Читать книгу Отголосок: от погибшего деда до умершего - Лариса Денисенко - Страница 5

«Марта, ты уже собралась домой?» Рядом со мной возник Олаф Кох, я подумала, что он реальный конкурент Копперфильда. «Собираюсь». «Ты пила?» Я задумалась и не могла припомнить пила я или нет. Сделала ладони лодочкой, всунула туда нос и дохнула, чтобы проверить. Пила. «Ты можешь оставить машину здесь, не беспокойся, за ней присмотрят». Это уж вне всяких сомнений. Если они умеют присматривать за обезумевшими нацистами, которые перевоплотились в евреев, с моей законопослушной машиной они легко управятся. «Тебе вызвать такси?» Так странно, но когда меня опекают, мне начинает казаться, что я превратилась в инвалида. «Нет, спасибо, я сама. Пока, Олаф». «Держись, Марта. Пусть отец свяжется со мной, нужно обсудить ряд вопросов». Такси я вызвала по мобилке.

Я приготовилась назвать таксисту свой адрес, но вдруг решила отправиться в Scheunenviertel, а именно – к Новой синагоге. Что я там буду делать, я понятия не имела. Я продолжала чувствовать себя неловко из-за своего траурного одеяния. Черные платья годятся для вечера, незачем расхаживать в них днем. Моя мать всегда надевает черное, когда знает или допускает, что ей придется фотографироваться. Она считает, что только черный позволяет лицу и фигуре выглядеть выразительнее. Может, мне следует отправиться в фотоателье и проверить мамину теорию на себе? Теперь я себе напоминала не овдовевшую служанку-мексиканку, а работника посольства какой-нибудь мусульманской страны, хотелось говорить на арабском, несмотря на то, что я его не знала. Ведь незнание иврита не мешало моему деду общаться на нем и писать.

Манфред рассказывал, что Новая синагога была чуть ли не первым зданием, где использовались железные конструкции. Я смотрела на ее терракотово-кирпичный облик и не видела никаких железок. Хотя в теле у отца тоже есть железки. Остались в сломанной руке, он не хотел оперироваться и вытаскивать их. Если об этом не знаешь, никогда не догадаешься. Я подумала, что у отца и Новой синагоги есть кое-что общее.

На газоне неподалеку Новой синагоги я увидела невидимку, который лежал на травке, одетый лишь в черные брючки. Он лежал, раскинув ноги, и, наверное, смотрел на облака. Захотелось превратиться в нечто подобное и улечься рядом в своем черном платье.

Иногда полезно, чтобы что-то тебя поглотило, синагога поглощает, невинная и компактная снаружи, внутри она огромна. Здесь легко можно потеряться, хотя все упорядочено и понятно. Я не знала, как молятся евреи, и не решалась спросить, хотя уверена, мне бы охотно объяснили. Я просто сидела и думала о деде. Отец всегда считал, что «нормальный человек скорее станет психом, чем психиатром. Лучше уж выдумывать сексуально-извращенную ерунду всякий раз, когда кто-то рядом произносит, например, слово «клематис», чем самому его произносить и при этом хищно наблюдать за реакцией людей на название этого цветка». Выбором деда он должен быть доволен.

Я полезла в сумку за телефоном, чтобы поставить его на беззвучный режим, и тут раздался звонок. Какое-то время я смотрела на этот номер, чтобы в который раз убедиться, что его не забыла. Это был номер Наташи Ченски. Я не запоминала его в телефоне, когда она звонила, на экране не высвечивалось – Наташа Ч., только цифры. Определенная комбинация цифр, и я знала, кому они принадлежат. Точно так же астроном помнит все комбинации звезд, эти цифры были созвездием по имени Наташа Ченски. Я не заносила ее телефон в память мобилки умышленно, потому что считала: в тот день, когда я не вспомню, чей это номер, я смогу получать удовольствие от жизни и без Дерека.

«Привет, как ты?» Я рассказала о кремации. «Ну, по крайней мере, это длилось недолго», – отреагировала Наташа. «Его кремировали в разных ботинках и разных носках. Как клоуна в сценическом костюме, – сообщила я. – Там был мой сокурсник. Он нализался поминальным вином». «Ну, хоть кому-то там было весело». Наташа умеет подбавить оптимизма. «Я, собственно, звоню тебе, потому что вспомнила о Франце. Ты понимаешь, о ком идет речь?» Я вспомнила. Франц был приятелем Дерека. Красивый журналист, который писал патриотические стихи и вел историческую колонку в одном из еженедельников. Он был красив чрезвычайно, большинство людей это безоговорочно признавало. Манфред тоже его знал, и после того, как Франц без надлежащего уважения отозвался о его проекте мемориального комплекса («Фундамент памятника, созданный Манфредом фон Вайхелем, напоминает мне малахитовую шкатулку со странным земноводноподобным орнаментом, когда на это смотришь – начинает казаться, что вот-вот оттуда выпрыгнут веселые ящерицы и забросают всех жертвенными хвостами»), сказал, что не понимает, зачем мужчине, столь красивому, как Франц, выставлять напоказ свое невежество лишь потому, что ему, видите ли, взбрело в голову, что у него есть журналистские способности. «Лучше бы рекламировал трусы, чем разглагольствовать об искусстве».

«Да, я помню Франца. Он как-то зацепил Манфреда. Манфред тогда в нескольких экземплярах того номера еженедельника приписал к его фамилии через дефис какое-то глумливое словцо. Он продолжил бы дописывать, если бы его не побил аптекарь. Еще я помню песню о Дунае, которую написал Франц. «Течет река средь стран – могущественный, благодатный джин». Манфред говорит, что это песня пропойцы». Наташа засмеялась. «Я не читала его стихов. Но колонка мне нравится. Кроме того, у него много связей с людьми, занимающимися военными расследованиями. Он может помочь. Возьмешь его мейл?»

Мейл я записала в блокнот. И подумала, что мне стоит завести отдельный блокнот, посвященный деду. Нелепо помещать деда среди моих преподавательских дел, расписаний занятий, тем и координат центра по пилатесу.

Каждый раз, когда я общалась с Наташей по телефону, ни она, ни я даже не упоминали о Дереке, хотя он был единственным, что нас связывало. «Я знаю, что такое потерять покой из-за деда, – сказала Наташа. – Моего обвиняли в пособничестве немцам. А я решила доказать, что они ошибаются, эти грязные обвинения не касаются моего деда. И доказала». Я ее поблагодарила, Наташа попросила, чтобы я держала ее в курсе дел. Я пообещала.

На часах почти четыре, пора выгуливать Тролля. Я о нем чуть не забыла. Наши считали, что Тролля разбаловала Бриг. Поскольку она не работает, детей у нее нет, к домашним делам она равнодушна, а выставки, спектакли и показы мод чаще всего бывают по вечерам, она приучила Тролля выгуливаться по нескольку раз на день. Он был бы оболтусом, если бы отказывался. А оболтусом Тролль не был. Бриг каждый день гуляла с несколькими молодыми мамочками с колясками и всякий раз радовалась тому, что у нее – собачка, а не ребеночек. «Тролль на меня не срыгивает и не писает, и между ягодицами ему протирать не нужно», – как-то она сообщила нам об этих преимуществах Тролля. «И сиськи твои он не сосет, и на памперсы тратиться не надо», – тихо пробурчал Манфред, так, чтобы она его не услышала. На месте Манфреда, если он действительно хочет наследника, я бы попросила ее меньше с ними общаться.

Я вышла из синагоги, снова зазвонил телефон. Манфред! «Привет, ты вернулся?» «Да! И забрал Тролля. Я так и знал, что ты оставишь его у родителей. Ты где?» «В синагоге». Манфред молчал. «Готовишь курс еврейского права или что-то в этом роде?» – высказал он наконец предположение. «Не совсем. Нам нужно поговорить. Можешь приехать к родителям?» «Не могу. Ты, наверное, забыла, что мы живем в Берлине? Знаешь, сколько пробок сейчас на этом направлении? Давай к нам. Кроме того, ты же тут неподалеку».

Конечно, они на меня вытаращились. Это из-за платья. Невероятный эффект, надо надевать его на свидание. На меня вытаращился даже Тролль. Не понимаю, зачем вообще этому псу лапы, он мог бы передвигаться, как змея. «Господи, Марта, извини, – первым пришел в себя Манфред. – Кто-то умер на кафедре? А я еще подшучивал и Бриг развлекал шутками о тебе и синагоге, извини. Но ты бы могла объяснить!» Манфред не способен долго извиняться, лучше ему удается нападение.

Я молча прошла в гостиную, Тролль держался строго позади меня, как ребенок, несущий шлейф невесты. Мебель в квартире Манфреда авторская. Диван напоминает скалы, гостиная выполнена в голубых тонах, по обоям парят чайки, на стену проецируется старинный испанский корабль, который постоянно перемещается; занавески напоминают океанские волны. Все это должно успокаивать, во всяком случае, тех из нас, кто умеет плавать. Думаю, что гостиная посвящена Бригитте, в какой-то мере, она – бригантина.

Под диваном валялся скомканный архитектурный журнал, последний номер. С обложки мне лыбился неизвестный чернявый мужик, в сериалах такие играют коварных повес, которые метят на чужие денежки и чужих невест, и мамаши у них не менее коварные. «Тьфу», – выдал Манфред. «Ты чего это?» – поинтересовалась я. Бриг куда-то уплыла, пошла, наверное, в кубрик заваривать кофе.

«Узнала?» – Манфред пнул «сериального злодея» ногой в физиономию. «Нет», – сказала я, подняв беднягу с пола. С правой стороны было написано: «Манфред фон Вайхен: жизнь в барельефах». «О, да тут о тебе!» – обрадовалась я. «Тьфу, – Манфред был не в настроении. – Да. Тут о моей победе. Маленькое интервью, мне бы было стыдно такое брать. Складывается впечатление, что они готовятся к общению с попугаями, а не с образованными людьми». Помню, как однажды, когда он поссорился с Бриг из-за ее матери, а вышеупомянутый Франц назвал спроектированный им центр современного искусства «безголовым и сутулым импотентом, который, собственно, находится в гармонии с современным искусством, которое тоже давно не поднимало головку», Манфред заявил (выдал), что одна половина людей, у которых есть потребность портить жизнь другим, идет в тещи, а другая – в журналисты. Лично мне этот диковинное здание напоминало голову павлина с короноподобным хохолком и клювом, но, честно говоря, на фигуру безголового мужчины с опущенным фаллосом это тоже было похоже.

«Это Грюнвальд Штросс. Архитектурное посмешище. И снова я под ним, как это противно». «Ну, это же не буквально», – хмыкнула я. Манфред вздрогнул. «Я не хочу терпеть от тебя такие шутки! Сама подкладывайся под него буквально! Он умудрился испоганить мой триумф. Выиграл я. Он к этому конкурсу не имел никакого отношения. И что я вижу на обложке? Эту наглую рожу».

Бриг принесла кофе. «Показать тебе свадебные фотографии?» – поинтересовалась она. Очевидно, Грюнвальд Штросс ее совсем не волновал. «А внутри они дали огромное интервью с этой бездарью. Кому нужны твои свадебные фотки, Бриг? Они же каждый раз одинаковые!» – никак не мог угомониться Манфред. Бриг едва повела бровями.

«Я бы хотела, чтобы вы присели». Они расположились таким образом, что было заметно – до моего визита они успели поссориться и теперь сидели на расстоянии друг от друга. Бриг в кресле-маяке. А Манфред спикировал ко мне, на скалу. «Даже не знаю, с чего начать. Вчера ко мне пришел Олаф». «Кто-то оставил нам наследство?» Манфред хохотнул. «Представь себе». Тут он мне помог. «Кто?» «Отец отца». «Он сбросил награбленные сокровища русских царей на парашюте, а сейчас кто-то добропорядочный это нашел и хочет отдать нам, чтобы мы это торжественно передали русскому посольству?» «Не совсем. Он позавчера умер в сумасшедшем доме, здесь, в Берлине, и оставил нам хасидскую шляпу, Библию, самоучитель иврита, бело-голубую папку и несколько рисунков». Я понимала, что Манфред не начнет прыгать от радости, да и сознание вряд ли потеряет. Но не ожидала, что он будет спокойно хлебать кофе и смотреть на меня в ожидании продолжения этой увлекательной истории. О, я знала этот взгляд с детства. Отец уже уповал на то, что мы сейчас уснем и не нужно будет нам читать новую сказку, и тут Манфред открывал блестящие глазки и требовал продолжения.

«Сегодня я была на его кремации. Видела его в гробу. Странно одетого В разных ботинках, разных носках и с разными пуговицами!» Возможно, это его расшевелит. «А почему нам никто не сказал?» Манфред потянулся за мафином с изюмом. Это уж слишком. «А почему это ты такой спокойный? Ты что-то знал?» «Прекрати на меня так смотреть! – возмутился мой брат. – Ничего я не знал. О чем я должен был знать?» «О деде». «О деде я ничего не знал. Правда, читал как-то у тетки одно дедово письмо. Из Украины. И все». «Тогда почему ты так спокоен?» «А что мне, плакать? Ты вытаскиваешь откуда-то деда, рассказываешь о его еврейском фетишизме, что мне, по-твоему, нужно делать? Терять рассудок?» «Потерять рассудок ты еще успеешь, дед насчет этого постарался, сколько ни сопротивляйся, все равно гены возьмут свое».

«Тебе надо успокоиться, правда, Бриг?» Бригитта кивнула. Она прижала чашку с кофе к правому глазу, как будто вложила в нее глаз, наверное, грела его. Не стоит в такой позе кивать головой. Горячий кофе попал ей в глаз, она взвыла. «О Господи, Бриг!» – Манфред побежал за платочком. «Мммм… арта, – запиналась Бригитта, – что все это означает?» «Не знаю», – честно сказала я, едва сдерживая Тролля, который бросился на защиту мамы-Бриг от злого кофе, и, чтобы он не добавил ей хлопот, я перехватила его.

«Марта, успокойся. Я думаю, отец нам все объяснит». «Посмотрела бы я на тебя, если бы тебе вывалили все это дедово имущество, особенно шляпу с прядками, а потом бы ты еще должен был идти на кремацию. Я не могу спать. И думать о чем-то другом тоже не могу, понимаешь?» «Мне это тоже не очень нравится». «Представь себе, отец обо всем знал. Но зачем-то устроил фарс, потащил нас, детишек, маму на могилу неизвестно кого, и еще, помнишь, взял горсть земли для тети Эльзе. Выбивал разрешение от СССР, в лепешку разбился, унижался, выстаивал очереди, проходил собеседования. Юриста цинизмом не удивишь, но, как по мне, он перегнул палку».

«Обожгла все-таки, – сообщила Бриг, она терла глаз. – Мне так жаль, Марта. Очень жаль». «Хоть ты не бери в голову! И не скули», – прикрикнул на нее брат. «Ну, как же мне не брать в голову? Это же ваш дедушка. Он умер, а вы даже ничего о нем не знаете, не общались, не помогали». Я почувствовала, что сейчас Манфред врежет Бригитте в другой глаз. Мы с ним переглянулись. «Бриг, мне бы не хотелось с ним общаться. Но хотя бы разок я к нему могла бы съездить, чтобы разобраться, что с ним и как». «Что ты говоришь?! Это же ваш дедушка! Родной!» «Я бы посмотрел на тебя, если бы у тебя был обезумевший дед-нацист, который игрался в еврея или вещами убитых евреев, ты бы наверняка прыгала от радости и таскала бы ему каждый раз открытки с котятами, парочку детективчиков, фильмы Лени Рифеншталь и Файта Харлана и, непременно, яблочные мармеладные пастилки, да?»

Бриг собралась заплакать. «Бриг, не нужно. Это он от волнения чушь несет… И пойми… твой дед, он не воевал, так ведь?» Дед Бриг не умер и умирать не собирался, он был очень активный. Даже хобби имел: разрисовывал на свой вкус зонтики. У меня был зонтик, который он сделал специально для меня. Темно-бежевый фон, а по нему разбросаны мраморные маленькие Фемиды. «Да. На войне он не был. Мой дед был военным инженером. И у меня нет иллюзий по поводу того, чем он занимался. Но это – мой дед! Ты что думаешь, он в те времена пекарни конструировал, а может, детские карусельки, а может, стиральные машины, так что ли?» Ну, уж нет. Не дадим деду Бриг перехватить пальму первенства позорной славы у нашего деда. «А наш дед хорошенько прошелся по Польше, Беларуси и Украине. Тоже не крендели там выпекал. Он мясо запекал. Человеческое». Бриг разрыдалась. Возможно, отец был прав, мне нужно было идти в прокуратуру.

«Что-то мне не нравится наше общение, – заметил Манфред. – Может, в кино пойдем?» «Ага. Точно, кино. «Список Шиндлера», например. Или “Пианист”». Манфред начал хохотать. И извиняться. Так он хохотал и извинялся какое-то время, Тролль устал за ним наблюдать и сбежал в другую комнату. Бригитта притихла. А я сидела и наблюдала за испанским кораблем. Телефон. «Ма, привет». «Ты чего не отвечаешь на звонки?» «Я тут с Манфредом и Бригги. Разговором увлеклась». «А, Фредди рассказывает, как прошла церемония награждения?» «Нет, это я рассказываю, как прошла одна церемония». «Какая же?» «Ну, не очень наградная, если честно. Мама, а когда вы с отцом будете в городе?» «Может, завтра, а может, уже на будущей неделе, ты же в курсе о пиве Клауса?» «Лучше бы – завтра». «Зачем? Что случилось, Марта? Где Манфред?» «Рядом. Мама, слушай, а отец телефон дома оставил?» «Да. Он терпеть не может брать с собой мобильный, когда хочет отдохнуть. Сама понимаешь, стоит отъехать на несколько километров от Берлина, как начинается трезвон. Я и свой бы не включала, если бы не беспокоилась о вас». «Ма, у меня есть одна просьба. Ты не могла бы позвонить господину Коху? Он должен кое о чем проинформировать отца. Я думаю, что и тебе это сообщение покажется интересным. А потом перезвони нам». «Хорошо. Хотя не понимаю, к чему такой таинственный голос. Как в дешевой оперетте, в суде или в костеле. Оставь это, доченька, это – плохой вкус!»

«Ну, что сказала мама?» «Сказала, что позвонит Олафу, а нам посоветовала на выбор – посетить костел, судебное заседание или оперетту». Мне хотелось увидеть реакцию Манфреда на судебное заседание. Но он сказал только: «В суд нас точно уже не пустят». А поскольку мой взгляд был такой же фланирующий, как испанский корабль на стенах его гостиной, он добавил: «Чего зависла, сестра? Кто из нас юрист? Сегодня судят того придурка, которого застукали, когда он совокуплялся с мопедом хозяина пиццерии. В зале полно журналистов, мы с Бриг смотрели два выпуска новостей!» Я молчала. «Не говори, что ты об этом не слышала! Ты вообще что-то читаешь, кроме романов Рота, своих лекций и “какие купальники будут модными в этом году”?» «Я не знаю, какие купальники будут модными в этом году». «Бирюзовые с восточными мотивами!» – откликнулся Манфред. Мы с Бриг внимательно на него посмотрели, и он покраснел. «Хоть кто-то в семье следит за модой кроме мамы. Вот почему ты обзавелся бирюзовыми плавками», – хмыкнула Бригитта. «Пусть теперь твой дедушка нарисует ему на них восточный узор. Все будут без ума от восторга. Наш дед тоже мог бы нарисовать: медсестра сказала, что он рисовал меня. Но он умер. Как ты знаешь».

«Все!» Манфред хлопнул в ладоши. Тролль сразу откуда-то прибежал. Мы не двинулись с места. «Идем на «Марицу»! Я уже заказал нам билеты. Марта, можешь не переодеваться, я никогда не видел тебя такой элегантной». «Конечно, я же не читаю статьи о людях, которые влюбляются в мопеды, и о том, какие платья модно надевать в оперетту в этом сезоне». «Хи-хи, очень остроумно», – ответил он.

«И на оперетту я не пойду. Я в трауре». «Знаешь, сестра, я же не предлагаю тебе идти на какой попало спектакль. Нет! Я предлагаю тебе пойти на «Марицу». Марица тоже в трауре. Она вдова, если тебе изменила память. И это не мешает ей танцевать, водить за нос мужчин и вопить на весь зал». «Ты знаешь, все-таки лучше нам побыть дома». «У меня есть еще один аргумент! Это оперетта Имре Кальмана, а он – еврей по происхождению. Мне показалось, что у тебя сегодня кроме траура по деду еще и траур по евреям. Ну же! Поддержи Имре и его потомков трудовым евро! Очень подходящая для твоего состояния оперетта, лучше и не придумаешь». «У меня тоже есть аргумент, – вмешалась Бригитта. – У меня к твоему замечательному платью есть необычайно красивый шарфик – бордо в черных японских хризантемах», – оживилась Бригитта. Ей важно чувствовать себя нужной.

Я не подозревала, что столько берлинцев посещают оперетту. Зачем им выслушивать проблемы этой Марицы, своих что ли мало? Сама я здесь никогда не была. Я думала, что «Комише опер» давно превратили в гей-клуб. Шучу. На самом деле, я думала, что они показывают здесь такие спектакли, на которые стыдно приходить с родителями, а без родителей приходить неинтересно.

«Ты только посмотри, как подходит интерьер к твоему платью! Жаль, что мы не взяли фотоаппарат, но я могу щелкнуть тебя мобилкой, ты только посмотри – богатый красный цвет и золотистое освещение!» «Бриг, прекрати!» Мы вышли в холл. «Ух ты, это ж надо. Привет!» И я увидела его. Венгра из квартиры Дерека. Который превращает себя в сосисочно-колбасный персонаж. И снова забыла, как его зовут. Наверное, его сюда привела тоска по родине. «Привет», – сказала я. «Какое пафосное платье! Ты в нем похожа на авторский обелиск». Думаю, что это был комплимент. «Не успела переодеться после кремации». «Марта, зачем ты заставляешь человека смущаться, лучше познакомь нас!» Бригитта в своем репертуаре. Зачем ей все эти знакомства? «Это… эээ». Господи, слава Богу, что я хотя бы помню, как звать эту парочку. «Короче, – знакомься, – Бригитта, Манфред, мой брат и его жена».

«Штефан! Очень приятно. Манфред, поздравляю вас с наградой, вчера мы с вашей сестрой как раз говорили о вас. Мне бы очень хотелось посмотреть на ваши работы, я слышал, что была выставка фотографий ваших объектов, если можно так выразиться…» Манфред поплыл. Я хмыкнула. Хмыкающий обелиск. Впечатляет!

«Ты с ним спала? Этот венгр – красавчик, похож на героев комиксов». Неуемная Бригитта. «Что ты мелешь?» «Если ты не помнишь имени мужчины, это значит, что ты с ним переспала. Если бы ты с ним работала, учила его или что-то в этом роде – ты бы помнила, как его звать. У меня всегда так. Если я знаю мужчину, но не могу припомнить, как его зовут, это значит, что я с ним спала». «Вот этого звать Манфред», – услужливо подсказала я, махнув рукой в сторону брата. «Дурында», – хихикнула Бригитта и легонько ткнула меня своим маленьким кулачком. Она никогда не обижалась на мои шутки. Не знаю почему, может, она их не понимала, может, считала, что я не в своем уме и не нужно меня злить, или родители воспитали ее так, что к любым родственникам, пусть даже придурковатым, нужно относиться дружелюбно.

«Девочки, начинается спектакль! Марта, почему ты никогда не знакомишь меня со своими такими симпатичными приятелями? Человек, который разбирается в искусстве, это невероятно, поразительно!» Хорошо, что я не человек от искусства. Постоянно зависеть от мнения посторонних людей – не для моей психики. Боже упаси. Юристом быть лучше, стоит только посмотреть на клиента чуть пристальнее, как у него начинается зуд.

«Это ты жужжишь?» Манфред – мастерский шептун. У него вообще уникальная дикция, лучше, чем у дикторов «Немецкой волны». «Мобилка. Это мать». «Ну напиши ты ей смс, что мы в оперетте». Так я и сделала. Мать не спросила, что мы там делаем и что слушаем. Она написала: «Завтра будьте дома. Приедем с отцом утром. Нужно поговорить. Марта, никаких журналистов, никаких расследований, по крайней мере, до нашего приезда. Отец хочет все объяснить. Целую, мама». Тасилло в этот момент выводил:

Я его понимала, наверное, как никто другой.