Читать книгу Билет в плацкартный вагон - Лариса Денисова - Страница 9

Дойдя до фонтана, что на территории больничного городка, я так и не посмела раскрыть семейную тайну Елене Георгиевне, понимая, что говорить об этом в данный момент уже поздно.

– Ты иди, а я постою и посмотрю тебе вслед. Иди, не оглядывайся, – с ласковой улыбкой по-матерински сказала Елена Георгиевна.

– Я хотела вас проводить обратно… до вашего корпуса.

Елена Георгиевна отрицательно мотнула головой в ответ. Я не стала возражать и пошла прямо по дорожке к выходу, к воротам. У самых ворот я всё-таки не выдержала и оглянулась. Она по-прежнему стояла на том же месте, где мы только что простились. Елена Георгиевна махнула мне рукой так же, как она это всегда делала из окна своей кухни. И я ей в ответ тоже несколько раз махнула, как в прежние времена, и взглянула на неё весело, хотя мне было не до веселья. Это было единственное, что мы могли: чудовищная машина была уже кем-то запущена… остановить её ни у меня, ни у неё не было сил и средств.

За больничной оградой шла кипучая городская жизнь. Дзинькали неповоротливые трамваи, ревели и неслись наперегонки, задыхаясь от важности, автомобили по широким ухоженным улицам. Где-то, сбившись в кучу, чирикали, замаскировавшись в кустах, воробьи. Прохожие в бешеном темпе неслись куда-то, словно боясь, что их кто-то обгонит. Всё было – как всегда.

А вот те люди, которые не успели или не сумели включить все свои силы, чтобы двигаться в заданном для всех ритме города, те, кто в силу своего здоровья, возраста или каких-либо прочих причин оказался за больничной оградой, в тех мрачных, несмотря на яркое искусственное освещение, сиротских больничных покоях, – они были вынуждены временно или навсегда оставаться в них. И они смотрели на жизнь как бы со стороны, словно неровные буквы, написанные небрежно плохим учеником за полями школьной тетради.

Последние мучительные дни перед своей операцией Елена Георгиевна не испытывала никаких чувств жалости к прошлой своей жизни… и, наверное, как и у всех, недосказанной. Тем паче у неё не было никаких угрызений совести за те ошибки, которые пришлось совершить ей. Она была уверена, что за них она уже сполна расплатилась. Она сама чувствовала, как очерствело и покрылось коркой всё внутри у неё. Всем её существом овладел животный ужас, который испытывают приговорённые к смерти. Она задавала себе вопрос: хватит ли у неё сил на это испытание, ведь ей уже исполнилось восемьдесят два года. Ей не хотелось выглядеть жалкой, ей хотелось сохранить человеческое достоинство. За несколько дней до операции она совершенно отказалась от еды. Она даже не могла лежать и сидела у себя на койке, глядя на всех и на всё окружающее её спокойным обречённым взглядом. Единственным желанием у неё было, и об этом она сказала мне при последней встрече: «Хочу тихо умереть дома, в своей квартире». Знала ли она, догадывалась, что именно её квартира, стоящая тогда шесть миллионов, является главной причиной её боли и смерти.

Молодые, энергичные, уверенные в себе, рациональные, предприимчивые людишки, совершенно глухие и слепые к страданиям конкретного человека, преступно корыстные, цинично жестокие, живущие по общим бандитским примитивным схемам, давно уже приглядели её квартирку и поделили между собой миллионы за её будущую продажу. Собрав все сведения, они постепенно и осторожно убирали всех наследников всякими способами, чтобы это выглядело со стороны как можно естественнее. Пусть даже и дальних родственников, которые хоть чем-то могли разрушить их гениальные планы. Напялив на себя маски добропорядочности, образованности, эти люди-автоматы почти механически овладели навыком уничтожения неудачников и слабаков. Они издевались и смеялись над теми, у кого хоть чуть-чуть появлялся отблеск угрызения совести. Эти запрограммированные существа, сведущие во всех областях, не прочь присвоить не только чужие квартирки, но и чужие мысли, работы, рукописи, считая себя во всём правыми и застрахованными от всех неприятностей, способные всегда вывернуться так, что виновные останутся невиноватыми.

Как раз в это время мои родственники, в основном мужчины, уходили из жизни друг за другом. Все они, как правило, перед тем как сгинуть, лишались работы, а значит – средств для существования, попадая тем самым под власть нелепого случая, влача жалкое существование. Все они были – как винтики дьявольской машины самоуничтожения. Но самое обидное то, что многие из них так и не поняли, говоря словами Есенина: «Куда несёт нас рок событий…»[2] Я сама не сразу всё поняла. Только повзрослев, испытав полынный вкус потерь, примерив чужие одежды, узнав о схожести чужих судеб с моей, я постепенно стала разбираться – «что?», «к чему?», «из-за чего?»

Безусловно, девяностые годы были тяжёлым испытанием для многих в нашей стране. Если брать конкретного человека, то у каждого была своя история, но для многих одиноких людей, особенно пожилых, имеющих свою жилплощадь или ожидавших её получения, а были и такие, – вот у них, если взять во внимание их истории, можно найти много общего, особенно концовки.