Читать книгу Сторге - Лами Кой - Страница 3

Мир подчиняется власти фей и чудаков, он полон чудес и одновременно скептицизма, что накрывает пелена сознания, даже если никто этого не видит. Да и мир красится так не чтобы на него смотрели. Деревья растут прямо из земли и сторожат в себе заключённую человеческую душу даже после того, как другие люди срубают их. В мебели… В посуде… В игрушках… В рамах и окнах живут сотни душ. Они – нити сетей, что образуют время и пространство, пуская корни и связывая всё происходящее вокруг, как держат землю в саду. Потому мечты, испущенные головой, или сердцем, или душой, обязательно попадают в эту невидимую паутину. Они питают великих и страшно могущественных фей, рождённых из многочисленных ошибок людей. Умирают феи так же необычно – на своей заре, которая наступает, когда создающие их люди путаются в себе и во мраке, когда их мечты сменяются предвкушением и мыслями о смерти, когда страх или отчаяние заполняют то место, что было когда-то отведено сладостным звёздам и желаниям. Потому все убийцы являются настоящими преступниками против природы, создавая бесконечные страдания в мире. У животных такого нет. Они не жаждут ни своей, ни чьей-либо смерти, и их головы не содержат кровожадных или мрачных мыслей. Наоборот: те желают жизни себе и своему потомству. Они не несут зависти к людям из-за того, что те обладают бессмертною душой, лишь берегут собственную роль, отведённую им в этой жизни. Они преодолели конец света, и тот не сказался на них как на человечестве, которое потерпело собственный упадок и потерю многовекового опыта. В живых остались только лицемерие, запретное творчество и, конечно, медицина, позорно превратившаяся из точной науки в обитель чудных людей.

В любом случае, человек всё равно относится к животным по своему строению и по своей природе. Но почему именно он обладает бессмертием своего существа? Самым блаженным даром? Потому что именно он идёт наперекор своему мозгу и телу, будто те – всего лишь отдельные составляющие его. Потому что только он, не повинуясь инстинктам и внутренним, заранее заложенным, законам, делает столько серьёзных ошибок. Душа человека трансформируется и перерождается снова и снова, чтобы исправлять эти ошибки… Или иметь такую возможность. У каждого есть своё бремя, оно определяет его суть, его значение.

***

Они надели на Селестию откровенное, но вместе с тем элегантное серебристо-белое тонкое платье, открывающее развитые, большие груди маленькой худенькой девочки, что всё время прятала своё тело под большой для неё, мешковатой одеждой и огромным рюкзаком, чем служила своей небольшой команде, ибо больше не умела для неё что-нибудь сделать.

– Ва-а-а, а тебе идёт! – восхитилась та, что в эти минуты являлась для милой Селестии костюмером.

– И правда. Почему ты вечно носишь этот рюкзак? Тебе бы очень пошло, если бы ты носила одежду своего размера, к тому же, сейчас у нас пока на это есть деньги.

И правда, хищный кошачий взгляд её больших светло-карих глаз на фоне пушистых вьющихся волос создавал в танце с этим молчаливым, но вызывающим одеянием впечатление страстной и дикой женщины, способной не завоевать, а именно управлять чужим сердцем…

– Нет, просто понимаешь, я не могу носить такую одежду… Я боюсь, что меня неправильно поймут люди, потому что скажут, что какой-то бомж украл это прекрасное белое платье… Хах…

«Никогда не пойму таких людей, – подумала Тася. – Зачем так говорить о себе, особенно когда остальные видят лучшую версию тебя? По-моему, это неуважение по отношению к доброте и мнению этих людей», – но она оставила своё мнение при себе, в голове под тысячей тёмно-русых кучеряшек, будто она-то уверена в себе.

Всего лишь за последние два с четвертью года все объединились с Тасей, незаметно для неё став друзьями, или хотя бы приятелями и приятельницами, и она прекрасно помнила, что совсем недавно всё было по-другому, однако, конечно, была благодарна судьбе за всё это.

***

Она ни с кем не дружила, не могла к кому-то привязаться и часто раздражалась. Её воспитала любящая Богиня, что подарила малютке ласки больше, чем умения самостоятельно проявлять к кому-либо чувства. Тася только ходила по городу, как бестелесная, как само настроение этих домов, этого народа и этих улиц, становясь то весельем, танцующим и играющим на маракасах, то печалью и тоской дождя, то любовью, витающей в воздухе… Однако живя такой бесполезной и бессмысленной жизнью, постоянно перемещаясь ветром и не имея постоянного дома, она вдруг почему-то поправилась внешне, о чём сама Тася узнала от старых знакомых, которые, встретив её впервые за некоторое время их необщения, отметили это, а также то, что она заметно похорошела и явно стала более активной и улыбчивой.

«Это, наверное, из-за тех объедков, – подумала она после размышлений и искреннего непонимания этих улучшений после голодной и одинокой, на её взгляд, жизни. В последнее время абсолютно незнакомые ей толстые кошельки в уличных кафе и ресторанах порой приглашали смугленькую девчонку, часто гуляющую по дорогам, особенно возле пристани, перекусить за их столом, когда большинство гостей их уже валялись пьяные или вовсе разошлись по своим домам и семьям, хвастая заказанными заранее дорогими блюдами. Везде ещё кто-нибудь да предлагал ей что-нибудь: то яблочко, то пирог, который чей-то молодой именинник недоел… И ей стало стыдно. – Моё тело – мой дом, а я вношу в него какие-то помои… То, что кто-то недоел. Меня кормит какая-то улица. Неужели в душе я всего лишь бродяжка и истинное наслаждение мне приносит только эта свободная жизнь? Или же я всё-таки хочу большего??.. Эх… Надеюсь на это. Вот бы приключилось нечто, перевернувшее всё вокруг и меня саму в нём», – с этими мыслями она под деревом на вершине над городом предалась мечтам о силе и магии, о совершенствовании, с которым она будет помогать людям, а они будут её благодарить под вонью продающихся крабов и устриц, под далёким шумом старых волн и назойливых чаек, за которыми девочка наблюдает сейчас. Они постоянны и настойчивы, а значит, постоянно радуют взгляд любящего море.