Читать книгу Посмотри в калейдоскоп. Людей неинтересных в мире нет - Лариса Агафонова - Страница 3

Опустив руки на руль, Марфа самозабвенно рыдала под обожаемую японскую музыку, время от времени размазывая по распухшему лицу остатки туши бумажным платочком, пахнувшим почему-то розами (ах да, это же ароматические платки, – протиснулась в сознание робкая мыслишка, оскорбившая своей обыденностью).

В очередной раз подняв голову, чтобы несильно (ну так ведь синяки останутся, если приложиться со всей дури) стукнуться о кожаный руль, усилив собственную печаль, девушка краем глаза углядела надвигающуюся на неё в ночи чёрную массу, падающую прямо с неба. Время застыло, и, как в фильме ужасов, во время просмотра которых Марфа то и дело зажмуривалась, вцепившись в кресло, сквозь грохот орущей музыки, на машину обрушилось нечто, практически похоронив под собой темно-синий маленький Ситроен.

Марфа завизжала, перекрикивая Мэико Кадзии и вой сработавшей сигнализации. Вокруг стояла кромешная тьма, какофония звуков смешивалась в бессмысленный рёв, сгущая противный липкий страх, пульсирующий в каждой клеточке тела.

Пожилой водитель грузовика выскочил из кабины и судорожно заметался вокруг полузасыпанной песком машины. Две минуты назад он считал себя счастливыми человеком: удалось по дешёвке достать вторую машину песка для стройки на дачном участке, дома ждала жена, в кастрюльке томился любимый украинский борщ, в холодильнике застыла в нетерпении запотевшая бутылочка тёмного пива. И на тебе, такой пердимонокль.

Схватив лопату, мужик со скоростью взбесившейся кофемолки стал откидывать песок с капота, меньше всего пострадавшего от завала. Пронзительный визг из машины проникал в уши и заставлял ещё быстрее орудовать инструментом.

Наконец показалась переднее стекло, за которым угадывались очертания женского лица с выпученными от ужаса глазами и раскрытым в непрекращающемся крике ртом.

– Потерпи, сейчас откопаю, – перекрикивая звуки, несущиеся из машины, заорал мужик. – Да выключи ты это вой, оглушила совсем, – но невменяемая хозяйка несчастного Ситроена только мотала головой, не воспринимая реальность.

Минут через десять обессилевший спасатель открыл переднюю пассажирскую дверь, через которую ему на руки вывалилась трясущаяся Марфа, и опустился вместе с ней прямо на злополучный песок.

– Погоди, сердце прихватило, – пробормотал он и закрыл глаза.

– Дяденька, миленький, ты только не умирай, пожалуйста.

Марфа похлопала побелевшие щеки своего спасителя, попыталась послушать пульс, с досадой оглянувшись на исходящую оглушительным воем машину, рванула в кабину, и через минуту наступила звенящая тишина.

– Валидол, где-то был валидол, сейчас найду, – бормотала она, испуганно поглядывая на белого, как лист в принтере, мужчину. – У меня же есть аптечка. Ах, черт, она в багажнике.

Девушка метнулась в автомобиль, с ловкостью кошки просочилась в багажник через заднее сидение и извлекла на свет новенькую, как и сам Ситроен, аптечку. Запихнув сразу две таблетки под язык пострадавшего, Марфа обессиленно прислонилась к машине и замерла.

«Скорую бы вызвать, – мелькнуло в вязком сознании, – но я, как обычно, забыла мобильный. Так, – девушка вскочила, – а у него же должен быть свой телефон. Надо посмотреть в карманах».

В это время мужчина пошевелился и открыл глаза.

– Ах ты, господи, что это я разлёгся, – бормотнул он, пытаясь встать.

– Как вы меня напугали, дяденька, – Марфа ткнулась головой в плечо мужчины.

– Михал Макарыч я. И кто ещё кого напугал, большой вопрос, – тяжело поднимаясь, прокряхтел незадачливый водитель грузовика. – Что ты здесь делала ночью, на стройке, с выключенными фарами, да ещё за кучей песка притаилась? Я чуть не помер от ужаса, когда твою машину заметил.

– А я подумала, что лавина сошла на меня.

– Лавина? У нас в степи? Ну ты даёшь, девка. Как звать-то?

– Марфа. Я сюда случайно попала, нужный поворот проехала и заблудилась. Телефон забыла у подружки, а в нём навигатор. Я без него плохо ориентируюсь, – девушка вдруг отчаянно начала зевать, язык еле ворочался, с трудом проталкивая слова, забившие манной кашей рот.

Михал Макарыч крякнул и повёл девушку, обмякшую, словно тряпичная кукла, к своему грузовичку.

– Вот уж обрадуется моя Нина Петровна, когда я ей на ночь глядя девицу приведу, – усмехнулся он.

Устроив Марфу в кабине, вернулся к одинокому Ситроену, нашарил на сидении ключ, закрыл бедолагу и повёз ночную путешественницу к себе домой.

***

Утром бледная встрёпанная девушка застала супругов за накрытым к завтраку столом.

– Садись, гостьюшка, блинчики с пылу с жару, – Нина Петровна, как будто явление ночных посетительниц было для неё привычным делом, предлагала на выбор сметану, тягучую домашнюю сгущёнку и янтарное абрикосовое варенье.

– Я вообще-то по утрам только кофе пью, – попыталась возразить Марфа, но, попробовав первый блин, отбросила церемонии и, навалив в тарелку варенья и сгущёнки, принялась уплетать вкуснятину за обе щеки.

– От Ниночкиных блинов ещё никто не отказывался, – посмеивался Михал Макарыч. – Рассказывай, бедолага, что за печаль тебя привела ко мне на участок? Небось, любовь несчастная?

– Что ты пристал как банный лист, Макарыч? – покачала головой супруга. – Видишь, у девочки глаза на мокром месте.

– Вот пусть и выплачется здесь, а не на стройке.

Марфа вскинула голову.

– Это некрасивая история, стыдная. Парень мне изменил… – она помолчала. – Моя первая любовь, почти муж.

– Что ж тут стыдного? Сплошь и рядом такое, – Нина Петровна погладила Марфу по плечу.

– С мужиком изменил, – зло прошептала девушка. – Вы понимаете? Целый год спал со мной, а оказалось, что его парни больше интересуют. Двустволка, блин.

– Ох, а так бывает? – вспыхнули щеки хозяйки дома.

– Бывает, Ниночка, и не то ещё бывает. Мы-то старые с тобой, нам про такое даже и говорить неловко, а молодёжь вон чего вытворяет. Так ты, Марфа, радоваться должна, что избавилась от этого прокисшего кренделя, а не рыдать.

– Вы не понимаете! – Марфа притопнула ногой. – Я из-за него с папой поссорилась. Он мне больше денег не даёт. Отец с самого начала был против моего романа. Мне теперь жить негде и не на что.

– Вот откуда у тебя такая машина, – хмыкнул Михал Макарыч. – А я голову сломал, как можно в столь нежном возрасте Ситроен себе купить.

– А что такого? Мужчина должен содержать женщин, отец там или муж. Это закон, – Марфа упрямо передёрнула худенькими плечиками. Светло-голубые, как весенняя утренняя дымка, глаза с вызовом смотрели на хозяев.

– И ты думала, что по этому твоему закону гомик будет денежки лопатой отсыпать?

– Миша, ну что ты на девочку нападаешь? – осадила Михал Макарыча супруга.

– Да потому, что дурочка она. Закон себе придумала. Привыкла, небось, что всё ей достаётся по первому свистку

– Да я и свистеть не умею, – скривила губы Марфа.

– Я и говорю, дурёха, – беззлобно повторил Макарыч. – У тебя образование-то есть?

– Есть, я факультет управления окончила в этом году. Папа хотел, чтоб я ему в бизнесе помогала. А раньше мы с мамой хотели, чтобы я в институт культуры поступала, – тоскливо вздохнула девушка. – Вообще я вначале нормально училась, даже интересно было. А потом с Пьером познакомилась, ну и закрутилось всё. Еле-еле доползла до четвёртого курса.

– Так он ещё и Пьер, – усмехнулся Михал Макарыч.

– Вообще-то он Петька, но всем представляется Пьером.

– Туды его в качель, развелось пакости. И как только земля носит таких?

– Остынь, Макарыч, не кипятись. И что ты делать собираешься, девонька? – Нина Петровна увела разговор в безопасное русло.

– Мне теперь жить негде. К папе возвращаться не хочу, да и стыдно. Отец, когда я уходила к Пьеру, вопил, как резаный, стены реально тряслись. Мол, пусть твой ублюдочный Петька тебя содержит, а не на мои баксы рот разевает. Пьер меня к себе и привёл, у него хоромы неплохие, в центре города, с подземной парковкой и охраной. Год я там хозяйкой жила. А теперь что? У него в постели чужая задница торчит, а мне хоть вешайся, – всхлипнула Марфа, сцепила тонкие изящные руки с просвечивающими голубоватыми венками руки на коленях и замерла в позе вселенской скорби.

– Ну вешаться ты всегда успеешь, да и план по рыданиям, по-моему, вчера перевыполнен. А снимать квартиру не думала?

– На какие шиши? У меня и так на карточке почти ничего не осталось. Петька, он вообще-то прижимистый, деньгами не бросался. Продукты покупал сам, на шмотки отсыпал немного, да на косметичку, вот и всё. Ещё по пьяни щедрым был: удавалось выцыганить денежек на обновку.

Жёсткие тёмные волосы, примятые со сна, делали девушку похожей на встрёпанного воробья, которого злая кошка не подпускает к кормушке. Он злится, издавая недовольное «джив-джив-джив» и зорко поглядывая на обидчицу: «А вдруг, отвернётся, и лакомые крошки достанутся терпеливой птичке».

– Я к маме думала уехать, а она сказала, что ей предательница и лентяйка не нужна, – шмыгнула носом Марфа.

– А мама у нас кто? И где?

– Мама в Чехии живёт. Она от отца ушла, когда мне пятнадцать было. Папа ей изменил, а она узнала и не простила. Собрала свои личные вещи и дверью так шандарахнула, что все соседи слышали. Отец обозлился и при разводе ей ни копейки не дал. Сказал, что она дура и будет ещё у него в ногах валяться. Мама тогда меня с собой звала, а я, – Марфа замолчала.

– А ты деньги предпочла, так?

– Ну да, – с вызовом глянула на супругов девушка. – А что, нужно было копейки считать? Есть макароны с тушёнкой? Я, конечно, маму люблю, но жить в съёмной комнате, брр…

– Любовь, Марфуша, и не такое терпит. А ты маму, получается, за кусок грудинки продала.

– Какой ещё грудинки? Я мясо не ем, я рыбу люблю.

– Вот глупышка, это я образно сказал. Ты маму променяла на сытую жизнь. А теперь она тебя не очень хочет видеть, так ведь?

Съёжившись на стуле, Марфа подула на лохматую чёлку, почесала кончик курносого, покрытого неожиданными, по контрасту с чёрными прядями, золотистыми веснушками, носа, одёрнула помятую футболку, и только после этого, с застарелой обидой в голосе ответила:

– Почти. Я, когда от Пьера ушла, маме позвонила (ну а кому ещё? родная мать ведь всё-таки). Мы с ней иногда созванивается, на Новый год там или на дни рожденья. Вот я её перед фактом и поставила, что приеду к ней жить. А она, – Марфа возмущённо засопела, – своё условие озвучила: если я готова работать, то она снимет мне жильё и поможет первое время. Но только если я не буду от неё требовать заботы. И жить стану отдельно, а не с её семьёй. Она в Чехии замуж вышла и сына родила.

Марфа стукнула себя по коленке. Кулак соскочил и костяшки дробно простучали по деревянному сидению стула. Девушка раздражённо подула на место удара.

– Вот так всегда! Вечно мне не везёт! Она подумала, где я там буду работать? И жить одна я совсем не хочу. Она же мама, она должна меня любить и заботиться обо мне. И это тоже закон, – упрямо мотнула головой Марфа.

– Ничегошеньки она тебе не должна, – со вздохом протянула Нина Петровна. – Ты уже давно совершеннолетняя. И столько лет отделывалась звонками, а тут: «Здрасьте, прошу любить и жаловать несчастную дочурку». Ты сама посуди: ей было обидно, когда отец её предал. Ты-то уже всё понимала и не протянула ей руку помощи, а теперь требуешь.

– А что же мне делать? – уронила после долго молчания Марфа. – До конца жизни об этом вспоминать?

– Ну, во-первых, на работу устроиться. Надо же тебе на что-то жить. А потом налаживать отношения с мамой, но уже по-другому, по-взрослому.

– А может, всё-таки папу попросить? Поплакать ему? Пожаловаться?

– И снова стать барской дочкой, ничего из себя не представляющей?

– Ничего я не барская, – разозлилась Марфа. – Что вы меня всё время оскорбляете? Кто вам позволил?

– Вот и славненько, – улыбнулся Михал Макарыч. – У тебя, оказывается, характер-то есть. Выйдет из тебя человечек настоящий, если, конечно, снова на шею кому-нибудь не сядешь и ножки не свесишь. Так, мать?

– Да ну тебя, тоже мне Макаренко доморощенный, довёл девчонку и рад. Кстати, Марфа, можешь временно пожить в квартире нашего сына. Он у нас контрактником в армию пошёл, пока на год, а там видно будет. У него однокомнатная, со всеми удобствами, тебе как раз хватит.

– Это, мать, ты хорошо придумала. Надо же свою вину заглаживать. Как-никак, это ж я девчонке песчаную бурю устроил.

– Ой, правда? Спасибо, а то я уже у двух подружек ночевала, но у них предки, тесно, особо никто не радовался гостье.

– А с работой надо подумать. Ты вообще, что умеешь? Работала когда-нибудь?

– Нет, – помотала головой девушка. – Я умею петь и на фортепьяно играть, обожаю танцевать. Мама меня всё детство в музыкальную школу таскала. У меня слух абсолютный.

– Танцевать? – Нина Петровна перевела взгляд на мужа. – Макарыч, а что если попробовать Марфу взять к нам хореографом? Очередной педагог снова сбежал. Может, не зря нам Марфа встретилась?

– А сможет? – с сомнением покачал головой Михал Макарыч? – Ребятки у тебя непростые, характерные.

– Так и Марфа не лыком шита. Так ведь, девочка?

– Ничего не понимаю? Куда меня хореографом? Я с детьми не умею.

– А может, это и хорошо, что не умеешь. Все, кто умел, не справились. Я директором частной школы искусств вот уж десять лет работаю. У нас есть отличный танцевальный коллектив. Вернее, был, пока старый педагог детей в узде держала. А как ушла на пенсию, так ребятки и стали куролесить: третьего руководителя выживают. Дети из обеспеченных семей, с гонором. Способные, конечно, у нас, несмотря на недешёвое обучение, довольно жёсткий отбор. Но таким палец в рот не клади. Хотят не просто танцевать, а выступать. А ты девочка молодая, бойкая, с ними на одном языке говоришь. Попробуешь? Поможешь мне? – прищурилась с улыбкой Нина Петровна.

– Помочь? А давайте! Отдадим меня на растерзание юным талантам, – Марфа театрально вздохнула и закатила глаза.

***

Первые несколько занятий подростки демонстративно не слушали Марфу, практически в открытую игнорируя просьбы показать, что они умеют, вяло выполняли элементарные упражнения на растяжку, болтали по телефону и хихикали, стоило незадачливой учительнице отвернуться.

В очередной раз сорвав голос, перекрикивая шумных подопечных, Марфа отвернулась к окну, еле сдерживая подступавшие слёзы. «Не хватало ещё разреветься при этих монстрах. Что я за дура такая? Ввязалась в авантюру с работой, только показала, какая я никчёмная. Ну и пусть катятся со своими танцами. Подумаешь, элита. Думают, раз папаши деньги дают, так им всё можно. А ты сама именно так и рассуждаешь», – мелькнула предательская мыслишка.

– А вы станцуйте, – звонкий голосок заставил Марфу вздрогнуть, оторвав от горьких раздумий. Рядом стояла самая спокойная из всех девчонок. Она держалась в группе особняком и не задирала Марфу.

– Что станцевать? – Марфа сглотнула подступающий к горлу комок. —Мумбу-юмбу с барабанами? Или стриптиз на шесте? Что вас там интересует?

– А что умеете, то и станцуйте, – улыбнулась девочка. – Наши-то не просто так вредничают. Не верят они, что вы сможете оригинальный танец поставить. А всякие там кадрили, венгерские вальсы и пасодобли у нас уже в печёнках сидят.

– Станцевать, говоришь, – Марфа вздёрнула подбородок. – А легко. Будут вам сейчас песни и пляски. Хоть душу отведу напоследок.

Через пару минут девушка летала по залу под «Play a love song» очаровательной японки Хикару Утада. Она скользила по залу, забыв о юных недоверчивых зрителях, отдавшись любимой музыке со всей страстью, кружась так, словно невидимый партнёр поддерживал каждый шаг, утопая в нежности мелодии.

Кто-то из ребят сначала крутил пальцем у виска, отворачиваясь от сцены репетиционного зала. Другие демонстративно продолжали перекрикивать музыку, кося взглядом на то ускоряющийся, то замедляющийся танец порхающих рук.

Широкие рукава блузки создавали эффект крыльев, и, казалось, пёстрая тропическая бабочка Урания, чешуйки которой преломляют свет, перелетает с цветка на цветок в поисках живительного нектара и не находит его. В отчаянии опускаются трепещущие крылья, поникают нежные усики, но инстинкт самосохранения заставляет вновь скользить к мелькнувшей в калейдоскопе отблесков света капельке росы. И вы уже не в силах оторвать взгляд от каждого отчаянного взмаха её крылышек. Музыка смолкла, отдаваясь от стен затихающим эхом. Марфа остановилась посреди зала, переводя прерывающееся дыхание.

– А вы клёво танцуете, – проронил кто-то в тишине.

– Что это за песня? Я раньше не слышала.

– Да нет, что-то знакомое, – загалдели ребята.

– Кто этот танец придумал? – перекрикивая гудящий рой разбуженных подростков, требовательно спросила невысокая девчонка с фиолетовой чёлкой, одна из тех, кто больше всех упорно игнорировал незадачливую учительницу.

– Никто. Нет такого танца, – Марфа пожала плечами, присев на стул у фортепьяно. – Я просто танцевала. А поёт Хикару Утада, японская исполнительница, моя любимая.

***

Хорошо бы, конечно, помечтать, что с понедельника у Марфы всё пошло по-другому: ученики слушались, танец сразу получился, за победу коллектива на каком-то конкурсе успешному хореографу выплатили премию… Но так бывает только в сказках. На практике всё получалось гораздо медленнее и не без шероховатостей. Да что там говорить, не без оврагов и кочек на пути.

«Показать! Доказать! Научить! Не сломаться!» – этот девиз Марфа твердила про себя в минуты отчаянья, с ним входила в зал для репетиций, его повторяла, как мантру, чтобы не сорваться на хамоватых подростков. Жизнь свежеиспечённого педагога напоминала американские горки: то с восторгом вверх, к победе, то с визгом падая, замирая от страха зависнуть вниз головой.

В один из таких тяжёлых дней, когда ребята особенно «отличились», Марфа выползла из зала безо всяких моральных сил. Поднялась на пролёт выше, присела на ступеньку, прислонившись к стене и неожиданно для себя самой разревелась, как девчонка.

– По какому поводу рыдаешь? – неожиданный вопрос заставил вздрогнуть.

Марфа подняла голову, смахнула слёзы с намокших ресниц и недоуменно уставилась на любопытного парня. Выпуклый лоб перерезали две глубокие морщины, низкие брови нависали над серыми, почти стальными глазами с белёсыми ресницами, бритая голова сияла, как начищенный медный тазик, мышцы бугрились под спортивной майкой, грозя разорвать даже эластичную ткань.

«Весьма колоритный персонаж, – Марфа всегда с интересом смотрела на представителей „„спортивного племени““. – Но, как водится у таких дуболомов, ни одной извилины».

– Ты кто? – прогундосила Марфа.

– Я-то? Ну скажем так, я Артём – предводитель хулиганов.

– Ещё скажи – вождь краснокожих, – фыркнула Марфа, от удивления перестав всхлипывать.

– Судя по нынешней погоде, тогда уж краснорожих, – усмехнулся качок. – Я тренер. Про секцию Хулиганов слышала?

– Чего-чего? – Ты с какой пальмы упал, родимый? Перегрелся, поди. – Марфа на всякий случай отодвинулась от странного типа.

– Падал я только с вертолёта, когда у меня парашют не раскрылся, – спокойно ответил качок, никак не реагируя на грубость девушки. – А секция, действительно, называется Секция Хулиганов. Есть секции борьбы, дзюдо или тхэквондо, а у нас вот такая. Что тут особенного? – парень улыбнулся. И сразу стал симпатичным и не страшным.

– И чему ты учишь своих хулиганов? – шмыгнула носом Марфа.

Парень присел на ступеньку ниже, с трудом умостив массивную фигуру на узкой деревянной поверхности. «Как петух на жёрдочке», – не удержалась от внутреннего смешка Марфа.

– Да, всему понемногу. Мальчишек – правильно падать, подкатываться под ноги противнику, удар отражать, ну и самому бить тоже. Девчонок – отбиваться от всяких мразей, бегать правильно. А если глобально, – помолчал качок. – То держать себя в руках, не поддаваться на провокации и подначки.

– А почему хулиганы? Дворовыми разборками попахивает.

– А это ребята сами придумали, – усмехнулся Артём. – Вот у всех привычные секции, а у них такая – мимо точно не пройдёшь. Дети из богатых семей, их ничем не удивишь. А тут – взрослый дядька, спортсмен, и вдруг на хулиганов учит. Прикольно же. Вот они и ходят с интересом, не пропускают. У меня дисциплина: пропустил занятие или правила нарушил, будешь до седьмого пота круги наматывать по стадиону. Иначе никак.

– А я со своими не справляюсь. Из кожи вон лезу, а они взбрыкивают, характер показывают, конфликтуют между собой. Как же, все лидеры, ни один на вторых ролях быть не хочет. Я срываюсь, кричу, а они мне про права ребёнка тут же напоминают, – Марфа шумно выдохнула. —Раздать бы пару-тройку затрещин, да нельзя. Отсюда настроение на нуле, и руки опускаются.

– Настроение, говоришь? А пойдём-ка в наш зал, проверим твоё настроение, – Артём протянул руку и практически смахнул Марфу со ступеньки, как пёрышко.

Спортивный зал гудел, как растревоженный улей. Глухо грохотали неподъёмные на первый взгляд железки, с сытым чавканьем отскакивали от стен резиновые мячики, побитая жизнью боксёрская груша моталась из стороны в сторону, пофыркивая под кулаками тщедушного мальчишки.

– Моя вотчина приветствует тебя, – Артём подвёл Марфу к непонятному аппарату с мигающими разноцветными квадратами. – Какого цвета у тебя сегодня настроение?

– Цвет настроения синий, – гундосо прошепелявила Марфа. – Ты что заразился нашей попсой?

– Ах да, этот великовозрастный чернявый пижон спутал нам все карты, – с досадой махнул рукой Артём. – Наш аппарат работал задолго до его супер-пупер хита. Так какой всё-таки? Я серьёзно.

– Оранжевый, – почти не задумываясь выдала Марфа. – А что?

– Нажимай на экране на оранжевый квадрат.

– Нажимаю, – пожала плечами девушка. – «Подойдите к боксёрской груше. Не меньше тридцати ударов изо всех сил. Потом пройдите тест снова» – лаконичная надпись на экране сопровождалась смайликом, из ноздрей которого шёл дым.

– Вот видишь, всё просто. Твоё возмущение ведёт тебя прямиком к груше. Их у нас целых три. Самый востребованный инвентарь, – улыбнулся Артём.

– А что это вообще за устройство? – после неожиданного предложения поколотить грушу Марфа отвлеклась от грустных мыслей.

– Мой приятель психолог его придумал, вернее, адаптировал под наши потребности. Красный цвет – злость, оранжевый – возмущение, зелёный – благодушие, ну и так далее. Вот смотри, приходит, например, подросток, поругался с кем-то, пыхтит, как паровоз, негатив так и прёт. Может невзначай обидеть другого, до драки дойдёт. В зал ему такому идти? Ан нет. Сначала проверь настроение, приведи его в порядок, а уж потом, добро пожаловать на групповые занятия.

– И работает? – с сомнением покачала головой Марфа.

– Ещё как! Ну так что, пойдёшь сражаться с грушей?

– В другой раз, – улыбнулась Марфа. – Я не в форме, – она вытянула вперёд руки (как примерная пациентка невропатолога) с ярко-красными длиннющими ноготками, на которых поблёскивали маленькие капельки-стразы.

– Ну да, – хмыкнул Артём. – Красота – страшная сила. Как захочешь, а главное, сможешь, приходи, буду рад. И танцоров своих приводи. А сейчас, прости, у меня тренировка, ребята ждут.

***

Через пару месяцев стало ясно, что Марфа приручила своих подопечных, завоевала право называться руководителем хореографического коллектива под ярким названием «Марсиане», придуманном, кстати, самими ребятами после жарких дебатов. Обошлось без членовредительства, и то хорошо. Четыре раза в неделю Марфа проводила репетиции, выматываясь после них как шахтёр в забое. Когда-то она смотрела нашумевший французский фильм Тьерри Бинисти и жалела несчастных горняков, проводивших большую часть времени в шахте. Выходя на свет, они опускались на землю, не в силах смотреть по сторонам. Вот и Марфа, вываливаясь на воздух после трёхчасовой репетиции, долго приходила в себя.

«И как только учителя по восемь уроков проводят? – недоумевала девушка. – Им памятник при жизни надо ставить и премию каждый месяц выдавать, ну и кефирчик за вредность каждый день». Марфа, конечно, немного лукавила перед самой собой. Ей безумно нравилось работать с детьми, видеть их успехи, чувствовать незримую связь с каждым из них. Танец – великая сила, соединяет и приближает!

Новая жизнь оказалась сродни полёту в космос: как в невесомости, не знаешь, как пользоваться привычным предметами, привычный комфорт остался далеко внизу, друзья-приятели вне зоны доступа, зато сколько новых ощущений. Аж дух захватывает!

Однокомнатная квартирка, в которой Марфа жила после памятной встречи с Михал Макарычем, поначалу огорошила своим минимализмом. Марфа, привыкшая к высоченным потолкам, джакузи и кухне-студии, набитой всевозможной техникой, поначалу впала в ступор. А где кофе-машина? А навороченный блендер, превращающий фрукты-овощи в нежный смузи? Соковыжималка, в конце концов? Ничего: обычная холостяцкая берлога с набором постельного белья и полотенец, тарелок-кружек, новёхонькая кастрюля и сковородка, дочерна загорелая снизу. Яичницу и жареную картошку хозяин явно уважал, а вот приготовлением супа-борща не озадачивался.

Белье и полотенца Марфа, конечно, обновила, кое-что прикупила на кухню и потихоньку обжилась в своём «космосе».

Хуже всего дело обстояло с планированием расходов. Ну не приходилось девушке раньше экономить на продуктах! Папенька отстёгивал тугрики, домработница готовила, да и всегда можно было перекусить в одном из приличных ресторанчиков города. Опять же, Петька, не к ночи будет помянут, сам поесть любил и домой деликатесы тащил из элитного магазина. Как-то Марфа не задумывалась, сколько стоит любимая красная икра, анчоусы и сыр Рокфор.

Зарплата в частной школе искусств была вполне неплохой (по меркам среднестатистического жителя городка), тем более, что Марфа взяла на себя ещё и ведение документации, за что получала приятную прибавку в конце месяца. Но где тот житель и где запросы дочки богатого папы? Пришлось умерить желания, хотя очень-преочень не хотелось. Ведь так просто пойти на поклон к отцу, и он простит. Ну куда он денется от любимой дочки? Но ведь гордость! Опять же, папин характер, мамина настырность. Против природы далеко не уедешь.

Пару раз сорвавшись, купив новенькую кофточку и сделав привычный маникюр в дорогом салоне, Марфа до зарплаты сидела на кефире и яблоках. «Зато фигурка что надо», – утешала она себя, сцепив зубы, чтобы не разрыдаться от отчаяния. Зайдя как-то в сетевой супермаркет «Компас» (для нищебродов, как думала раньше Марфа, а оказалось, вполне нормальный магазин), девушка с удивлением обнаружила, что полная тележка продуктов не пробивает брешь в её скоромном бюджете. Хотелось, конечно, заглянуть в дорогущий «Азимут», не без этого, но «не по Марфе теперь рыбка».

В один из февральских вечеров, когда липкая хандра накрыла с головой, а тонкие стены панельного дома не спасали от холода, Марфа взяла тщательно спрятанные ключи от дома, где жила с отцом, вызвала такси (откапывать из сугроба любимую машинку не было сил) и поехала в элитный квартал. Постояла перед дверью в подъезд. Ключи прожигали дырку в кармане: ведь так легко приложить электронную метку, подняться на сверкающем бронзой лифте, открыть дверь и вдохнуть запах богатства и благополучия. И остаться… «Отец будет рад, – думала Марфа, дуя на замёрзшие до красноты ладошки (перчатки она впопыхах забыла). – В моей комнате так тепло и уютно, а в гостиной наверняка горит камин. Отец выйдет из своего кабинета, помолчит, а потом скажет… Вот именно, – вздрогнула Марфа, как будто ей за шиворот упала подтаявшая сосулька, – скажет, что так и знал, что он предупреждал. Нет уж, не дождётесь!» – девушка решительно развернулась, расправила озябшие плечи и пошла прочь, в своё временное однокомнатное жильё. Гордая же!

Через полгода на отчётном концерте «Марсиане» покорили зрителей великолепной постановкой под музыку «Only under the full moon», а юный хореограф впервые почувствовала себя на своём месте.

***

«Пахота, сплошная пахота», – так обозначала Марфа свою тяжкую долю, когда знакомые восхищались её возвышенным занятием – танцами. И немного (да что там, конкретно так) лукавила. Девушке безумно нравилось то, чем она жила теперь. Атмосфера танца, музыки, горящие глаза мальчишек и девчонок, первые успехи на районных, а потом областных конкурсах, заметки в местных газетах, – всё это придавало сил и желания идти вперёд. Часами просиживая на специализированных сайтах, выискивая новые танцы, подбирая музыку, пробуя каждое движение перед зеркалом, Марфа расцветала внутри, загоралась свежими идеями, росла.

Она даже поступила в магистратуру педагогического института – катастрофически не хватало знаний по детской психологии и педагогике. И, кажется, впервые в жизни училась с удовольствием. Жаль, что всего два раза в неделю.

В художественной школе Марфе доверили младшую группу неопытных, только что набранных ребят. И это такое чудо, когда ты учишь первым движениям, робким шагам, и видишь, как неуклюжие девчоночки расцветают и гордо становятся в пару с такими же зелёными мальчишками.

Не без проблем, конечно, не без конфликтов. То девушки в «Марсианах» переругались на личной почве, то один из героев прямо перед выступлением ключицу сломал, практически на ровном месте, демонстрируя таким же охламонам свою ловкость (не мог подождать до каникул!). То неугомонная мамаша одной из учениц пристала с джазовками к горлу, требуя поставить её доченьку в первый ряд в новом танце. Но это всё мелочи, решаемые трудности и проблемки. Девчонок мирила, личным психологом у них подрабатывала; к пострадавшему акробату всей толпой ходили в больницу, подбадривая и закармливая апельсинами; родительнице доказала, что самая высокая девочка в группе (ну посмотрите же, какая красавица-модель у вас выросла!) не смотрится рядом с мальчишкой-коротышкой. А парней-то в группе мало, и все они в первом ряду.

От периодических внутренних страданий отлично спасал приборчик в Секции Хулиганов, возглавляемой Артёмом. С длинными ногтями пришлось расстаться, полюбовно, конечно. Но зато какой кайф выходить из зала обновлённой после очень тесного общения с боксёрской грушей или ста пятидесяти ударов мячиком об стенку. Артём стал другом, настоящим боевым соратником. Приходил на выступления «Марсиан», хвалил юную руководительницу, поддерживал и подсказывал с высоты своего опыта, как найти подход к взбрыкивающим подросткам.

Марфа и не думала, что можно вот так, запросто, дружить с мужчиной. Именно дружить, а не втягиваться в бурные или вялотекущие любовные отношения. Хотя иногда ловила на себе очень мужские взгляды тренера, но чуть сморгнёшь, и думаешь, показалось.

К Михал Макарычу Марфа периодически заезжала в гости, они с женой достроили-таки домик и жили за городом. Нину Петровну девушка видела почти каждый день на работе, а вот по своему крёстному (так она про себя называла бодрого старика) девушка скучала. Его язвительные словечки сразу приводили в чувство, а искреннее желание участвовать в жизни Марфы добавляло веры в людей. Наотрез отказавшись жить в квартире сына Михал Макарыча бесплатно (а тот подписал контракт с министерством обороны ещё на два года), Марфа практически выторговала себе право на оплату коммунальных расходов и покупку новой кухонной мебели. Каждый раз, возвращаясь от пожилой пары, нагруженная пирожками и домашними соленьями, Марфа чувствовала себя абсолютно счастливой, нужной и на своём месте.

Учебный год пролетел активно, насыщенно и быстро… В июне Марфа съездила с «Марсианами» на очередной конкурс и закрыла сезон. Каникулы на то и каникулы, чтобы дети (ну и замотанные и замученные учителя тоже) пришли в себя от ежедневной школьной гонки, шумно и со вкусом выдохнули, сбросили с хрупких плеч груз контрольных и экзаменов и выспались наконец. Школа искусств не исключение. И экзамены были, и подведение итогов, и проводы выпускников со слезами и прощальным сладким столом. Из «Марсиан» ушла только одна девочка. Родители переезжали в другой город, и ничего тут не поделаешь, хоть плачь, хоть ногами топай.

Устроив вечеринку с тортиками и мороженым (один раз в году можно даже вечно худеющим девчонкам), клятвенно пообещав Марфе хоть иногда вспоминать элементы из последних постановок, ребята разошлись на два долгих (или не очень) месяца танцевальных каникул.

А Марфа загрустила. Школа искусств временно стала её семьёй, а теперь, летом, все члены семьи разъехались, и девушка осталась одна. Промаявшись неделю в отпуске, выдраив однокомнатную квартиру до блеска, проводив Михал Макарыча с супругой в санаторий в Кисловодске, девушка окончательно раскисла.

И решилась пойти к отцу. А что? Она уже не никчёмная девчонка, висящая на шее у родителей или мужа, а вполне себе успешный человек. Специалист, можно сказать. И даже первый курс магистратуры на отлично окончила, есть чем гордиться. Да что там греха таить, соскучилась Марфа по отцу. Они очень редко перезванивались, дипломатично (очень дипломатично) общались, из серии: «У меня всё хорошо, а у тебя? Отлично? Ну вот и ладненько. Ты звони иногда, не пропадай». Такой вполне американский вариант с широкой (до невозможности) улыбкой и тоской в глазах. А кто её видит, тоску эту, по телефону-то?

Вот говорит русская пословица, что нет худа без добра. Так и есть. Марфа случайно узнала, что папа сломал ногу: на рыбалке поскользнулся и неудачно приземлился, – и пришла проведать его с огромным тортом-мороженое. И отец растаял, впрочем, как и мороженое, про которое забыли за долгим разговором. Марфа делилась своими успехами, а отец, её жёсткий и непробиваемый папа, даже смахнул слезу, списав её появление на невидимую соринку, так некстати попавшую в глаз.

Спохватившись, ели ложками жидкое мороженое, пили арабику, до которой оба были охочи, под шумок оприходовали целую тарелку бутербродов, наскоро сооружённых Марфой. И говорили. Обо всём, о жизни, о принятых решениях, об обидах, нанесённых друг другу. Кажется, со времён беззаботного детства, когда они ещё жили все втроём (как же давно это было), Марфа так доверительно не общалась с папой. И папа снова называл её ласковым домашним именем «Марфуня». Счастье…

– А я в Индию уезжаю, – огорошил Марфу отец. – Моя новая знакомая увлекается тибетским буддизмом, хочет встретиться с Далай-ламой и меня тянет за собой.

– А как же христианство, пап? – поперхнулась Марфа неожиданной новостью.

– Так я ж не веру меняю, Марфуня, а хочу мир посмотреть, отдохнуть от суеты. Я ведь из-за перелома впервые вот уже месяц дома сижу. Появилось время подумать, переосмыслить что-то. Устал я, дочка. Всю жизнь только и делаю, что деньги зарабатываю, зациклен на них. Кручусь, как бешеный, а ради чего?

– Я думала, тебе нравится твой бизнес, быть всё время в струе, когда жизнь бьёт ключом, – протянула Марфа.

– Да по темечку, – досадливо кивнул отец. – Нравится, конечно, когда к тебе и уважение, и трепет, и монетки рекой текут. Но знаешь, жизнь-то она разная, круглая, как шарик наш земной. А я, получается, хоть полмира объехал, только одну сторону и видел, финансовую. Вот и решил немного притормозить. Ты, кстати, не беспокойся, я тебе приличную сумму на карточку переведу. Можешь бросать свою хореографию. И возвращайся домой. Хватит уже по чужим домам скитаться.

– Домой? – задумалась Марфа. – Нет, пап, не обижайся. Я сейчас в квартире у знакомых живу. Они пожилые, очень хорошие люди. Михал Макарыч и Нина Петровна меня приютили, когда ты, когда я, – споткнулась о слова девушка, – в общем, всё хорошо у меня с жильём. Квартирка крошечная, по твоим меркам, но мне в ней комфортно. И свободно, – Марфа помолчала. – А хореография – это теперь не работа, это моя жизнь. Не зря меня Михал Макарыч песочком присыпал, встряхнул мои мозги, вот они на место и встали. А домой я обязательно вернусь. Я скучаю по своей комнате, по своей коллекции мягких игрушек, – она смущённо замолчала. – Вот окончательно встану на ноги и перееду. Хочу, чтоб ты мной гордился, – она помолчала. – И мама.

– Как знаешь, дочка. Порода у нас такая, упёртая, никакие советы не слушаем, свои шишки набиваем. Главное, не расшибиться по дороге. И ошибок поменьше наделать, – он замолчал. – Я тобой уже горжусь. Если ты думаешь, что твой папка мог так просто отпустить тебя, не зная, что с тобой, то ты меня плохо изучила, Марфуня. Я наблюдал за твоими успехами. И про твоих «Марсиан», и про магистратуру мне тоже известно. Только не ругайся! – он шутливо зажмурился, чтобы не видеть дочкиного возмущения.