Читать книгу Средь бела дня. Выпуск 4 серии «Стихи гуськом» - Лариса Миллер - Страница 3

Жизнь подчеркну одной чертой,

Глагол «течёт» двумя чертами,

Ну а потом займусь летами

И отделю их запятой.

А выйдя утречком во двор,

Увидя снег, словцо «пушистый»

Я подчеркну чертой волнистой,

Простейший совершив разбор

Диктанта, текста, бытия,

В котором всё непостижимо,

Где тщусь легко и без нажима

Свои пометки сделать я.

А я люблю одну планету,

Которой и на карте нету.

Её зовут «родная речь».

Где, если что и может течь,

То шесть проточных чистых гласных,

Счастливых и на всё согласных.

Не надо ставить под сомненье,

Что нам даровано мгновенье

И не одно, а тьма и тьма,

Что будут лето и зима

Чередоваться, повторяться,

И будет утром озаряться

Земля и улица, и дом,

И я в том свете золотом,

В лучах, что утром с неба льются,

Поставлю чашечку на блюдце,

Чтоб по утру свой кофе пить

И дальше эту жизнь любить.

И для чего спешить вперёд,

Коль время нас и так берёт

С собой и, сунув нас подмышку,

Как свёрток, зонтик или книжку,

Летит вперёд, хоть мы назад

Хотим, где мстился райский сад,

Или хотим шагать на месте,

Или хотим с землёю вместе

Ходить кругами. Иль хотим…

Да что там… Мы вперёд летим,

Летим вперёд, назад ни шагу.

И, если даже я прилягу,

Подставив личико лучу,

Я всё равно вперёд лечу,

И, если целый день не встану,

Лететь вперёд не перестану.

А ночь для меня есть предчувствие света,

Зима для меня есть предчувствие лета,

Предчувствие музыки есть в тишине,

А блики, что утром ползут по стене,

Есть лишь доказательство и подтвержденье,

Что в каждом конце есть любви зарожденье.

О Господи, в одни-то руки

Так много счастья, столько муки,

Невзгод и хворей отпускать!

Да как же можно допускать,

Чтоб столько радостей и тягот,

Плодов горчайших, сладких ягод,

Чтоб добрые и злые дни —

Всё в руки отпускать одни?

И как рукам не опуститься,

Коль всё в них хочет уместиться?

А коль со мной дурное приключится,

Мой добрый ангел, знаю, огорчится.

А мне его так жалко огорчать,

Поэтому стараюсь я встречать

Любое утро радостной улыбкой.

Пусть даже эта радость будет зыбкой,

Пусть даже утро не светлей, чем ночь,

Я постараюсь ангелу помочь.

Ведь он не может без моей подмоги

Помочь мне одолеть мои дороги.

Он только может распростать крыла

Свои, куда бы я не забрела.

Он только может над земными нами

В тревоге и тоске махать крылами.

Уж столько я слов написала в тетради,

А всё умоляю подать Христа ради,

Словечко подать и тем самым спасти

Того, кто не в силах молчанье снести,

Того, кто, едва лишь заря заиграет,

От счастья, на небо взглянув, обмирает,

И, если словечко ему не подать,

Он может концы в самом деле отдать.

Я всё подбираю, что плохо лежит.

Вот слово – никто его не сторожит.

Ну как не схватить его, не заарканить,

Не взять, не присвоить и не прикарманить?

Ну как его можно к рукам не прибрать,

Не взять, не заначить и не заиграть?

Оно же лежало, с тоски умирало.

Нашла ему рифму, оно заиграло.

Да мне ведь и в голову не приходило,

Что я лишь на время сюда угодила,

Сюда угодила всего лишь на срок,

И скоро мне скажут: «Вот бог, вот порог».

Да я и сегодня не очень-то верю,

Что мир согласится на эту потерю,

Что мир мной обжитый, привычный, земной

И впрямь согласится расстаться со мной.

А коль в снегопад со снежком не смешаться,

То чем же нам, бедным, тогда утешаться?

Коль в ветреный день по воздушным волнам

Не плавать, то чем же утешиться нам,

Коль жить, не балдея от музыки вешней,

То что может быть этой жизни кромешней?

Коль вовсе не видеть небесной каймы,

То кто может быть безутешней, чем мы?

Я в день текущий влюблена —

В тот день, которым продлена

Моя судьба, продлён мой век.

Я влюблена в хрустящий снег

И в птичий крестик на снегу.

Лишь день завидела, бегу

В его объятия чуть свет,

Летучий оставляя след.

Что делать плакать иль смеяться?

А может, просто с места сняться,

Сменив картинку и канву?

Неужто же без декораций

Привычных я не проживу?

Неужто свет сошёлся клином

На той земле, где сад с жасмином,

Где в час рассветный луг в росе,

Но где, каким бы ни был длинным

Сюжет, грустят буквально все,

Готовясь навсегда проститься,

С тем миром, где светло грустится.

И защебечет снова май…

Как хочешь, так и понимай

Земную колготню всю эту,

И есть в ней смысл или нету

Пустой вопрос не поднимай.

Сними его с повестки дня.

Коль дарит эта колготня

Порой в неведомое дверцу,

Прими как можно ближе к сердцу

Разгул небесного огня.

Нет, музыка вечна. Не вечны певцы.

Певцы отдают, к сожаленью, концы.

И тот, кем написана вечная фуга,

С земного сошёл, к сожалению, круга.

И тот, кто волшебно её исполнял,

Он тоже, – простите за грубость, – слинял.

Ушли тромбонисты, ударники – в нетях,

А музыка… Что ей до смертников этих?

Я качаюсь на чём-то. На чём – неизвестно

Между «всё надоело» и «жить интересно»,

Между «жду – не дождусь» и «не жду ничего»,

Между «вот оно счастье» и «нету его»,

Между «только б заря поскорее настала»

И отчаянным выдохом: «Хватит. Устала».

Я давно ничего своего не играю.

Я мотив, что понравился мне, подбираю.

Подбираю мотивчик, пленивший меня.

В нём так много печали и столько огня.

Я сперва услыхала его на рассвете.

Его пел за окном неприкаянный ветер.

А потом, но в другом совершенно ключе,

Его пели пылинки, танцуя в луче.

А потом его пела листва золотая,

То дрожа на ветру, то по ветру летая.

Его пели влюблённые, счастьем дыша,

У реки, где акустика так хороша.

Ну вот и вылетела птичка —

Земного таинства отмычка.

И зря ты голову ломал

И ничего не понимал.

Да надо было просто верить

Тому, кто приказал нам вперить

Взгляд неподвижный в объектив,

Все трепыханья прекратив.

А мы вертелись и крутились,

За что серьёзно поплатились,

Считая много-много лет,

Что никакой там птички нет.

И после стольких лет безверья —

Вдруг чудо-трель, цветные перья.

И небо может быть чужим,

Чужим и чуждым,

Глухим к деяниям моим

И к разным нуждам.

И утро может сквозняком

Влететь недобрым,

И неприятным холодком

Пройтись по рёбрам.

Да и земля, что уйму дней

Нас тупо носит,

Меня, уютно ль мне на ней,

Увы, не спросит.

И веря, что в моём дому

Меня заждались,

Боюсь услышать: «Вы к кому?

Вы обознались».

И, если вышло всё не так,

Как опасалась,

И нынче небо мне не враг,

И прикасалась

Ко мне заря столь светозарной

Нежной дланью,

То я безумно благодарна

Мирозданью.

Нет, день не должен пустовать,

И надо утречком вставать

И заполнять его пространство,

И улучшать его убранство,

И не давать ему грустить,

И даже чуточку польстить,

Внушив ему, что, тих иль вьюжен,

Он дорог нам и очень нужен.

О как прекрасна неизвестность!

И даже хоженая местность,

Давно знакомая, – и та

Способна так менять цвета,

Способна так менять повадки

И так загадывать загадки,

Что и нельзя предположить,

Как завтра утром будем жить,

Куда нас приведёт дорожка,

Что нынче видим из окошка.

Родные мои – те, что на небесах, —

Меня охраняя, стоят на часах,

Меня охраняя и оберегая,

Мне выжить на этой земле помогая,

Заботой своей облегчая мне дни.

Не знаю, как делают это они,

Не ведаю, как это им удаётся,

Но чувствую я, что мне легче идётся,

Поскольку протянута издалека,

Откуда-то свыше родная рука.

Ну что опять не слава богу?

Ну что тебе опять не так?

– Как что? Вот развезло дорогу,

С трудом даётся каждый шаг,

Вот среди ночи разбудили —

Проснулась ночью от гудка,

Дожди вот снова зарядили,

Вот жизнь так жутко коротка.

А можно мне сегодня поскулить,

В тебя уткнуться и слезу пролить,

Тебе поведать горести и бедки?

Хотя и нету у тебя жилетки,

Но есть зато огромная душа,

Которой можно тихо, не спеша,

Всё рассказать. А можно, что чудесно,

Пожаловаться вовсе бессловесно.

Мне день весь день даёт понять,

Что я должна его принять

И приголубить, и приветить,

И на любовь его ответить.

И разве можно не любить

Того, кто свет умеет лить,

И чья тропа так дивно вьётся,

И кто уйдёт и не вернётся?

В тоску никак нельзя впадать.

У нас ну просто нету времени

На то, чтоб плакать в зимней темени,

Ведь мы же ищем благодать,

Чей слабый отблеск или след

Морочит нас с утра до вечера.

И, значит, всем нам обеспечена

Работа до скончанья лет.

Ох, я так густо наследила

На свежевыпавшем снегу.