Читать книгу Пока еще здесь - Лара Вапняр - Страница 3

До Седжян была Рэйчел II, а до Рэйчел II была разумная София, а до разумной Софии была Кэтрин Дженкинс, а до Кэтрин Дженкинс была Таня. Со всеми ними Вадик познакомился через “Привет, любовь!”.

На фотографию профиля Таня поставила портрет Саги Норен, шведского детектива с синдромом Аспергера из датского сериала “Мост”. Вадику не слишком нравилась Таня, но ему нравился “Мост” и его странноватая героиня, так что всякий раз, как они встречались с Таней, он представлял, что на самом деле встречается с Сагой Норен.

Милли, Фоска, Тереза, безумная София. С ними он познакомился на другом сайте знакомств “Твоя пара”, потому что гораздо более продвинутого “Привет, любовь!” тогда еще не было. В “Твоей паре” было крайне сложно определить градус безумия человека по его профилю. Безумная София оказалась кукольным мастером. Она делала жутких махоньких куколок с ресницами, ногтями и шелковистыми волосами на лобке. Кому вообще могли прийти в голову трехдюймовые куклы с волосами на лобке? “Потрогай их, Вадик, – требовала она. – Погладь их. Чувствуешь, какие они мягкие?”

Или взять, к примеру, диджея Тому, с которой Вадик тоже познакомился через “Твою пару”. Диджей Тома сообщила, что была владелицей самой крупной пиар-фирмы во всей Западной Сибири, но ей пришлось бежать из России из-за политических преследований. Когда Вадик начал с ней встречаться, она днем работала уборщицей, а ночами диджеила в клубе в Ист-Виллидже. В свободное время пыталась организовать бизнес по продаже снадобий по старинным сибирским рецептам. За те четыре месяца, что Тома прожила у Вадика в Бронксе, она умудрилась весь холодильник забить разнообразными склянками со своими зельями. На этикетках значилось: божественное вдохновение, благодать, любовь, здоровое сердце, проблемы с желудком и уйма денег. Сергея больше всего интересовали последние два. Он все выспрашивал у Вадика, действуют ли они. “Вроде бы да, – отвечал Вадик, – вроде бы да”. Однажды, пока Вадик был на работе, Тома спустила большую часть снадобий в туалет, собрала свои вещи (а заодно и некоторые Вадика) и свалила. Оставила записку, что едет в Перу проверить, вправду ли сан-педро так уж отличается от ЛСД. Купила тур, включавший неделю дегустаций сан-педро в доме настоящего шамана. С тех пор как в воду канула. Прошел слух, что умерла от передозировки. Но был и другой – что стала менеджером того самого шамана и помогла ему значительно расширить клиентскую базу.

Была еще Барбара, мастер нетрадиционного массажа. До Барбары (а точнее, во время) была Эбби. Потом Барбара узнала об Эбби, а Эбби – о Барбаре, и Вадик снова остался один.

Кто еще? Джесси, его менеджер по персоналу. Дана, женщина, сидевшая за соседней перегородкой в “Морган Стэнли”, – после нее он зарекся заводить романы на работе. Вика. Да-да, его бывшая девушка, а нынче – жена его лучшего друга, Вика. Был один-единственный эпизод, о котором он очень старался позабыть. Ничего серьезного не произошло, в самый последний момент он смог остановиться, но все равно еще долгие месяцы его крючило от стыда. Он чувствовал себя страшно виноватым перед Сергеем и надеялся только, что тот никогда не узнает, но одновременно испытывал бешеное раздражение, потому что встреча с Викой снова погрузила его в российское прошлое. Он приехал сюда за новой жизнью, а не ворошить прошлые любови.

До Вики была Сью, официантка из дайнера “У мамочки” в Эвенеле, в Нью-Джерси. До Сью – Энджи, другая официантка оттуда же.

У Сью была выцветшая татуировка котенка на плече. Про Энджи Вадик вообще ничего не мог вспомнить.

– Меня это все достало, – признался он Регине после расставания с Эбби. По скайпу, потому что Регина тогда еще была в России.

– Ну еще бы, – ответила Регина. – Все эти свидания жутко выматывают. Знаешь, что меня больше всего выматывает?

– Что?

– Подогревать надежды. Мне для этого нужно неимоверно напрячься, как качку какому-нибудь.

Дружба Вадика с Региной началась довольно неловко, когда Вика бросила его ради Сергея, на тот момент – молодого человека Регины. Через несколько дней после разрыва Регина попросила его приехать и забрать вещи Сергея, которые остались у нее дома. Вадик подумал, может, он ей нравится. Его самого Регина не то чтобы привлекала – от нее как-то странно затхло пахло, неприятно, – но все же ему было любопытно. Однако когда он приехал, Регина пребывала в такой тоске и раздрае, что пытаться заняться с ней сексом показалось просто неприличным. Вместо этого они принялись разговаривать. Они и слова плохого не сказали о Вике или Сергее, это было бы пошло, но не удержались и обсудили Федорова, большое увлечение Сергея, признавшись друг дружке, до чего же их бесили его философские идеи. Мало-помалу они стали друг для друга главными конфидентами/психотерапевтами/советчиками в любовных делах. После отъезда Вадика из России они продолжали говорить по скайпу два-три раза в неделю.

– Меня уже пора связать. Не могу так дальше! – жаловался через экран Вадик.

– Просто выбери какую-нибудь девушку и женись на ней, – призывала Регина. Она собиралась замуж за Боба и была преисполнена энтузиазма на тему женитьбы.

Вадик тогда встречался с Рэйчел II, она была социальным работником и училась на магистра. В юности Рэйчел II обожала лошадей. На письменном столе у нее стояла фотография любимой лошадки Билли.

Вадик и Рэйчел II расстались, когда она застукала, как он в разговоре с Региной вышучивал Билли. Сначала Вадик все отрицал. Он же говорил по-русски, с чего она взяла? Но разве он не держал фотографию Билли и не смеялся? – спрашивала Рэйчел. И разве та страшная русская на экране не гоготала в ответ? Пришлось признаться.

Самое печальное, что Регина как раз-таки считала, что Рэйчел II лучше всего подходила Вадику. Она была самой вменяемой из всех.

Вика была не согласна. Вика считала, что лучше всего подходила разумная София. Она говорила, очень хорошо, что София старше Вадика, значит, она будет более терпимой. Разумная София преподавала сравнительную литературу в Государственном университете Нью-Йорка в Нью-Пальтце. Она была членом клуба и могла плавать по дорожке в озере Минневаска, расположенном примерно в десяти милях от кампуса. Членство в клубе значилось в профиле на “Привет, любовь!” в числе шести вещей, без которых она не может жить. Она все время упрашивала Вадика получить карту.

– Там прямо посреди озера пущен трос, – рассказывал Вадик Сергею. – И они просто плавают вдоль него, туда-сюда, туда-сюда, как приговоренные.

Вадик и София расстались, потому что он был не готов видеть красоту в плавании по дорожке в естественном водоеме.

Для Сергея лучшим вариантом для Вадика была Седжян. Он поверить не мог, что такие девушки попадаются на сайте знакомств. Вадик встретился с Викой, Сергеем и Региной вскоре после новоселья, и поскольку провал с идеей Сергея был все еще слишком болезненной темой, они принялись обсуждать Седжян. Сергей сказал, что Седжян слишком красива для такой умной девушки. Вика сказала, что для начала это замечание страшно сексистское и к тому же она вовсе не считает Седжян красивой. Регина расхохоталась.

– Нет, она очень красивая, – сказал Сергей. – Проблема в том, что Вадику она не по зубам.

– Почему это не по зубам? – спросила Вика. – Он же очень неплохо зарабатывает.

– Верно, – согласился Сергей.

– Эй, ребят, – вставил Вадик. – Вообще-то я тоже тут сижу!

Но они продолжали спорить, не обращая на него внимания, как будто его мнение вообще ничего не значило.

– Думаю, я все еще влюблен в Рэйчел I, – сказал Вадик.

Регина перестала смеяться. И все отвели глаза, как будто он произнес что-то чудовищно непристойное.

Вадик встретил Рэйчел в самый первый свой день в Америке.

Он приехал в Нью-Йорк субботним утром в разгар зимы. Шел сильный снег. Вадик проснулся, когда самолет пошел на посадку, и сразу бросился поднимать шторку иллюминатора, надеясь ухватить знаменитую панораму Манхэттена. Но за окном была лишь белая муть. И все равно он почувствовал радостное возбуждение. Он не видел очертаний небоскребов, но чуял, что они там, прямо под самолетом, скрытые облаками. Он ощутил знакомый прилив волнения, волнения, не оставлявшего его с самого момента получения заветной визы H1-B, которая давала разрешение на работу в США на три года. Два года он проторчал в Стамбуле и уже ненавидел его. Там он отметил свое тридцатилетие, но начало нового десятка он встречал в новой стране. Он то и дело доставал паспорт и поглаживал страницу с визой, будто это живое существо.

Сквозь привычное шипение микрофона донеслось объявление. Бортпроводник сообщал, что из-за сильного снегопада они, вероятно, не смогут совершить посадку в аэропорту Нью-Йорка и самолет, вероятно, направится в Филадельфию. Нет, нет, нет! – взмолился про себя Вадик. Посадка в Филадельфии рушила все его планы. В понедельник он заступал на должность программиста в компании EarthlyFoods в Эвенеле, Нью-Джерси. И жить ему предстояло там же, в служебной квартире от компании. Сергей должен был встретить его в аэропорту и отвезти к ним с Викой домой, на Стейтен-Айленд, а потом, в воскресенье забросить в Эвенел. Но Вадик надеялся упросить Сергея отвезти его прямо в город, чтобы он мог всю субботу посвятить знакомству. Он в точности знал, что хотел делать.

Он хотел бродить по улицам наугад, просто следуя интуиции, куда бы она его ни повела. Он хотел бродить так часами, а потом найти какой-нибудь богемного вида бар и провести там остаток дня за бокалом красного и книгой, как настоящий нью-йоркский интеллектуал. На нем будет твидовый пиджак. Вадик надел его перед посадкой, не желая класть в чемодан, чтобы не помять. Он немало времени потратил, выбирая, что за книгу станет читать в баре. Что-то французское? “Тошноту” Сартра? “Кино” Жиля Делеза? Нет, это невыносимо претенциозно. Вадик же не собирался производить впечатление на других. Он хотел, чтобы в нем видели харизматичного интеллектуала в твиде, но куда важнее было видеть себя таковым самому.

Вадик снова глянул в иллюминатор. Казалось, они зависли в облаках. Он закрыл глаза и сконцентрировался на желании, чтобы они приземлились в Нью-Йорке. Он представлял, как жесткое туловище самолета разрезает плотную пелену облаков, попадая в ясное чистое пространство между небом и землей, а затем мощным и решительным движением спускается, пока шасси не коснутся посадочной полосы. Салон взорвался аплодисментами, и на долю секунды Вадику подумалось, что хлопают ему.

– Ты можешь отвезти меня в город? – спросил Вадик Сергея после приветственных объятий.

– В город? Сейчас? – В голосе Сергея звучало недоумение, как бы говорившее, что город ведь очень далеко.

– Ага, сейчас, – подтвердил Вадик.

– Но Вика ждет и столько еды наготовила. Она расстроится.

Ужас в глазах Сергея выдавал, чем обернется для него самого это Викино расстройство.

Поэтому они поехали на Стейтен-Айленд. По шоссе из аэропорта, потом длинный кусок Белт-Парквей, мимо серой студенистой массы океана, через скрытый туманом мост Верраццано, и наконец, по бесконечному бульвару Хайлен с его унылыми витринами. Все это время Сергей подпевал своему любимому альбому Леонарда Коэна.

Тогда, в университете, Сергей был звездой. Очень хорош собой – все говорили, что с его точеными строгими чертами лица он очень похож на французского актера; он был самым умным и способным (профессора нередко цитировали его на занятиях); играл на гитаре и пел, слабовато, но все же. Он мог заполучить любую девушку. Да он, черт побери, прямо из-под носа у Вадика увел Вику.

Так или иначе, Сергей и сейчас был красив. Только вот пение его страшно портило. То, как он морщил нос всякий раз, как выводил куплет. Как хмурил лоб всякий раз, как трудно давалось слово. Страдальческое выражение лица на особенно трепетных моментах. И само по себе его пение. Дело даже не в том, что Сергей фальшивил и пел со слащавым русским акцентом, хотя и это резало Вадику слух. Главной проблемой было, что голос Сергея, полностью перекрывавший баритон Коэна, был детским и жалобным.

Выходило беспомощно. Вадик испытывал к нему брезгливую жалость. И еще злость, главным образом потому, что “В ожидании чуда” была его любимой песней, и пение Сергея убивало ее. Он заметил, что из бардачка торчит палец кожаной перчатки Сергея, и ему захотелось выдернуть ее и запихнуть другу в рот.

Поначалу он не слишком торопился добраться до дома, но теперь не мог дождаться, когда они уже доедут. Вика тоже явно не могла дождаться. Она выскочила на порог, как только услышала шум мотора, и побежала босиком по дорожке, оставляя следы на тонком слое свежего снега. Ее объятия были крепкими и душными, и где-то даже неловкими. Вадик с трудом высвободился. Но надо отдать должное, выглядела она прекрасно. Эти облегающие джинсы и еще более облегающий свитер, короткие кудрявые волосы на новый модный манер.

– Вика, выглядишь потрясающе, – сказал Вадик.

– Это все зубы, – ответила она, насупившись. – Видишь, я наконец исправила зубы!

Вадик совершенно не понимал, о чем она говорит.

– У меня в институте были кривые зубы, неужели не помнишь?

И тут он вспомнил. Она обычно улыбалась, не разжимая рта, и прикрывала его рукой, когда смеялась. Когда Вадик впервые увидел ее на институтской вечеринке, подумал, что она прикрывает рот от стеснения. Эта привычка стала ему особенно мила, когда позднее он убедился, что Вика ничуть не была стеснительной.

Вика повела Вадика наверх показать дом. Он заметил только, что мебель была коричневой, а стены желтыми.

– Мы отдадим тебе этот велотренажер, – сказала Вика, указывая на здоровенный снаряд в углу спальни. – Он вообще новый. Я подарила его Сергею на день рождения, но он его, кажется, ненавидит.

Вика показала Вадику его комнату. Потом повела знакомить с Эриком – четырехлетним мальчуганом, маленьким, надутым, похожим на упитанную версию Сергея. Он сидел на полу в своей крохотной комнатке, держа в руках приставку “Гейм бой”. Он так рьяно жал на кнопки, словно от этого зависела его жизнь.

– Привет, – поздоровался Вадик.

Эрик поглядел на него и произнес: “Здравствуй”.

Вадику не пришло в голову привезти Эрику подарок – игрушку или что-то еще, – и теперь ему было неудобно. Он не представлял, как разговаривают с детьми.

– Так что, Эрик, – спросил он, – что ты любишь делать?

– Я люблю убивать, – ответил Эрик и снова принялся жать на кнопки.

Остаток утра и часть дня они провели на их просторной кухне, из окна которой вдали виднелись детская площадка и кладбище.

– Нам сказали, что из дома вид на парк, – пояснил Сергей. – Дело было летом, поэтому могил за густыми деревьями не было видно…

Вика оборвала его.

– Зато мы можем отпустить Эрика одного гулять через дорогу, потому что его видно из окна.

Вадик представил маленького печального Эрика на безлюдной площадке, как он качается на качелях, глядящих на могилы. И тут опомнился, что надо же похвалить дом.

– Да, это был правильный выбор, – не очень уверенно произнес Сергей.

Вика поведала ему, что умерла бабушка Сергея, и отец Сергея продал ее квартиру и отправил им деньги для первого взноса. Теперь они каждый месяц мучительно выплачивают огромные суммы по кредиту, но все же покупка дома была правильным решением. Потому что здесь так заведено, добавил Сергей. Все их знакомые это говорили. Какое-то время снимаешь квартиры в тех частях Бруклина, где подешевле, а потом покупаешь дом в пригороде или на Стейтен-Айленде. Потом продаешь его и покупаешь дом побольше и получше, потом стареешь и отдаешь его детям, а сам удаляешься в дом для престарелых. В голосе Сергея звучали одновременно ненависть и обреченность, отчего Вадику стало неуютно и даже немного жутковато. Он попытался вообразить довольного жизнью Эрика, уже взрослого мужчину, везущего своих родителей в дом для престарелых, чтобы наконец-то заселиться в их дом.

Вадик пару раз пытался увести разговор с темы недвижимости. В мейлах Сергей всегда расспрашивал об их университетских друзьях, и теперь Вадик начал было рассказывать, что Марик все еще трудится над диссертацией по генеалогии, а вот Алина свою забросила и занялась разработкой компьютерной игры по Набокову, а Кузмин – помнишь этого кретина – запустил какой-то бизнес с Абрамовичем. Слыхал же про Абрамовича? Тот парень, у которого пол-Европы в кармане, включая футбольный клуб “Челси”. Но тут Вика наступила ему на ногу и покачала головой. Видимо, она считала, что эти истории расстраивают Сергея. “Он слишком скучает по нашей прежней жизни”, – призналась она Вадику, показывая дом. Она переключилась на планы Вадика, но тут уж он впал в панику. Он не знал, хочет ли пойти учиться. Не знал, хочет ли жениться. Не знал, хочется ли навсегда остаться в Штатах. Он просто хотел какое-то время пожить жизнью американца, что бы это ни значило. Он не смог объяснить этого Вике. Даже Сергей, похоже, не понял, о чем он.

Они пили водку и закусывали ветчиной, колбасами, маринованными огурцами и салатами, купленными Сергеем в единственном на Стейтен-Айленде русском магазине под названием MyEurope. Свекольный, морковный, баклажанный, грибной, сырный, селедочный салаты. И наконец, капустный под чудным названием “Изольда”. По поводу “Изольды” случилась небольшая перебранка. Стало ясно, что Вика отдельно напомнила Сергею внимательно проверить сроки годности, но он забыл.

– Смотри, все остальные салаты до 19 числа, а этот – до 16-го. Которое было вчера!

Вадик вызвался съесть “Изольду”, утверждая, что у него луженый желудок.

В какой-то момент на кухне нарисовался Эрик и потребовал питания.

– Чего тебе дать, дружок? – спросил Сергей.

Эрик отказался от салатов, но взял с тарелки пару кусков колбасы и сжал в кулаке. Вика забрала у него колбасу, положила на хлеб, потом достала из холодильника огурец и лист салата, положила все это на тарелку, вручила Эрику и отправила его смотреть телевизор в гостиной. Теперь их разговор перемежался воплями и писком мультяшных персонажей, которые периодически сменялись счастливыми детскими голосами, восхваляющими какую-нибудь марку готовых завтраков или соков. Потом у Эрика заболел живот. Вика забрала его наверх, пообещав скоро вернуться.

Вадик схватил Сергея за рукав и взмолился: “Серега, прошу тебя, отведи меня до метро или еще чего. Я тут умираю. Мне надо в город!”

Сергей посмотрел на часы, потом прислушался к приглушенным голосам, доносившимся сверху.

– Здесь нет метро. А паром далеко. Я провожу тебя до автобуса, он идет прямиком в мидтаун.

Билеты были наверху, но Сергей не хотел рисковать, поэтому взял банку с четвертаками, отсчитал ровно столько – сорок штук – сколько надо на поездку туда и обратно, и отдал Вадику. Вадику нравилось ощущать тяжесть монет в кармане, как будто он собирался совершить что-то противозаконное. Сбежать с ворованным золотом.

Чуть не на пороге Вадик вспомнил, что не взял книгу. “Кино” осталась в чемодане.

– Можно взять у тебя какую-нибудь книжку?

– Все хорошие у меня наверху, – сказал Сергей. – Здесь лежат те, что пойдут на гаражную распродажу.

Вадик пробежался по полкам. Там были старые диски с “Бэмби” и “Королем-львом”, книжки “Руководство по домашнему ремонту для чайников”, “Руководство по кредитам для чайников”, “Ешьте правильно!” и “Ад – это другие: антология французской философии XX века”. Вадик схватил антологию и помчался на улицу.

Автобус ушел за секунду до их появления, и им пришлось бежать до следующей остановки, чтобы успеть его перехватить. И Вадик успел, и опускал свои монеты, одну за другой, пока автобус отъезжал. Отъезжал в город.

Джетлэг с водкой подействовали как снотворное, и проснулся он, когда уже подъезжали к конечной, пересечению Пятьдесят девятой улицы и Шестой авеню. На улице стемнело и похолодало, на тротуарах жидкая каша, но Вадику это было нипочем. Наконец-то он здесь. У него получилось. Шел легкий снежок, и испарения окрашивали небо в желтый цвет. Над головой нависали небоскребы, словно парящие в желтом тумане. Вадик понятия не имел, куда идти. Центральный парк выглядел безлюдным, и он решил двинуть вниз по Шестой, вглубь города. Он шел по мокрому тротуару, глядя вверх, переходил улицы, когда светофор переключался на зеленый, ступал в лужи грязной жижи. Поворачивал направо или налево, когда заблагорассудится, когда приглянется какая-нибудь боковая улочка. Он уже не понимал, в каком направлении движется. Ну и пусть. Он вбирал в себя все: здания, витрины, лимузины и желтые такси, людей. Сколько же там было людей! Живых, энергичных, целеустремленных, спешащих куда-то добраться. Женщин. Красивых женщин. Некоторые смотрели на него. Некоторые даже улыбались. Он чувствовал себя высоким. Чувствовал себя огромным. Чувствовал, как будто его голова вровень с этими фантастическими билбордами на Таймс-сквер. Чувствовал, будто он поглощает город, пожирает его. Это был его город. Он наконец-то нашел его.

Вадик бродил часы напролет. Он остановился, только когда заметил, что ботинки промокли до носков. Совсем рядом ярко светились окна дайнера. Вадик решил зайти. Дайнер был ни капли не похож на элегантный бар в Гринвич-Виллидж, который он себе навоображал, но Вадик решил, что тут даже лучше. К тому же ему не хотелось ни вина, ни пива. Он заказал кружку чая и чизкейк, потому что вспомнил, как Сергей говорил, что чизкейк – это исключительно американская еда. Ему нравился этот дайнер. Здесь было мило, по-домашнему, тихонько играла американская поп-музыка. Людей почти не было, только пожилая пара ела суп за стойкой, грязноватый парень, может, бездомный, что-то мудрил у музыкального аппарата, и через проход сидела девушка в мешковатом клетчатом пальто. У девушки был насморк. Она все время вытирала нос салфеткой и шумно хлюпала, как кролик. Нос у нее покраснел и распух, и Вадик едва мог разглядеть ее глаза за темной челкой, но ему нравилось, что ее волосы убраны в две коротких косички. Перед ней стояла прозрачная кружка с какой-то мутно-коричневой жидкостью. Вадику было любопытно, что там. На секунду она подняла глаза, и он увидел, что они маленькие, янтарно-карие и очень красивые. Вадик хотел ей улыбнуться, но она уже опустила взгляд. Она читала книгу. Вадик решил, что пора и ему достать свою. Раскрыл на середине, отпил чаю и погрузился в чтение.

Он не понимал ни слова. Или, скорее, понимал лишь отдельные слова. Он пытался сосредоточиться, но не мог, потому что в голове крутилась только девушка с насморком. Вадик съел кусочек чизкейка, тот оказался отвратительно приторным. Пролистал книгу до конца и обнаружил, что не хватает страниц эдак пятидесяти. Когда наконец поднял глаза, то увидел, что девушка смотрит на него. Он улыбнулся и спросил, можно ли к ней присоединиться. В обычной жизни он бы постеснялся, но тогда ему чудилось, будто его наполняет какая-то невиданная счастливая уверенность, которая помогает делать то, чего хочется.

– А что у вас в чашке? – спросил он, пересаживаясь в ее кабинку.

– Сидр с ромом, – ответила она.

Вадик попросил официанта принести и ему сидра с ромом. Это оказалось очень вкусно.

Девушку звали Рэйчел. Вадик представился и спросил, из Нью-Йорка ли она. Она была из Мичигана и переехала сюда пару месяцев назад учиться в магистратуре. Он сказал, что приехал сегодня утром.

Она улыбнулась и сказала: “Добро пожаловать”.

Дни, недели, месяцы, даже годы спустя, стоило Вадику вспомнить этот их первый разговор (а вспоминал он о нем очень часто), он удивлялся, насколько ему было легко. Его английский был довольно хорош – он много говорил по-английски, когда работал в Лондоне, да даже и потом, в Стамбуле, – но те разговоры никогда не давались так легко. Он мучительно подбирал слова, путался во временах и артиклях, неправильно произносил слова. Но тогда, в дайнере с Рэйчел он говорил так, будто на него снизошло вдохновение. И за весь вечер она ни разу его не переспросила.

Заиграла “Я твой мужчина” Коэна. Вадик рассмеялся. Похоже, Коэн прямо-таки преследует его сегодня.

– Я люблю эту песню! – сказал он.

– Серьезно? – спросила Рэйчел и как будто напряглась.

– А что такое?

– Ничего, пустяки.

– Нет, – настаивал Вадик, – пожалуйста, скажи.

– Я ненавижу эту песню, – ответила Рэйчел.

– Ненавидишь эту песню? Почему? – удивился Вадик. – Парень всего себя готов отдать девушке. Он изливает ей душу.

Рэйчел попыталась смягчить свои слова извиняющейся улыбкой, но высказала все, что думает.

– Ах, он душу изливает, да? Слушай, это просто-напросто предкоитальная манипуляция. Он предлагает ей весь мир, но это только пока она ему не отдалась. Понимаешь?

– Я понимаю, о чем ты, но не соглашусь. Он выражает то, что чувствует в этот момент. Может, потом он и не будет так чувствовать, но это не значит, что вот в этот самый момент он неискренен.

Рэйчел мотнула головой с такой силой, что расплелись косички, и тонкие пряди светло-каштановых волос взметнулись вверх-вниз.

– Леонард Коэн мизогинист.

– Мизо… гинист? – переспросил Вадик. Слово как будто знакомое, но он не был уверен в значении.

– Антифеминист, – пояснила Рэйчел.

– Не понимаю, – сказал Вадик. – Коэн? Антифеминист? Разве он не боготворит женщин?

– Именно так! Я ровно об этом. Он боготворит женщин, но не считает их равными себе. Они для него эдакие священные сексуальные объекты. Нечто, что обожествляется и используется или, скорее, сначала используется, а потом уже обожествляется.

Рэйчел снова отпила своего сидра и спросила:

– Ты знаешь песню “В ожидании чуда”?

– Конечно! Это моя любимая!

– Давай-ка вникнем в текст.

Рэйчел замолчала, вспоминая следующую строчку, и Вадик продолжил:

Рэйчел кивнула и пристально посмотрела на Вадика.

– Понимаешь теперь, о чем там? Наверху сидит мужик, весь в этих своих экзистенциальных думах, обращается к Богу, надеется ощутить благодать Господню, а где-то внизу – женщина. Буквально под ним! Тупо ждет. И чего? Чтобы он на ней женился?

Вадик покачал головой.

Рэйчел хотела еще что-то сказать, но одернула себя. Ей явно было неловко.

– А в магистратуре ты кого изучаешь? – спросил Вадик. – Американских мизогинистов?

– Да нет, вообще-то английских романтиков.

Вот так удача! – подумал Вадик. Отличная возможность увести разговор от щекотливых текстов Коэна, да еще в область, где он мог блеснуть. Он заявил, что знает наизусть все “Сказание о старом мореходе”. По-русски. Рэйчел улыбнулась и попросила прочесть. Он прочел. Рэйчел очень понравилось. Она сказала, что на русском баллада звучит потрясающе, правда, пару раз она все же не могла сдержать смех.

Официант подошел, как раз когда Вадик декламировал последнюю строку. Спросил, не желают ли они чего-нибудь еще. До Вадика дошло, что он подходит уже раз в четвертый или пятый. Пора было уходить.

– Я провожу тебя, – предложил Вадик, и Рэйчел кивнула и улыбнулась.

Цвет неба сменился на мрачный индиго, и стало по-настоящему холодно. Слякоть на тротуарах подморозило. Вадик взял Рэйчел за руку, и так они и шли, держась за руки, но на расстоянии друг от друга. Только на улице Вадик заметил, что он гораздо выше Рэйчел. Она была ему до плеч.

Она спросила, где он остановился. Он сказал, на Стейтен-Айленде.

Ответ явно привел ее в ужас.

– Стейтен-Айленд? – переспросила она. – Но ведь уже так поздно! Как ты туда доберешься?

А потом она откашлялась и предложила ему переночевать у нее. Вадик крепче сжал ее руку.

Это Нью-Йорк, подумал он. Это Нью-Йорк делает все таким простым и легким.

Они шли по широкой авеню, потом свернули на какую-то небольшую улицу, потом еще одну. Вадику понравилась улица, где жила Рэйчел. Темные деревья. И нарядная отделка каменных фасадов. И груды заледенелого снега, сияющие в свете фонарей. Они вошли в дом и поднялись по скрипучей лестнице на шестой этаж, в двухкомнатную квартиру Рэйчел. Она шагала впереди. На ступенях был ковер. На перилах – резьба. Сердце у Вадика колотилось, как бешеное.

Но стоило им зайти в квартиру, легкость улетучилась. Рэйчел сняла ботинки и пальто, но осталась в шарфе. Она нервно сновала туда-сюда, как будто это она очутилась здесь впервые. Вадик чувствовал, что надо что-то сделать или сказать, чтобы снять напряжение, но в голову ничего не приходило.

– Хочешь чаю? – спросила Рэйчел, заново заплетая волосы.

Ей явно полегчало, когда он согласился. Она ушла на кухню, так и не сняв своего шарфа. Квартирка была маленькой и темной, на стенах висели постеры. Одну картину Вадик узнал – “Портрет молодой женщины” Мемлинга. Ему он никогда особо не нравился. Поскольку это был его первый настоящий американский дом, Вадик не мог в точности определить, что в здешнем интерьере было типично местного, а что от самой Рэйчел.

Он сел на маленький диван и снял ботинки.

Носки были насквозь мокрые. Эти носки он надел еще вчера утром, в московской квартире Регины, где прожил неделю между Стамбулом и Нью-Йорком. Обалдев от этой мысли, Вадик уставился на ноги, потом снял носки и запихнул их в карман пиджака. Из кухни доносился звон посуды, с улицы – шум редких машин, но в остальном в квартире было гнетуще тихо. Вадик рассматривал небольшую стойку для дисков возле дивана. Ни одного знакомого альбома. Вдруг он сообразил, что Вика с Сергеем будут волноваться, если он не вернется домой. Спросил Рэйчел, можно ли от нее позвонить. “Конечно!” – крикнула она из кухни. Вадик набрал номер, моля, чтобы трубку взял Сергей. И он взял. Вадик сказал по-русски, что проведет ночь в городе. С девушкой. С американской девушкой. На том конце трубки повисла тишина, длившаяся, казалось, целую вечность.

– Окей, до завтра, – вымолвил наконец Сергей.

Рэйчел появилась из кухни с подносом, на котором стояли две кружки, пара пакетиков очень плохого чая и маленькая тарелка со странного вида сероватым печеньем. Села напротив Вадика на скамейку для ног и положила в кружку чайный пакетик.

Она бросила взгляд на босые ноги Вадика, казалось, их вид ее смущает.

Вадик взял ее руку. У нее были тонкие и на удивление теплые пальцы.

– Еще немного английской поэзии по-русски? – спросил он.

Она улыбнулась и кивнула.

Вадик стал читать без разбору Шекспира, Китса, Эзру Паунда и закончил “Балладой и королевском бутерброде” Милна. Милн особенно порадовал Рэйчел.

Он попросил ее прочесть что-нибудь из любимого. Она ответила, что не может. Что есть две вещи, которые она категорически не в состоянии делать в присутствии людей: читать стихи и танцевать. Это признание так тронуло Вадика, что ему захотелось крепко-крепко обнять ее. Вместо этого он протянул руку и дернул ее за одну из косичек.

В постели она была зажатой и немного неловкой. Отпрянула, когда он попытался заняться с ней оральным сексом.

– Мне нужно время, – сказала она. – Со мной в этом плане сложно.

Но с Рэйчел не было сложно. Она была противоположностью сложного. То был самый простой, чистый и счастливый секс, какой когда-либо случался в его жизни. И, скорее всего, вряд ли еще когда случится, как думал Вадик уже теперь, много лет спустя.

Воспоминания о той ночи преследовали его потом многие месяцы, долгие годы. Сначала они были только про секс – он вспоминал запах Рэйчел и ощущал этот прилив желания, от которого голова становилась блаженно пустой. Он слышал какой-то свежий зеленый запах, как от нарезанного огурца или по-настоящему хорошего салата. Но с течением времени его воспоминания все больше переполняла ностальгия. Он мысленно возвращался к каким-то произнесенным ею словам, выражению лица, интонациям. Больше всего он любил тот момент, когда взметнулись ее косички за несуразным разбором коэновской “Я твой мужчина”.

Он пытался разыскать ее. Он приехал в город и пробовал восстановить свой путь от Центрального парка. Прочесывал интернет-форумы специалистов по английской романтической литературе. Просматривал профили на сайтах знакомств. Узнав о рубрике про потерянных незнакомцев на “Крэйгслист”, начал печатать объявления о Рэйчел. Собственно, это стало его привычкой. Каждый раз, встречая новую женщину, он публиковал объявление о Рэйчел.

– Но это же несправедливо по отношению к новой девушке? Разве это с ходу не ставит крест на вашем романе? – спрашивала Регина.

– По-моему, ты просто придумал себе эту великую любовь к Рэйчел, чтобы оправдать свои неудачи с остальными женщинами, – говорил Сергей.

– Забудь ты про Рэйчел! – убеждала Вика. – Велика вероятность, что она бы оказалась анорексичкой, или с биполярным расстройством, или просто занудой!

Все они могли быть в какой-то степени правы. И все же Вадик не переставал тосковать по Рэйчел. Он уже с трудом мог вспомнить, как она выглядела, но в сжавшейся реальности его памяти Рэйчел оставалась совершенной. Были моменты, когда он старался вытеснить эти воспоминания, потому что они причиняли боль. И были моменты, когда совсем переставал что-либо чувствовать, и тогда отчаянно пытался воскресить ее в памяти, потому что лучше уж боль, чем бесчувствие. Однажды, в Эвенеле, сидя на велотренажере в пустой белой комнате, все крутя и крутя эти пыльные педали, он произнес вслух имя Рэйчел и ничего не почувствовал. А вернее, почувствовал ясно ощутимое ничто, одновременно невесомое и вязкое. Почувствовал, будто разом уплывает и тонет. Ему никогда не было так плохо. Тогда-то он и слез с тренажера и направился в ванную за тазепамом.

В то утро дома у Рэйчел Вадик проснулся на рассвете. Она еще спала, лежа на животе, зарывшись в подушку, приоткрыв рот. Вадик хорошо выспался – он пока жил по московскому времени. Он встал, натянул трусы, свитер и джинсы и пошел в ванную. При свете дня квартира казалась меньше и запущенней. Жуткий бардак в ванной. Столько лишних вещей. Два фена. Шесть разных шампуней. На кухне бардак еще хуже. Кастрюли со сковородками торчат с верхних полок. Три керамические кошки. Керамическая собака. Керамический цыпленок! Вадик выглянул в высокое узкое окно, но вид закрывала прокопченная коричневая стена жилого дома через улицу. Он подумывал поставить воду и заварить чаю. Потом сесть с чаем и почитать какую-нибудь книжку Рэйчел, пока она не проснется. Но вдруг понял, что безумно боится этого момента. Все равно же рано или поздно ему придется уйти. Он объяснит, что переезжает в Эвенел. Она захочет обменяться телефонами. У него пока нет номера. Дать электронную почту? У него такой идиотский адрес. Biggguy@gmail.com (с лишней g между big и guy). Рэйчел не понравится, как мизогинистски это звучит. Она ненавидит Леонарда Коэна! Как вообще можно ненавидеть Леонарда Коэна? В любом случае – вот она спросит, когда они увидятся? Он пообещает – когда? В следующую пятницу? А что потом? Придется встречаться каждые выходные? Такая перспектива тяготила. Он всего второй день на Земле свободы, и вот так сразу связать себя обязательствами? Его новая жизнь только начинается. Ему не нужны обязательства.

Он вернулся в гостиную и огляделся. На каминной полке лежал блокнот с ручкой. Он вырвал листок и стал прикидывать, что же написать. Что-то из английской поэзии было бы здорово, только он не знал стихов на английском. Коэн, ясное дело, тоже не годился. “Ты прекрасна”, – наконец написал он и положил листок в центр стола. Потом взял пиджак и сел на диван надеть носки. Они так и не просохли. Он поморщился от прикосновения сырой ткани. Потом надел ботинки.

На улице стоял такой холод, что мокрые ноги, казалось, тут же заледенели. Вадик знал – Сергей ему объяснил – что автобус номер X1 до Стейтен-Айленда останавливается на Бродвее каждые пару кварталов. Только он понятия не имел, где Бродвей и где он сам. Поймав такси, попросил добросить до ближайшей точки Бродвея. Поездка заняла минут пять. Он вылез из такси, купил в лавке кофе и пошел вперед, пока не уперся в остановку. Он даже не знал толком, ходят ли автобусы в такую рань. Но автобус приехал минут через пять. Вадику не хватало двух монет до стоимости билета, но водитель его пропустил. В автобусе было тепло и пусто, и Вадик какое-то время просто сидел, развалившись на сиденье и согреваясь. Только уже где-то в Бруклине вдруг вспомнил, что забыл “Ад – это другие” в дайнере. Ему никогда его не найти. Никогда не вернуться туда снова. Вадика охватили такая паника и тоска, что заболело сердце.