Читать книгу Наследники князя Гагарина - Лариса Королева - Страница 3

Алиса Андреевна Прошина сидела на свежевыкрашенной деревянной скамейке, с которой открывался дивный вид на Каспийское море, и снимала кино. Конечно, только мысленно, потому что камеры у нее не было, и никаким кинооператором она не работала, а являлась обыкновенной советской пенсионеркой. Впрочем, может, и необыкновенной. По крайне мере, ей было что вспомнить о своей непростой и достаточно долгой жизни.

Сегодня у неё был день рождения, исполнилось семьдесят пять. Юбилей. Но сколько-нибудь торжественно отмечать это событие именинница не собиралась, разве что посидеть вечером в кругу семьи, выпить рюмочку-другую, да спеть со своими детьми пару старых песен: новых она не понимала. И дорогих подарков не предвиделось, разве что дочь купит ей очередной отрез на платье (сколько их уже собралось в шкафу – не перешить!), а сын раздобудет какую-нибудь редкую книгу (Алиса Андреевна читала только любовные романы), а то и просто ограничится бисквитным тортом «Сказка» к чаю.

А вот пять лет назад, в день семидесятилетия, она устроила себе настоящий праздник. Организовала дома грандиозное застолье и пригласила человек двадцать из числа своих давних подруг и соседей, и даже одного малознакомого пожилого мужчину, с которым незадолго до того разговорилась, сидя вот так же на лавочке у моря, и он начал за ней ухаживать. И подарок тогда у нее был всем на удивление, правда, сделала его виновница торжества себе сама. Заранее заказала у ювелира серьги с изумрудами и бриллиантами, отличавшиеся как нестандартностью формы, так и баснословной стоимостью. Но если красоту драгоценностей смогли оценить все гости, то о сумме, на них потраченной, пенсионерка не сообщила даже родным детям – ни к чему привлекать внимание к своим сокровищам. Никто и не знал, что на эти чудо-серьги ушли все сбережения, которые копила лет двадцать, занимаясь шитьем и давая уроки музыки. Но зато осуществилась ее давняя мечта. Пятидесятилетняя!

Желаний у Алисы за все тревожные и благополучные годы ее жизни возникало немало, одни исполнялись, другие забывались: то ли изначально были нереальными, то ли она с годами теряла к ним интерес. А вот завладеть серьгами своей несостоявшейся свекрови она хотела всегда, с ранней юности. И если пятьдесят лет назад не случилось надеть те самые, то в конце концов она смогла позволить себе оплатить их точную копию. Зато кольцо подлинное, княжеское. Алиса Андреевна отвела в сторону морщинистую руку с синими прожилками, слегка пошевелила длинными тонкими пальцами (она называла их то музыкальными, то аристократическими, гордясь своими руками, которые и в семьдесят пять не потеряли своей идеальной формы и ничуть не дрожали), и массивный старинный перстень заиграл на солнце прозрачными драгоценными камнями.

Сын и дочь были против того, чтобы мать надевала свои украшения, когда выходила на улицу одна. Но что может случиться, пока она сидит средь бела дня в людном месте? К тому же сегодня она была не одинока, неподалеку резвился со своими сверстниками ее шестилетний правнук. Алиса Андреевна потрогала руками серьги, словно убеждаясь в том, что они на месте, и оглянулась в поисках шаловливого мальчишки – не залез бы куда, особенно на парапет, с которого запросто можно свалиться в море. И что тогда делать? Плавать старушка так и не научилась. Хотя, наверное, случись такая беда, без раздумий бросилась бы в пенный Каспий, слегка подернутый у берегов бульвара тончайшей мазутной пленкой. Ведь маленький Таир – это самое дорогое, что у нее есть. Этот черноголовый мальчуган был ценнее любых сокровищ мира, даже таких желанных, как ее серьги и кольцо.

Но нет, все в порядке. Мальчуган катал по бетонному бордюру пожарную машинку, рядом в песке возились двое ребят помладше, и прабабушка успокоилась. В общем-то, именно малыши и навели ее на мысль о кино. Где-то с час назад на бульваре появились невысокая женщина лет тридцати и худощавый парень с камерой, которые попросили разрешения снять детей для телесюжета. Только по сценарию нужно было, чтобы они немного побегали. Таира долго уговаривать не пришлось – еле дозвалась потом обратно. А теперь Алиса Андреевна сидела гордая: правнука уже сегодня покажут по телевизору! Надо только внимательно смотреть все вечерние программы, чтобы не пропустить этот исторический момент.

Вот тут-то пенсионерку и осенила мысль: а ведь о ее жизни можно снять полнометражный художественный фильм! Не о сегодняшнем дне, конечно, а о давнем прошлом, когда она была так беспечно молода и изысканно красива, безмерно счастлива и трагически неудачлива. Куда там «Анжелике – Маркизе Ангелов», цветной широкоформатный фильм о которой она на днях посмотрела в кинотеатре «Низами»! А с какого момента началась бы история Алисы?

Новоявленная героиня представила себе самый первый кадр: на весь экран огромные ярко-синие глаза в обрамлении густых черных ресниц, восторженные и наполненные слезами вдохновенного экстаза. Камера отъезжает, на белом полотне – нежное лицо юной девушки с тонкими чертами. Легкие руки бурно аплодируют. Красавица сидит в зале, на сцене которого только что закончил свое выступление молодой поэт. Какой именно? А какая разница? Она воочию видела их всех: Маяковского, Есенина, Гумилева. Это из самых известных, а тем, кто не вошел в анналы мировой поэзии, несть числа. Впрочем, о них снято много фильмов, а это кино будет о ней. И здесь она сама и режиссер, и главная героиня. Кто из поэтов читал свои стихи, когда в соседнем с ней красном бархатном кресле актового зала оказался молодой князь Владимир Гагарин? Какая разница! Главное, он тогда спросил: «Вам нравится?» И она с замиранием сердца ответила: «Да!» И словно не поэту, а ему, князю, сказала свое первое «да».

Следующий кадр. Она идет рядом с ним по заснеженной петроградской улице. О чем они говорили? Алиса не взялась бы озвучить на экране тот диалог. Не помнила и не хотела придумывать. Наверное, просто несли милую чушь, свойственную двум молодым людям, которые поздним вечером идут вдвоем по едва освещенной мостовой в сторону дома, в котором она снимала первое самостоятельное жилье, конечно, не такое роскошное, какими были его апартаменты. Именно в них, на белых шелковых простынях, она лишилась невинности, уповая на его благородство и отдаваясь первой отчаянной любви.

Что могло быть общего у питерской курсистки, пару лет назад прибывшей в столицу на учебу из глухой провинции, и потомка известнейшей российской фамилии? Ничего, кроме поэзии и жажды жизни, которая, едва начавшись, пошла наперекосяк. А ведь жить для девушки означало только любить и быть любимой или хотя бы ощущать иллюзию этой самой любви – и ничего больше. И она бросилась в свое чувство, как в омут. На что она рассчитывала, заводя роман с женатым человеком? Конечно, на то, что он все же разведется с покинувшей его женой и женится на ней, романтической красавице Алисе. Но где-то на дальнем плане раздались позже объявленные холостыми залпы крейсера «Аврора», и легкий запах гари от быстро развеявшегося негустого серого дымка Октябрьской революции разделил их судьбы на «до» и «после».

Камера переместилась в длинную комнату, где на широкой кровати умирала от пневмонии юная героиня, исхудалое лицо которой было покрыто испариной, пепельно-русые волосы разметались по влажной от пота наволочке, а запекшиеся пухлые губки что-то бессвязно бормотали. Алиса бредила. Деревенская девка Варвара бестолково суетилась у одра молодой барышни, не умея толком подсобить, пока она еще жива, и с ужасом раздумывая, что же делать, когда та отойдет. Накануне прямо на центральной улице оружием пролетариата – булыжником – убили навещавшего больную доктора. Бандиты сняли с врача шубу и шапку, забрали бумажник, а раскрытый кожаный портфель так и остался лежать подле трупа – по-видимому, медицинские инструменты оказались злоумышленникам без надобности.

В последний день перед тем, как свалиться в постель с высокой температурой, курсистка безуспешно поджидала возлюбленного, прячась в подворотне соседнего дома от нещадно валившего мокрого снега. Прислонившись к серой каменной стене и трясясь от влажного холода, бедняжка простояла до полуночи, вся продрогла, ноги в легких ботинках совершенно онемели, но он так и не появился.

Едва придя в сознание, Алиса первым делом спросила у прислуги, не появлялся ли Он, не давал ли о себе знать, не справлялся ли о ней. Нет. И несколько последующих дней больная совершенно равнодушно слушала нескладные рассказы о страстях и ужасах, что творятся нынче в городе. Варвара склоняла барышню к мысли о том, что холодный и голодный Петроград нужно как можно скорее покинуть, дождаться лишь того дня, пока она сможет самостоятельно стоять на ногах. Но пуще состояния собственного ослабленного организма влюблённую девушку тревожило отсутствие вестей от Владимира. Где он, что с ним? Неужели покинул город, не дав ей знать? А вдруг с ним, как с тем же доктором, приключилась беда? Будучи не в силах долее оставаться в неизвестности, Алиса велела Варваре сбегать по указанному адресу и справиться о князе, а если не застанет, то передать ему записку.

Варвара побежала и вскоре вернулась, чуть ли не с радостью поведав хозяйке, что барин с барыней уже дней десять тому назад уехали. «С какой барыней?! – в отчаянии воскликнула Алиса. – С матерью?». «Швейцар сказывал, с женой», – возразила Варвара, и голова у несчастной курсистки пошла кругом. После этого она еще несколько дней провалялась в постели, отказываясь принимать пищу, да впрочем, есть было особо и нечего. А потом к ним наведался давний друг семьи и передал весточку от сестры Александры, которая жила с мужем в Баку и предлагала перебраться к ней.

Алиса уже понемногу вставала и ходила по комнате, хотя была еще довольно слаба и истощена, беспрестанно надрывно кашляла и страдала головными болями. Отправляться в дальний путь было страшновато, но оставаться одной в вечно темной холодной квартире, почти не имея средств к существованию, тоже не легче. Варвара каждый день грозилась отбыть в родную деревню, и барышня приняла решение отпустить девушку и самой тоже уехать.

Следующую сцену пенсионерка-фантазёрка сняла бы в доме князя Гагарина. Она так до конца и не поверила в то, что Владимир мог бросить ее, даже не попрощавшись, все еще надеялась, что его спешный отъезд – это какое-то недоразумение, дань обстоятельствам смутного времени. Написала заранее записку, в которой сообщала, что уезжает в Баку, оставила адрес сестры и отправилась к особняку, в котором несколько раз оставалась на ночь.

Она почти бежала по вечернему Петербургу, не вглядываясь ни в заколоченные витрины магазинов, ни в трепещущие на ветру белые листки декретов и воззваний, облепившие здания и столбы. Морозный воздух раздирал болезненные легкие, но укутанная в пуховую шаль поверх короткого полушубка Алиса словно не ощущала ни собственных страданий, ни опасностей, подстерегающих одинокую девушку на вечерних улицах послереволюционного города, переживавшего лихорадку безвластия. Теперь все было наоборот: потерпевшие фиаско «верхи» уже не хотели, а патрулирующие улицы «низы» еще не могли навести хоть какое-то подобие былого порядка и размеренности.

Парадная дверь подъезда каменного дома, второй этаж которого занимал князь Гагарин, захлопнулась за Алисой с глухим стуком. Она на ощупь прибиралась по неосвещенной лестнице дома, который покинули, по-видимому, не только швейцар, дворник и прислуга, но и все его жильцы. Звонок не сработал. Забарабанила в массивную дверь, и она распахнулась после первых же прикосновений. Курсистка вошла в прихожую, крикнула в полутьму: «Есть кто-нибудь?», и щелкнула кнопкой выключателя, не нарушив при этом серости сумерек, пробивающихся сквозь неплотно завешенные бархатные шторы. Электричество в городе стало роскошью, его подавали изредка и ненадолго.

Никого не было в квартире, которая, по всем признакам, недавно пережила ограбление. Повсюду были разбросаны вещи, ящики выдвинуты, стулья опрокинуты. Даже если бы хозяин покидал свое жилище в страшной спешке, он не стал бы устраивать такого погрома и, конечно, запер бы за собой входную дверь. А судя по тому, что по стенам остались висеть дорогие новомодные картины, Владимир явно рассчитывал в скором времени вернуться. Он не оставил бы на произвол судьбы свои последние приобретения, которыми так гордился, и уж точно не бросил бы любимый портрет матери, держащей на коленях младенца – самого Владимира.

С замиранием сердца Алиса прошла по всем комнатам, опасаясь возможного возвращения грабителей, которые могут решить, что еще не все забрали. Попутно она пыталась определить, что же пропало. Вот пустые полки и ящики буфета, в котором хранились фарфоровые сервизы и столовое серебро. Вот здесь, на комоде, раньше стояли старинная расписная ваза и беломраморная статуэтка, которых уже нет. От венецианского зеркала в позолоченной раме остался лишь вколоченный в стену гвоздь…

А вот в куче белья валяются женский корсет и шелковые чулки. Их-то как раз раньше и не было. Алиса как-то во время недолгой отлучки Владимира, оставшись в его квартире, устроила настоящую ревизию, осторожно, но основательно исследовав содержимое всех шкафов: она хотела убедиться, что здесь не осталось вещей его жены и разрыв окончателен. И вот теперь в общей куче вываленного на персидские ковры белья валялись гребенка, ночная сорочка, флакончик из-под духов… И принесли их с собой явно не грабители.

Голова у несчастной курсистки пошла кругом, она пошатнулась, сделала пару неуверенных шагов к выходу, зацепилась ногой за угол задравшегося ковра и упала на четвереньки. Потом присела на корточки, потирая ушибленный локоть, и уже собралась с силами, чтобы подняться на ноги, как вдруг повсюду вспыхнули лампы освещения. Девушка вскрикнула в страшном испуге, дико озираясь вокруг, но почти сразу же поняла, что этот неяркий свет зажегся сам по себе. И тут ее внимание привлек некий предмет, блеснувший из-за ножки мраморного столика.

Подползла поближе и протянула руку навстречу этому блеску. Перстень. По-видимому, оброненный женой Владимира либо выпавший вместе с вещами и не замеченный погромщиками. Возможно, и Гагарины собирались в то время, когда не было света, и грабили их тоже в темноте. Алиса машинально надела драгоценный предмет на безымянный палец, и неровный свет в тот же миг погас так же неожиданно, как и зажегся. И тогда она, резко подскочив, бросилась снимать со стен картины. Потом и сама себе не могла объяснить, что на нее тогда нашло – жажда наживы или стремление к спасению дорогих ее возлюбленному вещей.

Всего за каких-то полчаса дочь земского врача и прилежная ученица нанесла жилищу Гагарина гораздо больший ущерб, чем это удалось пришлым воришкам. Уж она-то, в отличие от них, знала, что почем. Картины были при помощи столового ножа ловко извлечены из рам, скатаны в трубочки, завернуты в наволочку и упрятаны под полушубок. Она ушла из квартиры, унося с собой так и не оставленную записку, похищенные картины и найденный перстень. Последний сразу в двух видах. Реальный, он был у нее на пальце, и нарисованный – на руке княгини Гагариной. По-видимому, в день свадьбы Владимир подарил жене фамильные украшения, которые ранее носила его мать. Серьги, наверное, остались у жены, перстень нежданно-негаданно достался Алисе, и лишь нарисованной красавице по-прежнему принадлежало и то и другое.

Как добиралась до Баку, лучше было не снимать. Она плохо помнила те лихорадочные дни, полные тревог и лишений. Были и переполненные поезда, и скрипучие подводы, и толпы озлобленных и растерянных людей, и полная сумятица как вокруг нее, так и внутри израненной предательством и бесприютностью души. И лишь перешагнув порог бакинской квартиры, где ее сестра Александра жила с мужем-инженером Алексеем Петровичем и пятилетним сыном Николенькой, беглянка смогла расслабиться, нареветься вдоволь и рассказать самому близкому существу обо всех перипетиях своей сломанной судьбы. К тому времени она уже не сомневалась в том, что беременна, и сестра тихо и ласково сказала ей: «Главное, что жива».

А уже через несколько дней порозовевшая и почти отошедшая от болезни бывшая курсистка мило кокетничала с сослуживцем Петра Алексеевича. Тридцатипятилетний инженер Глеб Степанович Прошин по-доброму улыбался смешным Алисиным комментариям в отношении впервые увиденного ею города, его жителей и нравов. Он охотно отвечал на ее нелепые вопросы о его работе на нефтепромыслах и о себе самом. Александра, собирая друзей на вечеринку по поводу приезда сестры, посоветовала Алисе обратить на этого мужчину особое внимание, что она охотно и сделала. Да и Глеб явно был очарован вдохновенностью тонких черт исхудавшей красавицы и веселой непосредственностью ее легкого характера.

Конечно, в тот вечер много говорили о революции и власти, о войне и мире, обсуждали ноту правительства Советской России к послам ряда стран с предложением о заключении перемирия на всех фронтах. Но в пересудах о сегодняшнем моменте Алиса многого не понимала, а экономические и политические прогнозы на будущее и вовсе боялась слушать. Она накинула на плечи полушубок и вышла на крошечный балкончик, где могли уместиться лишь два человека, и вторым оказался последовавший за ней Глеб.

…Очередной, неожиданно сильный порыв прохладного мартовского ветра взлохматил коротко остриженные, прямые и уже совершенно седые волосы предающему приятным воспоминаниям режиссеру-оператору, и она подумала, что кино у нее получается какое-то немое. Ту знаменательную сцену на балконе надо обязательно озвучить…

– Когда весь мир летит в тартарары, так хочется мечтать о чем-то новом, непременно прекрасном, – восторженно произнесла тогда Алиса и, подбодренная ласковой улыбкой инженера, продолжила: – Как только представлю себе, что никакого завтра уже может и не быть, так в тот же миг возникает острое желание жить, любить, совершать безумные поступки! Ведь мне всего лишь двадцать один год, ничего толком не успела, и совсем не хочется умирать нелюбимой и невенчанной.

– Если завтра все-таки наступит, давайте обвенчаемся, – тихо сказал Глеб, и девушка сочла, что ослышалась: коварный ветер донес до нее совсем не те слова, которые он произнес на самом деле. Но Прошин так же тихо продолжил: – Если моя кандидатура на роль мужа вас устроит, давайте любить друг друга. Я тоже не хочу умирать холостым.

– Вы, несомненно, очень добрый и милый человек… Но ведь вы видите меня впервые, – оторопело произнесла Алиса, которая вообще-то хотела бы, учитывая ее положение, как можно скорее выйти замуж за положительного во всех отношениях мужчину, но совершенно не рассчитывала на такой скоропалительный успех едва начатых поисков достойного кандидата.

– Было бы странно, если бы я женился на девушке, которой ни разу не видел, – улыбнулся Глеб.

– И ничего обо мне не знаете.

– Кое-что уже знаю, – он взял в свою крупную теплую ладонь тонкие пальцы ее уже успевшей озябнуть руки. – И это «кое-что» меня вполне устраивает.

– Вы верите в любовь с первого взгляда? – глупо спросила девушка, просто чтобы хоть что-то сказать.

– С первого слова… Мы будем венчаться или вам, чтобы дать ответ, надо подумать?

– Будем венчаться! Думать в наше время некогда.

На следующий день они снова увиделись в доме сестры. Алиса вышла навстречу инженеру Прошину с игривой улыбкой на слегка подкрашенных губах. Если вчерашнее предложение руки и сердца было всего лишь сиюминутным порывом или и вовсе неудачной шуткой, она была готова подыграть и вместе с ним посмеяться над этой безумной идеей. Но он сказал:

– Я пришел просить у Александры Андреевны вашей руки, если вы, конечно, еще не передумали выходить за меня замуж.

– Не передумала. Если только… – Алису вдруг ожгла весьма неприятная мысль, – если только вы не слишком старомодны.

– Что вы имеете в виду?

– В моей жизни уже был один мужчина, и…

– Я тоже не дожил до тридцати пяти лет монахом, – возразил Глеб. – И это все, в чем вы хотите признаться?

– Да, – уверенно ответила она.

– В таком случае, вам не о чем беспокоиться.

Их скоропалительная и скромная свадьба состоялась в ближайшую субботу. Венчались в кафедральном соборе Александра Невского, его еще называли «Золоченая церковь». Расположенный на высоком холме, храм сиял золотыми куполами, ослепительный блеск которых был виден за тысячи верст и служил ориентиром капитанам кораблей. В конце двадцатых годов Глеб несколько раз брал молодую жену на морские прогулки, и она всякий раз с благоговейным восторгом взирала на храм, построенный по образу и подобию Ново-Афонского, но превосходивший его в роскоши. Звон стопудовых колоколов, отлитых на уральских заводах, разносился по всему центру нефтяной столицы России…

А в конце тридцатых любимый собор, в котором Прошины венчались, молились и крестили детей, был взорван большевиками. Алиса ходила посмотреть на это жуткое зрелище. Лучше бы не видеть! Клубы черной пыли, взметнувшейся от рухнувших стен на небывалую высоту, словно заслонили от женщины трепетно хранимую в памяти картинку: вот она, еще не верящая в реальность происходящего, стоит с длинной восковой свечой в руке подле практически незнакомого черноволосого мужчины, с которым безоглядно решила связать судьбу. На невесте несколько великоватое венчальное платье старшей сестры, под фатой – сооруженная Александрой сложная прическа. И рядом он, высокий, широкоплечий и, в отличие от Алисы, осознающий всю серьезность совершаемого шага…

Невеста без приданого поселилась в квартире мужа, где помимо трех просторных комнат с большими окнами, выходящими на центральную улицу, располагались лишенные дневного света ванная, обширная кладовая и коморка для прислуги. Кухня и прихожая выходили окнами во двор. В этой квартире Алиса Андреевна с сыном и дочерью жила и по сей день. Несмотря на все войны и мятежи, Глебу Степановичу удалось сохранить эту просторную квартиру, сначала снимаемую, а в последствии переданную семье как постоянное жилье. Он справедливо полагал, что специалисты своего дела нужны во все времена, и, сторонясь политики, всецело отдавал себя работе. Даже в те первые дни их совместной жизни, когда Алиса прилежно хлопотала по хозяйству, играя роль примерной жены.

Ближе к концу первого месяца замужества она сообщила Глебу, что ждет ребенка. Муж радостно улыбнулся, сказал:

– А я все ждал, когда же ты, наконец, объявишь мне об этом.

Но она тогда не поняла скрытого в его словах намека.

На что рассчитывала молодая женщина, свадьба которой состоялась в тот день, когда срок ее беременности достиг восьми недель? Конечно, она собиралась представить дело таким образом, будто бы ребенок родился семимесячным, и даже старалась поменьше есть, чтобы малыш не смог набрать подозрительно большого веса. Несомненно, Алиса попыталась бы обмануть мужа, если бы ее дети и в самом деле не родились семимесячными!

В ночь на третье мая молодая женщина проснулась на высокой супружеской постели от тянущей боли в пояснице, которая ближе к утру стала просто невыносимой. Она кусала губы, чтобы не стонать, и, когда Глеб поднялся, собираясь уходить на работу, притворилась спящей. Сначала она надеялась, что все как-нибудь обойдется, но к полудню с ужасом осознала неотвратимость приближающихся родов. Привлеченная всхлипами, в комнату вбежала прислуга, сорокалетняя вдова Мария, и принялась хлопотать вокруг истерично рыдающей хозяйки. Ей было жутко страшно и стыдно того, что с ней происходит, и она все твердила: «Нет, нет, только не сегодня, только не сейчас!» Мария, которой самой довелось трижды рожать, поняла, что бежать за помощью уже поздно, и приняла ребенка… А через несколько минут и второго.

Больше всего на свете молодая мать в тот момент желала, чтобы эти два маленьких чудовища, лишившие ее своим появлением на свет надежды на уже налаженную семейную жизнь и обрекающие на изгнание и позор, оказались мертвыми. Тогда еще как-то можно было договориться с Марией, посулить ей денег и вечером объяснить Глебу, что у нее случился выкидыш. Но завернутые в перерезанную пополам простыню два крошечных синюшных создания не желали представляться неживыми. Они слабо, но навязчиво пищали, а обессиленная родами Алиса была не в состоянии придавить их обоих разом одной подушкой и заставить навсегда замолчать.

– Мария, снеси их куда-нибудь, – тихо попросила она.

– Куда снести? – не поняла просьбы домработница.

– Выброси… Утопи в море.

– Да что ж вы такое говорите, – перекрестилась Мария, посчитавшая, что барыня тронулась умом от пережитого напряжения физических и духовных сил. – Кто же живых-то детей топит? Чай, не котята.

– Они не могут быть живыми, не могут, – причитала Алиса.

И Мария принялась ее успокаивать:

– Живые, здоровые, махонькие только. Но, Бог даст, наберут свое.

А потом тяжко вздохнула (ей довелось похоронить всех троих своих детей, умерших один за другим еще в младенчестве) и унесла спеленатых малышей от греха подальше в другую комнату. А роженица, погрузившаяся в долгожданную тишину, мгновенно провалилась в сон и проснулась оттого, что кто-то коснулся ее руки. У кровати сидел Глеб и молча смотрел на нее, и такой от него веяло ласковой заботой, что в первую секунду Алиса вообще не вспомнила, что произошло сегодня днем, а осознав, отвела в сторону взгляд, замутившийся слезами отчаяния. Она была подавлена, уничтожена, и ей было совершенно нечего сказать мужу, который вправе немедленно прогнать ее из своего дома вместе с так не вовремя родившими детьми.

– Не надо так расстраиваться, милая, – произнес Глеб. – О твоей беременности я узнал раньше, чем увидел тебя. Друг Алексей на следующий же день сообщил мне, что к жене приехала сестра, которая не замужем, но ждет ребенка.

– Но почему же тогда…

– Я мог бы сказать, что сразу же влюбился, что было бы правдой. Но решающую роль сыграло еще одно обстоятельство. Дело в том, что я не могу иметь детей. Так что жениться на беременной женщине для меня был единственный способ не лишать будущую жену радости материнства… Конечно, лучше бы тебе с самого начала сказать мне правду. Ошибки простительны – ложь непереносима.

– Прости. Я просто…

– Не надо оправдываться. Я рад, что роды прошли успешно, и детей оказалось двое. Тем более удачно, что сразу и мальчик, и девочка. Я думаю, тебе хватит с ними хлопот, и постараюсь стать хорошим отцом. Но если ты мне когда-нибудь снова объявишь, что ждешь ребенка – я этого не пойму.

– Я больше никогда не буду лгать, – горячо пообещала Алиса.

– Вот и славно. Поправляйся.

И в течение двадцати лет Глеб был ей прекрасным мужем, хотя по-прежнему проводил дома слишком мало времени и почти не занимался детьми. Она часто задумывалась: потому ли это, что они были неродными? И успокаивала себя тем, что их с Александрой отец тоже почти не играл с дочерьми, пока они были маленькими, да и когда подросли, не часто уделял им внимание.

Тайну происхождения своих детей мадам Прошина хранила свято. Даже своей родной сестре она не назвала имени их настоящего отца. А потом Александра с мужем и сыном уехали в Москву, все соседи по дому сменились, а Мария от них ушла. (Последнее обстоятельство пришлось очень кстати, Алиса тяготилась присутствием домработницы, которой в минуту отчаяния велела утопить детей.) Таким образом, никто бы не смог намекнуть Петру и Софье, что Глеб Степанович на самом деле не приходится им родным отцом.

Прошина сама рассказала об этом сыну и дочери в первые дни войны. Испугалась, что погибнет, а дети никогда не узнают, что в их жилах течет княжеская кровь. Кажется, они так до конца и не поверили в эту историю. Даже когда она показала заветный перстень и потрет княгини Гагариной, на коленях у которой сидит их маленький отец.

Долгие годы Алиса прятала от мужа свои сокровища за кучей старья в кладовой, которую запирала на ключ. Картины она распрямила, кое-как укрепила уголками на листах плотного картона и накрыла ветошью. И лишь в годы хрущевской оттепели решилась наконец извлечь их на свет божий и, заказав рамы, развесить по стенам.

Вспоминала ли она своего князя? Сначала часто, потом все реже. Она ничего о нем не слышала и не знала, как сложилась его дальнейшая судьба: пережил ли он смутные революционные и военные времена, остался ли в России, или иммигрировал? Петр и Софья не напоминали о князе Гагарине, поскольку не были на него похожи. Впрочем, как и на Алису. Отринув все славянские гены своих предков, они пошли в еврейскую породу ее отца! Спокойные, умненькие, но такие некрасивые и непутевые, они так и не смогли устроить личную жизнь и до сих пор жили с ней… Слава Богу, Петр хоть сподобился произвести на свет дочку, и благодаря этому Прошина все же стала бабушкой, а потом и прабабушкой…

Как странно. Только что она, Алиса, была так юна, а ее детям уже перевалило за пятьдесят! Почему в последнее время она вспоминала события своей молодости все чаще и подробнее, да так отчаянно навязчиво, словно никогда уже больше не будет возможности осмыслить все пережитое? Говорят, в прошлое уносятся те, у кого нет будущего. У пенсионерки Прошиной остались только «былое и думы». А ее продолжение – это мальчик, играющий в догонялки со своими сверстниками. В сентябре Таиру исполнится семь лет, и он пойдет в первый класс.

Дети появляются на свет, чтобы хранить в генетической памяти прошлое предков, приглашающее в будущее. Они нехотя рождаются и испуганно пищат, еще не зная, что им уготовила судьба. А может, потому и кричат, что уже знают? Это потом они все забывают и тогда становятся взрослыми.

Несостоявшийся режиссёр еще раз коснулась своих уникальных серег и повернула на пальце кольцо, упрятав сверкающий блеск камней в тыльную сторону ладони, и в ту же минуту одновременно раздались два детских голоса.

– Ба, пошли домой, я кушать хочу, – сказал подбежавший к лавочке Таир, уже где-то потерявший свою машинку.

И тут же, наморщив сердитое старушечье лицо и сжав крошечные синюшные кулачки, истерично заверещала новорожденная девочка. Алиса Андреевна четко различила этот первый плач среди многоголосья бульвара, хотя и знать-то ничего об этой девочке не знала: малышка появилась на свет вовсе не в Баку, а за полторы тысячи километров, в столице Советского Союза городе-герое Москве.