Читать книгу Сквозь боль и мрак - Лана Кузьмина - Страница 2

Владимир Николаевич улыбался. Ему снилось детство, деревенский бревенчатый дом. За длинным деревянным столом он, совсем ещё маленький, сжимает в руках кружку с тёплым парным молоком. Мать, похожая на гимназистку в своём длинном коричневом платье и белом переднике с карманами, хлопочет у печи. Крутит самокрутку дед. Горит в переднем углу лампадка перед иконой Спасителя. Вокруг пристойная бедность в виде чисто подметённого пола и белых занавесок на окнах. Но как же хорошо! Как тихо и покойно!

Владимир Николаевич открыл глаза. Со всех сторон на него навалились бетонные стены стандартной советской квартиры. Скудный свет зарождающегося утра осветил комнату. Владимир Николаевич взглянул на светящиеся цифры электронных часов и испуганно вскочил: неужели, проспал? Впервые в жизни. И тут же устало опустился на кровать: на работу сегодня идти не нужно.

На заводе октябрь сразу не задался. Уже второго числа в цеху остановилась половина станков. Глухонемой наладчик Витька, бесшумно матерясь, беспомощно размахивал руками.

– Чего вы хотите? – усмехнулся тогда Шумаков. – Они ж ещё Никиту Сергеевича помнят.

– Какого Никиту Сергеевича? – переспросил восемнадцатилетний Петька, занесённый на завод неизвестно каким ветром.

– Хрущёва, – подсказал ему Варавин. Петька непонятливо заморгал, а Варавин шумно выдохнул:

– Молодёжь!

Прибежал замдиректора Лещенко и прочитал лекцию о том, что советские станки не то, что современные. Они пятьдесят с лишком лет работали и ещё лет сто работать будут. Просто некоторые, тут он покосился на Владимира Николаевича, в силу своего возраста работать на них не могут.

– Я вот на пенсию выйду, в жисть работать не стану, – зашептал Травкин. – Нечего чужое место занимать. У меня ещё совесть есть.

– А я вообще не понимаю, чего человеку дома не сидится, – поддержал его Шумаков. – Сиди дома, пей чай с пряниками! Красота!

Ну, вот началось! Вечная песня о том, что избавься от таких пенсионеров как он да от инвалидов вроде Витьки, и всё пойдёт как по маслу, восстанет промышленность, вырастут зарплаты, потянется на производство молодёжь.

Станки каким-то чудом починили, принялись было за работу, но тут оказалось, что закончилось сырьё. Как всегда неожиданно. И в довершении всего отключили электричество. Лещенко выругался, прибавив что-то вроде: «Невозможно работать!» и отправил всех в отпуск за свой счёт на неопределённый срок.

Травкин заворчал, выудил из кармана спецовки потрёпанный трудовой кодекс и начал судорожно перелистывать страницы.

– Простой по вине работодателя! – закричал он обрадованно. – Две трети должны платить! Две трети, а не за свой счёт!

И сунул книжку прямо в лицо Владимира Николаевича. Тот отшатнулся:

– Мне-то зачем? Сходи в отдел кадров, выясни!

Травкин смутился.

– Пойдёшь к ним, как же! Знаешь, что скажут? Не нравится, увольняйся, у нас очередь на улице стоит, устроиться хочет. Кому-то хорошо, у кого-то пенсия. А мне что? Зубы на полку?

– У меня дочка, – начал оправдываться Владимир Николаевич. – Деньги нужны…

Травкин усмехнулся:

– Детей по молодости заводить надо, а не на старости лет. Их разве успеешь вырастить? Эгоизм всё это.

И отправился в раздевалку, уткнувшись в свою бесполезную книжку. У самой двери обернулся, словно вспомнив что-то и зло бросил:

– У кого-то ещё и дочь работает. Инвалидка, а всё туда же! Удавятся за лишнюю копейку, а ещё учат… а нормальным людям работать негде!

Владимир Николаевич вздохнул, вспоминая недовольное лицо сослуживца. Эгоизм? Возможно. Только разве угадаешь, как жизнь повернётся? Старик представил себе покойную жену.

«Тридцать два года, – думал он, – тридцать два года». Как быстро промчались они. Ушли в прошлое беспокойные ночи, Анины слезы из-за очередной неудачной беременности, переживания. Их жизнь, казалось, вошла в тихую спокойную колею, ведущую к умиротворению. Но все же иногда счастливые соседи, обвешанные радостными внуками, расшатывали их жизнь. И снова слезы, беспокойные ночи. Словно утешение после долгих лет одинокой жизни судьба подарила им девочку, Яну. А Аня, его Аня, так и не смогла порадоваться дочери. Она умерла, когда девочка была совсем маленькой.

Нужно было ответить этому Травкину. Не накричать. Крик выглядел бы глупо. Мол, истерит старик, совсем крыша съехала. Лучше ввернуть остроумную фразочку, спокойно, походя, почти равнодушно. Травкин бы стоял, беспомощно хлопая своими белёсыми ресницами, не зная, что ответить. Остальные засмеялись бы, похлопали одобрительно по спине, и стало бы окончательно понятно, что Владимиру Николаевичу Залесскому палец в рот не клади – он и укусить может.

Только в нужный момент в голове как назло ни одной удачной мысли. «Соломенная башка» называл отец маленького Володьку. Телом Володька был крепок, а вот соображал с трудом. Долго читал по слогам, не сумел выучить таблицу умножения, а физика и химия остались для него тёмным неизведанным пятном. Мальчика считали туповатым и наградили званием деревенского дурачка, которого стоило лишь жалеть, не более. На самом деле Володька обладал острым умом, способным осилить школьную программу. Только времени для этого требовалось больше, чем остальным.

Но не глупость сына беспокоила родителей, а излишняя мягкость и доброта. Он испуганно закрывал руками лицо в то время, как братья и сёстры с интересом следили, как отец отрубает курицам головы. А когда пришлось зарезать телёнка, Володька забился в угол сарая, рыдая от жалости.

«Да, сынок, тяжело тебе придётся в жизни с твоим добрым сердцем», – вздыхала мать.

Владимир Николаевич ещё раз взглянул на часы и откинул одеяло. Он мог бы поспать ещё, хоть до самого обеда, но нужно было проводить на работу дочь.

В кухне как всегда бубнило радио.

– Вы что так и не отключили радиоточку? – удивлялась соседка Алевтина. – За неё же деньги берут!

– Пускай работает, – отвечал Владимир Николаевич. – Привыкли уже.

Алевтина была старшей по дому. Должность свою женщина очень любила, гордилась ей и при каждом удобном случае напоминала, что именно она, а никто другой решает все проблемы жильцов. Жильцы пассивно подчинялись. Большинство не заботил ни цвет стен в подъезде, ни вид цветов на клумбе, а проблемы посерьёзней вроде пьяных посиделок и ремонта в неурочное время Алевтина пресекала на корню без лишних просьб.

– Превентивные меры! – важно произносила она, стараясь быть в курсе всего, что происходит в доме.

Она искренне считала, что Залесские не справляются с собственной жизнью. Просто не могут. Слыхано ли дело: пожилой отец да незрячая дочь. Алевтина наведывалась к ним несколько раз в неделю за солью, сахаром и прочим, попутно обшаривая острым взглядом углы, но так ни разу и не нашла ничего предосудительного.

Отец с дочерью в опеке не нуждались. Оба работали, не надеясь на пенсии и пособия, содержали в порядке квартиру, не страдали вредными привычками. Владимир Николаевич даже не курил, во что неугомонная Алевтина никак не могла поверить.

– А жаних куды делся? – разговаривала Алевтина нарочито безграмотно, считая, что только так её может понять родившийся в деревне Залесский. При этом она ещё и кричала, полагая, что старик глух как пень, что действительности не соответствовало. Слух у Владимира Николаевича с течением жизни не ухудшился.

– Лёша в Китае, – ответила Яна. – Уехал в командировку. Он филолог, а китайцы сейчас очень интересуются русской культурой.

– Да, да, – кивала Алевтина, думая про себя, что слова эти очередное враньё. В Китай! Подумать только! Да кому он там нужен! Сбежал. Вот и весь сказ! Женщина не верила, что кто-то находясь в здравом рассудке захочет жить с инвалидом.

Сегодня утром отец с дочерью пили на кухне чай, и Яна в очередной раз говорила, что её не нужно провожать, что она прекрасно доберётся сама. Сядет на автобус, а там – и рукой подать!

– А может, ну её, эту работу? – не выдержал Владимир Николаевич. – Всех денег не заработаешь!

– Пап, ну ты же знаешь, что это не из-за денег.

Он вздохнул. Лучшим было бы закрыть её дома и никуда не отпускать, но это невозможно. Однажды его не станет, и ей придётся учиться жить самостоятельно. Пусть учится сейчас, пока он жив. Потому он и подавил порыв выйти следом и, следуя на безопасном расстоянии, проводить дочь хотя бы до остановки, как он делал несколько лет назад.

Владимир Николаевич стоял у окна, не отрывая взгляда от тонкого силуэта, такого беззащитного в предрассветных сумерках, а из радиоприёмника струился старинный вальс.