и Буинске Симбирской губернии, Нижнем Новгороде и Василии Сурском, Чебоксарах и Свияжске, Саратове. По каждому городу следовал немедленный отчет от Казарского Бенкендорфу, который в течение нескольких дней сообщал о результатах ревизии импера тору.

Именно во время этой ревизионной поездки и, вероятно, вследствие ее успешности – Казарский был произведен в чин капитана 1-го ранга. В книгах Шигина и в Википедии утверждается, что это производство произошло весной 1831 года, «после поездки в Англию»[27], однако в переписке о ревизиях Казарский называется капитаном 2-го ранга весь ноябрь 1831 года, и лишь с декабря 1831 года – капитаном 1-го ранга.

Итак, существовала отлаженная схема взаимодействия ревизоров-флигель-адъютантов с их «кураторами» в центре в лице самого императора и его ближайшего друга А. Х. Бенкендорфа. И эта схема вообще не прослеживается в случае с пребыванием Казарского в Севастополе и Николаеве незадолго до его смерти, что означает – версия о его отравлении «черноморской мафией» является, мягко говоря, надуманной.

Впрочем, главному автору и популяризатору этой версии – В. Шигину – свойственны и более глобальные и столь же произвольные утверждения. Так, он уверенно заявляет, что адмирал Грейг, раздавая государственные подряды «евреям», действовал вместе с министром финансов в правительстве Николая I Егором Канкриным, «сыном литовского раввина… не забывавшего о своих единоверцах», в интересах клана Ротшильдов[28]