Читать книгу Анна Керн. Муза А.С. Пушкина - Лада Фомина - Страница 6

Кто научил маленькую Анет читать и как именно происходило это обучение, неизвестно. Но из мемуаров видно, что уже в четыре года девочка читать умела, а в пять делала это уже совершенно уверенно и с удовольствием. «Несмотря на постоянные веселости, обеды, балы, на которых я присутствовала, мне удавалось удовлетворять свою страсть к чтению, развившуюся во мне с пяти лет, – вспоминает Анна Петровна. – Каждую свободную минуту я употребляла на чтение французских и русских книг из библиотеки моей матери».

В восемь лет у двух Анн, тезок-кузин Полторацкой и Вульф, появилась гувернантка, выписанная, как это называлось в те времена, из Англии, но француженка по национальности м-lle Benoit (мадемуазель Бенуа). Изначально ей предлагали место в императорской семье, но «по своим скромным вкусам и желанию отдохнуть после труженической своей жизни в Лондоне» гувернантка выбрала усадьбу Берново. Наверное, немногие педагоги в то время могли бы похвастать лучшими рекомендациями.

Эту любовь или скорее даже потребность Анна Керн сохранила на всю жизнь: «Я так пристрастилась к чтению, что когда была замужем и жила в Петербурге, то прочла всю библиотеку Лури, и он не знал под конец, что мне давать».

При первой встрече гувернантка решила определить уровень знаний своих учениц – и те экзамена не выдержали.

Как это было принято в ту эпоху, гувернантка была не просто учителем, а наставником, который не только обучал своих подопечных различным премудростям, наукам, языкам и хорошим манерам, но занимался их воспитанием, влияя на развитие и становление их личности.

Мадемуазель Бенуа проводила с кузинами целые дни, расставаясь с ними только на время сна. Ее комната была смежной со спальней сестер, и туда каждое утро подавали завтрак для всех троих.

Вывод напрашивается сам собой: с педагогом двум маленьким Аннам решительно повезло. Далеко не все их современники могли вспомнить своих наставников с теплотой и бла годарностью, а в рассказах Анны Петровны о мадемуазель Бенуа немало и того, и другого. Гувернантка сумела не только завоевать уважение и любовь своих воспитанниц, но и пробудить в них интерес к получению знаний.

Однако занятия Анет с мадемуазель Бенуа продолжались недолго, всего четыре года. После смерти бабушки Анны Федоровны отец решил увезти 12-летнюю дочь из Берново, «задумал перевести нас с маменькою в Москву для окончания там моего воспитания, – вспоминает Анна. – Но прежде летом перевез нас в маменькину деревню… M-lle Benoit просила его оставить меня у нее, обещала учить даром, но батюшка не изменил решения. Из деревни мы хотели уже направиться в Москву, но пришел Наполеон, и наш план изменился».

«Оказалось, что, несмотря на выученную наизусть по настоянию матери Ломондову грамматику, Анна Николаевна ничего не знала, я тоже, и надо было начинать все науки. Она [гувернантка] начала так: села на стул перед учебным столом, подозвала нас к себе и сказала: «Mesdames, connaissez-vous vos parties du discours?»[15] Мы, не поняв вопроса, разинули рты. Позвали тетушек для перевода; но и они тоже не поняли – это было сказано для них слишком высоким слогом… И m-lle Бенуа начала заниматься с нами по-своему».

«После завтрака мы ходили гулять в сад и парк, несмотря ни на какую погоду, потом мы садились за уроки…

‹…›

Она так умела приохотить нас к учению разнообразием занятий, терпеливым и ясным, без возвышения голоса толкованием, кротким и ровным обращением и безукоризненною справедливостию, что мы не тяготились занятиями, продолжавшимися целый день, за исключением часов прогулок, часов завтрака, обеда, часа ужина.

Воскресенье было свободно, но других праздников не было…‹…›

В сумерках она заставляла нас ложиться на ковер на полу, чтобы спины были ровны, или приказывала ходить по комнате и кланяться на ходу, скользя, или ложилась на кровать и учила нас, стоящих у кровати, петь французские романсы… ‹…›

Мы любили наши уроки и всякие занятия вроде вязанья и шитья подле m-lle Бенуа, потому что любили, уважали ее и благоговели перед ее властью над нами».

По счастью, от «грозы двенадцатого года», семья не пострадала, все остались живы и в добром здравии. Но образование Анет на том закончилось, о поездке в Москву или куда-то еще для «продолжения воспитания» речь больше не заходила. С тех пор Анна только учила младших брата и сестер[16] да читала книги. Однако же, несмотря на собственное заявление, что воспитание она получила «довольно небрежное», Анна считала себя образованным человеком, любила рассуждать на эту тему и с предубеждением относилась к недостаточно образованным людям.

Так, вспоминая окружение своей бабушки по отцу (Полторачихи), она характеризует их как «общество весьма неинтересное, по большей части невежественное, ничего не читавшее, праздное, далекое еще от сознания, что труд обусловливает жизнь, дает ей полноту, смысл, что в нем только человек находит некоторое удовлетворение в своих стремлениях. Книг они не читали, а если читали, то ничего не вычитывали. Да и теперь-то немногие следуют тому разумному и нравственному, что таится в некоторых книгах, и книги мало улучшают и развивают, хотя это их прямое назначение».

Или такой, не менее яркий эпизод: «Тогдашняя молодежь хотя и знала менее, чем нынешняя, но то, что выучила, знала основательно, и в ней не было того легкомыслия, того схватывания вершков в науках, той распущенности, какая бросается в глаза теперь… Тогда руководились нравственными принципами и отличались силою убеждений. Не так в настоящее время… Тогда в число научных предметов входила мифология, и один офицер стоявшего в Лубнах полка, Брозин, переписал на память часть «Lettres a Emilie sur la Mythologie par Demoustier»[17] для моей матери, когда она потеряла ее и очень об этом сожалела… Подобным образом тогдашняя молодежь знала все науки. Ну, да не об этом речь…»

Отдельно хочется остановиться на обучении кузин русскому языку. «Все предметы мы учили, разумеется, на французском языке, – пишет Анна Петровна, – и русскому языку учились только шесть недель во время вакаций, на которые приезжал из Москвы студент Марчинский». Слово «только» ясно дает понять, что автор этих строк считает, что шесть недель в год в течение нескольких лет – это очень мало. А меж тем, как ни трудно поверить в это современному человеку, очень значительную часть дворянских детей той эпохи вообще не учили русскому языку. Достаточно вспомнить героиню «Евгения Онегина» Татьяну Ларину, которая

Так что в этом отношении Анна Петровна выгодно отличалась от своих современников тем, что с детства знала и любила родной язык. Она читала не только европейские, но и русские книги, а также переводы иностранных романов и сравнивала их с оригиналами. «Я получила очень хорошие книги, – пишет она в 20 лет в своем дневнике, – «Новую Элоизу»[18], а еще «Сентиментальное путешествие» Стерна[19], тоже по-французски. Хоть они у меня есть и по-русски, но снова их перечитываю. Я в восторге, что у меня есть «Новая Элоиза», там есть места в самом деле восхитительные, которые в русском переводе совершенно пропали».

И далее:

«Я немножко проглядела «Сентиментальное путешествие» по-французски и, представьте себе, русский перевод нахожу приятнее; не знаю, красота ли перевода или прелестные замечания, кои придают очарование всей книге, только, на мой взгляд, по-русски она написана гораздо лучше, нежели по-французски. Вы знаете, что ведь вполне возможно, чтобы перевод был лучше подлинного сочинения».

В своих дневниках, которые Анна, по ее собственному заявлению, вела всю жизнь, она тоже частично писала по-русски. Самый первый ее дневник постигла печальная участь: отец разорвал его на листы, из которых сделали пакетики для упаковки горчицы – в числе многочисленных проектов Петра Полторацкого был и небольшой горчичный завод. Однако это не отбило охоту Анет к литературному труду. Ей так нравилось писать письма, что в детстве она переписывалась даже с кузиной, с которой в то время жила в одной усадьбе. «Когда я заболевала, то мать брала меня к себе во флигель, и из него я писала записки к Анне Николаевне, такие любезные, что она сохраняла их очень долго. Мы с ней потом переписывались до самой ее смерти, начиная с детства». Все исследователи биографии Анны Керн сходятся во мнении, что поверять бумаге свои мысли и чувства было для нее настоящей потребностью, которая с годами не исчезла, а стала только сильней.