Читать книгу Ее Вечное Синее Небо - Лана Асан - Страница 2

Беспечный май играл всеми оттенками поздней весны: небо искрилось бирюзой, зелень радовала взор чистыми красками, а опрятные городские клумбы полыхали желтым пламенем нарциссов и мятежным кумачом тюльпанов.

Она вышла из здания государственного университета, где училась на предпоследнем курсе художественно-графического факультета по специальности «архитектурный дизайн», и прикрыла глаза рукой, заслоняясь от лучей своенравного солнца, распалившегося сегодня не на шутку. Темные очки она оставила дома, и после полумрака гулких коридоров яркость этого дня ослепляла. Вынужденная задержаться у входа, она стояла, дожидаясь, когда к ней вернется способность видеть, и улыбалась чудесной погоде, бодрящему ветерку и собственной забывчивости.

Вокруг бурлила суматошная университетская жизнь: куда-то бежали загруженные работой преподаватели, затевали шутливые потасовки еще не расставшиеся с детством первокурсники и небрежно перебрасывались забористыми фразами студенты старших курсов. Было два часа пополудни, большинство лекций давно закончилось, но молодые люди не спешили расходиться по домам, наслаждаясь запоздавшим в этом году теплом и общением с друзьями и сокурсниками.

Постепенно ее глаза свыклись с солнечным светом, и теперь она озиралась по сторонам, высматривая кого-то в толпе праздношатающихся студентов. В коротком белом платье, длинноногая и тонкая (кулыным1 – называла ее прабабушка), она невольно притягивала взгляд. И даже самому поверхностному наблюдателю было очевидно, что вся она словно соткана из противоречий: острые углы скул спорили с нежной линией подбородка, жесткость густых черных волос – с мягкостью чувственных губ, смуглость оливковой кожи – с оттенком глаз, менявшимся в зависимости от погоды, освещения или настроения их обладательницы от серого до сизо-голубого. Она унаследовала их от бабушки-полячки, и сочетание светлых глаз с едва уловимыми восточными чертами, доставшимися ей от отца, выглядело диковинно. Взгляд был прямым, открытым и бесхитростным, начисто лишенным той кокетливости или лукавства, которые обычно свойственны девушкам ее возраста, что, впрочем, не мешало мужчинам исправно падать к ее ногам, проявляя столь немодное нынче благородство и рыцарское отношение к женщине, хотя сама хозяйка этих глаз явно не осознавала силу своих чар и того впечатления, которое производила на окружающих. Она околдовывала помимо воли, не утруждая себя попытками нарочно кого-то завоевать, поскольку успехи такого рода не имели для нее особой ценности и никогда не льстили самолюбию: ее амбиции подпитывались из других источников, а цели были далеки от бездумного покорения мужских сердец.

Ее звали Сабина Муратова, ей было двадцать лет, и, судя по беззаботной улыбке, озарявшей ее чуть тронутое загаром лицо, жизнь для нее была расцвечена только светлыми красками, а мир казался прекрасным и удивительным (каким прекрасным и удивительным он может казаться лишь в этом дивном возрасте). Однако сейчас вся прелесть мира сосредоточилась для нее в глазах человека, которого она разглядела наконец в пестрой толпе. Он стоял чуть в стороне от входа и всматривался в лица снующих вокруг студентов, тоже кого-то разыскивая. Увидев Сабину, он улыбнулся ей такой лучистой, ласковой улыбкой, что у нее перехватило дыхание. Это был ее молодой человек, Арман, с которым они встречались два года и в которого она была без памяти влюблена.

Они познакомились на ужине по случаю дня рождения его друга Тимура и с тех пор были неразлучны. В их истории не было любви с первого взгляда, ведь до того судьбоносного дня они знали друг о друге, но не были представлены и не общались. На вечеринке они очутились за одним столом, и только тут девушка заметила, какие озорные у парня глаза, какие сильные руки и, главное, какой пытливый ум и потрясающее чувство юмора. Арман лез из кожи вон, чтобы ей понравиться, и ему это удалось: он буквально очаровал ее в тот вечер, и уже наутро Сабина проснулась по уши влюбленной в красивого и обаятельного студента четвертого курса юридического факультета Каиржанова Армана.

Никогда не знавшая проблем с самооценкой или наличием поклонников, Сабина до сих пор не могла поверить, что они вместе, потому что Арман, ее мечта2, казался ей воплощением всех девичьих грез. Темноволосый, широкоплечий, с большими карими глазами и по-детски нежными губами, он вызывал в ней шквал разнообразных эмоций. Глядя на мускулы, играющие под его рубашкой, она остро чувствовала собственную хрупкость и уязвимость, и осознание того, что она находится под защитой этих рук, приятно успокаивало; его практичный ум и реалистичный взгляд на мир представлялись ей признаками зрелости и солидного жизненного опыта, а чувство юмора – пусть и не самое утонченное, но отлично вписывающееся в формат их бесшабашного студенческого братства, – и вовсе было достойно, с ее точки зрения, всяческих похвал.

Они учились в одном здании на разных факультетах и виделись ежедневно, но всякий раз при встрече с Арманом ее до дрожи пробирало упоение неистовым счастьем. Вот и сейчас она торопилась в его объятия, а сердце отчаянно билось в тисках грудной клетки, и шла кругом голова.

По пути ее нагнала Аида – однокурсница и лучшая подруга, поверенная всех ее сердечных тайн – и такой же легкой походкой пошла с нею рядом. Аида была чуть полнее и ниже Сабины, но и ее округлые формы были по-своему привлекательны, а в несуетливой манере двигаться сквозило что-то по-кошачьи вальяжное. Внешность Аиды считалась нетипичной для ее нации, но бытовало мнение, что такими были предки этого народа до нашествия великого Потрясателя Вселенной3 – светловолосыми, белокожими, с голубыми или зелеными глазами и европейскими чертами лица. Глаза Аиды были зелеными, волосы – русыми, а кожа – молочно-белой и матовой, как опал. Льняное бежевое платье оттеняло цвет ее волос, а сережки с бериллами подчеркивали блеск прозрачных, с поволокой, глаз.

Вместе с Арманом подруг ждал Тимур (с недавних пор жених Аиды и тот самый юноша, на вечеринке которого познакомились Сабина и Арман), статный брюнет, чьи резкие черты лица – высокие скулы, угловатые брови и точеный, с едва заметной горбинкой нос – странным образом контрастировали с благодушным выражением раскосых, рысьих глаз и полными, слегка обветренными губами, что придавало ему вид одновременно воинственный и добрый. Сабина с Аидой не раз замечали, что многие изображения героев национальных эпосов – джигитов и батыров – были словно срисованы с Тимура, настолько его внешность соответствовала традиционным представлениям об облике настоящего восточного богатыря.

Тимур был явно обеспокоен и что-то говорил товарищу, активно при этом жестикулируя. Арман, не оборачиваясь, отвечал односложно и быстро, и сквозь улыбку на его лице просвечивала тень неуверенности и тревоги. Расслышать, о чем шла речь, Сабина не могла, но чувствовалось, что Арман спешит завершить разговор прежде, чем девушки подойдут достаточно близко, чтобы понять его содержание. Однако скоро и Тимур заметил Аиду, и теперь оба молодых человека ожидали возлюбленных с одинаково самодовольными взглядами обладателей этой красоты, что, впрочем, было объяснимо: обе подруги были обворожительны.

После обычной церемонии приветствия с объятиями и поцелуями Тимур все-таки рискнул выразить девушкам свое неудовольствие:

– Ну, наконец-то худграф пожаловал! Вечно вы заставляете себя ждать, – он смотрел на подруг, не очень натурально хмурясь.

– То есть мы не стоим того, чтобы подождать нас каких-то сорок минут? – Аида парировала выпад, устремив на нахала возмущенный взгляд.

– Я этого не говорил.

– Но подразумевал.

– Давай будем оперировать фактами…

– А не домыслами, – закончила за Тимура Аида. – Знаю, знаю! Какие вы, юристы, все-таки скучные. Домыслами же интереснее: столько всего можно нафантазировать, – она кокетливо повела плечом и взмахнула загнутыми вверх ресницами. И противник капитулировал:

– Нет, ну если тебе так хочется…

Арман и Сабина, обнявшись, с улыбками наблюдали за игривой перепалкой влюбленных, и тут Сабина вспомнила о разговоре двух друзей, который непонятно почему ее насторожил. Ей не хотелось бы приставать к Арману с расспросами, но обуздать неудовлетворенное любопытство было непросто. Воспользовавшись тем, что Аида и Тимур увлеклись словопрениями, она прошептала Арману на ухо:

– О чем это вы тут шушукались, пока мы не подошли? – Внешне она была сама безмятежность, но глаза пристально следили за возлюбленным.

– Кто? Мы? Когда? – Арман, ответивший тоже вполголоса, попытался изобразить недоумение, но Сабина была настороже.

– Вы с Тимуром пару минут назад.

– Мы с Тимуром? – Он в задумчивости потер ладонью лоб. – А, ну да, мы обсуждали их свадьбу.

– Вы с Тимуром? Обсуждали свадьбу? – Она всмотрелась в его лицо, не понимая, как он может так неправдоподобно врать.

– Почему нет? Тима подробно живописал, какой у него будет смокинг и какое белье он наденет в первую брачную ночь…

– Арман, прекрати!

– Что не так? По-твоему, мы не можем об этом поговорить?

– По-моему, нет.

– Ладно, сдаюсь, тебя не обманешь. На самом деле мы говорили о машинах – на чем поедем забирать невесту.

– Поздно, первое слово дороже второго. Скажу Аиде, что вы, как девочки, болтали о шмотках.

– Только не это! Такого позора я не переживу!

– Тогда говори правду!

– Звучит угрожающе.

– На твоем месте я бы призадумалась.

– А то что? Месть будет страшной?

– Разумеется!

– Ладно, малыш, это сюрприз. – Арман коснулся губами ее щеки, стараясь выглядеть беззаботным, но она кожей чувствовала, как он напряжен.

– Неужели? И какой?

– Немного терпения, жаным4, скоро ты все узнаешь.

– Надеюсь, он будет приятным. – Сабина рассчитывала на подтверждение, но в глазах Армана мелькнула растерянность. – Что-то не так?

– Нет, все отлично… За исключением одного но.

– О чем ты?

– О том, что господин Абиев, кажется, собрался зажать предсвадебный мальчишник, – Арман повысил голос и с выражением праведного гнева на лице направил взгляд на Тимура, вынужденного отвлечься от воркования с Аидой.

– О да, господин Каиржанов, от вас зажмешь! До свадьбы же еще две недели – успеем.

– Никаких мальчишников! Я против! – вставила свое слово Аида, и беседа невольно переключилась на предстоящую свадьбу, а Сабина разочарованно отметила про себя, что Арман в очередной раз мастерски увел разговор в безопасное русло, оставив ее вопрос без ответа. Возможно, она не обратила бы на это внимания, если бы он поступил так впервые, но манера ее возлюбленного держать свои мысли при себе была, к сожалению, хорошо ей известна.

Вообще Арман, как вскоре после их знакомства выяснила Сабина, при всей своей кажущейся общительности и непосредственности был достаточно скрытным человеком, о чем, правда, мало кто догадывался. Окружающие считали его легким, жизнерадостным, своим в доску парнем, и только она знала, что в действительности доступа к его мыслям и чувствам не было ни у кого, и у нее в том числе. И даже в те моменты, когда ему явно было не по себе (что происходило не часто, но все же случалось), он не спешил делиться с ней своими переживаниями. Не раз и не два Сабина, вглядываясь в любимое лицо и растворяясь в обычно озорных – цвета кофе – глазах, замечала, что эти глаза приобретали странное, почти пугающее ее выражение необъяснимой грусти и тоски. Ей не хотелось быть навязчивой и лезть не в свое дело, но и игнорировать эти приступы его пусть мимолетной, но так тревожившей ее меланхолии она не могла. Ей было жизненно необходимо знать, какие демоны терзают ее любимого, и вопросы помимо воли срывались с губ, но реакция Армана на ее озабоченность была неизменной: он моментально возвращался в привычное игривое настроение, уверяя, что все прекрасно и у нее нет причин для беспокойства, или отвлекал ее шуточками о похождениях общих друзей и сокурсников.

Пытаясь оправдать Армана в собственных глазах, она убеждала себя, что он, обладая тонкой, ранимой душевной организацией, очень старался утаить от посторонних это свойство своей натуры, спрятавшись за обликом вечного клоуна, готового день и ночь сыпать остротами и фонтанировать юмором, причем зачастую не выходил из этого образа даже тогда, когда в зрительном зале оставался лишь один зритель – Сабина, с которой он мог бы безбоязненно быть самим собой. Но Арман был таким, каким он был, а она видела то, что хотела видеть: за маской Арлекина ей грезился Пьеро, за пестрым шутовским одеянием – развевающийся на ветру плащ романтического героя. И скрепя сердце она мирилась с этой чертой его характера, ведь скандалить и требовать от него откровенности было бы недостойно и унизительно. К тому же, как любая другая юная особа, она льстила себя надеждой, что рано или поздно сумеет его перевоспитать.

Хотя был и еще один щекотливый момент в их отношениях (во всем остальном почти идеальных), доставлявший ей немало огорчений и тревог: Арман в этом году оканчивал университет, а она все еще не была в курсе его планов на будущее. Более того, по какой-то непонятной ей причине каждый раз, когда они затрагивали эту тему в разговоре, он без преувеличения виртуозно от нее уходил, заставляя Сабину внутренне кипеть от негодования. У нее не было от Армана тайн, она открывалась ему без остатка, вся ее душа, все мысли и чувства были для него нараспашку, и ей, что вполне объяснимо, хотелось, чтобы и он доверял ей на сто процентов и между ними не было никаких секретов, недопонимания и недомолвок. Однако Арман, вероятно, думал иначе и не спешил посвящать ее в свое видение дня грядущего. Она до сих пор не знала, намеревался ли он дальше учиться или работать, планировал ли по-прежнему висеть на шее у родителей или готов был пуститься в самостоятельное плавание и… хотел ли он, в конце концов, на ней жениться? Не то чтобы она сомневалась в нем или в себе, но все знакомые, чьи отношения завязались у них на глазах (в том числе Аида и Тимур), уже поженились или хотя бы рассматривали перспективы совместного быта, а вот ее возлюбленный был, мягко говоря, немногословен на этот счет.

И хотя Сабина не была помешана на замужестве, да и уловки Армана старалась не замечать, временами обида на его замкнутость становилась сильнее ее. Почему он не мог или не хотел поделиться с ней самым сокровенным, рассказать, о чем думает и мечтает? Почему он не доверял ей настолько, чтобы поведать о своих печалях и радостях, сомнениях или страхах? Неужели она этого не заслуживала? Порой, не желая признаваться в подлинных причинах своего негодования, она надувалась как мыльный пузырь под любым другим подходящим предлогом, упорно бойкотируя его попытки пойти на мировую, но долго сердиться на него она не могла: он, как никто другой, умел играть на тончайших струнах ее души, зная, как развлечь ее или рассмешить. И всякий раз, уступая его настойчивости, она смеялась над его шутками, отвечала на его поцелуи и с грустью понимала, что по-прежнему ничего не знает о том, что скрывает его улыбка и какое будущее ждет их впереди.

Однако день сегодня был превосходным, настроение – чудесным, и ей было лень зацикливаться на загадке, подкинутой Арманом. Скоро она обо всем узнает – он же ей это обещал.

Наговорившись вволю, друзья надумали наконец разъехаться по домам. Сабина уже сидела в стильном авто Армана, когда до нее донесся взволнованный голос Тимура (они с Арманом, усадив подруг в машины, задержались на обочине попрощаться):

– А ты не боишься, что…

Арман прервал его на полуслове, резко притянув к себе и приобняв за плечи:

– Все будет хорошо, брат, не переживай. – Он произнес это тихо, но не настолько, чтоб его не услышала Сабина, которая в это мгновение вся обратилась в слух.

Хлопнув Тимура по плечу и махнув на прощание рукой Аиде, Арман сел за руль рядом с Сабиной.

– И что же это будет хорошо, позвольте вас спросить, молодой человек? – Она, похоже, уже забыла о намерении не забивать себе голову необъяснимым поведением Армана.

– Ну у тебя и уши! Как у летучей мы… – Он не закончил фразу, с хохотом уклоняясь от кулачка, которым Сабина пыталась его ударить.

– Так тебе уши мои не нравятся? – Сквозь ее делано возмущенный голос прорывался приглушенный смех.

– Что ты, любимая, у тебя самые красивые, самые… самые уши на свете. И слышат они тоже лучше всех. – Арман повернулся к ней лицом и замолчал.

– Что все-таки происходит? Долго ты собираешься меня мучить? Я же чувствую, что что-то не так… – Всматриваясь в глаза любимого, она старалась найти в них ответ на свой вопрос, и в этот момент в них опять появилась такая щемящая, пронзительная грусть, что она оторопела. Быть может, ей действительно лучше не знать, что происходит?

– Разве я тебя мучаю? Прости, если так, но, по-моему, тебя разъедает собственное любопытство. – Арман хотел было вновь обратить все в шутку, но, увидев грозно сдвинутые брови Сабины, передумал. – Ладно, не могу смотреть, как ты страдаешь. Сегодня отвезу тебя в одно потрясающее место – насколько я знаю, ты там ни разу не была.

– И что это за место? – Она еще была встревожена, но уже оживилась, как ребенок при виде подарка в яркой упаковке.

– Тебе понравится. Часов в пять я за тобой заеду.

– Форма одежды?

– Спортивно-прогулочная, и захвати кофту.

– Мы едем одни? А Тима и Аида?

– У них своих развлечений по горло – пусть готовятся к таинству брака. И там они нам ни к чему.

– И чем они нам там помешают?

– Да, собственно, ничем, просто хочу побыть только с тобой. И нам нужно кое о чем поговорить.

– Как скажешь, – голос ее звучал довольно ровно, но сердце готово было выскочить из груди. Неужели это оно?! Неужели она дождалась?! Неужели он наконец-то сделает ей предложение?!

Она едва сдерживалась, чтобы не завизжать от радости и не кинуться к нему на шею с криком: «Я согласна!» Внешне она оставалась спокойной, но в душе бушевал вихрь эмоций. Да! Да! Да! Он все-таки решился! Он сделает ей предложение, и скоро она станет его женой! Разве была она когда-нибудь более счастлива, чем сейчас, в эту минуту? Вот почему он такой загадочный и напряженный: волнуется, как все пройдет. Милый, он боится, что она может ему отказать! Большей нелепицы и придумать нельзя, но мужчины всегда так носятся со своим самолюбием, что малейший удар по нему может оказаться смертельным.

Но что же это за место? Что он задумал? И почему спортивная одежда? Кстати, об одежде. Что она наденет на знакомство с его родителями? А на сватовство? И самое главное, платье какого фасона выбрать ей для свадебного торжества: пышное со шлейфом, как у Аиды, или облегающее, как у Камилы?..

Сабина никогда не относилась к категории девушек, планирующих дату свадьбы и имена будущих детей после первого же свидания. Она не была глупа и самонадеянна, но была, возможно, наивна, доверчива и безрассудно влюблена. Единственный ребенок в семье, выросший в холе и еще не познавший серьезных разочарований и невзгод, она поневоле жила с ощущением, что мир вращается вокруг нее, а окружающие озадачены одной великой целью – сделать ее счастливой. Кроме того, она любила Армана всей душой и, несмотря на шероховатости в их отношениях, твердо верила, что это чувство взаимно, поэтому ей казалась естественной мысль о том, что скоро он созреет для женитьбы, так как полностью разделяет ее стремление пройти по жизни вместе. Да и общественное мнение, безусловно, накладывало отпечаток на ее видение матримониальных вопросов.

На календаре был 2003 год, но взгляды подавляющего большинства граждан той страны, в которой жили Сабина и Арман, на некоторые аспекты брака были весьма своеобразными.

Хотя и страна была удивительной. Располагаясь в самом центре Евразийского континента, она находилась на девятом месте в мире по площади занимаемой территории, но была знакома только очень эрудированным представителям остального цивилизованного мира. Жители этого государства, регулярно бывающие за границей, почти смирились с тем, что, заговаривая о своей стране, часто натыкались на сконфуженный взгляд собеседника, тщетно пытающегося припомнить школьный курс географии: «Казахстан? Это где-то между Пакистаном и Афганистаном?» – такова была реакция среднестатистического заграничного обывателя. Может быть, это недоразумение объяснялось тем, что семьдесят лет государство, которое теперь носило гордое название Республика Казахстан, входило в состав «великого и ужасного» Союза Советских Социалистических Республик (СССР) и до сих пор не воспринималось международным сообществом в отрыве от оного. А может, причина этой поразительной безвестности заключалась в том, что, не будучи страной развитого туризма, Казахстан был сравнительно тихим, стабильным государством, почти не мелькавшим в мировых новостях, ведь, к счастью, катаклизмы, природные или техногенные, случались тут редко, а уж бесчинства или смуты среди преимущественно пацифистски настроенного, социально инертного населения и вовсе были событиями экстраординарными. Все это отнюдь не означало, что здесь был рай, лишенный каких-либо политических, экономических и прочих проблем, но в целом жизнь в этом краю была спокойной, сытой, местами даже приятной (особенно при условии высоких цен на углеводороды, поскольку экономика республики имела ярко выраженную сырьевую направленность), о чем, конечно, знали лишь те, кому посчастливилось в этой стране пожить.

Так или иначе, основная масса народонаселения планеты имела очень смутное представление о географическом положении и культурном своеобразии этой республики, и что любопытно: даже граждане других независимых нынче государств, тоже бывших когда-то частью СССР, могли считать, что Казахстан так и остался полудиким кочевым государством с родоплеменной структурой, по степям которого все еще скитаются смуглые номады, обитающие в юртах, а по улицам захолустных городов бродят верблюды и проложены открытые каналы для стока нечистот (мало кто знал о принципах устройства арычной системы5, породившей этот миф, и поэтому он был наиболее анекдотичен, но живуч).

Было бы абсурдно утверждать, что в современном Казахстане днем с огнем не сыскать верблюда или юрту (этот реквизит в ассортименте присутствует на всех национальных праздниках и торжествах), и глупо заявлять, что трайбализм здесь нонсенс (деление по жузам6 и родам по сей день не только элемент казахской идентичности, но и прекрасный повод почувствовать собственную значимость и гордость за славных предков). Как бы то ни было, стереотипы – это данность, и бороться с ними муторно и сложно, ибо стереотипы – вещь упрямая, и кому, как не жителям, скажем, России, об этом знать (об их борьбе с заезженными баснями о водке, вечной мерзлоте или медведях с балалайками можно слагать легенды). И казахстанцам, бывшим в большинстве своем патриотами, нередко приходилось защищать престиж родной республики, втолковывая оппонентам, что жизненный уклад рядового казахстанца (за некоторыми исключениями и с поправками на местность и уровень образования и дохода) ничем не отличался от уклада того же российского или западного обывателя, не говоря уже о членах так называемого высшего общества, которые с таким размахом пользовались всеми благами цивилизации, что то и дело ставили в тупик привыкших к экономности и умеренности заграничных обитателей, в особенности жителей Старого Света.

И все же самобытность этого государства не исчерпывалась вышеизложенными обстоятельствами. В силу целого ряда историко-географических причин оно обладало еще одной специфической чертой: находясь на стыке двух миров – Востока и Запада, эта страна самым непостижимым образом впитала в себя нравы и менталитет и той и другой части света. Здесь наблюдалось невероятно гармоничное слияние традиционного восточного мировоззрения с его пиететом к издревле установленным порядкам и обычаям и передового западного мышления с его свободолюбием и ориентировкой на успех. В Казахстане одинаково признавали как методичное следование исконным заповедям и ритуалам, так и современный образ жизни без особых запретов и ограничений (разумеется, в рамках дозволенного моралью и законом). Здесь чтили и помнили предков и были открыты всему новому и прогрессивному; уважали и почитали родителей, но позволяли детям самим выбирать профессию или спутника жизни.

Улицы городов этой республики, носившие имена казахских ханов и батыров, писателей и поэтов, ученых и общественных деятелей, пестрели отелями, магазинами и салонами красоты с отнюдь не традиционными названиями: InterContinental, Armonia, Top Hair… В бесчисленных кафе и ресторанах под такими же чужеземными вывесками – Bellagio, Porto Malteze, Entrecôte – население с удовольствием поглощало кулинарные шедевры европейских поваров, но дома предпочитало питаться сорпой7, бешбармаком8 и мантами, запивая их кока-колой и зажевывая «Орбитом» после еды. В квартирах тут стелили корпешки9 и делали «евроремонт», а при простуде успешно сочетали лечение «Колдрексом» и бараньим жиром. Дети в этой стране больше любили Губку Боба, чем Алдара Косе10, а городская молодежь лучше знала русский и английский, нежели казахский язык, что, к сожалению, являлось следствием проводимой в бытность СССР языковой политики (чем объяснялся и тот факт, что представители казахской интеллигенции нередко говорили на более чистом и правильном русском языке, чем многие жители России).

На этой земле легко можно было насчитать более ста национальностей, живущих здесь дружно и по-добрососедски и искренне полагающих, что Казахстан – их единственная родина.

Однако, несмотря на весь этот плюрализм и культурное многообразие, в некоторых аспектах мировосприятия, касающихся, в частности, таинства брака, население республики почти единодушно придерживалось весьма консервативных взглядов. Тут терпимо относились к разводам, с пониманием – к адюльтерам и даже почти смирились с таким феноменом, как токал11, но если речь шла о брачном возрасте особ женского пола, общественное мнение в этой стране было однозначным и неумолимым: нормальная, востребованная во всех отношениях девушка должна выйти замуж до двадцати пяти, в худшем случае тридцати лет. Если же несчастная имела неосторожность перешагнуть этот возрастной Рубикон, оставшись незамужней, она автоматически причислялась к разряду старых дев и «товара не первой свежести», что практически сводило к нулю вероятность ее замужества с «принцем» отечественного производства (ведь только принц заграничный мог на дату в паспорте не посмотреть). Но поскольку заморский муж (опять же в силу географических и прочих причин) был здесь редкой удачей, обычно девушкам приходилось подыскивать кандидатов в мужья казахстанского разлива, что было задачей непростой, энергозатратной, а то и вовсе невыполнимой.

Мужчины в Казахстане слыли ленивыми, непостоянными и самоуверенными. Не испытывая дефицита в представительницах слабого пола (женщины, к несчастью, составляли здесь большинство), они были излишне избалованы женским вниманием и потому капризны и разборчивы. Девушке, с их точки зрения, следовало обладать целым комплектом достоинств, чтобы стать чьей-либо женой, а вот мужчине, чтобы считаться завидным женихом, достаточно было носить штаны и зарабатывать два-три прожиточных минимума в месяц.

Вольготно проживали казахстанские «юноши» в гордом одиночестве (а то и с родителями) до тридцати-сорока лет, не торопясь опутать себя узами Гименея без какого-либо ущерба для своей репутации, а вот юные прелестницы, растущие под гнетом ветхозаветных социальных норм, напротив, едва ли не с момента окончания школы или тем более университета мечтали выйти замуж, чтобы… Зачастую они даже не очень понимали, чтобы что, но все равно мечтали, ведь так было заведено, так было принято, а мужеством и силой плыть против течения могли похвастать не все. Конечно, находились девушки, которые сознательно не спешили расстаться со своим девичеством и после тридцати, открыто заявляя, что замужество не их удел, но «доброжелательно» настроенное сообщество видело в этом не принципиальную позицию, а банальное отсутствие претендентов на их руку и сердце. Не каждая способна с улыбкой и железным самообладанием в тысяча первый раз отвечать на вопрос из серии: «Ну когда же…?», «А ты все еще не…?», выдерживая взгляды более успешных подруг, полные плохо скрытого превосходства и унизительного сочувствия. И потому многие, не вынеся тотального прессинга, все же бросались как в омут с головой в петлю первого попавшегося брака, руководствуясь примерно следующей философией: «Если не можешь замуж выйти, нужно туда хотя бы сходить», и увеличивающееся с каждым годом число разводов в этой, казалось бы, такой старомодной в вопросах брака стране было прямым следствием подобных умозаключений.

Радовал, правда, тот факт, что в Казахстане давно не женили детей по сговору родителей, как это до сих пор практикуется в других государствах Востока. Старшее поколение здесь, бесспорно, имело веское слово при выборе их чадом спутника жизни, но это слово все-таки не было решающим: никто не мог заставить юную особу выйти замуж против ее воли или запретить молодому человеку сочетаться браком с понравившейся ему девушкой, даже если у родителей было на этот счет противоположное мнение. И пусть любящие мамы и папы предпринимали все усилия (включая наставительные беседы, громкие скандалы и обещания лишить наследственных миллионов), чтобы оградить несмышленого отпрыска от надвигающейся катастрофы, – это было решение молодых, и они сами несли за него ответственность.

Хотя, надо признать, в последние годы в среде обеспеченных людей получили распространение так называемые династийные браки, когда детей не заставляли сделать выбор насильно, но искусно подводили к тому, что если соединить бизнес, капиталы, связи (нужное подчеркнуть) двух семей, то все вокруг и прежде всего сами брачующиеся от этого только выиграют. И «дети», будучи вполне взрослыми, чтобы понимать плюсы такого мероприятия, обычно соглашались с доводами родителей и шли под венец с предложенными кандидатурами. Не секрет, что материальный достаток – не гарантия семейного счастья и благополучия, и нет надобности уточнять, чем нередко заканчивались или во что превращались такого рода союзы (даже если официальный развод не оформлялся по все тем же коммерчески выгодным соображениям) – к сожалению, мало кто думал о вечных ценностях, когда дело касалось расширения бизнеса, вливания порции капитала в затухающее предприятие или приобретения полезных родственных связей и знакомств.

Вот в таком разнообразии и смешении культур и выросла Сабина, бывшая частью этого общества и продуктом своей эпохи, и поскольку в ее окружении некоторые вопросы супружества до сих пор регулировались архаичными, но все еще действующими постулатами, полностью игнорировать их она, разумеется, не могла. При этом нельзя сказать, что замужество было для нее самоцелью. Едва перешагнув двадцатилетний рубеж, эта девушка уже пару раз могла распрощаться со своим незамужним статусом, но ни один из предыдущих потенциально возможных кандидатов в мужья так и не смог убедить ее надеть на палец заветное кольцо. То ли ее смущала настойчивость ретивых обожателей, то ли настораживала сама идея брака в столь раннем возрасте – как бы то ни было, каждый раз она очень здраво рассуждала, что вся жизнь у нее еще впереди и связывать ее с человеком, в которого она лишь чуть-чуть влюблена, пожалуй, не стоит.

Однако с Арманом все было по-другому: ее отношение к нему не было детской влюбленностью или очередным быстротечным романом. Это было подлинной страстью юной, но уже созревшей для самозабвенной любви женщины, и все ее прошлые, легкие и наивные, увлечения не просто меркли по сравнению с этим чувством – ей казалось, что они даже не существовали.

Теперь ее не только не страшила перспектива провести всю оставшуюся жизнь рядом со своим избранником – напротив, она мечтала об этом и была готова на любые жертвы и испытания ради исполнения этой мечты. Она любила его до безумия, он был главным смыслом ее жизни, которую она намеревалась посвятить ему без остатка. Но и Арман дорожил ею по-настоящему – она видела и чувствовала это всем своим существом. Кроме того, он в самых возвышенных выражениях регулярно напоминал ей об этом, а она пьянела от счастья и верила ему безоглядно.

И потому сейчас, после высказанного им желания о чем-то серьезно поговорить, у нее не возникло и тени сомнения по поводу темы этой беседы. О чем таком важном он мог ей сообщить, как не о том, что жаждет назвать ее женой? Не без труда сохраняя видимость спокойствия и подавляя в себе восторженные порывы, Сабина так глубоко окунулась в мысленное решение связанных с бракосочетанием вопросов, что не сразу сообразила, о чем идет речь, когда, словно откуда-то издалека, до нее донесся голос Армана: «Приехали». Оглянувшись, она поняла, что они уже возле ее дома и за всю дорогу от университета она не проронила ни слова, погруженная в свои сладостные грезы. Но и Арман был молчалив и сосредоточен – судя по всему, из-за предстоящего разговора.

«Как же он переживает, бедный, – глаза, обращенные на возлюбленного, светились благодарностью и любовью, – и как обрадуется, когда поймет, что я согласна. Это будет незабываемый вечер!» И, ликующе-воодушевленная, она чмокнула его в щеку и побежала домой.

* * *

Оставшееся до пяти часов время тянулось бесконечно. В половине пятого Сабина облачилась в джинсы и футболку и, накинув на плечи флисовую кофту, села ждать Армана на подоконник. Считая минуты до его появления, она гипнотизировала циферблат часов, недоумевая, почему так медленно ползет по нему большая стрелка, когда в ее комнату вошла мама.

Даже в домашнем костюме и тапочках эта невероятно красивая сорокатрехлетняя женщина с утонченными чертами лица и проницательными карими глазами выглядела превосходно. Темноволосая, с короткой стильной стрижкой и нежным овалом немного бледного лица, обычно она обходилась минимумом косметики: только помадой и тушью для ресниц, – но могла позволить себе и вовсе не краситься. Ее чуть располневшая фигура все еще была соблазнительно-женственной, а дивная кожа и отсутствие морщин (безо всякой пластики, ботокса и долгих часов в кресле косметолога) говорили о том, что ее дочери передались отличные гены. Она, безусловно, не выглядела на свой возраст, и утверждение, что они больше похожи на сестер, чем на мать и дочь, Сабина воспринимала не как комплимент маме, а как неоспоримый факт.

От мамы ей достались изящная фигура и выразительный контур губ. Все остальное в ней было от отца, но это не мешало Сабине искренне восхищаться маминой красотой. Она помнила, как в детстве, любуясь ею, часто замирала, завороженная, думая о том, что в мире нет никого прекраснее ее мамы. Так, разумеется, думают все дети, но мысли Сабины были недалеки от истины, поскольку ее мать являла собой образчик действительно редкой красоты. Широкий разрез темных глаз, прямой тонкий нос и горделивая осанка – от всего ее облика веяло благородством и непоколебимой уверенностью в себе, что, видимо, она унаследовала от своей матери – польской аристократки, которая одарила Сабину необыкновенным цветом глаз. А вот бабушка-татарка по линии отца, также отличавшаяся (судя по пожелтевшим фотографиям из старого альбома) привлекательной внешностью, передала маме Сабины густые каштановые волосы и непростой характер.

Елена Александровна Муратова, в девичестве Вольская (по какой-то причине тогда она носила фамилию своей мамы, хотя Сабина так и не поняла почему – эта часть семейной истории осталась для нее загадкой), всегда была для дочери эталоном женственности, хорошего вкуса и фантастической самодисциплины. Будучи рачительной хозяйкой, примерной женой и матерью и востребованным специалистом с плотным рабочим графиком, она каким-то непостижимым образом умудрялась в любое время дня и ночи выглядеть безупречно. Как ей это удавалось, было тайной не только для посторонних, но и для членов ее семьи. Возможно, немалую роль в этом сыграло ее активистское прошлое и привычка быть первой и лучшей во всем – в школе, в институте, на работе. Студентка, комсомолка, спортсменка и, без сомнения, просто красавица, в юности Елена Александровна обладала исчерпывающим набором качеств, необходимых каждой уважающей себя девушке в СССР, буквально олицетворяя собой идеал советской молодежи. Она писала пылкие стихи, пронизанные духом комсомольской романтики, была комсоргом и неутомимым общественным деятелем, училась в институте иностранных языков и мечтала совершить множество важных открытий в области англосаксонской литературы. Пока в один знаменательный день на молодежной конференции, посвященной мифологическим образам в литературе и искусстве, где она читала доклад, ее не увидел будущий папа Сабины – увидел и моментально влюбился. Потом была свадьба, рождение дочери и незавидный советский быт.

Ее муж, Амир Каримович, был любящим супругом и помогал жене всем, чем мог. Загвоздка заключалась лишь в том, что, как человек науки, он был абсолютно неприспособлен к жизни, касалось ли это умения достать по блату чешский кухонный гарнитур или купить на рынке непрогнивший картофель. Банальное прибивание полочки или карниза вводило Амира Каримовича в транс, не говоря уже о починке текшего крана или подклеивании отвалившегося кафеля в ванной. «Я человек интеллектуального труда», – шутя оправдывался отец Сабины, признавая свою никчемность в бытовых вопросах, и Елене Александровне приходилось трансформировать романтическое мировосприятие в практичность и прагматизм, решая эти проблемы самостоятельно. Со временем она стала хозяйственной и приземленной, вечно пыталась экономить (молодые специалисты жили небогато), но с папой Сабины и эта задача была невыполнимой: он совершенно не умел копить деньги и, будучи щедрым, отзывчивым человеком, никому и ни в чем не мог отказать, чем нередко и пользовались их сообразительные родственники и друзья.

Когда случилась перестройка, распад Союза и крушение привычного жизненного уклада, Амир Каримович стал получать копейки, поскольку наука в тех условиях отошла на задний план, и сбитые с толку новой реальностью сотрудники многочисленных НИИ, в одночасье оставшиеся не у дел, должны были не только менять профессию, но и в прямом смысле слова бороться за хлеб насущный. Папе Сабины, как и всем, нужно было искать другие источники дохода, но предпринимателем он оказался никудышным, да и расстаться со своим призванием в угоду ситуации не смог, и Елена Александровна с прискорбием осознала, что теперь ей придется зарабатывать за двоих. Она забросила диссертацию и подалась в переводчики, так как в связи с наплывом в ставший независимым Казахстан жадных до дешевых природных ресурсов иностранцев и развитием разного рода совместных предприятий этот труд был востребованным и хорошо оплачиваемым. Это не было работой ее мечты, но приносило ощутимый доход, что позволило Муратовым почти безболезненно пережить то время (хотя атмосфера в доме порой накалялась до критических отметок, ведь заниматься не своим делом, кормить семью и тащить на себе весь груз бытовых проблем было нелегко).

Спустя несколько лет, когда криминально-депрессивный кошмар девяностых остался позади и обстановка в стране в какой-то степени нормализовалась, люди вновь вспомнили о том, что ценности духовные важны не меньше материальных, да и наука в новой рыночной конъюнктуре тоже имеет право на существование. Амир Каримович вернулся к активной профессиональной деятельности, снова был в строю и наконец-то стал неплохо зарабатывать, поэтому Елена Александровна смогла полностью посвятить себя любимой работе, и в семье установились мир, спокойствие и взаимоотношения, близкие к идеальным.

И все же наслаждаться абсолютной гармонией Сабине мешало одно досадное обстоятельство, а именно то, что Елена Александровна, как и все женщины, в чьих жилах течет хотя бы капля татарской крови, была чрезвычайно заботливой женой и самоотверженной матерью, но при этом натурой властной и безусловно уверенной в своей правоте в любой жизненной ситуации. Насколько помнила себя Сабина, мама всегда свято верила, что только она знает, как нужно жить, что и с чем носить, чем питаться, как лечиться и с кем дружить, и на этом основании полагала, что должна контролировать все, что происходит с членами ее семьи как дома, так и вне его. Об этом, конечно, не говорилось вслух, но подразумевалось, что и папа, и Сабина будут держать маму в курсе всех новостей и событий, прислушиваясь к ее мнению по любому, даже самому несущественному вопросу. Амир Каримович, как человек мягкий и добрый, к тому же безумно любящий свою жену, не имел ничего против подобной диктатуры, а вот Сабина, при всей своей любви к маме и нежелании ее огорчать, обладала достаточно строптивым характером и на дух не переносила каких-либо ограничений и посягательств на свою свободу. Она восхищалась мамой и отдавала должное ее мудрости и проницательности, но при этом считала, что способна жить своим умом, не сверяясь ежеминутно с маминой точкой зрения, какой бы справедливой она ни была. С тех самых пор, как ей исполнилось восемнадцать, она вела не всегда явную, но упорную борьбу за суверенитет в пределах отдельно взятой квартиры, время от времени устраивая неукротимый бунт в попытке отвоевать право на распоряжение собственной судьбой. Едва ли эту битву можно было назвать успешной, поскольку ни переделать маму, ни убедить ее в несовершенстве применяемых методов воспитания было нельзя, поэтому Сабине приходилось регулярно делать выбор: идти на конфликт и стоять на своем до победного или уступить, смирившись с неусыпным контролем за своей жизнью. Будучи неглупой и беззлобной, она понимала, что мамой движет исключительно любовь и желание уберечь дочь от бед, но гордость, своенравие и неудержимое стремление к независимости заставляли продолжать сопротивление, неустанно демонстрируя окружающим, что она уже взрослый человек, готовый принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность.

Со временем Сабина научилась избегать открытого противостояния и поддерживать с мамой дружественные отношения: делая вид, что прислушивается к маминым советам и следует ее наставлениям, поступала она преимущественно по-своему. Или рассказывала маме обо всем, что происходило в ее жизни, умалчивая о тех мельчайших, но потенциально опасных деталях, которые заведомо могли маме не понравиться и спровоцировать очередной разлад или нравоучительную беседу. Чаще всего такая тактика приносила свои плоды, и в доме царил покой и доброжелательная атмосфера, но каждый раз, утаивая что-то от мамы, она ходила по лезвию бритвы, рискуя быть выведенной на чистую воду, потому что врать она не умела, а Елена Александровна обладала практически животной интуицией и нешуточными аналитическими способностями.

Сегодня Сабине, с одной стороны, не хотелось делиться с мамой своими догадками о намерениях Армана, ведь пока это были лишь предположения, и вполне еще могло оказаться, что она поторопилась с выводами (хотя она, безусловно, была уверена, что правильно его поняла). С другой стороны, Елена Александровна почему-то всегда скептически относилась к Арману, и Сабину, которую очень расстраивало это обстоятельство, переполняло желание доказать маме, как сильно она ошибалась на его счет. Так и не успев определиться, что ей делать сейчас, она решила пустить ситуацию на самотек.

– Уходишь? С Арманом? – У мамы, вернувшейся с работы, был, видимо, удачный день, и настроение ее было превосходным.

– С кем же еще? – голос Сабины подрагивал от возбуждения, и Елена Александровна всмотрелась в ее горящие глаза.

– У вас все хорошо?

– Все супер, а почему ты спрашиваешь?

– Мне показалось или ты чем-то встревожена? – Что-то почувствовав, мама пошла по следу, а это означало, что отвертеться вряд ли получится.

– Нет, все нормально, – уклончивый ответ давал лишь временную передышку.

– Точно?

– Конечно.

– Ладно, не хочешь – не говори. – Мама обиженно поджала губы, и Сабина сдалась.

– Мам, ну не дуйся. Я не встревожена, просто… ну, может, чуть-чуть. Он сказал, что мы поедем в какое-то необычное место, где он хочет со мной о чем-то поговорить.

– Вот как? И ты не догадываешься о чем? – заинтересовавшись, Елена Александровна села рядом с Сабиной на подоконник.

– Думаю, что догадываюсь.

– О чем же? – Мама так пристально вглядывалась в ее лицо, что Сабине стало очевидно: пути к отступлению отрезаны.

– Мне кажется, что он… собирается сделать мне предложение.

– Предложение? Почему ты так решила?

– А что еще он может мне сказать?

– Ну, мало ли. – Мама не спешила разделить с дочерью ее энтузиазм. – А если ты ошибаешься?

– Значит, я полная дура и ничего не понимаю в жизни.

– Скорее, это значит, что ты влюблена и ждешь от него взаимности, – мама обняла Сабину и погладила ее по голове. – Очень надеюсь, что он тебя не разочарует.

– Мам, я же знаю, что он с самого начала тебе не нравился, – в голосе Сабины звучала обида за возлюбленного. – Может, все-таки объяснишь почему?

– Назовем это материнским чутьем или интуицией, но я буду очень рада, если окажусь неправа, честно. – Мама смотрела на дочь с нежностью и какой-то затаенной печалью.

– А я-то как буду рада! Ладно, не переживай, все будет хорошо, – повторила Сабина сказанную Арманом фразу, и ей очень хотелось верить, что именно так все и будет.

В этот момент во двор въехала знакомая BMW, и Сабина, вспорхнув с подоконника и торопливо поцеловав маму на прощание, выскочила во двор.

* * *

Машина летела по горной дороге в сторону одного из ущелий, которыми изобиловали окрестности Алматы – города, где жили Сабина и Арман. Оба любили этот город, но не только потому, что родились и выросли здесь, но и потому, что этот солнечный, радушный город у подножия хребтов Заилийского Алатау трудно было не любить. Более того, к нему было непросто остаться безучастным, прочувствовав его удивительно добрую атмосферу, тонкий восточный колорит и необъяснимо притягательную магию. Город околдовывал каждого ступившего на его гостеприимную землю, заставляя вновь и вновь возвращаться к его утопающим в зелени улицам и распахнутым вширь площадям, к влекущим прохладой паркам и стремительным горным рекам, к веселому шуму фонтанов и дыханию близких гор.

Этот город любили все алмаатинцы, но особенно дорог он был тем, кто родился и жил в нем до конца девяностых годов прошлого столетия, когда Алматы был еще Алма-Атой – уютным городом с уникальной архитектурой, умиротворяющей тишиной тенистых улиц и журчанием арыков, несущих кристально чистую воду от спрятанных высоко в горах ледников. Для тех, кто летом проводил выходные на Бутаковке12 или в парке Горького, а зимой – на «Медео»13 или Чимбулаке14, для тех, чья юность прошла на «Недельке», «Чоканке» или «Тулебайке» и кто был завсегдатаем в «Миражке», «Льдинке» или «Театралке»15, вряд ли были на карте места и названия милее этих. Тогда Алма-Ата была еще столицей, и жизнь, с одной стороны, била в ней ключом, с другой – была неспешной, ясной и простой, полной неброского очарования и безмятежности. И едва ли не каждому жившему здесь в то время было априори присуще совершенно особенное мироощущение, сформированное духом этого города – духом, проникнутым поэзией Сулейменова16 и эпохальностью романов Есенберлина17, теплотой картин Айманова18 и психоделикой «Иглы»19, эмоциональностью пейзажей Шарденова20 и параллельными мирами Калмыкова21, светлой грустью «Девочки в платьице белом»22 и волнующим голосом Батыра23. Этот дух был напоен сухими морозными зимами и знойным летом, бурными майскими грозами и слепыми дождями, после которых появлялась сияющая на солнце радуга. Воздух после ливней был сладок и живительно-свеж, и крепкий запах мокрого асфальта сливался с терпкой пряностью травы и смолистым запахом хвои, а в жаркие дни голова шла кругом от пьянящего аромата роз, которыми были засажены бесчисленные городские клумбы. Весна была здесь восхитительна; улицы тонули в нежно-розовой пене вишни и урюка24 и лиловых волнах сирени, и над всем этим буйством запахов и красок гордо плыл фимиам цветущих яблоневых садов, обступавших город плотным душистым кольцом, и уже осенью безраздельно царил здесь вкус и аромат знаменитого алма-атинского апорта – символа этого города25, – который для всех без исключения алмаатинцев, как бы далеко ни забросила их потом судьба, всегда оставался ни с чем не сравнимым, незабываемым вкусом детства.

Сейчас бóльшая часть садов исчезла. Их потеснили скучные многоэтажки и помпезные особняки, выросшие как грибы после дождя на месте того, что еще недавно было культурным достоянием столицы, – и сравнение Алма-Аты с городом-садом стало историей. Исчез апорт, безжалостно истребленный в эпоху преобразований и реформ, не обязательно несущих благо. Менялся и внешний облик города, который в полном соответствии с веянием времени застраивался однообразными стеклянно-бетонными конструкциями – жилыми высотками, офисами и торговыми центрами, – лишающими индивидуальности его неповторимое некогда лицо, а неизбежные в любом мегаполисе пробки вынуждали даже широкие алма-атинские улицы задыхаться от переизбытка машин, а измученных борьбой с городским транспортом горожан – от смога.

И все же… Сады исчезли, но аура города осталась. Осталась та непостижимая магия, которой сложно противостоять. Алма-Ата все еще была душой и сердцем Казахстана, его жемчужиной и главным украшением, и именно этим – ласковым и светлым – именем до сих пор звали город те, в чьей памяти он был прежним, ибо новое название, Алматы, по сей день порождающее споры среди сторонников и противников переименования, резало слух и упорно не ассоциировалось с представлением о городе, знакомом с детства (по этой же причине Арман, Сабина и все их родственники и друзья продолжали называть город не иначе как Алма-Ата). В конце девяностых город уступил столичный статус безжизненно-холодной и ветреной Астане, не уступив ей, впрочем, и сотой доли своего очарования, и был теперь средоточием если уже не политической, то культурной и финансовой жизни страны, приобретя неофициальный статус южной столицы.

Остались и люди, бывшие, пожалуй, истинным богатством этого города, – гостеприимные, отзывчивые жители, первое впечатление о которых, правда, могло сложиться иным, ведь к таким феноменам, как прославленная американская улыбка или рафинированная европейская вежливость, относились здесь с уважением, но отнюдь не спешили их перенимать.

Остались женщины, чью красоту обычно отмечали все, кому довелось тут побывать, ведь, кроме природной привлекательности, алмаатинки отличались впитанным с молоком матери стремлением выглядеть безупречно в любой ситуации, поэтому элегантная одежда, шпильки и укладка в любое время суток и в любую погоду были неотъемлемыми атрибутами практически каждой горожанки, что не удивляло никого, кроме приезжих (поскольку местные мужчины, избалованные этим окружением, считали его чем-то само собой разумеющимся). А вот восторженные гости южной столицы часто говорили, что изобилие красивых, ухоженных женщин – визитная карточка Алма-Аты.

Так же как горы – стражи покоя и благоденствия этого города. Менялись времена, режимы и формации, менялся город: его название, статус, внешний вид, но горы, беспристрастные свидетели всего, что происходило у их подножий, были неизменны. Их резко очерченные, острые вершины, ослепительно-белые зимой и графитово-серые летом, дымчато-синие вечерами или подцвеченные розовым золотом на рассвете, были видны из любой точки города, из каждого его уголка, и жители Алма-Аты не мыслили себя без этой привычной, но всякий раз захватывающей дух перспективы.

Алмаатинцы любили горы и с удовольствием сбегали от надоевшей городской суеты в мир затаенных ущелий, вековых тянь-шаньских елей и быстрых рек. К счастью, горы подступали так близко, что требовалось не более получаса, чтобы из многолюдного центра с его суматохой и толчеей попасть на тенистую поляну у берега шумной речки, окруженную зарослями осины, боярышника и барбариса, или в прохладу высокогорного плато с потрясающей панорамой города, или в густой сосновый бор, хранивший полумрак даже в слепящий июльский полдень. Горы обладали целительной силой: они бодрили тело и врачевали душу, и все невзгоды таяли в хрустально-чистом воздухе, напоенном ароматом хвои и можжевельника, диких тюльпанов и ирисов, душицы и чабреца.

В горы стремились по любому поводу: покататься на лыжах и коньках, покорить неприступную вершину или перевал, погулять или поесть шашлык в одном из придорожных кафе, которыми были усыпаны подножия. Без гор не обходился ни один пикник или маршрут свадебного кортежа, да и лучше места для свиданий трудно было отыскать. Арман с Сабиной не были исключением: не проходило и недели, чтобы не скрывались они, хотя бы ненадолго, в мире едва тронутой человеком природы и романтики. Поэтому Сабина, видя, что Арман везет ее в этом направлении, ничуть не была удивлена. Где же еще может сделать предложение исконный алмаатинец, как не в горах? Только вот конечный пункт их путешествия был ей пока неясен, и в какой-то момент она вознамерилась все же узнать ответ на этот важный для нее вопрос.

– Так куда же мы едем? – в ее голосе звенело предвкушение скорого невиданного счастья.

– А девушки все такие любопытные и нетерпеливые? – Арман не отрываясь смотрел на дорогу и улыбался.

– Нет, только некоторые, и тебе достался именно такой экземпляр. Так что тебе не повезло.

– Мне очень повезло, – Арман на секунду прижал машину к обочине и чмокнул Сабину в губы. – Мы, кстати, почти приехали.

– Алма-Арасан26? – разочарованно протянула девушка. – И это то место, в котором я не была? Если мне не изменяет память, я только с тобой была здесь раз двести, не считая…

– Ты можешь набраться терпения и не задавать вопросов еще пять минут?

– Я попробую… хотя это будет очень сложно. – Сабина улыбнулась, осознав, что по привычке бежала впереди паровоза.

– Попробуй, пожалуйста, ради меня.

– Только ради тебя. – Она решила быть паинькой, доверившись своему молодому человеку.

Они проехали еще метров триста по дороге и свернули на большую открытую площадку, на которой не было ничего, кроме… вертолета. Сабина сидела затаив дыхание и с недоумением взирала на винтокрылую машину. Почему они остановились именно здесь? И зачем тут вертолет?

Между тем Арман уже распахнул дверь с ее стороны и с улыбкой протягивал ей руку. Медленно вышла она из автомобиля, не произнося ни слова и глядя на Армана ничего не понимающими глазами.

– Ну что, готова полетать?

Сабина стояла не шевелясь и не дыша, в состоянии ступора, молча переводя взгляд с Армана на вертолет и обратно. Готова ли она летать? На вертолете? И это не шутка… и не сон?

К действительности ее вернул приятный баритон подошедшего мужчины:

– Добрый вечер! Меня зовут Игорь, сегодня я буду вашим пилотом, – мужчина подал ей крепкую ладонь для рукопожатия, и она машинально ответила на него. – Да вы не бойтесь, это совершенно безопасно.

– Я… я не боюсь, – смогла наконец выговорить Сабина. – Я просто… ждала чего угодно, только не этого. А куда мы полетим?

– А это уже второй сюрприз. – Армана распирало от гордости и нескрываемого самодовольства. – Ну что, вперед?

– Наверное. – Сабина не была уверена в реальности происходящего, поэтому ответ прозвучал не очень твердо.

– Не трусь, любимая, я с тобой, – рассмеявшись, Арман легонько подтолкнул ее к вертолету.

Сабина, к которой постепенно возвращалось самообладание, позволила подвести себя к машине и усадить в кабину. Она уже настолько оправилась от потрясения, что смогла самостоятельно пристегнуться и надеть наушники. Арман сел рядом, взял ее за руку, и шум двигателя заглушил бешеный стук сердца его взволнованной спутницы.

* * *

Они летели. Они поднимались все выше и выше – туда, где царят только ветер и птицы. Солнечный свет был почти осязаем, а в пронзительно-голубом весеннем небе хотелось раствориться. Небо было везде – оно обнимало и околдовывало, вызывая трепет в груди и заставляя девушку сладко замирать от восторга. Земля осталась далеко внизу, а впереди была синева, пробуждавшая чувство невероятной свободы.

Вертолет покачивался под порывами ветра, но Сабину это не пугало: она была в своей стихии. Кто-то бредит горами, кто-то морем – ее страстью была высота. Небо влекло бесконечностью и завораживало вечной, неразгаданной тайной. Оно было ее персональной религией, ее советчиком и мерилом приобретений и потерь, успехов и неудач, ведь только в сравнении с глубиной и незыблемостью небесного свода все ее беды и огорчения представлялись ничтожными и смешными, а завоевания и свершения, напротив, казались достижениями практически вселенского масштаба, позволяя ей ощутить себя пусть небольшой, но полноправной частицей мироздания.

Сабина не знала, откуда взялась эта ее одержимость. Возможно, она была отголоском веры ее далеких предков – номадов Великой степи, поклонявшихся Вечному Синему Небу. А может быть, девушка просто чувствовала, что именно небо подарит ей встречу с ее судьбой, что именно там, наверху, пишется пока неведомая ей история ее жизни.

Она любила небо днем, когда его синева манила в заоблачные дали. И любила небо ночью, когда мерцание мириад звезд, молчаливых свидетелей человеческих трагедий и побед, рождало в душе смесь умиротворения и щемящей тоски.

Она не очень хорошо разбиралась в карте звездного неба и названиях созвездий и планет, но знала многие связанные с ними древние как мир легенды. И чаще всего ее глаза искали на небосклоне созвездия Персея и Андромеды, потому что этот миф пленял ее воображение с самого детства. Вглядываясь в хрупкий отблеск этих звезд, всякий раз она вспоминала о любимой, зачитанной до дыр книжке «Мифы Древней Греции» с черно-белыми картинками и страшной, но такой притягательной историей про ужасную Медузу-горгону, храброго Персея и прекрасную Андромеду, которую тот спас от жуткого морского чудовища. Тогда Сабине очень хотелось верить, что и в ее жизни будет такой Персей, который спасет ее из лап беспощадного чудища и увезет в волшебную страну, где они будут жить долго и счастливо и умрут в один день (а потом, вероятно, тоже станут созвездиями). Правда, были не очень ясны преимущества смерти в один день и совсем не хотелось встречаться с чудовищами, пусть даже не самыми кровожадными и большими, но раз уж классика жанра требовала такой жертвы, она готова была ее принести, ведь почему-то только таким образом можно было найти свою Любовь и, главное, понять, что это действительно Она.

К счастью, этой детской фантазии суждено было остаться не более чем фантазией, потому что Арман, ее мечта, был сейчас рядом в кабине вертолета, уносившего их в неизвестном ей пока направлении. И нельзя не заметить, что смекалистому юноше крупно повезло: он умудрился завоевать расположение этой девушки, благополучно избежав каких бы то ни было сражений с чудовищами, мифическими или реальными. И хотя вряд ли он мог по достоинству оценить степень своего везения, в эту минуту он выглядел вполне довольным жизнью и собой (даже несмотря на некоторое беспокойство, мелькавшее во взгляде) и с улыбкой поглядывал на раскрасневшееся лицо и полные ликования глаза своей спутницы. Он крепко сжимал ее ладонь, а Сабина возбужденно подпрыгивала и вертелась по сторонам. Было очевидно, что она испытывает восторг от происходящего, что, в общем-то, она и не пыталась скрывать. Неужели ей это не снится?! Она летит на вертолете вместе с возлюбленным, который только что исполнил одно из самых заветных ее желаний! Могла ли она представить себе такое? Она была безмерно, немыслимо счастлива, и все же ее счастье было бы стопроцентным безо всяких оговорок, если бы произошло еще одно событие, которого она так ждала, – предложение руки и сердца. Но все вокруг убеждало ее, что это случится именно сегодня, ведь это был фантастический, сказочный день, который просто обязан был закончиться еще более необыкновенным образом.

* * *

Вертолет набирал высоту, и справа, на юге, закрывая собой горизонт, устремлялись к небу белоснежные хребты Заилийского Алатау – самой северной гряды Тянь-Шаньских гор. В переводе с китайского название «Тянь-Шань», как и «Тенгри-Тау» в тюркском варианте, означало «Небесные горы». Это была суровая, но прекрасная земля, где сливались воедино небо и горы, где властвовали неумолимые ветра, из века в век поющие здесь свои песни. Возвышаясь над миром, эти каменные колоссы чувствовали свое величие, точно зная, что к их строгой, ошеломляющей красоте невозможно остаться равнодушным. Рваные, словно клочья ваты, облака толпились у их подножий, не в силах дотянуться до вершин, которые сверкали и переливались под лучами неспешно умирающего солнца.

Севернее укрытые снегом громады сменялись чуть более низкими, но не менее величественными горами, поросшими исполинскими тянь-шаньскими елями. Могучие деревья отточенными копьями вставали с крутых горных склонов как доблестные стражи этой древней земли. Снег лежал здесь местами, в самых глубоких и темных впадинах, и никак не хотел сдавать позиций под натиском весеннего солнца и тепла.

Дальше начиналась полоса предгорий – более пологих склонов, застланных зеленым ковром кустарников и низкой растительности. Сверху они напоминали брошенный на землю мифическим божеством отрез роскошного бархата, складки которого заламывались в ущелья и долины, и по ним то здесь, то там вились серебряные нити рек. Округлые вершины манили обманчивой мягкостью: казалось, прикоснувшись к ним, рука ощутит прохладную нежность ткани.

Как зачарованная смотрела Сабина на эту красоту, забывая порой дышать. Ее одолевало безумное желание открыть дверцу кабины и шагнуть из вертолета прямо в небо. Ей хотелось покориться воле ветра, довериться ему, хотелось ринуться вниз с этой высоты, испытав то чувство свободного падения или полета, которое знакомо птицам, а потом, едва задев крылом изумрудное покрывало, вновь взмыть в бесконечность розовеющего небосвода… Но с нею был Арман, и она гнала от себя эти мысли, все сильнее сжимая его руку. Нисколько не заботясь о том, что пилот слышит их разговор через наушники, она, с сияющей улыбкой обратясь к возлюбленному, прокричала в микрофон:

– Я не могу в это поверить! Это лучший день в моей жизни! – Ее переполняла благодарность к сидевшему рядом молодому человеку. – Ты же знаешь, как я об этом мечтала!

– Знаю.

– Это… это так здорово! И я так тебя люблю!

– И я тебя люблю!

– Но куда все-таки мы летим? – Не до конца проясненная ситуация не давала ей покоя.

– Не выдержишь, да? – Он определенно забавлялся, глядя на ее терзания.

– Нет!

– Ладно, не умирай от любопытства. Я решил показать тебе пару-тройку мест, в которых ты не была.

– Под Алма-Атой?

– А ты думаешь, мы на этом вертолетике до Парижа долетим?

– Арман, ну хватит! Говори уже! – Она изнемогала от желания узнать все детали их поездки. И как он может быть таким противным? Но он, видимо, больше не планировал ее мучить:

– «Чарынский каньон» тебе о чем-нибудь говорит?

– Что?! Чарын?! Ты не шутишь?! – Сабина вновь едва не захлебнулась от восторга. – Я же всегда хотела там побывать!

– Это я тоже знаю. – Он явно был доволен своей прозорливостью. – Поэтому мы туда и летим.

– О! У меня нет слов!.. Но ты сказал «пару-тройку мест»? Значит, кроме Чарына, будет что-то еще?

– Будет, но вот это точно секрет.

– Это так… мило с твоей стороны. Ты все это затеял, чтобы сделать мне приятное? – Сабина была ошарашена широтой размаха: обычно Арман обходился гораздо менее дорогостоящими сюрпризами. – Но ведь вертолет – очень дорогое удовольствие. Зачем ты так потратился?

– Не волнуйся, я совсем не тратился. Могут же быть свои привилегии у сына министра.

– А-а, вот оно что, – в ее голосе послышалось замешательство. – А твой папа вообще в курсе происходящего?

– Частично. Я его, конечно, предупредил, что одолжу на сегодня вертолет, но он, кажется, решил, что мы с пацанами едем на пикник, а я не стал его разубеждать, так что не переживай.

Но если она и переживала, то совсем не по той причине, о которой думал Арман. Она, наоборот, была бы рада услышать, что его отец знает об этой поездке все подробности, ведь это означало бы, что факт их отношений с Арманом не только известен его родителям, но и одобрен ими. За те два года, что молодые люди встречались, возлюбленный так и не удосужился познакомить Сабину с мамой и папой, что не могло ее не огорчать. Она, разумеется, не собиралась постоянно мозолить им глаза, но, представь он ее родителям хоть раз, она догадалась бы – по взглядам, интонациям, малейшим нюансам их настроения, – как они к ней относятся, и либо успокоилась бы (поняв, что понравилась им и они приветствуют их общение), либо расстроилась бы (прочитав в их глазах что-то похожее на неприятие), но в любом случае она бы знала правду. Однако Арман не считал нужным озадачиваться такими мелочами, а она была слишком горда, чтобы даже намекать на это.

И сейчас фраза про пикник, вскользь брошенная Арманом, мгновенно стерла восторженную улыбку с ее лица. Очень уж эти слова не вязались с той радужной перспективой – коленопреклоненным возлюбленным, делающим ей предложение руки и сердца, – которую нарисовала в своем воображении Сабина. Что-то здесь было не так, пазл не складывался. Но зачем тогда эта затея с вертолетом? И о чем он хотел с ней поговорить? Арман был в своем амплуа – загадывал ей загадку с кучей неизвестных, а она тщетно билась над решением. Неужели она все-таки заблуждалась по поводу его намерений, а у него ничего подобного и в мыслях не было? Она уже готова была приуныть, но потом, рассудив, что развязка, какая бы она ни была, уже близка и тревожиться раньше времени просто глупо, постаралась отвлечься, вновь углубившись в созерцание восхитительной панорамы, которая разворачивалась перед ними за стеклом иллюминатора.

Пилот направлял машину на северо-восток, а пассажиры, погруженные каждый в свои мысли, молча взирали на красоту казахской степи, сменившей оставшиеся позади горы.

Этот край, издревле воспеваемый в народных эпосах, сказаниях и легендах, носил гордое имя Великая степь, и величие ее трудно было оспорить, как трудно спорить с бесконечностью неба или безбрежностью океана. Это был особый, неповторимый мир – мир беспредельных просторов и необозримых широт, мир необъятного, распахнутого всем ветрам пространства, над которым не властно время. Люди по-разному воспринимают степь: для кого-то она унылый пейзаж, для кого-то – синоним абсолютной свободы. Для тех же, в чьих жилах течет кровь канувших в небытие номадов, она была и будет священной территорией, которая навеки связывает их с далекими предками, тысячелетиями кочевавшими по этой земле.

Сабина любила ускользающие за горизонт степные дали, где слепит глаза палящее солнце и кружит голову глубина небесного свода, а в песне ветра слышатся звуки старого кобыза27. Степь напоминала ей о детстве – о скромном домике в ауле под Алма-Атой, где жила ее прабабушка и где она часто проводила лето. Аул, спрятанный за невысокими предгорьями, находился в долине, за которой начиналась настоящая казахская степь. До сих пор запах полыни и пряди взлохмаченного суховеем ковыля каждый раз возвращали Сабину туда, в счастливую пору простых радостей и невинных желаний.

Сейчас по-весеннему яркая, словно раскрашенная пестрыми мазками степная ширь расстилалась насколько хватало глаз, до самого горизонта. Сабина любовалась всполохами цветов, превращавших зеленый покров в восточный ковер, пышный и изысканный. Желтые и пламенеюще-алые пятна тюльпанов, карминово-красные брызги маков, сиреневые вкрапления ирисов, серебристые полосы ковыля – вся эта роскошь была недолговечной и оттого особенно ценной. Не пройдет и месяца, как солнце наберет полную силу, раскаляя воздух и иссушая землю, забирая у нее жизнь и краски, и все это великолепие исчезнет до следующей весны, а степь обретет неброский зеленовато-охристый оттенок, по-прежнему оставаясь прекрасной, хотя это будет уже другая, более аскетичная красота.

Арман, как и Сабина, восхищался тем, что видел за окном, ведь он был чистокровным казахом, а равнодушно взирать на степные просторы не может ни один казах. И все же во взгляде юноши было больше спокойствия и если не скуки, то чего-то похожего на пресыщенность. Для него, в противоположность Сабине, эти впечатления были не внове: охотой, рыбалкой и прочими подобными мероприятиями регулярно тешились люди из окружения его отца. С малых лет Арман объездил и облетал все окрестности Алма-Аты, и для него этот полет был одним из многих. Отличие состояло лишь в том, что сейчас вместе с ним была его девушка, его Сабина. Но ни присутствие рядом возлюбленной, ни живописность рельефа не могли заставить его забыть о чем-то, что не давало ему покоя весь день и стало причиной бурной работы воображения его подруги. Он как раз был поглощен своими, судя по всему немало тревожившими его, мыслями, когда из задумчивости его вывел изумленный возглас Сабины:

– Арман, смотри, что это?

– Это Поющий бархан, – ответил за Армана пилот вертолета.

В этот момент они пролетали над плоской, покрытой скудной растительностью равниной, со всех сторон стиснутой отрогами Джунгарского Алатау и хребтами Большого и Малого Калканов. На юге поблескивала в лучах вечернего солнца Или́, крупнейшая река Семиречья28, а в самом центре долины, на фоне обступавших ее мглистых гор, неуместно светлым пятном выделялась огромная золотистая возвышенность из песка, решительно не вписывавшаяся в этот пейзаж и казавшаяся здесь абсолютно чуждой. Однообразная серовато-бурая равнина, темно-фиолетовые горы на горизонте и светло-желтый силуэт бархана составляли настолько разительный контраст, что это сбивало с толку и ломало привычные представления о природных ландшафтах. Было очень сложно поверить, что бархан – естественное, хотя и весьма причудливое, создание природы, а не очередной воплощенный в реальность человеческий каприз, но насыпать такую массу песка в безлюдной местности, удаленной от Алма-Аты на сто восемьдесят с лишним километров, было бы, мягко говоря, нелогично, поэтому приходилось признать натуральное происхождение этого исполина.

Вертолет подлетал все ближе, и увеличивающаяся на глазах громада Поющего бархана царственно возвышалась над унылой серостью долины, врезаясь острыми как бритва хребтами в розовеющее предзакатное небо.

– Это потрясающе! Но как он здесь оказался? Здесь же не пустыня! – Сабина едва дождалась, пока вертолет совершит посадку, и через минуту уже стояла у подножия бархана, задрав голову и любуясь его мистической красотой.

– Если честно, понятия не имею, – Арман стоял рядом, так же запрокинув голову, будто оценивая размеры зыбкого гиганта. – Какая у него высота? Метров сто?

– Сто двадцать – сто пятьдесят, – ответил подошедший пилот, – а в длину – три-четыре километра. И никто точно не знает, откуда он здесь взялся и почему не двигается.

– Хм, а ведь мы проходили по географии, что они перемещаются под воздействием ветра, – Сабина удивленно оглядывала бархан. – А этот что же, сидит на одном месте?

– Да, уже несколько тысячелетий сидит, и никуда уходить не собирается.

– Надо же. Но как… Почему я всю жизнь здесь живу, а про него никогда не слышала? И кстати, – с трудом оторвавшись от созерцания величественного творения природы, она повернулась к Игорю, – вы сказали, что он называется Поющий бархан. Почему «поющий»?

– Потому что он поет.

– Поет?! Как поющие пески? Круто! Я и не знала, что у нас такое есть!

– Да, мы почему-то про заграницу больше знаем, чем про себя. Я вот тоже больше про них слышал: мол, в Америке есть, в Китае, в России, но наш, говорят, самый громкий. – В голосе Игоря звучала такая гордость за родной казахстанский бархан, словно он имел к этому чуду самое непосредственное отношение.

– А почему он сейчас молчит?

– Так он же не всегда поет, только когда захочет, – Арман улыбался, глядя на ее расстроенное лицо.

– Вот бы послушать. Может, нам повезет?

– Возможно, – Арман приобнял ее за плечи.

– И все-таки я не понимаю, как он здесь появился, – не унималась Сабина.

– Ну, ученые вроде считают, что это работа ветра – якобы он таскает песок с отмелей Или, а потом утыкается в горы и роняет его всегда в одном месте. Но старики о другом поговаривают, – последнюю фразу Игорь произнес полушепотом.

– О чем? – в глазах Сабины был неподдельный интерес.

– Говорят, там шайтан спит. Мол, наказал его Всевышний за все то зло, что он натворил, и тот уснул вечным сном, превратившись в бархан, и только стонет, когда его покой тревожат, да хвостом дергает – южный склон, кстати, и правда на хвост похож. И ни дождь, ни солнце, ни ветер не могут его разбудить.

– А мой отец другое рассказывал, – вмешался в разговор Арман. – Вроде как есть легенда, что это могила Чингисхана, которая до сих пор не найдена, и когда бархан поет – это душа Великого Монгола страдает, вспоминая былые подвиги. Но это все из области ужастиков, – Арман, лукаво прищурившись, смотрел на Сабину, которая поеживалась от леденящих душу историй, – есть и более романтичная версия.

– И какая?

– Давным-давно жили в здешних краях юноша и девушка, которые любили друг друга. Но увидел как-то девушку дух окрестных гор и влюбился в нее, а она его, разумеется, отвергла. И тогда мстительный дух превратил влюбленных в эти горы – в Большой и Малый Калканы. Но Всевышний, видя это безобразие, в память о любви молодых насыпал между ними этот бархан, и он поет…

– Для них?

– Этого я не понял, кажется, он поет их голосами.

– Да, красиво… Но почему он молчит?

Арман заглянул в глаза Сабины, в которых читалось плохо скрытое разочарование.

– Хочешь его послушать?

– Конечно.

– Я заставлю его петь для тебя.

Он убрал руку с ее плеча и бегом бросился к бархану.

– Арман, ты куда? – Она не сразу сообразила, что он задумал.

Но Арман, не оборачиваясь, уже взбирался на самый высокий гребень, оставляя за собой цепочку следов на поверхности песочного исполина. На фоне огромной горы песка он казался лишь темной фигуркой, такой маленькой и хрупкой, что у Сабины защемило сердце.

– Арман, осторожнее! – Приложив ладонь к губам, она наблюдала за его передвижением. – Что же он делает?

– Хочет расшевелить этого соню. – Игорь, в отличие от нее, сразу разгадал затею Армана.

– Это не опасно?

– Нет, не волнуйтесь.

– А вы когда-нибудь слышали, как он поет?

– Один раз довелось.

– И как? На что это похоже?

– По мне – так на самолет. Или на гудок парохода. Хотя у всех по-разному – кто-то даже орга́н слышит.

– Интересно. – Сабине хотелось верить, что им тоже повезет. Иначе зачем было лететь в такую даль?

Между тем Арман почти достиг вершины, хотя подъем давался ему нелегко. Но вот он развернулся и пошел обратно длинным скользящим шагом, по щиколотку утопая в песке. Растревоженные шагами юноши, из-под его ног сначала потекли тонкие струйки песка, а затем пришли в движение более обширные слои, которые стали сползать вниз, к подножию зыбкой горы. Арман спускался все ниже, поток песка становился все больше, и вскоре случилось то, на что так надеялась Сабина: бархан проснулся – ожил, зашевелился, задышал.

В первые мгновения она даже не поняла, что произошло: откуда-то из-под земли донесся странный гул, который, как говорят, бывает перед сильным землетрясением, поэтому она застыла как вкопанная, прислушиваясь к непонятному шуму. Гул шел из глубины бархана. Сначала тихий, едва различимый, он становился громче, быстро набирал мощь, и через минуту Сабина почувствовала, как задрожало и завибрировало все вокруг. Бархан пел, и ему подпевала вся долина. Поначалу монотонное звучание приобретало все новые оттенки, которые действительно походили на шум турбин самолета или на гудок большого парохода, но Сабина, в немом изумлении внимавшая этому действу, слышала теперь и другие звуки: в верхних нотах исполинского пения ей чудилось утробное завывание и скорбный плач. Девушке стало не по себе. Арман уже спустился и шел к ней навстречу с улыбкой повелителя песчаных барханов, а она стояла не шелохнувшись, напряженно вслушиваясь в фантасмагорическую песнь. Была в этой симфонии песка какая-то дикая, неукрощенная сила – она завораживала и пугала одновременно. Сабина мучительно пыталась уловить в величественном вокализе что-то похожее на орга́н, но ей отчетливо слышались лишь вой и женский плач, полные неизбывной тоски.

Смеркалось, длинные тени вуалью ложились на долину, и в декорациях умирающего дня невообразимое песнопение бархана производило тягостное впечатление. Сабине захотелось закрыть руками уши. Эта серенада не предвещала ничего хорошего, и девушку охватило предчувствие надвигающейся беды.

Через минуту пение прекратилось так же внезапно, как началось. Путешественники стояли перед выдохшимся гигантом, свыкаясь с воцарившейся вокруг тишиной.

– Давайте уедем отсюда, – хрипловатый голос Сабины разорвал угрюмое безмолвие, заставив очнуться от оцепенения ее спутников.

– Да, конечно, летим дальше, – Арман и не думал с нею спорить.

Сабина устремилась к вертолету и так поспешно влезла в его кабину, словно за ней гнался по пятам разгневанный шайтан. Арман и Игорь последовали за ней, и вскоре вертолет, раскачиваясь под порывами степного ветра, взял курс на юго-восток.

* * *

Вновь очутившись в небе в окружении золотисто-розовых облаков, Сабина почувствовала себя увереннее и постаралась стряхнуть наваждение, навеянное зловещей песней бархана: «Что за глупости! Зачем я себя накручиваю? Это всего лишь бархан. И к черту предчувствия, все будет супер!» Сеанс аутотренинга подействовал, и она приободрилась. Сев ближе к Арману, она снова с любопытством смотрела по сторонам.

Вертолет пролетал над горной долиной, вид которой наводил на мысль о пейзажах Луны, Марса или любой другой планеты, но только не о привычном казахстанском ландшафте. По форме эти странные, лишенные растительности горы с округлыми вершинами, местами почти гладкие, местами заложенные в мягкие складки, напоминали то ли индийские храмы, то ли египетские пирамиды, но больше всего поражала в них расцветка: где-то они были окрашены в желтые, зеленые и голубые тона, где-то – в кроваво-красные, белые, нежно-розовые и кирпичные. И вся эта диковинная палитра располагалась на склонах ровными горизонтальными полосами, превращая рельеф в нечто совершенно неземное.

– Это невероятно, – только и смогла произнести потрясенная Сабина.

– Это Актау – Белые горы, – услышав в наушниках ее возглас, Игорь не замедлил поделиться своими познаниями. – Раньше на этом месте был древний океан Тетис, отсюда эти полосы – слои разных осадочных пород. А потом океан отступил, а дождь и ветер сделали свое дело. И здесь, говорят, нередко находят отлично сохранившиеся останки динозавров.

– Обалдеть! Это просто сказка! Правда, Арман?

– Конечно, малыш! – Арман хотя и разделял воодушевление Сабины, но проявлял его гораздо менее эмоционально. – А скоро будет самое интересное.

– Чарын? Не могу дождаться! Когда же мы прилетим?

– А мы почти на месте, – вновь вклинился в их разговор голос пилота.

– Как? Но я ничего не вижу! – Она всматривалась в окно, но различала внизу лишь плоскую долину, сменившую великолепие Белых гор. Ее взгляд выражал такое недоумение, что Арман сжалился:

– Еще немного, любовь моя, и твое терпение будет вознаграждено.

– Надеюсь! Иначе разочарования я не переживу.

– Держись, мы почти у цели. А вот, кстати, и он – Чарын.

Сабина снова выглянула в окно. Равнину, над которой они летели минуту назад, сменила холмистая местность, ее – насколько хватало глаз – пересекал длинный разлом, уходивший на неизвестную пока глубину. Вертолет подлетал все ближе, разлом увеличивался и расширялся, и вот в лучах заходящего солнца неспешно начали проступать очертания стен Чарынского каньона.

Сабина так много слышала про это место и так давно мечтала здесь побывать, что сейчас была близка к состоянию экстаза. Неужели она наконец увидит его, этот уникальный каприз природы, заставлявший тысячи людей проезжать сотни километров по плохим дорогам и безлюдным степям, чтобы прикоснуться к его величию и красоте?

Чарынский каньон, возраст которого насчитывал более двенадцати миллионов лет, по праву считался одной из драгоценнейших жемчужин Казахстана. Часто сравниваемый с Большим Каньоном Колорадо, он простирался на сто пятьдесят километров в долине реки Чарын и, безусловно, уступал американскому собрату в размерах, но, возможно, не уступал в разнообразии и выразительности рельефа. За миллионы лет стены каньона, истерзанные палящим солнцем, лютыми морозами и жестокими ветрами, приобрели необычайные контуры и формы, которые напоминали то развалины древних башен и городов, то силуэты полуразрушенных пагод и пирамид, то изваяния мифических животных и чудовищ. Быть может, поэтому каньон славился атмосферой таинственности и ощущением присутствия чего-то сверхъестественного, что неизменно охватывало путешественников, приехавших окунуться в его загадочный мир. Даже названия его ущелий и долин несли на себе отпечаток мистики и волшебства: Ущелье ведьм, Чертово ущелье, Лунная долина, Долина замков…

Пилот посадил вертолет, выбрав ровную площадку на подлете к каньону, и Сабина с Арманом, выскочив из кабины, бегом ринулись к краю обрыва, чтобы успеть насладиться этим видом до темноты. Вокруг стояла хрупкая, зачарованная тишина, и лишь далеко внизу чуть слышно шумела река Чарын, с незапамятных времен несущая свои воды по дну каньона. Солнечный диск почти скатился за горизонт, но небо все еще полыхало всеми оттенками красного – от бледно-розового до карминного. И красноватые при свете дня, а сейчас подсвеченные призрачным багрянцем заката, вырастали из сгущающихся сумерек прихотливо изрезанные стены Чарына, чьи замысловатые изгибы впечатляли любого, даже самого искушенного зрителя.

Сабина прижалась к Арману, обнимавшему ее за талию крепкой рукой, потому что от захватывающего дух зрелища и внушительной высоты скалы, на которой они стояли, у нее кружилась голова. Неподалеку, в темнеющем на глазах небе, парил беркут. Не испытывающий страха перед людьми, надменный и гордый, он был здесь хозяином, он был в своей стихии, а им, людям, было позволено лишь мельком взглянуть на этот нетронутый человеком мир, живущий своей, скрытой от любопытных глаз, жизнью.

Ночь подступала, придавая долине еще более фантастический вид, а Сабина все не могла оторваться от созерцания этой неприрученной красоты.

– Арман, у меня просто нет слов! – голос ее дрожал от восхищения. – Спасибо, сама бы я не скоро сюда добралась.

– Все для тебя, любимая. – Он улыбался, уставший, но довольный.

– Жаль только, что так быстро стемнело.

– Я хотел, чтобы ты увидела каньон на закате – он тогда особенно…

– Прекрасен? Да, согласна. И мне так не хочется отсюда уезжать!

– У нас вагон времени, можем не торопиться. И вообще я бы с удовольствием присел.

– Я бы тоже, но где?

– Можем прямо здесь. Дивана я, правда, с собой не захватил, но, надеюсь, это тебя устроит, – он скинул с себя толстовку и расстелил ее на земле.

– За неимением лучшего сойдет. – Сабина улыбнулась и опустилась на импровизированное сиденье, а Арман примостился рядом, обхватил руками колени и закурил.

С площадки, на которой они сидели, открывался потрясающий обзор, и Сабина, казалось, могла бы сидеть тут вечно, и все же ожидание предстоящего разговора каленым железом жгло ее и без того распаленное воображение, не давая сосредоточиться на чудесах окружающей природы. Она недоумевала, почему Арман не переходил к основной части сегодняшней программы, ведь вся их поездка определенно была отлично срежиссированной прелюдией к ней. Сейчас им никто не мешал: Игорь дремал в кабине вертолета, никаких посторонних в радиусе нескольких километров от них не наблюдалось. Чего же он медлил? Она так глубоко задумалась о намерениях возлюбленного, что самый обычный его вопрос заставил ее вздрогнуть от неожиданности:

– Тебе не холодно?

Подскочив, она не сразу сообразила, о чем речь.

– А, нет, спасибо, я в порядке. – Боясь обнаружить свое взвинченное состояние, она решила поговорить пока на какую-нибудь отвлеченную тему. – Я тут подумала, что было бы здорово приехать сюда днем поработать.

– В смысле порисовать?

– Да, здесь такие виды, не написать их – просто преступление. – Как будущий дизайнер, она всегда была неравнодушна к прекрасному, и живопись была для нее не менее пылкой страстью, чем Арман или магия небесных просторов. – Вдруг бы у меня получилось не хуже, чем у Морана?

– Прости, у кого?

– Томас Моран, Школа реки Гудзон. Никогда не слышал о нем?

– Дорогая, я же все-таки юрист, а не художник.

– Ладно, уговорил, прощаю тебе твое невежество.

– Благодарю покорно, ваше всезнающее величество. Так что там был за Моран?

– Американский художник британского происхождения, жил в девятнадцатом веке… Впрочем, это все не важно, – прервала сама себя Сабина. – Его картины с видами Гранд-каньона… они, конечно, чересчур идеализированы и театральны, и, возможно, он чуть перегибал палку с мистикой и символизмом, и мне все же ближе импрессионизм, чем романтизм, но, сидя здесь и видя то, что вижу я сейчас, я его понимаю. Наверное, по-другому невозможно передать все, что чувствуешь в таком месте.

Сабина замолчала, подозревая, что Арман только притворяется, что слушает ее, а на деле ее рассуждения об американской живописи девятнадцатого века интересуют его не больше, чем прошлогодний снег. Похоже, он даже не заметил, что она закончила говорить. О чем он думает? Настраивается на судьбоносный разговор? Не желая ему мешать, она погрузилась в созерцание почти скрытой сумраком, но все еще величественной панорамы, окружавшей их со всех сторон.

Солнце уже растворилось за горизонтом, и ему на смену серебряным полумесяцем вставала молодая луна. В небе цвета электрик одна за другой загорались низкие звезды, и Сабина, запрокинув голову, любовалась блеском ночных светил, стараясь, как обычно, отыскать среди этой бесконечности любимые созвездия. Вскоре это занятие так ее увлекло, что она практически успокоилась и перестала нервничать из-за непонятного поведения Армана, который, однако, тоже вышел из задумчивости и вернулся в игривое расположение духа.

– Что ты там так упорно разглядываешь? Пытаешься их сосчитать?

– Почти, – она неохотно перевела на него взгляд. – Ищу Персея и Андромеду.

– Созвездия? Зачем?

– Это сложно объяснить.

– А ты попробуй, вдруг пойму.

– Только пообещай не смеяться!

– Клянусь! – Арман театральным жестом приложил ладонь к груди, а Сабина вздохнула, набираясь смелости, потому что делилась сейчас чем-то очень личным.

– Просто когда я смотрю на эти звезды и вспоминаю эту историю любви… я про Персея и Андромеду… я думаю, что когда-то они тоже были людьми, такими же, как ты и я, из плоти и крови, а потом, после их смерти, о них сложили легенду и в их честь назвали созвездия, и теперь они обречены на вечную жизнь там, наверху. Когда я была маленькой, то никак не могла понять, как же они живут на небе, ведь они могут оттуда упасть. Еще я думала, что они теперь такие далекие и прекрасные, но такие холодные… И все гадала: а помнят ли они друг друга и свою любовь?

– Что-то мне подсказывает, что этот вопрос тревожит тебя до сих пор. – По ноткам сарказма в голосе Армана она поняла, что его скорее позабавили, чем растрогали ее слова, но ей было все равно.

– Да, ты меня раскусил. Тревожит.

– Дорогая, да ты безнадежный романтик.

– А ты не знал?

– Догадывался, но что ты нашла именно в этой легенде?

– Это отдельная история. – Сабина решила не обращать внимания на ироничный тон Армана и отвечала в том же духе, что и он. – Во-первых, Персей в моей книжке был нарисован самым красивым: у него были большие темные глаза, сильные руки, волнистые волосы…

– Так это же мой портрет! – Арман соскользнул с толстовки, на которой они сидели, и встал перед девушкой на колени, демонстрируя сходство с книжным персонажем. При виде коленопреклоненного возлюбленного у Сабины учащенно забилось сердце, но она ничем не выдала охватившего ее волнения. – Только бигуди одолжишь и… – Поймав ее возмущенный взгляд, он сел обратно. – Извини, продолжай.

– А еще… – ей уже не хотелось продолжать, но она все же попыталась закончить свою мысль, – еще мне нравилось представлять себя на месте Андромеды и мечтать, что когда-нибудь за мной прилетит отважный Персей…

– На белоснежном Тулпаре29, – снова вставил Арман.

– … И спасет из лап жуткого… – она принципиально игнорировала его реплики, – …морского чудовища, а потом утащит меня в волшебную страну (именно так я говорила в детстве), и мы будем жить долго и счастливо…

– И умрете в один день, – закончил за нее Арман. – Все понятно. Единственное, что, если позволишь, хотелось бы уточнить: кому в твоих фантазиях доставалась роль чудовища? Боже! – он в притворном ужасе прикрыл ладонью рот. – Неужели твоей маме? Хотя это логично – от кого же еще тебя спасать, как не от нее?

Это было уже чересчур.

– Ты же обещал! Ну почему обязательно нужно все опошлить? – Глаза Сабины метали молнии, но в темноте Арман этого не видел.

– Что ты, и в мыслях не было! Я всего лишь пытаюсь воссоздать картину целиком. И кстати, кто исполнял партию Медузы-горгоны? Мама Персея? Тоже резонно – одному, без поддержки, с твоей мамой не справиться…

– Что за бред ты несешь! – Ее уже раздражал тот цирк, в который он, по обыкновению, превратил их разговор.

– Ну прости, малыш, я же шучу, ты ведь не обижаешься? – Арман взял Сабину за подбородок и, приподняв ее лицо, постарался заглянуть в глаза, но она отводила взгляд.

Все время с ним так: она ему – о серьезном, а он ей – о смешном. Похоже, они никогда до конца не поймут друг друга. Вот и сейчас она признавалась ему в чем-то сокровенном, а он не мог обойтись без дурацкой клоунады. При других обстоятельствах она бы куда более бурно отреагировала на его паясничанье, но сегодня ей не хотелось портить настроение ни ему, ни себе, ведь она все еще надеялась, что он вот-вот произнесет слова, в предвкушении которых она находилась уже полдня, а он все валял дурака или шутил. И Сабина, понимая, что больше не в силах пребывать в неизвестности без ущерба для своего психического здоровья, решила брать быка за рога. Вздохнув и изобразив на лице слабое подобие безразличия, она ответила со всем равнодушием и спокойствием, на какие была способна:

– Не обижаюсь, хотя ты этого и заслуживаешь. И ты, кажется, хотел со мной о чем-то поговорить?

Всегда тонко чувствуя настроение собеседника, она ощутила, как мгновенно напрягся и даже съежился Арман. Затаив дыхание, она ждала, что будет дальше, но он молчал. Судя по всему, ему было нелегко начинать этот разговор, и еще пару минут он собирался с духом, пока она, наконец, не услышала его хриплый от волнения голос:

– Да, хотел, спасибо, что напомнила. Сабина, я… – Арман запнулся.

«Как же он переживает, это так мило». Ее переполняли любовь и упование на близкое, желанное счастье.

– Я хотел тебе сказать…

Его голос был неестественным и нервным, но она все равно была уверена, что сейчас прозвучат заветные слова.

– Я давно хотел тебе сказать, но не решался…

Сгоравшую от нетерпения Сабину понемногу охватывала лихорадочная дрожь. Она уже едва сдерживалась, чтобы не прокричать восторженное «Да!», и лишь хорошее воспитание и относительное благоразумие остужали ее пыл, заставляя смиренно ожидать продолжения.

– Сабина, я… уезжаю.

Она не сразу осознала суть сказанного, и на секунду ей померещилось, что она ослышалась или неправильно его поняла.

– Ты… что?

– Я уезжаю учиться в Лондон, в магистратуру.

– Ты… уезжаешь в Лондон… – До нее очень медленно доходил смысл его слов и та страшная правда, которая была в них заключена.

Он уезжает в Лондон, в магистратуру. Он не делает ей предложения, а вместо этого бросает ее и едет за тридевять земель, чтобы пожертвовать их любовью ради иностранного диплома… Ей показалось, что земля ушла у нее из-под ног, а сердце сдавило тисками боли и безнадежности. Любимый покидает ее и говорит об этом так беспечно, словно едет на несколько дней в соседний Бишкек. Как такое может быть? Она ведь рассчитывала услышать что-то другое, что-то волшебное и радостное… Только что? Она не могла вспомнить. Она знала лишь, что пару минут назад была в шаге от неописуемого счастья, готовая воспарить к небесам, а он вверг ее в глубочайшую пропасть отчаяния. Арман что-то говорил, спотыкаясь на каждом слове, но она не реагировала. Она сидела не шевелясь, и только побелевшие губы и судорожно сжатые в кулаки ладони выдавали ее чувства.

– Сабина, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь! – Арман осторожно тряхнул ее за плечи, потому что вид ее застывшего, обескровленного лица, пугающая белизна которого просвечивала даже сквозь темноту южной ночи, мог ужаснуть кого угодно.

Но она его не слышала, она словно окаменела. Немигающие глаза смотрели на Армана, но не видели его.

Как он мог так с нею поступить? Она ведь действительно думала, что они будут вместе, что он хочет этого так же сильно, как она. Какой наивной дурой она была! Наивной и самонадеянной. Что ж, поделом ей, впредь будет знать свое место и снимет наконец свои розовые очки. Глупая, она решила, что он по-настоящему любит и ценит ее, что она для него самое важное в жизни. А вот и нет! Есть кое-что поважнее их любви. Похоже, мама была права, не доверяя ему, а она все цеплялась за свои иллюзии и упорно верила в чудеса.

Постепенно шок от услышанного сменился гневом и горькой обидой. Почему он так легко от нее отказался? Неужели он не боится, что его отъезд может стать началом их конца?! Ей хотелось рыдать от злости и унижения, хотелось бежать подальше от человека, только что растоптавшего ее надежды и мечты. Она уже готова была вскочить и умчаться от него в спасительную ночь, но чувство собственного достоинства все же удержало ее на месте. Нет! Она не станет устраивать ему сцен и ни за что не опустится до выяснения отношений, он никогда не узнает, как больно ранил ее, какой жалкой и никому не нужной кажется она себе сейчас. Пусть думает, что для нее это лишь небольшое огорчение, не стоящее ни одной ее слезинки.

Собрав всю волю в кулак и натянув на лицо улыбку, она подозрительно бодро и чуть ли не весело произнесла:

– Ты едешь в Лондон. Замечательно! И как давно это известно? – Интересно, как долго он набирался храбрости все ей рассказать?

– Где-то полгода. Родители настояли, и я не мог пойти против их решения, ты же понимаешь.

– Конечно, понимаю. – Сабина отвернулась. Не мог пойти против их решения… Да она пошла бы против целого мира, если бы кто-то попытался их разлучить! – Что ж, рада за тебя. И когда едешь?

– Через две недели, сразу после свадьбы Тимура.

– Так быстро? – Еще один сюрприз – значит, у них нет даже этого лета. – Почему не в августе?

– Хочу сначала походить на языковые курсы. Ты же знаешь, мне с моим английским там туго придется.

– Да, представляю, – вновь покорно согласилась Сабина, хотя в душе ее бушевала буря.

Теперь ей хотелось плакать, стенать, умолять его не ехать или хотя бы отложить поездку, но гордость не позволяла пасть так низко. Гордость – единственное, что у нее осталось, и она должна сохранить ее любой ценой. Ему незачем знать, какую боль он ей причинил и как тяжело ей дается эта мнимая безмятежность. Но один вопрос все-таки мучил ее безмерно, и она не могла его не задать:

– Только зачем ради этого разговора ты привез меня сюда? Чтобы подсластить пилюлю?

– Ну, нет, конечно, я правда давно хотел свозить тебя на Чарын, а тут подвернулась такая возможность… В общем, я подумал, что тебе здесь понравится и ты…

– И я с восторгом приму твою сногсшибательную новость? – в ее голосе послышались металлические нотки. Она чувствовала себя обманутой и оскорбленной, хотя остатки разума все же подсказывали, что обижаться ей, по большому счету, не на кого: она сама придумала сказку с предложением руки и сердца и сама же в нее поверила, поэтому ее терзало сейчас такое жестокое разочарование, а ведь на самом деле он никогда ничего ей не обещал и, соответственно, не обманывал. Но легче от этого не становилось.

– Ну, типа того… – Арману, похоже, было не по себе.

– Да все нормально, не парься, – очередным усилием воли она заставила замолчать свое искореженное страданием сердце и постаралась придать лицу как можно более бесстрастное выражение. – Я действительно очень за тебя рада, это же здорово. Лондон, магистратура – об этом можно только мечтать. Просто все так быстро и неожиданно.

– Да, конечно. – Обнадеженный ее напускным спокойствием, Арман решил, что опасность миновала. – Но я так долго не мог тебе рассказать, боялся, что ты расстроишься…

– Дурачок, – Сабина небрежно потрепала его по волосам. – Разумеется, я расстроилась, как же иначе? Но я же здравомыслящий человек и понимаю, что отказываться от такого варианта глупо, тем более из-за меня.

– Малыш, – Арман уловил в ее словах оттенок горечи и сарказма, – это же ненадолго, ты даже не заметишь моего отсутствия.

– Естественно, не замечу. Сколько тебя не будет – год, два? Какая ерунда!

– Любимая, я буду постоянно приезжать, звонить, писать… Мы все вынесем, мы прорвемся!

Он будет приезжать, звонить, писать. А будет ли? И может ли она вообще ему доверять? Он полгода скрывал от нее свои планы и рассказал о них в самый последний момент, а она, наивная идиотка, все это время строила воздушные замки и рисовала радужные перспективы их счастливой совместной жизни. Как могла она быть такой пустоголовой и слепой? Просто она очень сильно его любила. И любит до сих пор, несмотря ни на что. И знает, что будет ждать его писем и звонков, будет считать минуты до его возвращения, чего бы ей это ни стоило. Но как же ей больно, черт побери! Она сидела отстранившись от Армана, и он, не выдержав, развернул ее к себе и взял ее лицо в свои ладони.

– Сабина, посмотри на меня! Пожалуйста, поверь мне.

Она нехотя встретилась с ним взглядом – он смотрел на нее такими влюбленными, полными раскаяния и робкой надежды на прощение глазами, что сердце ее дрогнуло. А что, если она все слишком драматизирует? Быть может, это все-таки эгоистично с ее стороны – так относиться к его поездке? Ведь это шанс получить отличное образование и пропуск в успешную жизнь. И он не сказал, что бросает ее, он всего лишь уезжает на время, и если они по-настоящему любят друг друга, то сумеют это преодолеть. Пожалуй, ей надо хотя бы попытаться взглянуть на ситуацию с его точки зрения. А вдруг все не так плохо, как кажется?

Сабина спрятала выпущенные колючки и даже попробовала изобразить что-то похожее на улыбку:

– Да, мы прорвемся.

– Ты правда мне веришь? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю?

– Знаю.

– Любимая, – он притянул ее к себе и ласково поцеловал в губы, – я буду страшно скучать, а ты будешь по мне скучать?

– Буду, – голос, несмотря на все ее старания воспрянуть духом, звучал еле слышно.

На нее вдруг навалилась такая непомерная усталость, словно борьба с собой и своими чувствами отняла все силы. Глаза щипало от непролитых слез, в горле стоял комок едва сдерживаемых рыданий, и каждое слово давалось с трудом. Она уже почти смирилась с происходящим и чуть было не перестала сердиться на Армана, но тут ее осенила еще одна догадка, которую она не замедлила озвучить:

– А Тима знает, что ты уезжаешь?

Арман смутился, но все-таки ответил:

– Да.

– Давно?

– Э-э… с самого начала. Мне надо было с кем-то посоветоваться и…

– А раз известно ему, значит, и Аида в курсе?

– Ну, я не уверен, но скорее всего. – Он понимал, что бесполезно отрицать очевидное.

– Я тоже так думаю. Обычно он ничего от нее не скрывает. Супер! Все вокруг всё знали и молчали! – Очередное неприятное открытие отозвалось новой болью в сердце, и Сабина опять завелась.

– Это я просил Тиму пока ничего тебе не говорить. Не хотел раньше времени огорчать. – Арман выглядел удрученным и пристыженным.

– Как мило!

– Сабина…

– Что Сабина? Вы все дружно делали из меня дуру!

– Мы просто пытались…

– Что? Пощадить мои нежные чувства? Спасибо за заботу! – Похоже, запас ее самообладания на этот вечер был исчерпан.

– Малыш, пожалуйста, поверь, мы очень переживали. Тима мне утром все уши прожужжал, когда узнал, что я хочу тебе все рассказать, боялся, что ты меня не простишь.

– Не зря боялся! Так вы об этом шептались возле универа?

– Да.

– И поэтому ты весь день такой загадочный?

Даже не думая отпираться, Арман кивнул, подтверждая правильность ее гипотезы.

– Ясно. Какие вы все душки, особенно ты и Аида! Никогда вам этого не забуду!

– Жаным, ну не сердись! Мы хотели как лучше…

– А получилось как всегда. Ладно, хватит об этом, не могу больше.

Она отвернулась от Армана, чтобы он не увидел ее слез. Какой смысл спорить и что-то выяснять, раз ничего изменить уже нельзя? Даже если сейчас она встанет и нырнет вниз головой с этой скалы, он все равно уедет, потому что в жизни не пойдет против родителей. Он будет сколько угодно ее любить, но сделает так, как они ему велят. И стоит ли тогда так убиваться? Зачем рыдать и рвать на себе волосы? С его стороны не видно признаков нечеловеческих страданий, разве что легкие угрызения совести. Так почему она должна терзаться за двоих? Это же нечестно. Ей тоже надо отбросить романтические бредни, стать рассудочной и прагматичной или хотя бы попытаться найти в этом кошмаре что-то позитивное. Только что? Быть может, то, что это отличное вложение в его карьеру, в его блестящее будущее? В его будущее. А как же она? Станет ли это будущее их совместным? В этом у нее больше не было уверенности, и все-таки, если они расстанутся на неопределенный срок в состоянии войны, неизвестно, чем все это обернется. Так что же ей делать?

Сабина подняла глаза к небу, вид которого обычно помогал ей привести в порядок растрепанные чувства, но сегодня привычный ритуал не работал: ни умиротворяющий блеск ночных светил, ни глубина бездонно-черного небосвода не могли вернуть ей утраченной безмятежности и веры в себя, в Армана, в его любовь. Вот теперь и они будут так же далеки друг от друга, как ее любимые созвездия, и кто знает, чем в итоге закончится их история – счастливым воссоединением или холодным забвением.

Она оглянулась. Все то, что еще недавно восторгало ее, сейчас казалось жутким и зловещим: погруженные в непроглядную мглу стены каньона и завывание ветра в его лабиринтах, уханье ночной птицы и шорох скрытого во мраке зверя. Ей стало неуютно. Зачем-то вспомнились страшилки про Чарын, который называли вратами в потусторонний мир и местом обитания злых ведьм, сталкивающих в пропасть зазевавшихся путников, – словом, вся та чушь, которой потчуют туристов недобросовестные экскурсоводы. Однако в этот момент, в обступившей их темноте, все эти сказки представлялись не такими уж дурацкими и смешными.

– Я хочу домой. – Пожалуй, стрессов с нее предостаточно и не было никакого смысла сидеть здесь дальше. Чуда не произошло, точнее, произошло нечто прямо ему противоположное, и уже ничто не могло ее сегодня утешить или порадовать.

– Не хочешь еще посидеть? – Арман тоже выглядел угрюмым и подавленным.

– Нет, я устала, давай поедем.

– Хорошо, как скажешь, домой так домой.

Путь обратно показался Сабине бесконечным. За всю дорогу они с Арманом ни проронили ни слова, и Игорь, чувствуя повисшее в воздухе напряжение, старался разрядить обстановку, без умолку рассказывая обо всех достопримечательностях, которые, с его точки зрения, им следовало бы посетить.

– Прямо под нами реликтовая Ясеневая роща. Думали, успеем и туда заглянуть, но не получилось. Этот ясень, согдийский, – уникальное дерево, он здесь сохранился с доледниковой эпохи. Это же уму непостижимо! И как ему удалось пережить ледниковый период? В голове не укладывается, что на этом самом месте стоял такой же ясеневый лес, как сейчас, только бродили в нем шерстистые носороги и мамонты. А то, может, и динозавры…

Сабина, поглощенная раздумьями, почти его не слушала, но отдельные обрывки фраз все же доходили до ее сознания: «В роще бродили динозавры? Жалко, что мы туда не попадем, – один завалящий тираннозавр мог бы махом решить все мои проблемы».

Пилот продолжал что-то говорить про урочище Тамгалы-Тас30, Тургеньский водопад, Кольсайские озера и прочие радости туриста в окрестностях Алма-Аты, а она, вперившись остекленелым взглядом в тьму за окном, думала о самом большом разочаровании, которое испытала сегодня за всю свою по-детски беззаботную до этого момента жизнь.

Возможно, сюрприз, преподнесенный ей Арманом, не стал бы для нее таким ударом, если бы она не нафантазировала себе бог знает что и не ждала бы от него поступка, который он и не собирался совершать. Но и он, мягко говоря, был неправ. Мог бы рассказать ей обо всем полгода назад, чтобы у нее хотя бы было время свыкнуться с этой мыслью, а он устроил целый балаган – вертолет, Чарын, бархан… Кстати, бархан. А ведь предчувствия ее не обманули: не зря в его пении ей слышались трагические ноты и горестный плач. Поющий исполин оплакивал ее надежды и несбыточные мечты. Да, веселая пора ей предстоит – Арман уезжает, Тимур и Аида женятся, а она остается один на один со своим одиночеством и тоской. Вот если бы перед ней была дилемма – учеба или Арман, она, не задумываясь, выбрала бы Армана, потому что для нее не было ничего дороже их отношений. Но он решил иначе. Видимо, это была та самая суровая правда жизни, которую, несмотря на сопротивление, ей следовало принять: никогда – разве что за редким исключением – не станет любимая женщина для мужчины важнее чего-то, связанного с успехом, призрачным или реальным. Учеба, карьера, бизнес – эти слова оказывают на мужчин такое почти гипнотическое воздействие, что мало кто выдерживает сравнение с ними. И сколько бы представители традиционно сильного пола ни утверждали обратного, как бы ни пытались убедить свою половину (а порой и самих себя) в ее колоссальной ценности и значимости, практика показывала, что в ситуации, вынуждающей сделать выбор, в жертву обычно приносилась именно женщина.

До сегодняшнего дня Сабина, как любая юная, уверенная в силе своих чар девушка, считала, что уж в ее случае все точно будет по-другому, ведь она, такая умная, красивая, добрая и нежная, несомненно будет для Армана центром Вселенной, которым он будет дорожить больше всего на свете. Но жизнь, как это ни прискорбно, все расставляла по своим местам.

* * *

Серьезного разговора с Аидой не получилось. Сабина хотела высказать ей все при встрече в университете, но та пошла на опережение – в семь часов едва задремавшую после бессонной ночи Сабину разбудил телефонный звонок, и она спросонья вздрогнула от испуга: какой еще сюрприз ждет ее с утра пораньше?

– Сабинка, это ты? – голос Аиды звучал взволнованно и виновато.

– Это я, а ты кто? Неужели моя бывшая лучшая подруга? – Толком не проснувшаяся Сабина туго соображала, но вчерашние события так ярко отпечатались в ее сознании, что мысль о них первой посетила ее после пробуждения.

– Сабина, прости меня, пожалуйста. Я хотела тебе все рассказать сразу же, как узнала, но они с Тимой меня отговорили. Арман… он так переживал, все твердил, что должен тебя подготовить, придумать, как это преподнести… – Аида продолжала что-то лепетать в свое оправдание, но Сабине это было неинтересно.

– Аида, это все чудесно, но тебя я все равно понять не могу. И никогда не смогу. Если бы я была на твоем месте, я бы обязательно тебе рассказала.

– Родная, ну прости. Мы все очень волновались и не знали, как ты к этому отнесешься.

– То есть была вероятность, что я обрадуюсь?

– Ладно тебе, не злись. Ты же понимаешь, что он не мог пойти против родителей.

– Не понимаю, я бы пошла.

– Так ты же сильнее! А мужики – они мягкотелые, трусливые.

– Я всегда считала, что должно быть наоборот.

– Должно, но не обязано. Они же органически не переносят конфликтов, им лишь бы все тихо, гладко было.

– Это и противно!

– Да не расстраивайся ты так! Не на Луну же он летит!

– Слабое утешение.

– Сабин, ну правда, это же не конец света, отучится и вернется, куда он денется.

– Конечно, не конец, но вернется ли? Я теперь вообще не знаю, что у него на уме.

– Да ты у него на уме! Он вчера такой убитый был, полночи с Тимой на телефоне провисел. Боится, что ты его не дождешься.

– Правильно боится, заслужил. А Тима тоже хорош, мог бы хоть намекнуть.

– Ой, ты же знаешь, мужская солидарность и все такое. Кстати, про мужскую солидарность: они там мальчишник замышляют – нам тоже надо что-нибудь придумать.

Сабина мгновенно распознала шитую белыми нитками уловку Аиды, направившей разговор в другое русло, но сделала вид, что ничего не заметила. Ей и самой уже надоело мусолить эту тему: изменить она ничего не могла, так был ли смысл в этих разглагольствованиях? Поэтому она тоже переключилась на обсуждение предстоящей свадьбы, тем более что ее это касалось самым непосредственным образом: она была подружкой невесты.

– Ладно, Тлеугалиева, давай на выходных что-нибудь замутим – так хочется отвлечься, – в потухшем голосе слышалось смирение с неизбежным.

– Потанцуем? – Аида явно была рада, что все распри остались позади и она отделалась легким испугом.

– Почему нет? Давно мы никуда не выходили.

– Да уж, недели две.

– А ты уже решила, кого позовешь на девичник? – В данный момент этот вопрос занимал Сабину меньше всего, но она знала: если Аида сядет на своего любимого конька – разговор о свадьбе, угомонить ее будет непросто, и Сабина сможет даже вздремнуть под ее бормотание.

– Да, конечно, как обычно: Динару, Камилу, Айсулу, Катю, Алину, Салтанат, Аружан, Баян, Карину и Дашу. Еще будут две мои троюродные сестры – Гульжан и Данеля (ты, кажется, с ними не знакома) и Тимина сестренка – Жанна. И моя тетя Лаура.

– Круто, гуляем по полной! – Сабина пожалела, что список подруг Аиды так быстро закончился.

– А то! Ты, кстати, с платьем определилась?

– Нет еще, в субботу побегу по магазинам.

– Ну ты даешь! Ты же подружка невесты, а времени в обрез!

– Да помню я, но надо было дописать курсовую по истории дизайна.

– Да, точно, я тоже зашиваюсь. Ты на первую пару идешь?

– Вообще-то я хотела первые две бессовестно проспать, а то ночка у меня была еще та… Но благодаря твоим стараниям уснуть я уже не смогу, так что пойду.

– Ой, прости, об этом я не подумала, хотела поговорить с тобой до занятий.

– Вот и поговорила. Ладно, давай, в универе увидимся.

– Давай, целую, до встречи.

– Пока.

Сабина повесила трубку и только тут заметила, что на пороге ее комнаты стоит мама и вслушивается в разговор. Интересно, как давно она там стоит и что успела услышать? Вчера она ничего не рассказала Елене Александровне, потому что истерзанные нервы не выдержали бы непременного: «Я же тебе говорила», и взрыв не заставил бы себя долго ждать, а ссора с мамой – это совсем не то, что ей сейчас было нужно. Через пару дней, когда она, быть может, успокоится и окончательно свыкнется с происходящим, она соберется с духом и поделится с мамой всеми подробностями. Но не сегодня. Сегодня рана еще слишком свежа, чтобы резать по ней мучительно острым скальпелем маминых слов.

Провести Елену Александровну было так же сложно, как остановить несущийся на всех парах паровоз, но Сабина решила все же попытаться.

– Привет, мам! – Натянутая улыбка вышла кривой и жалкой, но это был тот максимум, на который она в эту минуту была способна.

– Доброе утро. И кто это в такую рань?

– Аида узнавала задание по композиции.

– И все? Только задание?

– Да, а что?

– Ничего, мне просто показалось, что что-то случилось. – Похоже, слабая попытка избежать нежелательного разговора была слишком слабой.

– Нет, все нормально, тебе показалось.

– Правда? Помнится, вчера ты думала, что Арман хочет сделать тебе предложение. Но что-то мне подсказывает, что этого не произошло? – Мама с пристрастием всматривалась в глаза дочери, и та сморщилась под ее взглядом, мысленно проклиная свой длинный язык. Мама все поняла, явка была провалена, и Сабина сдалась без борьбы:

– Нет, все было наоборот – он хотел сказать, что уезжает.

– Уезжает? Куда? – Судя по голосу, эта новость стала неожиданностью даже для Елены Александровны.

– В Англию, учиться в магистратуре.

Сабина была уверена, что услышит от мамы какое-нибудь нелестное замечание в адрес Армана, но та молчала. Сабина осторожно глянула на маму из-под ресниц и, к своему удивлению, прочла в ее глазах только сочувствие и понимание. И все ее самообладание куда-то улетучилось – ее вдруг пронзило такое горькое чувство жалости к себе, что слезы брызнули фонтаном и она даже не попыталась их остановить. Как выяснилось, носить в себе боль и разочарование, так сильно терзавшие ее, было невмоготу. Она с ревом уткнулась в подушку, уже не заботясь о том, что придется идти на занятия с заплаканным лицом, а мама, присев на краешек кровати, гладила дочь по голове. Обе знали, что слова в этой ситуации бесполезны и не нужны, и мама просто сидела рядом, утешая Сабину, как маленькую девочку, у которой коварный мальчишка забрал любимую куклу.

* * *

День свадьбы Тимура и Аиды приближался, и Сабине, как подружке невесты, погруженной в предсвадебные хлопоты, некогда было грустить. Им с Аидой столько всего нужно было успеть: попасть к лучшим в городе мастерам на пробную укладку и макияж, сходить к косметологу и в солярий, сделать маникюр, педикюр, депиляцию, коррекцию бровей и прочие негуманные, но бесконечно милые женскому сердцу процедуры. Их график был расписан по минутам, а тут еще сессия в самом разгаре… И почему друзья надумали играть свадьбу в июне? Не могли хотя бы месяц подождать?

Настроение Сабины в эти сумасшедшие, наполненные суетой дни было превосходным. Жизнь кипела, бурлила и била ключом: подготовка к свадьбе, подбор нарядов, зачеты, экзамены, вечеринки – времени и сил на мрачные мысли и хандру не оставалось совсем.

Арман был на редкость учтивым и смирным, отказавшись от привычки иронизировать по любому поводу. Он с утра до вечера не отходил от нее ни на шаг и даже стоически выдерживал походы по магазинам в поисках платья и аксессуаров для свадебного торжества, а ведь обычно не переносил само слово «шопинг». Исключение составляли только визиты Сабины в солярий и салон красоты: сопровождать ее и туда он все-таки не решался, хотя они с Тимуром, Дауреном, Аскаром и еще парой ребят из их компании прорвались даже на девичник, «совершенно случайно» заехав в тот ресторан, где гуляли девчонки, и сидели за соседним столом, делая вид, что их ничуть не интересует то, что происходит поблизости.

Сабине, безусловно, были приятны его удвоенная предупредительность и забота, но она ни на миг не забывала о том, что наслаждаться всем этим сможет недолго. Скоро он улетит, и ей останется только догадываться, кого он, вполне вероятно, обхаживает там, на Туманном Альбионе. Поэтому она принимала как должное эти знаки его внимания и развлекалась от души, понимая, что после его отъезда безбашенное веселье сменится угрюмой тоской. Но думать об этом сейчас не хотелось – она старалась жить сегодняшним днем, упиваясь быстротечными, но восхитительно-яркими моментами обманчивого счастья.

* * *

В день свадьбы Сабина проснулась около трех утра и пару часов провела в тщетной попытке снова уснуть. Изнывая от бессонницы и в сотый раз взбивая смятую подушку, она с раздражением перебирала в уме возможные причины своего взвинченного состояния. Разумеется, она переживала из-за предстоящего мероприятия, но основным поводом для беспокойства было, скорее, нечто иное. На свадьбе должны были присутствовать родители Армана (поскольку его семья много лет дружила с семьей Тимура, чем и объяснялось, что Тимур и Арман были неразлучны с самого детства, учились в одном классе и поступили в один университет на один и тот же факультет), и она, с одной стороны, сгорала от нетерпения наконец-то познакомиться с ними, а с другой – страшилась этой перспективы, не зная, чего от них ожидать. От Аиды ей было известно, что родители возлюбленного давно посвящены в детали их отношений с Арманом и наверняка уже изучили биографию Сабины и членов ее семьи до десятого колена. Неизвестно было другое – их, родителей, мнение на этот счет. Робкие попытки Сабины прояснить этот вопрос ни к чему не приводили: Аида отмалчивалась, уверяя, что не владеет информацией по этой теме, а унижать себя допросами с пристрастием Сабине не хотелось. Скрепя сердце она делала вид, что верит в крайне подозрительную неосведомленность подруги, и ждала момента, чтобы разобраться во всем самостоятельно, – вот почему этот день мог стать судьбоносным не только для Аиды и Тимура, но и для нее.

С трудом забывшаяся под утро неспокойным сном, в шесть часов она подскочила, разбуженная чуждым сострадания будильником. Выкуп невесты был назначен на десять, и уже в одиннадцать их ждали во Дворце бракосочетаний, а ведь нужно было еще сделать прическу и макияж, одеться и примчаться домой к подруге при полном параде. Поэтому через час у них с Аидой был запланирован визит в салон красоты и промедление было смерти подобно.

Невыспавшаяся и злая, жуя на ходу бутерброд и запивая его наскоро приготовленным кофе, Сабина искренне недоумевала, как позволила Аиде втянуть себя в эту авантюру – стать подружкой невесты и добровольно обречь себя на эти муки. Собравшись по-военному быстро и нацепив первое, что попалось под руку, она выскользнула из дома и бегом рванула на стоянку. Последние дни она почти все время ездила с Арманом, поэтому соскучилась по своей миниатюрной рено цвета спелой вишни – подарку родителей на восемнадцатилетие. В пять минут домчавшись до салона по пустынным улицам спящего города, она впорхнула в гостеприимно распахнутые двери царства красоты и гламура и тут же натолкнулась на полусонную Аиду, дремавшую в кресле с запрокинутой головой, над которой уже колдовала не по-утреннему бодрая и жизнерадостная парикмахер-стилист, известная в Алма-Ате как Гуля-маленькая.

Через пару часов из салона вышли две роскошные дивы, внешний вид которых, однако, вызывал изумление и улыбки редких прохожих. С идеальными укладками и макияжем (одна из них даже в фате), но, словно сговорившись, одетые в рваные джинсы, майки и кроссовки, девушки являли взору настолько разительный диссонанс, что это не могло не бросаться в глаза. Но им было не до улыбок и любопытствующих взглядов: они опаздывали на выкуп невесты, и потому, попрощавшись, обе попрыгали каждая в свою машину и понеслись по домам, чтобы там облачиться в праздничные наряды и во всеоружии встретить жениха и его компанию.

В пять минут одиннадцатого Сабина уже была на углу Джамбула и Тулебаева возле дома Аиды, которая жила в центре Золотого квадрата – самого престижного по тем временам района Алма-Аты. Весь подъезд до третьего этажа был украшен белыми надувными шарами и шелковыми лентами. В прихожей и гостиной толпились люди: непрерывным потоком входили родственники и знакомые, путались под ногами беспрестанно орущие дети, лихорадочно накрывали на стол взбудораженные женщины, сбивались в кучки по интересам и беседовали снисходительно наблюдавшие за женской суетой мужчины. Периодически в огромной квартире, ставшей вдруг тесной для такого количества приглашенных, слышались поздравления и пожелания счастья молодым, раздавался звон посуды и чей-то заливистый смех – подготовка к встрече дорогих гостей шла полным ходом. Запыхавшись, Сабина пулей влетела в прихожую, второпях чуть не забыв поздороваться с родителями Аиды – тетей Сауле и дядей Рустемом, но те тоже едва заметили ее появление, потому что сновали по дому как угорелые, пытаясь навести в этом хаосе хотя бы слабое подобие порядка.

Сабина поспешила в комнату Аиды и замерла на пороге. Она уже присутствовала при примерках свадебного платья и всего лишь час назад лицезрела подругу с парадной прической и макияжем, но, увидев это великолепие в комплексе, не смогла сдержать восхищенный возглас. Очаровательная, как диснеевская принцесса, невеста стояла, боясь помять наряд, в центре комнаты, с царственным достоинством принимая комплименты от мельтешивших вокруг нее родственниц и подруг. Традиционно белое платье с пышной юбкой и облегающим лифом очень стройнило ее фигуру, и талия в туго затянутом корсете казалась удивительно тонкой. Верхний край лифа был обшит широкой, с ладонь, полосой рельефных кружев, и такая же полоса кружева петлей перекидывалась через шею. Невесомая фата ниспадала на плечи, прикрывая прическу, идейным вдохновителем которой была Сабина. С детства бредившая историческими романами и туалетами средневековых красавиц, она предложила Аиде собрать волосы в низкий пучок и спрятать их под сетку для волос, на поиски которой подруги потратили не меньше месяца, но ничего даже близко похожего не было ни в одном свадебном салоне Алма-Аты. К счастью, у Сабины была тетя, старшая сестра ее папы, которая много лет жила в Париже, – Сабина попросила ее купить это чудо там, и скоро заветная сеточка, сплетенная из мелкого искусственного жемчуга, украшала голову новобрачной, а от себя девушки добавили только декорированные белыми цветами шпильки, которые крепились к основанию сетки, придавая прическе торжественности и изящества. И теперь сказочно красивая невеста, осознавая свою неотразимость и одновременно жутко нервничая, решила найти баланс между двумя этими состояниями и потому неподвижно стояла посреди комнаты, комкая в руках носовой платочек. Вокруг нее хлопотали сестры, тети и подруги, пришедшие раньше Сабины, но Аида была непоколебима и, похоже, твердо намерена не шевелиться до приезда жениха.

Увидев Сабину, она с облегчением выдохнула:

– Ну наконец-то! Я уже думала, ты не приедешь!

– Куда я денусь с подводной лодки! – Сабина поочередно здоровалась с подружками и родственницами невесты, раздавая поцелуи и обязательные комплименты их нарядам. – И кстати, сейчас только десять минут одиннадцатого, так что я почти вовремя, а где нашего жениха носит?

– Мы уже начинаем беспокоиться, – их общая подруга Камила, статная брюнетка с заостренными чертами лица, растерянно пожала плечами.

– Не могли же они в субботу утром в пробку попасть? – понимая неправдоподобность этой версии, хрупкая Айсулу, напоминавшая скорее ученицу средних классов, чем без пяти минут выпускницу университета, раздосадованно хмыкнула.

– Ладно вам, девочки, что вы температурите? Сейчас приедут. – Самая оптимистичная из их компании – пухленькая Динара, с роскошной грудью и стильным ежиком коротких черных волос, сидела на стуле в углу комнаты, подпиливая не вовремя сломавшийся ноготь.

– Тима звонил двадцать минут назад, сказал, что они выезжают, вопрос только откуда – из Каскелена31, что ли? Тут ехать две минуты. Может, он передумал? – в голосе Аиды сквозила паника.

– И не надейся, приедет как миленький! Думаю, у нас максимум минут пять в запасе. – Сабина осторожно стерла чью-то помаду со щеки подруги. – Надо всем сказать, чтобы тебя не целовали, а то я замучаюсь тебя отмывать.

– Ага, попробуй нашим такое сказать, не поймут же, весь день будут приставать с поздравлениями и поцелуями. Хотя бы тостов сегодня поменьше было!

– Да уж. – Камила, первая из их компании выскочившая замуж на третьем курсе, прекрасно понимала, о чем говорила Аида. – Нам на нашей свадьбе даже поесть не дали – простояли все время как истуканы, я потом ног вообще не чувствовала.

– И главное, почему надо стоя все выслушивать? Это же издевательство! – вошедшая минуту назад Катя, невысокая шатенка с озорными зелеными глазами, тут же присоединилась к беседе.

– Ладно жених с невестой, почему дружки страдают? – Динара, побывавшая подружкой невесты на трех свадьбах, тоже не скрывала возмущения.

– Почему, почему… не знаю почему. – Для Аиды перспектива провести весь предстоящий день на ногах и на голодный желудок была не самой радостной. Зная обычаи казахских свадеб, на которых практически каждому гостю предоставляли слово, а любителей поговорить вволю всегда было предостаточно, она опасалась, что и ее свадьба, как это нередко случалось, превратится в некое подобие партсобрания, где одно выступление плавно перетекает в другое, гости скучают, а выступающие порой так увлекаются собственным красноречием и залезают в такие дебри, что успевают забыть, с чего они начали и кого и с чем следовало поздравлять. И хотя прогрессивно мыслящая молодежь либо по-доброму смеялась над этой традицией, либо тихонько негодовала, открыто взбунтоваться против нее решались немногие, ведь было невозможно предугадать, кто именно из числа приглашенных: угрюмый сват, троюродная тетушка или милейшая начальница отдела – затаит обиду за то, что ему (или ей) не предложили произнести тост и, стало быть, не проявили должного уважения.

– Предупреждаю сразу, я больше пары часов не продержусь, мне туфли жмут. – Сабина и присутствующие в комнате девушки как по команде опустили взгляд на серебристые туфельки тридцать пятого размера, которые как влитые сидели на ее стройных ногах.

– Какая прелесть! Ты где такие откопала? – Аида только сейчас заметила, в чем пришла подруга.

– Классно все-таки, когда нога маленькая, не то что мой сороковой, – сидя в кресле, Камила демонстративно покачала внушительного размера ступней в лакированной черной лодочке.

– Ой, какие клевые! Я бы тоже от таких не отказалась, – Айсулу наклонилась, чтобы поближе рассмотреть приобретение Сабины.

– В ЦУМе взяла позавчера, а то уже думала, что босиком пойду. Только мне надо было тридцать пять с половиной, но, разумеется, не было.

– Тогда пока разуйся и сядь, ты мне сегодня живая нужна. Платье не помнется? – Аида взглядом знатока окинула скромный, но элегантный наряд подруги. Серебристо-серое платье-футляр с короткими рукавами и вырезом каре было простым, но необычная красота его обладательницы превращала его в нечто по-настоящему изысканное. Плотный матовый шелк послушно вторил изгибам тела, а глаза, оттененные блеском ткани, приобретали особую выразительность и глубину. Поначалу Сабина хотела надеть что-нибудь более яркое, но потом, рассудив, что это все-таки праздник Аиды и привлекать к себе излишнее внимание в день ее свадьбы будет не очень по-дружески, остановила свой выбор на этом варианте. – Красивое платье, тебе идет. – Аида была удовлетворена внешним видом подруги, но сквозь похвалу в ее голосе невольно проскальзывали легкие нотки ревности. – Какая же ты все-таки тощая, ты вообще ешь?

– Иногда. – Сабина, понимая настроение Аиды, которая всегда стеснялась своей комплекции, улыбнулась. – Не бойся, начнешь жить со свекровью – тоже похудеешь.

– Надеюсь. – Аида повернулась к зеркалу и в который раз смерила себя придирчивым взглядом с головы до пят. – Но где же его носит?

В это же мгновение, словно в ответ на ее вопрос, раздались оглушительно-громкие сигналы машин, въезжающих во двор ее дома. Так уж повелось, что любая свадьба в Казахстане претендовала на статус события общегородского, в крайнем случае районного, масштаба, и потому каждый свадебный кортеж считал своим гражданским долгом звонкими автомобильными гудками оповещать о своем приближении всю округу, ничуть не заботясь о том, что ее жители, возможно, мечтали выспаться утром выходного дня. Кортеж Тимура не был исключением: подъезжая к дому, десяток белоснежных мерседесов, три белых ленд крузера и жемчужно-белый лимузин производили такой шум, что даже в квартире можно было разговаривать, только до предела напрягая связки. Но поскольку местное население отличалось завидной терпимостью и доброжелательностью, мало кого из соседей эта беспардонность раздражала. Наоборот, воспринимая происходящее как развлечение, они с удовольствием припадали к окнам, пытаясь оценить достоинства новобрачной по ее платью и уровень финансового благосостояния жениха по тем авто, на которых он с сотоварищами приехал.

Девушки бросились к окну. Аида, у которой явно отлегло от сердца, стала лихорадочно поправлять прическу, рискуя испортить созданный Гулей шедевр, а влетевшая в ее комнату мама принялась раздавать указания по поводу выкупа невесты присутствующим родственницам и подругам.

Следует заметить, что традиционная казахская свадьба, с соблюдением всех исконных обычаев и ритуалов, была красивой, но неимоверно сложной процедурой, изобилующей деталями и в современных условиях практически невыполнимой. Когда-то давно она была многоступенчатым, растянутым на дни, а то и месяцы процессом, который состоял из множества этапов и требовал колоссальных издержек обеих сторон. Основными статьями расходов были приданое невесты, подарки многочисленным родственникам и калым, без которого не обходилось ни одно свадебное торжество. В наши дни издержек вряд ли стало меньше, но многие обряды упростились, некоторые и вовсе были преданы забвению (хотя взамен им появились новые). На дворе был двадцать первый век, диктующий свои законы, в том числе и свадебные: не увозили больше отчаянные джигиты своих любимых на гордых аргамаках32; не пели невесты прощальную песню сынсу33, покидая родимый дом, а после свадьбы не устраивались конные скачки и айтысы34. Нынешние женихи приезжали за своими наряженными в фату и кринолины сужеными на лимузинах, танцы в ресторанах заменили байгу35, а диджеи – акынов36. Безусловно, самые значимые ритуалы были актуальны и сегодня, но по сути казахские свадьбы образца двадцать первого века являли собой такой причудливый симбиоз свадебных традиций, сформировавшихся еще в домусульманскую эпоху, собственно мусульманских обрядов и привнесенных относительно недавно русских и западных обычаев, что только посвященный мог бы с уверенностью сказать, какой эпохе и культуре принадлежит тот или иной ритуал.

Вот и обряд выкупа невесты был, по всей видимости, заимствован из русских свадебных традиций, но часто проводился на казахских торжествах. Главную роль в этом действе играли подруги и родственницы новобрачной, поэтому всем девушкам, кроме Сабины, было велено немедленно покинуть комнату Аиды и занять круговую оборону на подступах к ее квартире, дабы не пропустить жениха к невесте, не добившись от него уплаты символического вознаграждения или получения небольших подарков. Для осуществления этой задачи перед подъездом, на каждом лестничном пролете, у входа в квартиру и, наконец, возле комнаты Аиды были выставлены крайне ненадежные блокпосты из юных прелестниц, с трудом удерживающих равновесие на высоченных шпильках. Повсюду мельтешили шаловливые дети, рассчитывающие поживиться на символической продаже новобрачной, и суетливо бегали женщины постарше, проверяя, прочно ли натянуты шелковые ленты, преграждающие путь жениху, и не слишком ли хлипкие заслоны представляют из себя подружки Аиды и ее молодые, преимущественно незамужние родственницы и кузины. При этом все эти оборонительные рубежи были полны такой решимости не дать пройти жениху к его суженой, словно они на самом деле собирались отбить у него всякую охоту жениться. Кстати, история знала уморительные примеры, когда недостаточно психологически устойчивые юноши, устав прорываться сквозь бесчисленные преграды и выполнять нелепые задания, придуманные подружками невесты, разворачивались и заявляли, что жениться они больше не намерены. И тогда родственники новобрачной, только что прилагавшие усилия к тому, чтобы помешать жениху добраться до суженой, срочно меняли тактику и прилагали усилия прямо противоположные – пытались препроводить его к невесте.

К счастью, Тимур, по крайней мере внешне, производил впечатление человека с абсолютно здоровой психикой, да и в серьезности его намерений сомневаться не приходилось, но Аида и Сабина все равно переживали, как все пройдет. Поэтому сейчас они обе, затаив дыхание, прилипли к окну, наблюдая, как из машин выходят непривычно элегантные и как будто внезапно повзрослевшие друзья жениха, так непохожие на тех небрежно одетых молодых повес, которых девушки привыкли видеть в обычные дни. Все были в темных, отлично сидящих костюмах, белоснежных рубашках и ярких галстуках. Тимур, последним вышедший из машины, выглядел как юный денди с обложки модного журнала – настолько классический черный смокинг и галстук-бабочка преобразили этого разгильдяя, что девушки не сговариваясь ахнули.

– Какой же он красивый! – Аида с благоговением смотрела на любимого.

– Ты тоже ничего, – хихикнув, Сабина ткнула Аиду локтем, но та, следя за происходившим внизу, пропустила этот спорный комплимент мимо ушей.

Сабина тоже всматривалась в компанию юношей, стараясь разглядеть в ней Армана. Наконец она его увидела. Отдававший распоряжения водителям свадебного кортежа, он казался таким сосредоточенным и важным, словно успех всего мероприятия зависел только от него. В черном костюме, белой рубашке и стильном черно-белом галстуке, он был до того неотразим, что она была сражена наповал. Он так редко одевался подобным образом, предпочитая джинсы, рубашки-поло и свитера, что, надевая галстук, всегда в хорошем смысле шокировал Сабину, потому что она испытывала необъяснимую слабость к мужчинам в деловых костюмах и галстуках. И сейчас, любуясь его мужественной фигурой, облаченной в идеально пригнанные пиджак и брюки, она чувствовала, как на глаза наворачиваются совершенно лишние в данный момент слезы, грозившие уничтожить ее искусный макияж.

Тем временем друзья плотным кольцом окружили Тимура и ринулись на штурм весьма условно защищенного подъезда. До Аиды и Сабины урывками доносились радостные детские крики, смех кокетничающих с молодыми людьми девушек и басовитый хохот парней. Скоро вся толпа скрылась в подъезде: вероятно, торговля прошла успешно, и довольные полученным вознаграждением девушки пропустили напористых юношей к следующему кордону. Аида и Сабина, как две заточенные в башне принцессы, изо всех сил напрягали слух, пытаясь разобрать, что происходит на подступах к квартире, но за дверью хихикали девчонки, что значительно затрудняло задачу. К счастью, мучиться в неведении им пришлось недолго, потому что жених, судя по нарастающему шуму, вскоре прорвался ко входу в квартиру, а затем и к комнате невесты.

Аида, побледневшая и взволнованная, вновь заняла выжидательную позицию в центре комнаты, а Сабина, стоявшая позади нее, с интересом вслушивалась в веселые голоса за дверью, пытаясь опознать в этом нестройном хоре голос Армана. По-видимому, Камила, Айсулу, Динара и Катя – ближайшие подруги Аиды и Сабины – были особами не корыстолюбивыми и серьезного сопротивления жениху не оказали, и потому через несколько минут последняя, самая заветная дверь распахнулась, и на пороге появился Арман, который на правах друга жениха расчищал тому дорогу, а за ним, смущаясь и краснея, вошел Тимур, теребя в руках изящный букетик невесты. Вслед за женихом в комнату ввалились друзья и родственники новобрачных, и под одобрительные возгласы гостей Тимур подошел к Аиде, вручил ей перевязанный лентами букет из мелких белых роз и взял такую же смущенную девушку за руку. И все вокруг потонуло в невообразимом гвалте: все что-то говорили, смеялись, поздравляли друг друга и бросались с поцелуями и пожеланиями счастья к молодым.

Между тем Арман, протиснувшись к Сабине и смерив ее восхищенным взглядом, наклонился ближе и прошептал не самые уместные в этой ситуации слова:

– Какая же ты у меня красивая! Невеста отдыхает.

Сабина, сдвинув брови, вскинула на него полный негодования взгляд, опасаясь, как бы эта фраза не долетела до чужих ушей. Безусловно, ее возмущение было не вполне искренним: в глубине души ей было приятно услышать этот хоть и чудовищно некорректный, но очень лестный комплимент, ведь тщеславие, свойственное всем привлекательным девушкам, не было чуждо и ей. И все же Аида была ее подругой, и позволить Арману испортить ей праздник такой бестактностью она не могла, поэтому с укором в глазах она приложила палец к губам, призывая Армана быть осторожнее в высказываниях, и тот, усмехнувшись и хитро ей подмигнув, сжал ее ладонь, давая понять, что впредь будет более осмотрительным.

Однако родители Аиды стали громко приглашать гостей к столу, потому что нужно было торопиться на регистрацию, и все потянулись из комнаты невесты в гостиную, где уже с утра был накрыт роскошный дастархан37. Обычай кормить жениха и его друзей в перерыве между выкупом невесты и регистрацией был, вероятно, излишним, но неприкосновенным, как индийская корова. Гостеприимство всегда было отличительной чертой казахского народа, и не накормить до отвала любого гостя, тем более будущего зятя, было в этой стране равносильно преступлению, но, учитывая известную казахскую «пунктуальность», когда ни одно мероприятие, в том числе выкуп невесты, не начиналось вовремя, поесть в этот обычно короткий промежуток времени никто не успевал. И тем не менее столы в доме невесты ломились от угощения, а гости, перехватив на ходу в лучшем случае бокал шампанского и что-нибудь из закуски, бежали дальше, провожая голодным взглядом понапрасну пропадающее великолепие.

Так было и на этот раз. Молодожены уже опаздывали на собственную свадьбу, поэтому застолье ограничилось аперитивом и парой лаконичных тостов за здоровье молодых, а затем вся эта разодетая и галдящая публика высыпала на улицу, где ей предстоял еще один этап – рассадка по машинам. Сабина самоотверженно помогала Аиде аккуратно втиснуть фату и пышный кринолин в дверь лимузина, а Тимур, Арман и родители Аиды, руководя рассадкой, перебегали от машины к машине, стараясь не забыть ни про кого из гостей, которых набралось уже около шестидесяти. И это была лишь малая часть приглашенных – остальные из числа наиболее близких должны были прибыть во Дворец бракосочетания непосредственно к церемонии регистрации брака, а все прочие – вечером в Дом приемов, где был заказан банкет. Как правило, казахские свадьбы проводились на широкую ногу, с вовлечением всей многочисленной родни, друзей, коллег и просто едва знакомых, но полезных людей, и вполне рядовым считалось торжество на двести-триста, а то и пятьсот человек, причем жених с невестой не всегда знали всех приглашенных в лицо, но, будучи воспитанными в традициях восточного гостеприимства, делали вид, что необычайно рады видеть у себя на свадьбе людей, о существовании которых до сегодняшнего дня даже не подозревали. На празднестве Тимура и Аиды должно было присутствовать чуть больше четырехсот гостей, и Сабина с сожалением думала о том, что не захватила запасные туфли без каблука, так как без потерь пережить этот вечер с множеством тостов уже мнилось ей нелегкой задачей.

Наконец гости расселись по машинам и кортеж двинулся в сторону Дворца бракосочетаний, долгими гудками оповещая об этом весь район и издавая такой же неимоверный шум, с каким он въезжал во двор около часа назад.

* * *

Арман, Сабина и пока еще сравнительно бодрые молодожены наслаждались передышкой в номере отеля «Достык», находившегося поблизости от Дома приемов, где в этот момент собирались гости и шли последние приготовления к встрече молодых. Ожидая сигнала на выход от Жана, самого популярного в Алма-Ате ведущего подобных мероприятий (тамады), друзья коротали время за обсуждением всего, что произошло за этот трудный, насыщенный событиями день. Девушки смеялись, вспоминая, как феерично выглядела утром Аида, восседая за рулем своего RAV4 в джинсах и белоснежной фате, а юноши рассказывали им пикантные подробности обряда выкупа невесты, которые еще не были известны подругам.

Правда, молодые люди умолчали о том, что опоздали на выкуп по вине Тимура, который забыл дома обручальные кольца, и пришлось за ними возвращаться, ведь Аида могла решить, что это плохой знак, и ее настроение на весь оставшийся вечер было бы испорчено. Она и так переживала из-за того, что свечка внутри керамической юрты, которую им по новоизобретенной традиции торжественно вручили после регистрации как символ семейного счастья и благополучия, быстро погасла. Ребятам не сразу удалось убедить девушку не зацикливаться на этой мелочи и вернуть ей хорошее расположение духа.

Особенно веселило друзей недоразумение, случившееся при исполнении мусульманского обряда бракосочетания неке кияр, который был необязательным, но с недавних пор крайне востребованным в Казахстане ритуалом и проводился для желающих в том же Дворце бракосочетаний сразу после гражданской церемонии. Когда говоривший по-казахски мулла спросил Тимура, согласен ли он вступить в брак со своей невестой, тот, будучи чистокровным казахом, знающим по-казахски не больше десятка слов, еще смог предположить, о чем идет речь, но, когда священнослужитель поинтересовался, что по старинному (нынче весьма условному) обычаю он подарил на свадьбу молодой жене, парень растерялся и смотрел на муллу безумными глазами, не понимая, чего еще от него хотят. Ситуацию спас Арман, знающий язык чуть лучше: сообразив, в чем суть вопроса, он шепотом перевел его Тимуру и избавил друга от неминуемого позора.

Словом, как на любой свадьбе, сегодня было достаточно и трогательных, и трагикомичных моментов, которые зачастую остаются в памяти об этом дне как самые яркие и дорогие сердцу воспоминания. Аида была уверена, что все не скоро забудут патетику официальной регистрации их брака, потому что речь ведущей вышла столь возвышенной и проникновенной, что довела до слез всех присутствующих, независимо от их пола, возраста и семейного положения. Даже обычно несентиментальные мужчины тайком утирали слезу под звуки ее чувственного голоса и берущих за душу слов. А вот Тимур не сомневался, что неизгладимое впечатление на гостей произвела некая Зарина, дальняя родственница Аиды, которая, спускаясь с лестницы Дворца бракосочетаний, запуталась в собственной юбке и кубарем скатилась вниз, чудом не раздробив все кости, но сломав каблук.

И все же друзья искренне радовались тому, что добрая половина запланированной на этот день программы осталась позади. Все эти важные, но утомительные ритуалы: выкуп невесты, регистрация, мусульманский обряд, прогулка по городу и посещение главных достопримечательностей Алма-Аты (Парка имени двадцати восьми гвардейцев-панфиловцев, площади Республики и шашлычных в Алма-Арасане) – были, по существу, прелюдией к основной части сегодняшнего празднества – свадебному тою38, а это испытание им только предстояло преодолеть.

Начало банкета задерживалось почти на час, но вряд ли это кого-то беспокоило или удивляло. В повседневной жизни люди здесь более организованны и точны, но вот приходить в назначенное время на торжество считалось чуть ли не моветоном. Сложно назвать причины столь избирательной пунктуальности (возможно, гости просто боялись показаться самыми голодными и нетерпеливыми), но из этого правила почти не бывало исключений – мало кто появлялся на мероприятиях вовремя, и никому и в голову не приходило расценить это как неуважение к виновникам праздничного события. Поэтому друзья могли провести в отеле еще как минимум полчаса в ожидании момента, когда все приглашенные наконец соберутся для встречи молодоженов, но эта передышка была отнюдь не лишней: девушкам хотелось отдохнуть и подправить прически и макияж, а молодым людям – покурить и настроиться на долгий вечер в компании многочисленных гостей.

Однако вскоре команда от тамады была получена, и через несколько минут новобрачные с друзьями уже стояли неподалеку от входа в Дом приемов, где их ожидали четыре девушки в белоснежных, расшитых золотом национальных казахских костюмах. С помощью Сабины они накинули на Аиду большой отрез белой ткани, украшенный национальным орнаментом и необходимый для традиционного обряда, с которого начинался банкет. Затем, окружив Аиду с четырех сторон, девушки подхватили концы накидки, скрывавшей не только лицо, но и почти всю фигуру новобрачной, Тимур, Арман и Сабина встали на пару шагов позади, и маленькая процессия степенно двинулась к месту проведения пышного свадебного торжества.

* * *

Помпезный, выложенный бежевым мрамором холл Дома приемов был ярко освещен и забит до отказа. Несколько сотен гостей едва умещались в просторном зале, в котором регулярно проходили блестящие светские рауты и мероприятия вроде свадеб и юбилеев состоятельных горожан. Импозантные мужчины в пошитых на заказ костюмах и смокингах важно прогуливались взад-вперед, разговаривая по телефону, или обсуждали деловые вопросы с коллегами и партнерами по бизнесу, также приглашенными на той. Парни, вальяжные и самодовольные, беспечно гарцевали из угла в угол, порой небрежно, порой заинтересованно поглядывая на порхающих вокруг девушек, или сбивались в компании у столиков с напитками и пепельниц возле входа и периодически оглашали зал взрывами беззаботного смеха. Женщины постарше, в массивных драгоценностях и роскошных туалетах от-кутюр, стояли группками, негромко переговариваясь и кивая, или сидели на расставленных по холлу шелковых диванах, креслах и канапе, обмахиваясь носовыми платками и окидывая придирчивым взором попадавшую в поле их зрения молодежь. А юные прелестницы в черных коктейльных или ярких вечерних платьях в пол собирались шумными стайками в кружок, щебеча и временами озираясь по сторонам, чтобы оценить количество обращенных на них взглядов или симпатичных молодых людей поблизости.

В большинстве своем присутствующие здесь принадлежали к так называемому высшему обществу – возникшей в Казахстане сравнительно недавно прослойке обеспеченных граждан, сумевших не только выжить после развала СССР, но и извлечь из этого крушения немалую пользу. Это были представители бизнеса и власти, которые шли в неразрывной связке друг с другом, ведь зачастую владельцами крупнейших предприятий республики становились братья, жены, дети и другие родственники бывших номенклатурных работников или нынешних государственных деятелей страны. Эти люди знали цену деньгам и научились их зарабатывать, но вот искусством тратить овладели пока не все, поэтому автомобили этой части приглашенных были, как правило, громоздкими, наряды – вычурными, а бриллианты и часы – до неприличия дорогими.

В толпе скучающих гостей можно было заметить высокопоставленных чиновников, олицетворявших правящий режим Казахстана: вновь назначенного министра и помощника президента, глав различных управлений и ведомств и судью Верховного суда, известного дипломата и акима39 города Алма-Аты. Были здесь и крупные бизнесмены, появившиеся в республике в традиционно именуемые «лихими» девяностые, после обретения Казахстаном независимости. Нет смысла углубляться в не всегда безупречное прошлое и не обязательно легальное происхождение начального капитала этих зубров предпринимательства – сегодня это были достойные, уважаемые люди, имеющие солидный бизнес и положение в обществе. Внимательный взгляд выхватывал среди приглашенных главу мощной нефтяной корпорации, владельца успешной транспортной компании, двух медиамагнатов, председателя правления коммерческого банка, владельца сети популярных алма-атинских ресторанов, основателя частной школы, хозяйку фешенебельных магазинов одежды и многих, многих других.

Это была небольшая, но предельно респектабельная часть казахстанского социума, и родители Аиды и Тимура чрезвычайно гордились составом гостей, потому что об уровне мероприятия судили не только по платью невесты, изысканности стола или количеству приглашенных – основным критерием оценки было в данном случае качество: чем больше элитной публики на квадратный метр помещения, тем лучше. При этом сами новобрачные, точнее, их семьи если и не принадлежали к наивысшей прослойке республиканского истеблишмента, то очень грамотно выстраивали политику взаимоотношений с этим кругом избранных, стараясь занять в нем свое, пусть и не первостепенное, место. Папа Аиды руководил департаментом в Нацбанке Казахстана, а мама была директором престижной частной школы; отец Тимура занимал неплохой пост в правительстве страны, а мама трудилась в должности заместителя главного врача одной из больниц Алма-Аты – не самый пик казахстанского Олимпа, но весьма почтенные, состоятельные люди, главным богатством которых, по их собственному убеждению, были обширные связи и знакомства.

Так уж повелось, что одним из ключевых условий благосостояния в Казахстане (помимо высокой должности, солидного банковского счета или первоклассной недвижимости) было наличие связей в самых разнообразных сферах деятельности, а родственные или приятельские отношения с властями предержащими были почти гарантированным залогом успеха и ценились намного выше, чем интеллект, образованность, профессионализм или прекрасные личностные качества. Именно поэтому на свадьбе присутствовали не только родные, близкие и друзья молодоженов и членов их семей, но и многие нужные люди, с которыми родители молодых считали необходимым поддерживать тесное взаимовыгодное общение.

Были, разумеется, в числе приглашенных и люди из других социальных слоев: вымирающая как вид интеллигенция, традиционно низкооплачиваемые преподаватели и врачи, скромные служащие среднего звена, доживающие свой век старушки в серебряных украшениях и платках и старички в видавших лучшие времена костюмах и стоптанных ботинках, но эти гости выглядели так просто и невзрачно, держались так робко и несмело, что были едва заметны на фоне представительных граждан в шикарных туалетах и ослепительно сияющих драгоценностях.

Однако сейчас вся эта разношерстная публика была единодушна в стремлении насладиться хлебом и зрелищем сполна. Изысканный фуршет в холле Дома приемов подходил к концу: закуски были съедены, шампанское выпито, а ненавязчиво играющий в уголке квартет и светские разговоры стали утомлять. Гости предвкушали появление «основного блюда» – жениха и невесты, и те не заставили себя долго ждать. Вскоре на ступеньках, ведущих с улицы к центральному входу в здание, показалась закрытая пологом невеста, которую сопровождали девушки в национальных костюмах и идущие чуть позади жених и друзья молодоженов. При их приближении раздвижные стеклянные двери разъехались, пропуская в холл маленькую, но гордую процессию, и грянула музыка – традиционная свадебная песня «Жар-жар».

Девушки и трепещущая, взволнованная значимостью момента Аида остановились в центре зала, а Тимур, Арман и Сабина встали поодаль, стараясь не привлекать к себе внимания. Начинался беташар – на этот раз исконно казахский старинный обряд открывания лица невесты.

В некотором отдалении от новобрачной установили микрофон, и пожилой акын, преисполненный сознания важности своей миссии, настраивал домбру, готовясь к ритуалу. Наконец гости затихли, музыку приглушили, акын ударил по струнам и громким голосом затянул многофункциональную песню-наставление, в которой прославлялись красота, скромность и целомудренность невесты и перечислялись ее обязанности в качестве жены. Одновременно с этим происходило ее своеобразное знакомство с родственниками жениха: певец-импровизатор называл этих уважаемых людей, и девушка в знак почтения каждому из них отдавала салем – поклон. В свою очередь те, кому она кланялась, подходили к неизвестно откуда взявшемуся у ног певца подносу и оставляли на нем коримдик – плату за погляд, причем желательно было подарить молодоженам такую сумму (предпочтительно в твердой валюте), которая позволила бы потом с чистой совестью смотреть людям в глаза. И если жених обладал столь неоспоримым достоинством, как наличие обеспеченных родственников, молодые во время этого обряда порой собирали приличный стартовый капитал, который если не компенсировал расходы на такое затратное мероприятие, как свадьба, то предоставлял им возможность устроить завидное свадебное путешествие или внести весомый вклад в совместно наживаемое имущество.

Церемония длилась добрых двадцать минут, и Сабина, уже покачивающаяся на высоченных каблуках, всей душой сейчас сочувствовала Аиде, которая стоически кланялась нескончаемой родне Тимура, накрытая достаточно плотной тканью в душном от большого количества людей помещении. От размышлений о непростой участи невесты ее отвлек тихий шепот Армана, обращенный к Тимуру:

– Тима, ты зачем сюда такую толпу родственников притащил? – Видимо, даже у него, хотя ему не приходилось мучиться на десятисантиметровых шпильках, иссякло терпение.

– Думаешь, меня кто-то спрашивал? У нас же, сам знаешь, свадьбы не для молодых, а для гостей делают. – Тимур тоже заметно приуныл и не мог дождаться финала. – И даже не надейся, что у тебя по-другому будет.

Тимур хитро посмотрел на Армана и заговорщицки подмигнул Сабине, намекая, судя по всему, на вероятность их скорой свадьбы.

– У нас точно по-другому будет, правда, малыш? – Арман попытался обнять Сабину, заодно опершись на ее плечи, но она решительным жестом откинула его руку, бросив на нахала возмущенный взгляд.

Он, надо полагать, забыл, что они все еще стояли перед испытующими взорами уставших от некоторого однообразия происходящего гостей, которым надоело обозревать наглухо закрытую пологом невесту, отчего они переключились на вдумчивое изучение внешних данных жениха, его друга и подружки невесты. Сабина почти смирилась со множеством любопытных глаз, беззастенчиво разглядывающих ее уже минут десять, но ни на миг не переставала думать о том, что где-то в толпе сейчас находились родители Армана, и меньше всего ей хотелось предстать перед ними легкомысленной девицей, прилюдно обнимающейся с их сыном.

Наконец все родственники были перечислены, поклоны отданы, деньги торжественно вручены и наступил кульминационный момент обряда – открывание лица невесты. Закончив петь, акын подошел к Аиде и грифом домбры откинул ткань с ее головы, представив взору притомившейся публики раскрасневшееся то ли от смущения, то ли от жары лицо новобрачной, которая отдала всем последний низкий поклон. Зал взорвался бурными аплодисментами и возгласами одобрения, вновь заиграла музыка, и к Аиде подошла мама Тимура – новоиспеченная свекровь, которая поцеловала сноху, принимая ее тем самым в семью и обещая беречь, как родную дочь. Затем к Аиде практически подбежал успевший соскучиться Тимур, и на молодоженов посыпался шашу – дождь из сладостей, монет и лепестков роз, которыми на счастье осыпали молодых. И все это респектабельное общество, забыв на мгновение о своем величии, бросилось подбирать конфеты и монеты, потому что считалось, что они приносят удачу. Особенно старались дети: девочки в нарядных платьях с цветами и заколками в волосах и мальчики, такие забавные в парадно-выходных костюмчиках и галстуках, – они безумно радовались возможности побегать после этого красивого, но очень затяжного ритуала.

Однако передышка для участников свадебного торжества оказалась недолгой, и вот уже тамада приглашал гостей в основной зал, где их заждались вышколенные официанты и ломящиеся от угощения столы.

* * *

Шел третий час свадебного тоя, а молодожены все еще принимали поздравления от словоохотливых родственников и гостей, и конца этому испытанию не предвиделось. К счастью, пространные тосты за здоровье новобрачных чередовались с выступлениями артистов разных жанров, – начиная с исполнительниц казахских национальных танцев и номеров в стиле беллиданс, заканчивая витиеватыми бальными постановками и зажигательными латиноамериканскими перформансами, – во время которых молодые могли присесть и перекусить. Кроме того, неутомимый тамада придумывал всё новые способы расшевелить гостей и вытащить их из-за стола с помощью интересных только ему самому конкурсов и игр, а поскольку блистать талантами в этом шапито приходилось главным образом молодежи, Сабина смогла наконец оценить преимущества статуса подружки невесты, который позволял ей не участвовать в этих сомнительных развлечениях.

Подруги давно скинули под стол превратившиеся в орудие пытки туфли и теперь внимали напутственным речам дальних родственников Тимура, которых он сам едва знал, стоя босиком. Благо, задрапированный до пола белой тканью стол скрывал это незначительное отступление от правил приличия, давая возможность устроить отдых измученным ногам.

Краем уха слушая очередной пятнадцатиминутный панегирик, скучающая Сабина в который раз изучала чересчур помпезное, на ее взгляд, убранство зала, думая о том, что на ее свадьбе все было бы иначе. Организаторы этого мероприятия, по ее мнению, перестарались с золотым цветом: слишком много было золотой драпировки на стенах, больших золотых бантов на стульях и золотистых лент в букетах из кремовых роз, стоявших на столах в кованых подставках, выкрашенных в золотой цвет. Вся эта мерцающая феерия несколько подавляла, делая огромный зал визуально меньше и темнее, и спасали положение только высоченный куполообразный потолок, стилизованный под шанырак40, и гигантская люстра, дающая много света. Видимо, забраться на такую высоту оформители просто не смогли, и потолок остался чуть ли не единственным белым пятном, над которым не потрудились увлекшиеся блеском драгоценного металла дизайнеры. Будь это ее свадьба, Сабина украсила бы этот красивый и без дополнительного декора зал только букетами белых роз, сохранив легкость и воздушность пространства, но это была свадьба друзей, и она благоразумно держала свое мнение при себе. Да и вообще не факт, что ее свадьба когда-нибудь состоится, потому что… Она вновь и вновь возвращалась к своим мрачным раздумьям, хотя и старалась не терять бодрости духа и надежды, что все еще образуется, и тем не менее сама атмосфера чужого праздника, пусть даже праздника ее лучшей подруги, в свете обстоятельств собственной личной жизни действовала на нее угнетающе.

Весь этот день она пребывала в уверенности, что столь важное для нее знакомство с родителями Армана, которые были гостями на этом торжестве, все-таки состоится. С этой мыслью она проснулась сегодня утром, с этой мыслью стоически перенесла все события дня и даже почти не плакала на церемонии регистрации (хотя соблазн был велик): ее согревала вера в то, что и в ее судьбе вскоре произойдут пусть небольшие, но значимые для нее перемены. Она ни на миг не забывала о том, что уже завтра ей придется проститься с Арманом на неопределенный срок, но ей хотелось хотя бы какой-то ясности в их отношениях, хотя бы малейшего свидетельства того, что его семья одобряет их общение, а сам он относится к нему достаточно серьезно, ведь тогда ей было бы легче пережить разлуку и ждать его столько, сколько потребуется.

Она сознательно не говорила Арману о желании быть представленной его родителям, потому что не в ее характере было навязываться и унижать себя подобными просьбами. Довольно долго она надеялась, что он сам догадается это сделать, однако они уже пересеклись с его папой и мамой несколько раз, но Арман или упорно прикидывался, что не знает, как вести себя в такой ситуации, или действительно не понимал, что по правилам хорошего тона должен представить свою спутницу (тем более девушку, с которой встречается не первый год) семье.

Впрочем, его родители тоже не изъявляли желания узнать, в чьей компании проводит время их сын. Более того, при встрече они обращались исключительно к нему, словно ее, Сабины, для них не существовало. Особенно ярко это проявилось в тот момент, когда они столкнулись с его мамой у входа в здание и она тихим, но удивительно резким голосом (который Сабина вживую, не по телефону, слышала впервые) попросила сына принести ей забытый в машине палантин, будто бы не замечая, что Арман держит за руку некую девушку. К ужасу Сабины, Арман, уточнив у матери, где припаркована их машина, развернулся и помчался на улицу, не сказав Сабине ни слова и оставив ее наедине со своей родительницей. Онемев от страха, несчастная стояла, ощущая себя овцой на заклание, а его мать, едва скользнув по ней взглядом, поплыла обратно в зал, сделав вид, что никакой особы по имени Сабина в поле ее зрения не было и в помине.

Словом, вечер, на который Сабина возлагала такие надежды, обернулся настоящим кошмаром. Возможно, другая девушка, не обремененная таким гипертрофированным чувством собственного достоинства, которое было присуще ей, не стала бы драматизировать, а подошла и представилась бы его родителям сама. Но какой в этом смысл? Что означало бы это знакомство, если его инициатором не был Арман? Да и наружность его мамы не располагала к подобным эскападам: эта невысокая черноволосая женщина с высокомерным взглядом темных, как у Армана, глаз и тонкими, презрительно поджатыми губами, производила впечатление дамы со сложным характером. И то, как она весь вечер или старательно игнорировала присутствие Сабины рядом со своим сыном, или бросала на нее недобрый, оценивающий взгляд, заставляло девушку чувствовать себя неловко. Она не понимала, чем вызвала такое неприятие у этой женщины и, главное, что ей теперь с этим делать. При большом желании и отлично развитом воображении эту неблагосклонность можно было бы списать на вечный антагонизм свекрови, пусть даже потенциальной, и невестки, но и отец Армана не излучал радушие. Этот седоволосый мужчина с мягкими, будто смазанными чертами лица выглядел менее устрашающе, но в его спокойном, даже апатичном взгляде читалось настолько явное безразличие ко всему происходящему вообще и к Сабине в частности, что ни о каком доброжелательном общении не могло быть и речи.

Впервые столкнувшись с таким пренебрежением к своей персоне, Сабина была растеряна и сбита с толку. Она держала себя в руках все торжество, но день был на исходе, банкет медленно, но верно приближался к неизбежному концу, и с каждой минутой она все отчетливее осознавала, что чуда не произойдет: Арман не только не познакомит ее с родителями, но и не поможет как-то разобраться в довольно оскорбительной для нее ситуации. Борясь с искушением закатить ему скандал, она была в миллиметре от этого шага, но, зная Армана, понимала: если начнет предъявлять ему претензии по поводу нелюбезного обращения с ней его родственников, он просто покрутит пальцем у виска и скажет, что она выдумывает какую-то чушь. И будет, вероятно, в чем-то прав, потому что никаких других обвинений, кроме пойманных ею недружелюбных, брошенных искоса взглядов, выдвинуть против них она не могла, а ни один мужчина, в особенности ее возлюбленный, не счел бы это основанием для выяснения отношений или, тем более, принесения извинений «потерпевшей» стороне.

* * *

Снедаемая подобными мыслями несколько часов подряд, в какой-то момент Сабина поняла, что больше не в состоянии геройствовать и прятать эти чувства в себе. Ей нужно было с кем-то посоветоваться, а поскольку Арман на роль советчика в данном вопросе годился меньше всего, оставался только один вариант – Аида. И хотя Сабине не хотелось приставать к ней со своими проблемами в такой день, другого выхода у нее не было: она надеялась, что разговор с подругой поможет ей успокоиться и дожить до конца этого утомительного празднества. Поэтому, улучив минуту, когда в перерыве между тостами Арман с Тимуром вышли покурить, она подсела ближе к Аиде, которая торопливо дожевывала кусок куриного рулета и параллельно намазывала хлеб слоем черной икры, зная, что времени на перекус до очередной поздравительной речи у нее немного.

– Слушай, ты не знаешь, почему мама Армана на меня так смотрит?

– Айжан Мухтаровна? Как «так»? – Аида не сразу сообразила, что именно тревожит Сабину.

– Как будто я ей сто долларов должна и не отдаю.

– А, ты об этом! Так ты же еще хуже провинилась – сына у нее увела.

– Шутишь? Куда я его увела? – Сабина была ошарашена словами подруги.

– Ну, в смысле, пытаешься увести. – Дожевав бутерброд с икрой, Аида переключилась на салаты и копченого лосося.

– Нормально! Он что теперь – всю жизнь за мамину юбку держаться должен?

– Ну, всю не всю, а младший сын, сама понимаешь.

– Не понимаю, честно. Тимина мама же про тебя так не думает?

– Ошибаешься! Еще как думает, просто виду не подает. – Судя по равнодушному тону подруги, ее такой расклад вполне удовлетворял.

– Почему? Ты же золото, а не невестка. – Похоже, для Сабины сегодняшний вечер был порой ошеломляющих открытий.

– Это нам с тобой так кажется, а у нее на этот счет другое мнение. Она меня терпит, как неизбежное зло. Ну и ладно, мне ее любовь не очень-то и нужна. Пусть квартиру нам купят и идут лесом. Надеюсь, к зиме будем жить отдельно и не мозолить друг другу глаза каждое утро.

– Как же она позволила своему сыночку на тебе жениться, если она тебя не переваривает?

– Сабина, я тебя умоляю, ты что, с Луны свалилась? Я же выгодная партия: папа в Нацбанке работает, мама – директор школы. Да и сама вроде ничего. – Аида хихикнула, потешаясь над собственной ложной скромностью. – Ну и Тима настоял. Пригрозил, что, если не разрешат жениться, из дома уйдет. Но они, в общем-то, не сильно сопротивлялись. А что им еще надо? Где они другую такую сноху найдут?

– Однозначно нигде. – Сабина улыбалась, хотя в душе ей было не до смеха. Ее вдруг осенила неожиданная, до сих пор ни разу не приходившая в голову мысль о том, что, возможно, родителей Армана не устраивает не лично она, а ее недостаточно высокий социальный статус. Быть может, они были бы приветливее с девушкой, семья которой может похвастаться более видным положением в свете?

Родители Сабины, которыми она, безусловно, очень гордилась, были людьми чрезвычайно образованными и интеллигентными, но далекими от того круга избранных, принадлежность к которому так ценилась в обществе с некоторых пор. Хотя, конечно, было бы ошибкой полагать, что этот пиетет был сугубо новым веянием, ведь поклонение элите в той или иной форме свойственно любому социуму, любой эпохе и культуре. Другое дело, что трактовка понятия «элитарность» периодически претерпевает те или иные изменения, и не всегда в лучшую сторону. Так, еще сравнительно недавно, во времена бесславно канувшего в Лету СССР с его демонизируемым нынче социалистическим строем, всеобщим уважением народа пользовались представители научной и творческой интеллигенции – по крайней мере те, что вписывались в конъюнктуру (поскольку неугодно-неформатным власть дорогу не давала). Именно они: ученые, писатели, поэты, художники и композиторы – считались цветом нации и занимали достойное место если не на вершине социальной пирамиды, то максимально близко к ней. С распадом Союза во всех независимых республиках, и, разумеется, в суверенном Казахстане, началось строительство другой общественно-экономической формации, в рамках которой развивалось все прогрессивное человечество, но вот по мере становления и развития этой системы почему-то исчезло из жизни социума былое почтение к науке, культуре, духовным и нравственным ценностям (исключение составляли, пожалуй, только деятели эстрадно-развлекательного жанра, по-прежнему купавшиеся в безмерной народной любви, хотя культурное значение и дарование этих кумиров, к сожалению, нередко были спорными). Теперь к сливкам общества причислялись те, кто обладал деньгами или властью (а лучше и тем и другим), причем безотносительно того, каким тернистым и извилистым мог быть к этому обладанию путь.

Родители Сабины, трудившиеся в непопулярной нынче сфере (Елена Александровна, кандидат филологических наук, преподавала в институте иностранных языков, а Амир Каримович, профессор, доктор исторических наук, заведовал кафедрой востоковедения в одном из крупнейших университетов страны), на себе прочувствовали прелести капиталистического мироустройства, наблюдая, как подрастающее на их глазах поколение шло на исторические и филологические факультеты только в том случае, если не могло пробиться на престижные теперь банковское дело, экономику или финансы. И все-таки, в отличие от многих коллег, ринувшихся в пучину малого и среднего бизнеса, они остались верны призванию, предпочтя не приносить свои убеждения в жертву новым богам, и потому, будучи добропорядочной семьей со стабильным, но умеренным достатком, занимали весьма скромное положение на иерархической лестнице общества.

Означало ли это, что Сабина не была той завидной невестой, которую хотели бы видеть рядом с сыном родители Армана? Могло ли это обстоятельство служить объяснением тому, что он не спешил не только с женитьбой, но даже с представлением ее семье как своей девушки? Задумавшись об этом впервые с момента их знакомства, Сабина пребывала в растерянности и недоумении. Она-то, глупая, всегда считала, что людей нужно оценивать по их личным качествам, а не по размеру банковского счета папы или должностному положению троюродного дядюшки. Но видимо, она, воспитанная на немодных нынче нравственных идеалах, была неправа и никого на самом деле не интересовали ее ум, образованность, богатый внутренний мир, наконец. Неужели это правда? Неужели Арман не собирался жениться на ней из-за этой ерунды? Нет, он не такой, он действительно любит ее – уж в этом она была уверена на все сто.

Отчаянно желая верить Арману и боясь оскорбить свое большое и светлое чувство к нему, она решила, что даже думать о нем в таком ключе – совершать преступление против их любви. Наверняка их свадьба просто вопрос времени, ведь вряд ли он захочет висеть тяжким грузом на шее у родителей, да еще и с женой в придачу. Сначала ему нужно закончить учебу, обрести материальную независимость и крепко встать на ноги, а потом они обязательно поженятся, иначе и быть не может. А его семья… Что ж, рано или поздно они вынуждены будут смириться: смирилась же, по словам Аиды, мама Тимура со своей невесткой. Да ни одна женщина на свете не сочтет избранницу сына подходящей ему кандидатурой, потому что собственный ребенок, а тем более любимый младший сын, всегда самый умный, самый красивый, безупречный во всех отношениях и заслуживающий всего самого лучшего, в том числе и жены. Так что не стоит расстраиваться из-за неблагосклонности его родителей и убиваться из-за того, что они не бросаются к ней с распростертыми объятиями: когда-нибудь они непременно примут и оценят ее по достоинству, и все тогда будет хорошо. Надо только набраться терпения и подождать, ведь они с Арманом любят друг друга по-настоящему, а что в жизни может быть важнее и могущественнее любви?

* * *

Окрыленная сеансом самовнушения и возродившейся надеждой, Сабина вскинула голову, расправила плечи и постаралась сосредоточиться на том, что происходило вокруг. В эту минуту присутствующие замерли в предвкушении одного из самых красивых и трогательных моментов вечера – танца жениха и невесты. Арман и Тимур только что вернулись за стол, а неугомонный ведущий уже объявлял выход молодоженов. Тимур раздосадованно поставил обратно бокал шампанского, из которого не успел отпить ни глотка, а Аида судорожно дожевала кусок лосося и промокнула губы салфеткой. Притихшие и смущенные, под прицелом множества любопытных глаз, они с опаской вышли из-за стола и направились к центру зала. Выглядели они не очень счастливыми – скорее, подавленными всеобщим вниманием к их персонам и массой утомительных обязанностей, которые накладывал на них сегодняшний статус. К тому же, как было известно Сабине, Тимур слыл не самым искусным танцором и очень комплексовал по этому поводу, а Аида все время наступала на подол своей юбки и боялась упасть.

Но вот они встали лицом друг к другу, в зале зажгли свечи и приглушили свет, и за пленительными звуками «Признания» Гару последовали неловкие, скованные па. И уже через несколько мгновений молодые люди преобразились: страхи их улетучились, движения стали плавными и уверенными, а в глазах засияла любовь. Жених, стройный и элегантный, забыв о своей нескладности, смело вел в танце грациозную невесту в пышном белом платье. Люди повставали с мест, чтобы лучше видеть происходящее, и уже скоро пару окружало плотное кольцо зрителей.

Сабина осталась за столом, потому что он стоял на возвышении прямо перед площадкой, где танцевали новобрачные, и ей было все отлично видно. Она наблюдала не только за молодоженами, но и за гостями, смотревшими на их танец, и размышляла о том, что все эти люди испытывали сейчас одни и те же чувства: восхищение, умиление, радость и вместе с тем легкую, светлую грусть. Женщины утирали неизбежные в такой ситуации слезы, а мужчины задумчиво взирали на молодую влюбленную пару, которая вступала в новую, неизведанную жизнь.

В какой-то момент, пробегая глазами по лицам зрителей, поглощенных созерцанием юной четы, Сабина натолкнулась на взгляд, выражающий чувства иного рода: в нем была такая враждебность и такой леденящий, арктический холод, что она невольно поежилась и лишь потом осознала, что на нее смотрит стоявшая в толпе напротив мама Армана. Под ее неприязненным взором девушке стало не по себе – все ее с грехом пополам восстановленное равновесие и позитивный настрой вновь полетели к чертям, уступая место сомнениям и омерзительному ощущению собственной неполноценности. Видимо, эта женщина уже сделала свои, судя по всему, нелестные выводы о Сабине и даже не пыталась их скрывать. Будь на ее месте кто-нибудь другой, кто угодно, Сабина не обратила бы на это внимания: она же не червонец, чтобы всем нравиться; но это была мать Армана, и одного ее взгляда было достаточно, чтобы девушка превратилась в сгусток оголенных нервов, а на глаза навернулись непрошеные жгучие слезы. Ей безумно захотелось исчезнуть, испариться, спрятаться подальше от этой женщины, от ее нелюбви, от всех расстройств и разочарований последних дней. Она устала, устала и измучилась из-за своих переживаний, из-за неоправдавшихся ожиданий и несбывшихся надежд. Ей нужно было побыть одной, подумать, успокоиться. Она, к сожалению, не могла сбежать отсюда насовсем, но хотя бы небольшую передышку она должна была себе позволить.

Не дожидаясь окончания танца, Сабина встала и вышла из зала в холл, а оттуда на улицу, рассчитывая, что прохлада и безмятежность летнего вечера помогут ей взять себя в руки и поддержать вновь пошатнувшуюся уверенность в себе. К счастью, в этот момент в маленьком парке, разбитом вокруг Дома приемов, почти никого не было, и темнота сгущающихся сумерек утаивала от редких прохожих ее состояние. Она шла по парку, рыдая и всхлипывая, не замечая ни изумительной свежести воздуха, ни аромата цветущих пионов. Все мысли несчастной были заняты только этим испепеляющим взглядом и непереносимой жалостью к себе. Как хотела бы она оказаться дома, в своей комнате, под любимым покрывалом, чтобы не слышать ничего об Армане и его родителях и вдоволь поплакать над своими напастями и злополучной судьбой. И хорошо, что хотя бы здесь, в парке, никто не мешал ей предаваться печали, никто не лез со словами утешения и бесполезными советами.

Однако уединение девушки было недолгим: не успела она дойти и до середины аллеи, огибающей здание, как за спиной послышались торопливые шаги. Очень надеясь, что это не по ее душу, она все же прибавила шагу, так как сойти с густо обсаженной пихтами аллеи было некуда, но буквально через минуту Сабину нагнал запыхавшийся Арман. Подбежав, он схватил ее за плечи и развернул к себе, вглядываясь в заплаканное лицо и покрасневшие, полные обиды глаза.

– Сабинка, малыш, что случилось? Почему ты плачешь?

Даже под дулом пистолета она не призналась бы ему в подлинной причине своих слез, но так как на виртуозную актерскую игру сил уже не осталось, да и времени на сочинение достойной версии тоже, она выдала первое, что пришло ей в голову:

– Не знаю, растрогалась, наверное…

– Это ты от их танца так поплыла? – Арман смотрел на нее с недоумением.

– Ну… да. Мы же, девушки, сентиментальные, по любому поводу плачем.

– Раньше я за тобой такого не замечал. – Арман был не на шутку встревожен ее реакцией и, похоже, не верил в наскоро состряпанную легенду. – Уверена, что ничего не хочешь мне рассказать?

Сабина покачала головой и отвернулась. Он ни за что не должен узнать, почему она плачет, иначе он посмеется над ней и решит, что она чокнутая истеричка, выдумывающая бог знает что.

– Но я не понимаю, все же было хорошо еще пять минут назад. Что стряслось?

Не желая изобретать еще одну причину своего во всех смыслах плачевного состояния, она молчала.

– Мне уйти?

– Как хочешь. – Она не хотела его прогонять, но была бы рада, если бы он догадался оставить ее одну. Однако сегодня Арман сообразительностью не отличался: вместо того чтобы уйти, он притянул ее к себе и обнял, прижав ее голову к своему плечу.

– Малыш, послушай, если это из-за моего отъезда… – Он, видимо, действительно не понимал, что еще могло быть не так, и это был единственный вариант, который приходил ему на ум. Что ж, она не собиралась его разубеждать, ведь он был не так уж далек от истины: завтра ночью у нее появятся все основания рыдать из-за его отъезда, а сегодня пусть тоже помучается, теряясь в догадках из-за ее поведения. В конце концов, он это заслужил, не только же ей страдать. Между тем Арман продолжал: – Сабинка, я знаю, ты расстроена и не хочешь, чтобы я уезжал. Я сам этого не хочу, но что мне делать? Я не могу спорить с родителями, пойми же это. И я очень быстро вернусь – ты даже соскучиться не успеешь, честно. Любимая, у нас все будет хорошо! Я так тебя люблю, ты мое счастье, моя радость, моя судьба… – Арман зарылся губами в ее волосы, шепча берущие за душу слова: – Я не смогу без тебя жить, ты мне нужна как воздух. Любимая, солнце мое, жизнь моя… – Он гладил ее голову, скользя ладонью по завитым небрежными локонами волосам. – Малыш, мой маленький, глупый малыш… Я люблю тебя больше всего на свете, ты ведь это знаешь? Ты мне веришь?

Конечно, она ему верила! А разве могло быть иначе? Разве могла она сомневаться в его любви? Она знала, что он любит ее так же сильно, как и она его, что они обязательно преодолеют все преграды, пройдут через все испытания и рано или поздно будут вместе. Она стояла, всем телом прижавшись к Арману, и постепенно, как всегда в его руках, к ней возвращалось душевное спокойствие и надежда на оптимистичный финал. Его любовь придавала ей сил, и она поняла, что ее боевой дух еще не сломлен. Она не станет отказываться от Армана без борьбы, ведь ей было за что бороться – по крайней мере, она была искренне в этом убеждена. Возможно, он, как многие мужчины, был слишком слаб, чтобы ввязаться в драку, – значит, отстаивать право на счастье придется ей одной. Но так просто она не сдастся! Она еще покажет родителям Армана, своей маме, всему миру, что такое истинная любовь!

Однако она не ответила Арману и только громко шмыгнула носом.

– У нас все будет хорошо, ты верь мне, пожалуйста! – Арман, отстранив ее от себя, вгляделся в ее лицо. – Ты веришь?

Она молчала, и он повторил вопрос:

– Веришь?

– Верю, – короткое утверждение далось ей не без труда, но, произнеся его, она почувствовала такое облегчение, словно с нее свалился весь груз огорчений и обид, который она тащила на себе уже пару недель. Как это сплошь и рядом бывает в юности, слепая, безграничная любовь оказалась сильнее гордости и самоуважения, а вера в такое же пылкое ответное чувство – сильнее доводов разума и элементарного здравого смысла.

Сабина обвила шею Армана руками и коснулась его губ поцелуем. Арман, успокоенный, вздохнул и снова спросил:

– Ну, как ты? В порядке?

Она уже почти пришла в себя и смогла вполне внятно ему ответить:

– Да, все нормально.

Она охотно провела бы его в объятиях весь вечер, но гипертрофированное чувство ответственности не позволяло забыть о том, что сегодня они друзья молодоженов и не должны надолго покидать свой пост. Кроме того, она начала всерьез опасаться, что Арман в стремлении ее утешить скоро оставит одни воспоминания от той укладки, ради которой она поднялась сегодня в такую рань, поэтому Сабина осторожно высвободилась из его рук, смахнула с лица невысохшие слезы и выразила готовность идти обратно.

* * *

Когда, держась за руки, они вернулись в зал, танец молодых уже закончился. Сабина с видом победительницы поискала глазами свою соперницу в борьбе за любовь Армана и, не найдя ее среди гостей, небрежно пожала плечами. В эту минуту на небольшой сцене появилась казахстанско-российская группа, известная и любимая на всем постсоветском пространстве, и солистка, стильная красавица с грузинскими корнями и магическим голосом, запела новый хит, отчего Сабина мгновенно оживилась. Вот он, долгожданный момент любого торжества – танцы! Наконец-то можно будет отвлечься от так измотавшей ее рефлексии и отдохнуть от обязанностей подружки невесты, успевших ей до смерти надоесть.

Она обожала танцевать и очень жалела, что в свое время мама не разрешила ей заняться этим основательно, потому что участие в ансамбле, в который ее настойчиво приглашали, повредило бы, по мнению мамы, учебе. Но жить без танцев Сабина не могла. Она великолепно двигалась, тонко чувствовала музыку и ритм и на любом танцполе становилась центром всеобщего внимания, ведь не любоваться кошачьей грацией ее движений было нелегко.

И все-таки приличия требовали от подружки невесты соблюдения неких неписаных законов, и Сабина, которая в другой ситуации уже отплясывала бы в центре зала, чинно повернулась к Арману, устремив на него вопрошающий взгляд. Арман понял ее без слов и улыбнулся, и вместе, пританцовывая, они направились к сцене, где уже зажигала бóльшая часть публики, позабывшей на время про свой возраст, радикулит и пресловутое социальное положение.

* * *

Скоро все поздравительные тосты были сказаны, букет невесты брошен, трехъярусный торт разрезан и съеден, и торжество медленно, но верно приближалось к логическому завершению. Самые молодые и стойкие еще находили в себе силы танцевать, а большинство гостей, в особенности старшего поколения, разъезжалось.

Сабина сидела за столом в кругу подруг, болтая и смеясь, хотя настроение ее было далеко не так безоблачно, как могло показаться на первый взгляд. Арман провожал родителей, а она в который раз за последние несколько часов сражалась с вновь захлестнувшими ее обидой и хандрой. Робкая надежда на чудо с трудом дожила до конца этого вечера и умерла в муках. Долгожданное знакомство не произошло; хуже того, Сабина поняла, что вряд ли станет желанной гостьей в семье возлюбленного. И хотя их отношения с Арманом были нежными и трепетными, как никогда, горечь разочарования разъедала душу. Было бы неплохо поделиться этим с Аидой, но подруга была занята проводами гостей, да и бесконечно приставать к ней со своими бреднями неуместно: у человека все-таки свадьба. Другие девчонки, конечно, с радостью пошушукались бы с ней на эту тему, но посвящать их в свои беды Сабине не хотелось: по-настоящему близки они были только с Аидой, а той сейчас не до нее. Поэтому Сабине приходилось держаться, делая вид, что у нее все хорошо, да что там – просто замечательно!

Молодежь собиралась продолжить гуляние в недавно открывшемся ночном клубе, и девушки, скинув туфли под стол, решили дать отдых натруженным ногам, коротая время до дискотеки в обсуждении самых эффектных платьев, украшений и интересных молодых людей, подмеченных сегодня. Изнуренные празднованием Камила, Айсулу и Баян, подперев руками щеки, вспоминали, какое бесподобное алое платье было на супруге одного бизнесмена, в какой жуткий наряд канареечного цвета облачилась дочка помощника президента и какие огромные бриллианты сверкали в ушах и на запястьях снохи одного из министров. Счастливая Динара сидела в обнимку с добытым в нешуточной борьбе свадебным букетом, явно не желая с ним расставаться. Подруги смеялись, что после ее троекратных мучений в качестве подружки невесты ей должно было наконец повезти, и она мечтательно закатывала глаза, прикидывая, с кем именно из ее кавалеров реальнее всего привести в исполнение план под кодовым названием «свадьба века». И только Катя, судя по всему, намеревалась кутить до упаду: она по-прежнему вытанцовывала с парнем, с которым познакомилась пару часов назад, и была, казалось, так же бодра и энергична, как и в начале вечера.

Сабина, намертво приклеив к лицу улыбку, прилагала неимоверные усилия к тому, чтобы не сделать достоянием общественности переживания, снедавшие ее изнутри, когда к их столу подошла Даша, славившаяся отсутствием чувства такта и хроническим пренебрежением правилами хорошего тона. Она с ходу плюхнулась на свободный стул рядом с Сабиной и, сняв туфли, швырнула их в проход между столами.

– Уф, я уже с ног валюсь, а еще в клуб ехать! Вы едете? – она обвела присутствующих беглым взглядом и, не дожидаясь ответа, продолжила стрекотать обо всем, что только приходило ей в голову: – Крутая свадьба получилась, только с тостами перебор: я пару раз чуть не заснула и под стол не рухнула. – Она заливисто рассмеялась и пихнула локтем сидевшую рядом Сабину: – Аидка сказала, что сетку для волос ты ей в Париже заказывала. А они только свадебные бывают?

– Не знаю. – Меньше всего Сабине хотелось сейчас любезничать с Дашей, но элементарная вежливость не позволяла игнорировать собеседника.

– Аидка сегодня просто красавица, и платье шикарное. И мама у нее молодец, классно выглядит. Не знаешь, сколько ей лет?

– Не помню, что-то около пятидесяти. – Было бы здорово, если бы Даша все-таки оставила ее в покое, но та, видно, была настроена на содержательный диалог.

– Я, кстати, родителей Армана первый раз сегодня увидела – такие важные оба. Ты с ними общаешься?

Сабине страстно хотелось придушить эту назойливую особу, но вместо этого она как можно более небрежно ответила:

– Нет, не общаюсь. – И отвернулась в другую сторону.

Обсуждать эту тему с Дашей было невыносимо, и она решила уйти, закончив тем самым разговор, но девушка тараторила, не замечая ее реакции:

– Блин, вы же давно встречаетесь. Почему он тебя с ними не познакомил? Хотя я бы на твоем месте не температурила – у него мама такая высокомерная! Или мне показалось? А Арман, по-моему, классический маменькин сынок. Представляешь, я ее сегодня увидела с сигаретой и обалдела, говорю: «Арман, а твоя мама курит?» И знаешь, что он мне сказал?

– Понятия не имею. – Сабина уже стояла в проходе, норовя сбежать от надоедливой девицы, но теперь никакая сила на свете не сдвинула бы ее с места: она должна была услышать продолжение.

– Что, типа, она курит иногда, как все светские женщины. Прикинь, светская женщина! Умрешь! – Даша снова расхохоталась, а Сабине, напротив, стало совсем не смешно.

С одной стороны, в этой фразе, сказанной Арманом, не было ничего особенного, с другой – в ней недвусмысленно читалось его отношение к матери и, очевидно, ко всей своей семье, что наводило на крайне неприятную мысль о том, что, будучи столь высокого мнения о родителях, он, вероятно, считал Сабину недостойной чести не то чтобы войти в его семью, но даже быть представленной этой великосветской паре. Иначе чем еще объяснить его нежелание знакомить ее с ними? А вдруг он на самом деле думает, что она просто не заслуживает их внимания? Похолодев от новой догадки, она до боли в пальцах сжала спинку стула: «Неужели это все-таки правда?!»

Даша все еще плела какую-то чушь, но Сабина ее не слышала: в очередной раз за этот вечер, ставший для нее настоящим испытанием, она задумалась обо всех вновь открывшихся обстоятельствах, связанных с Арманом и его родителями, и с каждой минутой выражение ее лица делалось все мрачнее и мрачнее. А что, если ее бредовые на первый взгляд предположения не так уж и абсурдны? Ведь если не только она, но и другие люди подмечали что-то неладное в их взаимоотношениях (пусть даже не у всех, как у Даши, хватало наглости об этом говорить), то это, по всей видимости, означало, что проблема была реальной, а не надуманной, и от такого вывода было невесело. Будь это только ее домыслы, она охотно рано или поздно списала бы их на свое разыгравшееся воображение, ведь в глубине души она понимала, что достойна лучшего обращения, но тот факт, что даже Даша, не отличавшаяся выдающимся умом и прозорливостью, видела пробел в таком важном вопросе, как ее коммуникация с родителями своего молодого человека, вновь заставил Сабину сомневаться в своей значимости в жизни Армана и серьезности его намерений по отношению к ней.

Однако сегодня она так вымоталась из-за своих подозрений, из-за странностей и, мягко говоря, шероховатостей в поступках Армана и его семьи, что подробно анализировать эту ситуацию была не в состоянии. Им еще предстояло ехать в клуб, и потому она снова, из последних сил, натянула на лицо вымученную улыбку и настроилась нести свою ношу до конца.

* * *

Клуб был заполнен до отказа, в воздухе по обыкновению витали алкогольные пары и дым сигарет, бит нещадно рвал барабанные перепонки, отдаваясь где-то в районе солнечного сплетения, а мерцающий свет слепил глаза, но сейчас это было именно то, что нужно. Сабина танцевала, никого не замечая вокруг и не слыша ничего, кроме музыки и бешеных толчков своего сердца. Она танцевала второй час подряд и не чувствовала усталости. Она вообще ничего не чувствовала – ни боли, ни обиды, ни разочарования. Танец и музыка были для нее лучшими анестетиками, а более подходящий момент для их применения сложно себе и представить. Голова была на удивление легкой и пустой: мысли испарились, эмоции угасли, и посреди окружающего хаоса девушка была этаким островком с трудом завоеванного спокойствия. Завтра, когда праздник закончится и она останется один на один со своей бедой, она будет думать об Армане, о его отъезде и его родителях, но сейчас ей хотелось одного – танцевать. Танцевать, чтобы отвлечься, расслабиться и обо всем забыть.

Время от времени подруги выходили на танцпол, чтобы составить ей компанию, но, быстро выбившись из сил, возвращались за огромный, длиной в ползала, стол, который заняла их ватага. Ребята пили виски и курили кальян, девчонки баловались коктейлями, Аида и Тимур беспрерывно целовались, а друзья возмущенно требовали, чтобы они прекратили это безобразие, и энергично поднимали бокалы за их счастливую совместную жизнь и многочисленное потомство.

Здесь была только молодежь, и торжество продолжалось в демократичном формате. Все были рады тому, что утомительные мероприятия под бдительным надзором старшего поколения остались позади и можно скинуть маски благопристойности и оторваться на полную катушку, не опасаясь упрекающих взглядов и неодобрительного шепота поборников чужой нравственности.

Арман, продержавшись возле Сабины не больше получаса и выдохнувшись окончательно, предпочел вернуться за стол к ребятам, которые старались в кратчайшие сроки наверстать упущенное и налегали на спиртное. Зная, что он устал не меньше, чем она, и толком ничего не ел с самого утра, поначалу Сабина тревожилась за благополучное завершение этого вечера, но потом решила, что все равно ничего поделать с этим не может: как и многие мужчины, Арман терпеть не мог, когда его просили не злоупотреблять алкоголем. Поэтому она не стала даже начинать разговор на эту тему – в конце концов, он уже большой мальчик, а следить за его поведением у нее нет никаких полномочий, пусть это делает его любимая мамочка. И, не испытывая желания переживать еще и за количество выпитого Арманом, она продолжала танцевать, залечивая этим своеобразным способом душевные раны, нанесенные ей возлюбленным и его семейством.

Как водится, она привлекала к себе повышенное внимание, но ей сегодня было не до него. Ей было наплевать на все, что происходит вокруг: она растворялась в музыке, в некоем подобии нирваны, где ей было спокойно и хорошо. В какой-то момент получилось так, что вся их компания, обессиленная, сидела за столом и на танцполе Сабина осталась одна – и тут же несколько парней, которые битый час вились неподалеку, но не отваживались приблизиться, потому что с нею рядом все время кто-то был, надумали действовать. В мгновение ока она оказалась в кольце незнакомых мужчин, во взглядах которых, помимо восхищения, читались и не самые безобидные помыслы. Пару минут она, увлеченная танцем, ничего не замечала, а потом вдруг почувствовала неладное. Оглянувшись и осознав, в какой ситуации находится, она попыталась выбраться из толпы пожиравших ее глазами молодчиков, и в ту же секунду ее так сильно схватили за руку и так резко выдернули с танцпола, что она чуть не упала. От неожиданности и испуга, что это какой-нибудь особенно ретивый ухажер, она едва не закричала, но, обернувшись, увидела перед собой разъяренное лицо Армана и его остервенелые, налитые кровью глаза.

– Арман, ты что делаешь?! Я же могла упасть!

– Это ты́ что делаешь? Скачешь там, как последняя… – Он крепко держал ее за руку, и его пальцы впивались в кожу, причиняя боль.

– Что?! – Он никогда не позволял себе разговаривать с ней в таком тоне, и сейчас она не поверила своим ушам. – Повтори, что ты сказал!

– Что слышала! Все другие сидят, а что ты там устроила?

– Ты в своем уме? Или ты пьян в стельку? – Она в самом деле не понимала, что происходит, потому что этот грубый, развязный незнакомец был совсем не похож на того Армана, которого она знала до сих пор. Или до сих пор она не давала ему поводов для ревности?

– Может, я и пьян, но еще соображаю. И прекрасно все видел.

– Что ты видел? Что я сделала?

– Сама знаешь что, и не строй из себя оскорбленную невинность! Чем бы все это закончилось, если б я тебя оттуда не вытащил?..

– Прекрати, слышишь! И не смей так со мной разговаривать!

– А то что? Другого найдешь? Ну, давай, вперед, вон их сколько – желающих, – Арман кивнул в сторону площадки, на которой отрывались несостоявшиеся кавалеры Сабины.

Неужели это не сон, и человек, которого она знала не один год, мог так измениться всего за несколько минут? И из-за чего? Из-за того, что она первый раз повела себя неподобающим, по его мнению, образом?

– Арман, перестань. Спасибо, что спас от бесчестья и выручил из беды, я очень тебе за это признательна, но, будь добр, не трогай меня сейчас. – Она с трудом отцепила его пальцы от своей руки и отступила на безопасное расстояние.

– Издеваешься? По-твоему, это смешно? – Его лицо, искаженное яростью, побагровело еще больше.

– По-моему, это грустно. Ты отлично знаешь, что я не сделала ничего плохого и не заслуживаю такого отношения.

– А я, значит, заслуживаю, чтобы моя девушка вертела задом перед толпой мужиков и я этим любовался?

– Я просто танцевала! – Сабина чуть не плакала от унижения.

– В толпе мужиков… – не унимался Арман.

– Я их не видела! Я просто танцевала!

– Только не рассказывай мне про проблемы со зрением! И если я тебе помешал – без вопросов, можешь возвращаться к своим воздыхателям, они только этого и ждут, – в его голосе звучали ноты ревности и по-детски горькой обиды, но красные, бешеные глаза были полны злобы и агрессии.

Понимая, что он пьян и спорить с ним сейчас совершенно бессмысленно, Сабина постаралась прекратить ссору:

– Пожалуйста, давай успокоимся и свернем разговор, пока мы оба не наговорили лишнего.

Ее примирительный тон подействовал на Армана отрезвляюще, и он немного остыл.

– Ладно, поехали домой, я устал как собака, – прикрыв глаза, он потер ладонью лоб.

– Поехали. – Настроение было испорчено окончательно, танцевать ей отбили всякую охоту, и Сабина тоже почувствовала себя обессиленной. – Надо со всеми попрощаться.

– Пошли, – Арман снова взял ее за руку, но уже без прежней грубости.

Они попрощались со всей компанией, обняли Тимура и Аиду и, договорившись созвониться с ними завтра, стали пробираться к выходу.

* * *

В такси повисла напряженная тишина. Оба, несмотря на усталость, были на взводе и еще не отошли от скандала, который напрочь уничтожил остатки мало-мальски приятных впечатлений от сегодняшнего вечера. Сабина не могла выкинуть из головы оскорбительные слова и взгляд Армана, которым он смотрел на нее несколько минут назад. Неужели она действительно так непотребно себя вела? Неужели танцевать, ни на кого не обращая внимания, до такой степени крамольно и безнравственно? Судя по реакции Армана, именно так он и считал, но имеет ли он право предъявлять ей какие-то претензии, сам не слишком преуспев в соблюдении правил приличия? В свете всех последних событий его собственнические притязания казались Сабине как минимум неуместными, но выяснять с ним отношения было сейчас невмоготу, и она тихо сидела, отвернувшись от него и уставившись остекленевшим взглядом в окно.