Читать книгу Три повести - ЛАРИСА ПОРХУН - Страница 2

– Она способная девочка, но сама, – мама делает выразительную, очень даже говорящую паузу, направляя указательный палец к потолку и повторяет:

– Сама, добровольно и сознательно, портит себе общую картину успеваемости и поведения…

Слушая мать, я удивляюсь, как точно ей удалось поймать даже эту чуть подрагивающую интонацию голоса нашей классной Лилечки. И выражение лица, и этот указующий вверх палец… Похоже до уморительности.

Нет, что ни говори, а наверное зря мать не стала поступать в свой театральный в третий раз, как намеревалась, – успеваю про себя, разумеется, отметить я, хотя и понимаю, что для подобных наблюдений время прямо скажем не самое подходящее. Но так уж устроена моя голова, ничего не поделаешь, если начинаю о чём-нибудь думать, то никак не могу остановиться. И чаще всего это как раз и происходит тогда, когда к этому нет вообще никаких предпосылок. Например, на этой неделе, когда мы писали итоговую контрольную по алгебре и уже было понятно, что скорее всего, выше тройки мне ничего не светит я, глядя на нашего математика с его просвечивающей сквозь редкие пряди лысиной, унылым, каким-то стёртым лицом, вечной синей безрукавкой, надетой поверх рубашки и сером пиджаком, в котором сколько я помню он ходит в школу, пыталась представить, как он общается со своей женой, что говорит и даже во что переодевается. И меняется ли его выражение лица при этом или остаётся таким же скучно-отстранённым, пустым и слабо выраженным? Словно нарисованное мелом и плохо вытертое сухой тряпкой чьё-то изображение на доске. Я хотела представить мечтает ли такой человек о чём-нибудь, но несмотря на всю свою богатую фантазию, так и не смогла.

Или вот я знаю, что мама терпеть не может тётю Раю, папину сестру. Справедливости ради надо сказать, что чувство это взаимно. Мама считает тёть Раю невоспитанной хабалкой, а та её самовлюблённой выскочкой испортившей жизнь её любимого младшему брату, то есть отцу. Но когда они встречаются, может показаться, что они души друг в друге не чают. Они обнимаются, сверкают улыбками и обращаются друг к другу не иначе, как «Раечка» и «Сонечка». И если вы, что называется, не в теме, вам даже может показаться, что это не просто любящие члены семьи, а близкие подруги. Так вот я, глядя на них и отвечая на вопросы тёть Раи, часто задумываюсь, для чего люди усложняют себе жизнь, загромождая её пыльными условностями и соблюдением странных ритуалов. И что случилось, если бы, например, кто-то из них взял однажды и сказал:

– Слушай, сколько можно прикидываться, у меня уже челюсть свело от этой фальшивой улыбки, уверена, что и у тебя тоже. Давай прекратим это прямо сейчас?! Мы с тобой терпеть друг друга не можем, и вряд ли когда-нибудь это изменится, ну и на здоровье, пусть каждый идёт своей дорогой, по крайней мере, это будет честно…

В подобных мечтаниях я могу дойти бог знает до чего и иногда совершенно теряю чувство реальности. Но кто-нибудь обязательно приводит меня в чувство.

– Саша, да что с тобой? – восклицает мама и судя по её словам и тону, это её повторное обращение, – Покажи своей тёте последние эскизы… Ах, Раечка, ты не поверишь…

Дальше я уже не слушаю, расстроенная, что меня перебили на самом интересном месте. Я как раз воображала, как тётя Рая и мама гордо идут в разные стороны под восхищённые взгляды изумлённых их смелостью и наплевательством на всякое там общественное мнение родственников и просто обывателей. Я плетусь в нашу с сестрой комнату за своими рисунками, которые мама упорно именует эскизами, и слышу доносящиеся до меня обрывки фраз:

– … такая рассеянная, всё время где-то витает, вот и учителя говорят…

– … Сонечка, она талантливая девочка, а творческим людям свойственно…

Или вот ещё: я смотрю на своего старшего брата, красивого и вальяжного, с таким утончённым, как ему кажется, немного даже декадентским взглядом на жизнь, и представляю, как быстро слетит с него вся эта шелуха, если я протяну ему сейчас повестку в военкомат, которую, якобы достала только что из почтового ящика. Я так отчётливо вижу эту уморительную сцену, что совершенно некстати начинаю смеяться прямо за ужином. Особенно меня веселит полная уверенность в том, что он, холодея от ужаса надвигающейся катастрофы, даже не вспомнит в этот момент что ему ещё нет восемнадцати. Я беззвучно хихикаю, подмигивая ему и мой брат, который только что рассказывал о чём-то своим густым, немного вкрадчивым голосом, замолкает, глядя на меня несколько секунд с ярко выраженным сочувствием и, наконец, произносит:

– Бедная, необузданная жертва пубертата, – говорит он мне ласково, – вот до чего может довести дружба с хоббитом.

Моя сестра Дашка фыркает, папа удивлённо и насмешливо приподнимает брови, а мама произносит многозначительно «Павел!». И я тут же, как всегда совершенно невпопад успеваю подумать, почему люди, которые не очень хорошо представляют, как следует везти себя в более или менее напряжённой ситуации, часто с особенным выражением произносят имя одного из участников? Ведь даже я заметила, что данный приём в большинстве случаев либо просто не срабатывает, либо игнорируется, а я знаете ли не самый наблюдательный человек, да и вообще ребёнок, так неужели тех, кто старше и опытнее, данный факт не научил ничему? Я машу рукой, как бы показывая, что мне всё это фиолетово, а потому просьба не беспокоиться и вообще, на дураков, как известно, не обижаются.

Хотя это и не совсем так, но я лучше тресну пополам вот прямо за этим вот дурацким, семейным ужином, чем покажу, что Пашке удалось-таки меня задеть. Я с ненавистью смотрю на его красивое, гладкое лицо, спокойный, богатый оттенками голос, и злюсь на себя за то, что введусь на его провокации, как маленькая.

Чтобы отвлечься, смотрю на улыбающуюся своим мыслям сестру Дашу и злобно думаю, что она ничуть не лучше Пашки. Может даже хуже, потому что, во-первых, такая же красивая, только по своему, по-девичьи, а для меня это ещё обиднее, потому что брату его красивость простить гораздо легче, чем сестре. А во-вторых, она равнодушная, а это отвратительно. Мне иногда кажется, что если перед ней будет стоять выбор – пройти мимо, или помочь кому-нибудь в трудной ситуации с риском испортить причёску, Дашка, не слишком раздумывая, выберет первое.

Всё-таки с красивыми людьми бывает очень трудно поддерживать хорошие взаимоотношения. Мне кажется, это оттого, что им в жизни очень многое даётся слишком легко. Не считая самой красоты, которая ни в малейшей степени не является их заслугой, им так и катят по жизни бонусы, один заманчивее другого. Ведь не секрет, что они получают многое просто так, что называется за красивые глазки. И там, где таким, как я нужно приложить немалые усилия, им бывает, достаточно просто улыбнуться. А иногда и этого не нужно. Вот простой пример. В нашей гимназии есть очень крутая театральная студия, и руководит ею, между прочим, настоящий режиссёр. Так вот, когда я пришла ещё в шестом классе, чтобы записаться, мне прямо сказали, что набор временно приостановлен. В моём случае, надо заметить, он так никогда больше и не был возобновлён. Зато Дашку, например, прямо уговаривали посещать студию, а она ещё, Марлен Дитрих недодеанная, кочевряжилась. Видите ли школьный театр не достоин её светлости.

Ах да, я, кажется, забыла упомянуть, что мои родные брат и сестра – близнецы и старше меня на два года. Они учатся в девятом классе и до омерзения хороши собой. На первый взгляд, Даша и Паша не слишком похожи, но это только видимость. Потому что на самом деле, они почти идентичны. Особенно по своему внутреннему содержанию. Высокомерные, самовлюблённые и расчётливые. Шагу не сделают, если это им не выгодно. Ну а внешне, да они разные, но это и понятно, они ведь разнополые двойняшки. Хотя и здесь, много общего: оба высокие, спортивные, яркие. Только Даша – длинноногая блондинка с отпадной фигурой и карими глазами, – посмотришь, прямо белокурый ангелочек, мечта представителей сильного пола со средненьким IQ, ну а Пашка – высокий шатен с зелёными глазами и развитой мускулатурой, у которого чуть не каждый месяц меняются девушки, млеющие от его офигенности. Правда, в этом соревновании Пашу с Дашей им не переплюнуть. Никто на свете не уверен так в собственной блистательной неотразимости, как мои братец с сестрицей.

Так вот, хоббитом Пашка называет моего школьного приятеля Юрку Либермана за мелкий рост, большие, оттопыренные уши и неутомимую живость характера, которая буквально выпирает из него и проявляется во всём: в повадках, в глазах, в мелких, суетливых движениях рук и даже подвижном кончике его тонкого, хрящеватого носа.

Юрка действительно ниже меня на целую голову, хотя ему исполнилось уже пятнадцать и учится он в восьмом классе. Но я не обращаю на это внимания, потому что убедилась на своём опыте, что ценность человека заключается вовсе не в этом. Юрка умный и обо всём на свете имеет собственное мнение. А ещё несмотря на свой маленький рост и общее хилое телосложение, он совсем не трус. Когда кто-то из старшаков однажды отпустил мерзкую шутку по поводу полноты его матери, что-то типа того, что на каком, интересно, тётенька месяце, он не раздумывая бросился в драку, хотя этих подонков было трое и все они были крепче его, да и вообще там вполне хватило бы и одного. И хотя отметелили они тогда Юрца за милую душу, но пока мог, он вставал и снова шёл на них, окровавленный и страшный. И что-то было в этом, видимо, до того пугающее и необъяснимое, что больше его не только не трогали, но и встречаясь в школьных переходах, старались, опустив голову, чтобы не встречаться глазами, как можно быстрее пройти мимо.

Юра мне нравится, хотя изначально завести со мной знакомство он решил не просто так, а с дальним прицелом, чтобы выяснить с моей помощью, как лучше подкатить к моей сестре. Не напрямую, конечно, а кружными путями. И хотя мне очень быстро стали ясны его намерения, во-первых, он далеко не единственный, кто теряет голову от моей сестрицы, такое случается регулярно, ну а во-вторых, если мне тринадцать, то это вовсе не значит, что я наивный ребёнок. Я какое-то время ещё поиздевалась над ним, милостиво разрешая себя провожать, поддерживая разговор на всякие отвлечённые темы и делая вид, что совершенно ничего не понимаю, а потом не выдержала, раскололась. А Юрка рассмеялся и не стал увиливать и во всём признался. И мне это тоже понравилось, мне даже не пришлось говорить, что с Дашкой у него не выйдет ничего, просто такие, как моя сестра не видят в упор таких, как Юрка Либерман. Причём не специально, я уверена, что в этом нет ничего злонамеренного, просто они настолько разные, что вряд ли даже общаться смогут. Не представляю, что нужно сделать Либерману для того, чтобы такая, как Дашка вообще его заметила. Они как будто в разных вселенных находятся. Юрка довольно скоро сам это понял, но мы продолжаем дружить, наверное, по привычке. А я и не возражаю, потому что говорю же, он мне нравится, несмотря на свою немного карикатурную внешность. Я знаю, что над нами иногда посмеиваются, когда видят нас вместе, но мне всё равно. Главное, что мне с ним интересно, он очень умный, хотя мы часто спорим так оживлённо, что даже ссоримся. Ну потому что он ещё бывает и до обидного ехидным. Например, когда я как-то со смехом призналась ему, о чём думаю, слушая доклад по биологии нашей выскочки и зубрилы Наташки Дёминой, Юрка высказался в том смысле, что более значимые темы просто не задерживаются в моей голове, и что-то ещё про то, что я девчонка и это, неудивительно, но всё же думать нужно о чём-то более высоком… Меня это так возмутило, особенно то, что он обозвал меня девчонкой, что я ему тоже всего наговорила, уж будьте спокойны, те, у кого есть старшие братья и сёстры, постоять за себя умеют точно. Так что мы почти неделю не разговаривали. А потом Юрка сам дождался меня после уроков, мы помирились и тут же пошли в парк. И тогда он сказал, что обижаться на то, что тебя назвали девчонкой глупо, особенно если ты плюс ко всему ещё и симпатичная, просто сейчас за меня говорят мои подростковые комплексы и непроснувшаяся женственность. Вот, я же говорю, Юрка очень умный. Хотя сначала я насторожилась, потому что подумала, что он снова пытается таким изощрённым способом меня задеть, с ним нужно всегда быть начеку, но услышав про себя «симпатичная», просто лишилась дара речи. И стояла, как столб даже, по-моему, с открытым ртом.

Потому что, честно говоря, симпатичной меня никто не считает. А меньше всего, я сама. Даже собственным родителям я таковой вовсе не кажусь, хотя им как раз положено, кажется, по одному только родительскому статусу видеть в любом своём чаде верх совершенства. Но, увы, у моих, видимо такая ценность, как объективность стоит на лидирующих позициях. Ну, ещё бы, семейная ниша записных красавцев прочно занята моими старшими братом и сестрой. И на их фоне я, какое-то корпулентное, маловыразительное недоразумение с завешенным волосами угрюмым лицом. Так что я родителей даже понимаю, трудно расточать милосердный и льстивый елей, когда ежедневно на ваших глазах мелькают глянцевые, словно с обложки, лица старших детей, тем более по контрасту со мной. Поэтому можете себе представить моё удивление (и это ещё мягко сказано), когда Юрец сказанул такое про меня… И хоть я очень старалась не подать тогда виду, а то бы Либерман обязательно что-нибудь ляпнул злоехидное и испортил бы всё впечатление, но мне от этих слов стало так приятно, что тепло их я ощущаю до сих пор.

Вот, опять это случилось! То, о чём я уже говорила: меня снова уволокло в сторону. А ведь начала рассказывать про родительское собрание и про то, как из мамы вышла бы отличная актриса…

Так вот, она снова собралась поступать в театральный, но к тому времени уже встретила папу. Они полюбили друг друга и решили пожениться. И папа сказал, что не видит большого смысла в том, чтобы стучаться третий раз в закрытые двери и привёл её чуть ли не за руку в их научный центр при мединституте, где работал сам с пятого курса и способствовал трудоустройству мамы, хотя она там и не училась. С тех пор они вместе всегда. В жизни и на работе. Не знаю, мне кажется, я бы не смогла в течение многих лет и дома, и на работе видеть одного и того же человека. Это ведь тяжело даже чисто психологически! Мне вот кажется, что работа – это не только реализация профессиональных устремлений человека или способ обеспечить средства к существованию, но и возможность переключиться, сменить декорацию, чтобы успеть соскучиться по своим близким, наполниться новыми впечатлениями и опытом.

Вот мне, например, нравится Юрка, он знает уйму всего, и мы с ним никак не можем наговориться, всё время не хватает времени и бывает, что не хочется расставаться. Но представить, что мы с Юркой по пятнадцать часов в день будем находиться вместе, я не могу. То есть могу, конечно, но становится как-то не по себе, честное слово. Это всё равно, что ежедневно ходить в кино или на концерт. Ведь чего доброго и надоесть может.

А тут ещё, впридачу взять и отказаться от своей мечты пусть даже и ради любимого человека, и работать всю жизнь в каком-то месте, о существовании которого ты до замужества даже не подозревала. Нет, это не для меня. Однажды я маме так и сказала, хотя к тому времени папа заведовал лабораторией в их научном центре, и маму перевели в другой отдел.

В ответ на мои слова, она улыбнулась немного грустно и ответила, что так случилось и не всегда всё зависит от нас, но она ни о чём не жалеет, и что работа – это ещё не вся жизнь, и вообще, когда я стану взрослой, то на многие вещи буду смотреть иначе, а сейчас во мне говорит мой юношеский максимализм. Вот ещё чего я терпеть не могу с самого детства, это когда взрослые, не умея, или не желая отвечать на часто неудобные вопросы или откровения своих детей, отмахиваются от них, как от надоедливой мошкары, поросшими старческим мхом, мутными заготовочками, типа «подрастёшь-поймёшь», «мала ещё судить об этом», «не твоего ума дело», ну и так далее, вам они тоже все известны. И к тому же это фразочка дурацкая про юношеский максимализм, что это значит вообще? Нет, я-то как раз отлично знаю что это, я на минуточку, довольно начитанный подросток и точно знаю, что никакого максимализма, особенно юношеского ни в моих словах, ни в поступках не было и в помине. Наоборот, мне даже иногда говорят, что я слишком трезво смотрю на вещи. Ни как подросток. А всё потому, что я – реалист.

При этом я уверена, что половина взрослых, и даже образованных людей понятия не имеют не только о всяких там максималистских выплесках юности, но и о многих других вещах, о которых, тем не менее, с удовольствием рассуждают. А зачем? Вот в жизни как это может пригодиться? Ещё знаете, что я давно заметила? Взрослые часто говорят о том, что на самом деле никому не интересно. В том числе и им самим. Но как бы считается правильным. А вот мне трудно представить, что я или кто-то из моих друзей, станет принимать участие в таком разговоре.

Сейчас, когда мама в своём рассказе о родительском собрании дошла до предполагаемых Лилечкой годовых оценок, я внимательно смотрю на её лицо и ищу в нём признаки надвигающегося шторма. Но слава богу – не нахожу, хотя обычно она с родительских собраний возвращается вовсе не в таком радужном настроении. Но сегодня что-то привело её в счастливое для меня расположение духа, и это что-то явно не моя учёба, потому что кардинальных положительных изменений в ней как не было, так и нет. Вообще-то, нельзя сказать, чтобы я была неуспевающей, вовсе нет. Я такой себе крепенький середнячок. Четвёрки перемежаются у меня с тройками, и это не слишком радужное общество приятно разбавляют иногда редкие, как сухие и солнечные мартовские дни в нашем климате – пятёрки.

Меня, в общем-то, всё устраивает, но учителей и родителей почему-то нет. По какой-то причине им кажется, что я могу учиться гораздо лучше. И эта коллективная иллюзия довольно сильно, честно говоря, осложняет мне жизнь. Дело в том, что к седьмому классу и своим тринадцати годам, я совершенно не понимаю, зачем мне прилагать усилия к тому, что никоим образом не может пригодиться мне в жизни. Ну вот кому и сколько раз в жизни, скажите пожалуйста, помог тангенс с котангенсом? Или периодическая система химических элементов Менделеева, если вы, конечно не студент-химик. Быть может знакомство с творчеством Афанасия Фета, если вы не его библиограф и не литературовед, способствовало кому-нибудь стать успешнее? Или скажем подробности столетней войны, вам, не имеющим никакого отношения к истории, каким-то образом украсили вашу жизнь или хотя бы в чём-то облегчили её?

Но родителям моим объяснять это совершенно бесполезно. Мама просто отмахивается и сразу начинает требовать дневник, подозревая, (и иногда не без основания), что таким образом я просто пытаюсь отсрочить час неминуемого возмездия, а папа, как всегда со своей неизменной усмешкой, просит меня не заниматься демагогией, хотя это как раз излюбленное занятие взрослых. Вот и поговори серьёзно с этими людьми.

Нет, у меня есть несколько предметов, которые интересны мне немного больше остальных, да и то не настолько, чтобы я страстно хотела этим заниматься и в последующем. Больше всего мне нравится физика, чуть меньше биология и литература. Последняя вообще непонятный предмет, зачем она? Прочитать то, что мне нравится я смогу и без помощи учителя. Ну а то, что считаю неинтересным, прочесть не заставит меня не только Лилечка, но и целый педсовет в полном своём составе. Вот, например, «Что делать?» Чернышевского это же просто развёрнутый медицинский диагноз, а не литературное произведение. Одни только сны Веры Павловны чего стоят!

А биология… Мне вот кажется, что она должна стоять во главе всего, это ведь наука о жизни, а что может быть важнее жизни, но какая же она, по большей части, нудная! А может это ещё и от учителя зависит? У нас, например, биологию преподаёт женщина позднепенсионного возраста, всегда утомлённая и раздражённая, даже когда просто здоровается с нами. Такое впечатление, что каждое утро её в школу приводят под конвоем. Чаще всего она просто пересказывает параграф из учебника резким голосом с подозрительно-вопросительной интонацией, как будто сама не слишком уверена в том, что говорит, или боится, что кто-то начнёт ей возражать. А затем тоже самое требует от нас. Если у тебя хорошая память, можно даже не делать домашнего задания. Достаточно повторить то, что говорила до этого Элла Васильевна и желательно теми же словами, это ей особенно нравится. Наташка Дёмина и некоторые другие зубрилы и подлизы так именно и поступают. А я нет. Я много чего читаю и смотрю помимо учебника. Мне интересно и строение клетки, и развитие животного мира, экология и особенно эволюция. Например, я подписана на «Антропогенез» Дробышевского и почти все книги Ричарда Докинза прочитала и иногда рассказываю на уроках. Но это как раз, нашей биологичке и не нравится. Вот и мать говорит, что она была на собрании и жаловалась, что я дерзкая и рассеянная и трачу время на те разделы, которые мы ещё даже не изучаем. Странно, как это можно запретить человеку интересоваться чем-то? Почему вообще один человек, пусть даже учитель, вправе решать за другого, что и когда ему стоит делать? Не знаю, но, по-моему, это ужасно глупо. Такое впечатление, что эти люди никогда не слышали про запретный плод. Из личного опыта знаю, самый лучший способ пробудить моё неуёмное любопытство – это запретить мне это.

Физика мне просто нравится. Без всяких «но». Это самая естественная наука, логичная и очень последовательная. Её у нас преподаёт директор школы, это плотный, основательный такой человек, по прозвищу Чехов. Ну, потому что зовут его Антон Павлович, хотя кроме имени и очков (не пенсне!) в тонкой оправе, никаких других общих признаков не наблюдается. Что бы директор ни делал, куда бы ни шёл, посмотришь на него и сразу понятно, – вот он, главный. Это будет ясно даже человеку, столкнувшемуся с ним впервые.

В школе он, как у себя дома, и кажется, что знает всё и обо всём. Он хороший мужик, его даже самые отмороженные уважают, но лично мне он напоминает человека, который настойчиво шёл к какой-то благородной цели, ненадолго остановился в нашей школе за какой-то надобностью, да так тут и застрял. Иногда, глядя, как он объясняет новый материал, или выступает перед выпускниками, кажется ещё немного и Антон Павлович вспомнит о своём предназначении, ужаснётся, что столько времени потратил и немедленно двинется в путь, но затем понимаешь, что он гораздо старше твоих родителей, в школе «живёт» уже больше двадцати лет, и шесть из них является директором. То есть почти столько же, сколько я учусь в ней.

Свой предмет он, конечно, знает отлично, но теперь я уже не удивляюсь, что он забыл в школе. Каким бы крепким и уверенным он не казался на первый взгляд, во всём его поведении, лице и особенно во взгляде, видны следы борьбы, в результате которой практичный хозяйственник в конечном счёте победил исследователя. И хотя само противоборство давно улеглось, и страсти поутихли, мятежная душа искателя и учёного всё ещё иногда приподнимает голову и подаёт голос. Но голос этот слаб и почти не слышен даже ему самому.

От понимания этого почему-то делается очень грустно. Мне бы не хотелось, чтобы в моей жизни произошло подобное. На мой взгляд, мало что может сравниться с тем молчаливым кошмаром, в который медленно погружается человек, осознающий, что он проживает не свою жизнь.

А может я всё это нафантазировала себе? Папа говорит, что у меня очень развитое воображение. Как у писателя-фантаста. Хотя я понятия не имею, с чего он это взял, не помню, чтобы я когда-нибудь при нём особенно давала волю своей фантазии. А с моим отцом лучше вообще на отвлечённые темы не разговаривать, потому что он ни за что не сможет удержаться от ироничного комментария.

Папа по какой-то причине считает, что чем больше юмора, тем лучше и поэтому шутит, острит, подтрунивает всё время и по любому поводу. Наверное, ему кажется, что таким образом он легко и просто идёт по жизни, заражая всех своим лучезарным настроением и позитивным отношением к жизни. Может быть это и хорошо, конечно, но заговорить с ним о чём-нибудь серьёзном, мне, честно говоря, вряд ли когда-нибудь придёт в голову. К тому же, я никак не могу отделаться от мысли, что у физика и моего отца при абсолютной внешней несхожести имеется кое-что общее. Они боятся продемонстрировать свою уязвимость, или слабость, да и вообще истинные свои чувства. Страх, боль, разочарование, ну и так далее. Только директор Чехов скрывает их под маской уверенного и сильного человека, а отец прячет за образом остряка и балагура, который иногда и сам не замечает, как его невинные на первый взгляд шутки или задорные комментарии превращаются в едкий сарказм и злую иронию.

Я ужасно не хочу стать однажды такой, но какой именно хочу, мне, кажется, я и сама понятия не имею.

И от этого всего мне ужасно не по себе, и я живу в состоянии какого-то тотального дискомфорта. Как будто от меня всё время кто-то чего-то ждёт, а я раз за разом обманываю ожидания людей, которые теперь непременно разочаруются во мне. А может даже это уже произошло. И хотя я изо всех сил стараюсь не зацикливаться на таких вещах, но часто, даже слишком часто мне становится по-настоящему страшно.

И ещё: главный триггер заключается даже не в том, что я не знаю чего хочу, а в том, что не имею никакого представления о том, как изменить существующее положение. Ведь я также не уверена, что мне известно, чего от меня хотят. На первый взгляд, всё просто, учись хорошо, чего тут сложного и уже какая-то часть проблем отпадёт. Но, во-первых, сказать это гораздо легче, чем сделать, во-вторых, никакой гарантии нет, что вопрос моего несоответствия заключается только в учёбе, ну а в-третьих, как быть тогда с чувством собственного достоинства, которое тоже вот так вот запросто за пояс не заткнёшь?

А оно постоянно напоминает мне о том, что с какой это стати желания, пусть даже и весьма значимых, близких людей, я должна ценить выше своих собственных и всегда иметь в виду их первостепенное значение? Ну и как тогда быть с тем, чего хочу я? Хотя я ведь и сама призналась, что не знаю, чего хочу. Вот видите? Это как раз то, о чём я говорила.

И это только малая зарисовка того, что происходит во мне каждую минуту каждого дня. Мне почти никогда не бывает спокойно и хорошо. Вернее, я уже забыла, что это такое.

А как можно успокоиться и радоваться жизни, если ты выглядишь в тринадцать лет, как чёртов тяжеловес? Ну, или как тётенька, имеющая не меньше двух детей. Особенно если смотреть сзади или издалека. Так что можете себе представить, как мне «нравится», когда кто-нибудь начинает расспрашивать меня, почему я так привязана к неяркой и бесформенной одежде, по какой причине никогда не ношу платьев и не убираю, лезущие в глаза волосы. И происходит это почти всегда громогласно и прилюдно. Особенно, если иметь в виду моих родственников.

У тёти Раи, например, одно из самых любимых занятий – это обсуждать мою одежду и в особенности причёску (так высокопарно я иногда называю мои ниспадающие вниз тёмные пряди, закрывающие пол-лица), как будто ей больше не о чем говорить. Тётя Рая, искренне полагающая, что самое удачное место для разговора о моём внешнем облике – это праздничное семейное застолье, даёт тем самым отмашку всем остальным. Я даже знаю, когда именно это начнётся. Когда санкционированные и безопасные, а потому ужасно скучные темы начинают заметно иссякать, папина сестра начинает, время от времени, поглядывать на меня, как на человека, который остро нуждается в сочувствии. Она вздыхает, покачивает головой и наконец, спрашивает в очередной раз, почему я не закалываю волосы… И чтобы сгладить резкость перехода с мирной проверенной зоны на обсуждение моей внешности, она добавляет что-нибудь про то, как за этой непомерной чёлкой совсем не видно моего хорошенького личика (ха-ха-ха). И это воспринимается, как сигнал, как звук стартового пистолета. Эстафета немедленно подхватывается бабушкой Аней, «ты же себе зрение испортишь, Сашенька!», папой, который как обычно шутит на счёт того, что если бы не фотографии, то они бы и не знали, как я выгляжу и что как будто бы однажды зимой, когда он увидел меня в шапке со спрятанными в ней волосами, то даже не узнал собственной дочери. Честно говоря, так себе юморок. Все вежливо улыбаются, но тут наступает очередь моей сестрицы Дашки, которая предлагает оставить меня в покое и высказывается в том смысле, что за этими космами я пытаюсь скрыть свои комплексы. Я смотрю на неё пристально и пытаюсь передать на расстоянии, что мне хорошо известны её мотивы. Дело в том, что моя сестра терпеть не может, если о ком-то, кроме неё говорят более пяти минут.

В крайнем случае, она может примириться, если это будет, ладно уж, она и Павел, но никак ни я или кто-то другой.

Я смотрю в просветы между волосами, я гипнотизирую Дашку и очень надеюсь, что мой взгляд достаточно красноречиво передаёт, что я вижу её насквозь.

– Всё знаю про тебя, милочка, – как бы говорит он, – для тебя нож острый, если кто-то вдруг оказывается в центре внимания даже нежелательного, даже сомнительного… И ты будешь, не ты, если не попытаешься перетянуть одеяло на себя, да забирай его целиком, мне не жалко…

В последнее время даже мама принимает «эстафету», хотя обычно не имеет привычки выступать против меня в публичных собраниях. Говорит она примерно следующее:

– Бесполезно повторять про эту чёлку, мне кажется, она уже косоглазие себе заработала.

М-да-а, что сказать… Спасибо тебе, мама, конечно… Но всё же я прощаю ей такие выпады, потому что знаю, отчего они происходят. Просто у мамы с бабушкой Аней и сестрой папы на самом деле очень мало чего-то общего и объединяющего. Да и слишком велико противостояние между ними. И его почти не уменьшил мамин семнадцатилетний брак с их сыном и братом, а также трое их детей. И поэтому мама, когда у неё появляется возможность ощутить хотя бы слабый намёк на единство с семьёй своего мужа, напомнить, что она одна из них, возможность эту не упускает. Даже если для этого нужно вместе со всеми слегка проехаться по своей доченьке.

Но, как я уже говорила, маме я ещё могу простить, хотя бы потому, что знаю – ей не всё равно. Но не только поэтому, я ощущаю в этом какое-то духовное родство. Я тоже сплошь и рядом чувствую себя почти везде если и не совсем чужой, то как минимум, слегка приёмной. Даже в собственной семье. Хотя, конечно, приятного мало, когда мама так делает. Но слышать что-то подобное от других, ещё хуже.

Однажды даже муж тёти Раи, дядя Петя, уж казалось бы ему-то какое дело до того, как я выгляжу, решил поучаствовать в общем хоре голосов:

– Действительно… – произнёс он своим высоким, как у женщины голосом, изображая глубокомысленность, которой не было и в помине, – Зачем тебе такая длинная чёлка? Ведь неудобно же?

Я, помнится, довольно резковато поинтересовалась у него, кому, мол, неудобно? И дядя Петя обиженно замолчал. Наверное, он опять решил, что его игнорируют. Дело в том, что муж папиной сестры, мужчина во всех отношениях положительный, но чрезвычайно обидчивый и, как бы это выразиться помягче, не слишком умный. Самое интересное, что абсолютно все это понимают, но всю жизнь делают вид, что это не так. С ним советуются, на него ссылаются, особенно в тех случаях, когда не хватает аргументов или голосов, мол, вот и Пётр так считает, но при этом не воспринимают всерьёз совершенно.

В жизнедеятельности нашей семьи дядя Петя фигурирует как бы чисто формально. Мне опять же непонятно это родственное двуличие. Вернее, понятно, но мотивы его я объяснить не могу. Это типа ещё одна игра такая, при которой почему-то дурака дураком ни в коем случае открыто назвать нельзя. Зато можно запросто и сколько угодно давать это понять другими способами. Причём не только ему, но и всем остальным. Частенько это бывает столь неприкрыто, что заметно и самому дяде Пете. И тогда он очень обижается и говорит тёте Рае, что его игнорируют. И тётя Рая, в зависимости от ситуации, или заступается за мужа, или уверяет, что ему показалось, но в любом случае обязательно успокаивает его, как ребёнка, что в общем-то неудивительно, ведь своих детей у них нет. Видимо поэтому моя тётя всю нерастраченную пылкость своего сердца направляет на своего мужа и их добрую, но немного страхолюдную таксу по имени Гита. Хотя не уверена, что именно в таком порядке. Возможно, меланхоличная, криволапая Гита, похожая на толстую, ушастую сардельку с длинным носом, стоит как раз на первом месте.

В окружении, в котором вращаются тётя Рая и дядя Петя, чуть ли не официально считается, что у них – счастливый брак. И что им несказанно повезло друг с другом. И вот этого я тоже не понимаю. Сейчас постараюсь объяснить. Тётя Рая, женщина умная, очень практичная и деловая. Она главный бухгалтер в крупной фирме. Ну а дядя Петя… Но за него я, кажется, уже всё сказала. Нет, у него благообразная внешность, как у сельского священника, кроткий взгляд и покладистый характер. А также никогда не было и нет никаких вредных привычек. Я, кстати, давно заметила, что это качество занимает одно из ведущих мест при оценке качества брака. И ещё в трудовой книжке у дяди всего одна-единственная запись. Вот уже примерно последних лет сто он трудится в своей типографии. Как устроился в ранней молодости, так и работает там всю жизнь. По-моему, у него даже должность не менялась. Он переплётчик или кто-то в этом роде. Тётя Рая много раз говорила, но это настолько скучно, что я не запомнила.

Так же, как и правильный образ жизни, почему-то считается, что работа на одном месте очень хорошо характеризует человека. Не знаю, но мне кажется, что это ужасно. И ещё я думаю, что таким образом человек не просто обкрадывает себя, но и сознательно обедняет свою жизнь. Он со временем тупеет и деградирует. А человек должен расти. Непременно. И в профессиональном плане в том числе, а то получается, будто он остановился. Это моя личная теория, но я в неё верю. Но со взрослыми я её больше не обсуждаю. Как-то заговорила на эту тему с родителями, – они ведь у меня тоже всю жизнь в своём научном центре, хотя папа и пробовал пару раз уйти, то в практическую медицину, то в преподавание, но очень скоро возвращался, – а в ответ услышала про камень, что обрастает на одном месте, про вред легкомыслия и пользу верности выбранному пути. Ну и прочую лабуду, которую обычно говорят взрослые, не слишком заботясь о том, слушает их кто-нибудь или нет. Наверное, потому, что и сами порядком в ней сомневаются.

Хотя у моих родителей их трудовой путь претерпевал всё же некоторые изменения и, что ни говори, но наблюдался какой-никакой профессиональный рост. Папа сейчас руководит отделом, а мама из простого лаборанта стала младшим научным сотрудником и даже собирается в каком-то необозримом будущем защищать диссертацию.

Что же касается дяди Пети… Вот он остановился. Он положительный, но абсолютно законченный. А ещё он очень предсказуемый и от того невообразимо скучный. Потому что всегда знаешь, что скажет дядя Петя в том или ином случае. Одним словом, мой дядя глуп, но это было бы ещё полбеды, он ещё и ужасный зануда. Во время семейных встреч, тётя Рая следит за ним с доброжелательной, но напряжённой улыбкой, как строгая тётушка на званом обеде за своим не слишком воспитанным племянником – не сболтнёт ли её Петя чего-нибудь лишнего. И при этом ещё внимательно наблюдает за остальными, опасаясь заметить на чьём-нибудь лице насмешливую улыбку или на самой середине дяди Петиной речи чей-нибудь плохо скрытый зевок.

Тётя Рая всё прекрасно понимает, я в этом уверена, но по-прежнему считает свой брак идеальным. А может она так упорно, и так долго убеждала в этом остальных, что, в конце концов, поверила сама?

Так вот, я иногда думаю, как можно столько лет жить с человеком, которого не уважаешь?! И ещё: я знаю, что можно уважать человека, но при этом не любить его, а существует ли любовь без уважения? Или это взаимоисключающие понятия? Нет, даже если это возможно, уверена, что меня такой вариант не устроил бы, в принципе. Для меня первостепенно, чтобы человек, которого я полюблю, был если не выше, то хотя бы на одном уровне со мной. Во всех отношениях.

И ещё мне интересно, сколько всего любви в человеке? И хватит ли её запасов на всю жизнь и на всех тех, кто будет рядом? Мне это важно, так как в одной только нашей семье противоречивых примеров сколько угодно.

Вот мама и папа, например. По моим скромным наблюдениям, так им кроме друг друга вообще не больно-то кто и нужен. Когда мама задерживается в своей лаборатории или уезжает проведать отца, дедушку Митю, папа бродит по дому, как потерянный. И по его лицу видно, что если бы не ответственность перед детьми, то есть нами, он помчался бы навстречу своему счастью. Так он называет маму – счастье моё, – и хоть он очень старается придать своей интонации обычную шутливую непринуждённость, всем ясно, что это именно так и есть. Тоже самое случается только, понятно, наоборот, когда из дома уезжает папа. Например, в прошлом году папу благодаря не очень хорошим анализам направили в санаторий в Кисловодск, и это был единственный раз в жизни, не считая командировок, когда он ездил куда-то без мамы. Папа звонил каждый день, и хоть он ни слова ни говорил о том, как скучает, а наоборот, с юмором рассказывал о пытках водой, ваннах, наполненных жуткой смесью, как из фильма ужасов и симпатичной массажистке, а мама, вторя ему, бодро рассказывала, как у нас всё замечательно, и в конце советовала не терять даром времени, – было понятно, что всё это они проделывают, чтобы не дать прорваться наружу своей тревоге и тоске, словно в этом было что-то постыдное и непозволительное для серьёзных, учёных людей, обременённых к тому же тремя взрослыми детьми. Я помню, как окончив разговор, мама на какое-то время оставалась в неподвижности, глядя куда-то в пустоту, и если кто-нибудь из нас в этот момент с ней заговаривал, она смотрела вопросительно и грустно, как будто хотела сказать: «Его нет, а вы тогда, что здесь делаете?» И в глазах её печальным эхом отражалась растерянность и тревожное ожидание. И меня это не обижало, наоборот, маму было очень жаль, потому что она напоминала одинокого ребёнка в детском саду, за которым долго никто не приходит. И мне, когда я видела этот её взгляд, хотелось подойти обнять её, и сказать, что всё хорошо; тот, кого она так ждёт будет очень скоро и волноваться не о чем, потому что он тоже любит и скучает, и мечтает о встрече, но конечно, я этого не делала, потому что… не знаю почему, не стала и всё.

Ещё у меня есть бабушка Аня и дедушка Митя, так это вообще особый разговор. Дедушка – отец мамы, а бабушка – соответственно – мама папы и тёти Раи. То есть у меня имеется полный набор старших родственников, только из разной комплектации. Муж бабушки Ани – дед Фёдор умер, когда мне было два года. Понятное дело, что я его не помню. Зато часто слышу абсолютно противоречивые воспоминания своих родственников о нём. Бабушка Аня и тётя Рая в один голос говорят, что это был талантливый журналист (районная газета иногда размещала его фоторепортажи под общим названием «Времена года» и стихи, которые он неизменно писал к более или менее знаменательным праздникам), а также прекрасной души человек. Тётя Рая, которой мама однажды дала прочитать моё сочинение по Михаилу Лермонтову, чуть не расплакалась от счастья. Она решила, что у меня литературный дар, который передался мне, вне всякого сомнения, от деда Фёдора. Мама просто вспыхнула при этих словах, потому что у неё воспоминания об этом человеке были совсем другого рода. Она, правда, особенно не распространялась, просто говорила, что это был деспот и сноб, каких поискать. Но я почти уверена, что видимо то, о чём думают бабушка Аня и тётя Рая или говорят только между собой, когда речь заходит о женитьбе их сына и брата, дедушка Федя объявлял вслух, как говорится без обиняков и не взирая на лица. И диву даёшься, как же меняются представления о человеке со временем. Я точно знаю, что мама не особенно преувеличивала, говоря о характере своего свёкра, это следует из того, как вздыхает тётя Рая и как отмалчивается и совсем даже не шутит папа, когда речь заходит об их отце. И я знаю, что бабушке Ане по его милости не раз доводилось плакать, поскольку при высказывании своей позиции или оценке того, что ему не нравится, выражений он особенно не выбирал.

Но как же лицемерно время и люди вместе с ним! То что раньше вызывало страх и неприязнь, теперь в нашей семье называется уважением. Или то, что при жизни деда звучало, как обыкновенное хамство, теперь именуется бабушкой и тётей, как прямолинейность. Высокомерие и заносчивость с колокольни сегодняшнего дня воспринимаются, как печать избранности и благородства, а махровый эгоизм и предвзятость, прячутся под маской честности и принципиальности.

Причём, с каждым годом, светлый образ дедушки Феди всё больше идеализируется, и я подозреваю, что такими темпами лет через пять-десять его запросто можно будет причислять к лику святых.

К счастью для всех нас, от мнения тёти Раи и моей бабушки данное решение точно не зависит. И слушая, как искренне и с каким подобострастием бабушка Аня делится воспоминаниями о своём муже, рассказывая в сотый раз и с всё новыми подробностями о его прекрасных душевных качествах вообще и замечательных талантах, в частности, я даже не знаю чего тут больше – истинной веры, что так оно и было на самом деле или желания убедить в этом окружающих, и в первую очередь, саму себя. Может это ещё связано с тем, что дед Фёдор был старше бабы Ани на целых двенадцать лет? У него уже был за плечами один неудачный брак. Но его первая жена Тамара однажды встретила своего прежнего ухажёра и не долго думая укатила с ним в Феодосию, бросив бедного дедушку Федю, который, разумеется, тогда вовсе ещё не был ничьим дедушкой, и вообще не был дедушкой, а был весьма представительным, но безутешным мужчиной в шляпе, светлом костюме с искрой и тёмном пальто. В этом виде он почти ежедневно приходил на почту, хотя может она тогда как-то по-другому называлась, и отбивал телеграммы в Феодосию примерно следующего содержания: «Тамара, вернись, я всё прощу!» Одна из молоденьких телеграфисток, с симпатичными рыжими кудряшками, которая принимала эти сочащиеся болью строки, особенно прониклась к грустному, импозантному мужчине сочувствием. Надо ли говорить, что это и была бабушка Аня, только несколько десятков лет назад. И тогда, двадцатилетняя, она поддерживала, утешала и даже объясняла каким образом можно отправить телеграмму даже при отсутствии точного адреса.

«У него был такой трагически-прекрасный образ!» – говорила бабушка Аня, так как имела некоторую слабость к высокому слогу и слегка даже закатывала при этом глаза. Одним словом, неизвестно, как реагировала Тамара на эти телеграммы, как собственно и то, получала ли она их вообще, но дедушку Федю в скором времени это уже не слишком волновало.

Совсем по-другому складывалась совместная история у бабушки Вали и дедушки Мити. Если у бабы Ани и деда Феди, в семье бессменно царила диктатура, с последующим обожанием, то у бабы Вали и деда Мити – имело место хроническое противостояние. Причём с самого начала.

В своё время, дед её долго добивался, бабушка со смехом рассказывала, что целых пять раз сватался, а дед Митя, если слышал это, то немедленно поправлял: всего три. Бабушка была из обеспеченной и интеллигентной семьи, её отец был потомственным хирургом, она и её сестра получили хорошее образование, в том числе и музыкальное. А дед Митя жил с родителями и многочисленными братьями и сёстрами на хуторе, в школу ходил пешком за четыре километра, да и то, только до седьмого класса, а потом поступил в ремесленное училище.

– Митя, дед твой – бродяга, лапоть, – смеясь, говорила мне бабушка Валя шёпотом и смотрела на мужа таким тёплым, таким солнечным взглядом, что хотелось зажмуриться вместо неё, – восьмой ребёнок в семье, ты только вообрази…

Однажды «бродяга» девятнадцати лет от роду увидел смеющуюся девушку, выходящую с подругой из кинематографа. И пошёл за ней, даже не отдавая себе отчёта в том, что делает. Он в тот же день понял, что если и женится когда-то, то только на Валентине.

Дед сам мне об этом рассказывал, просто и буднично, как и всё о чём он говорил, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся. Вот тогда-то и началась эта эпопея со сватовством. Наконец бабушка Валя сдалась. «Измором взял», – шутила она. И добавляла, что нипочём бы не вышла за него, если бы не его упрямство, в котором чувствовался характер, и не перспектива каждый вечер видеть у своего дома печальные, страждущие глаза бедного Мити, как называла его мама бабушки Вали, то есть моя прабабушка. Кстати, глаза были действительно выдающиеся: большие, выразительные с загнутыми кверху густыми ресницами. Наверное, этот немаловажный факт тоже сыграл свою роль. Хотя, как говорила бабушка, у неё были кавалеры, куда перспективнее «бедного Мити». Например, за ней ухаживал и бравый младший лейтенант, и даже парторг одного проектного учреждения, очень серьёзный молодой человек среднего возраста.

Я вообще заметила, что почти у каждой замужней женщины имеется в запасе хотя бы одна, а чаще две-три романтических и в меру пикантных истории, о том, что за ней ухаживали с самыми далекоидущими намерениями некие, как минимум – подающие большие надежды лица, и как максимум выдающиеся. Но, разумеется, какой-нибудь снедаемый любовью и буйством темперамента молодец, вроде моего будущего дедушки, а тогда просто Мити, путём своих хитроумных козней, грубой физической силы или при помощи угрозы её применения, всех их, конечно же, разогнал.

Когда они всё-таки поженились, мало что изменилось. Они всё время спорили, как будто продолжали друг другу что-то доказывать. Если дед соглашался, можно было не сомневаться, что баба Валя окажется против. Если ей что-то нравилось, дед немедленно начинал это высмеивать или категорически отвергать. Если он говорил – чёрное, то баба доказывала, нет, белое. Было такое ощущение, что всю жизнь они соревнуются в каком-то противоборстве, кто кого переупрямит. Мои брат с сестрой нехило так использовали в своё время эту особенность их взаимоотношений в своих целях.

Когда бабушка попала в больницу, она уже, оказывается полгода, как знала о своём диагнозе. И никому не говорила. Когда мама спросила, почему она молчала, та пожала плечами, а зачем? мол, успеете ещё расстроиться. Только дедушке сказала без всякой насмешки, грустно так:

– Как же ты будешь без меня, Митя?

И он заплакал. Это было первый и последний раз, когда я видела своего деда плачущим. А потом он посадил на даче её любимые хризантемы и маргаритки, хотя всю жизнь подсмеивался над её любовью к цветам, злился и говорил, что они только место занимают.

И когда я, восхитилась осенью этим нарядным, коричнево-оранжево-жёлтым ковром, он улыбнулся и сказал, что всю жизнь прожил рядом с Прекрасным. И я точно знаю, что имел он в виду вовсе не цветы.

Так вот я думаю, что любовь всё-таки есть. Обязательно, а иначе какой во всём этом смысл? Просто выражается она по-разному, иногда не сразу даже и поймёшь, что вот и это тоже любовь, да ещё и самая настоящая.

Или взять мою тётю. Основная её привязанность, по крайней мере, внешняя – это её муж и собака Гита. А весь остальной жар своего сердца, примерно в равной пропорции выплёскивается на остальных членов семьи. И остаток этот довольно внушительный, хватает на всех. Но больше всего достаётся, причём в прямом и переносном смысле, конечно мне. И я даже знаю в чём тут дело. Это происходит не только потому, что я в нашей семье самая младшая. Просто помимо того, что тётя Рая моя родная тётя, она ещё и моя крёстная, и вероятно на этом основании, она, что называется, взяла меня под своё крыло. Не знаю, можете ли вы представить это весьма сомнительное удовольствие, когда человек должен нести груз возложенных на него ожиданий не только своими родителями, но и другими членами семьи.

Мама по страшному секрету (хотя об этом знают все в нашей семье, а значит никакой это не секрет) рассказала мне однажды, что, когда я родилась, тётя Рая просила отдать меня им с дядей Петей на воспитание, мол, у вас уже есть дети, а захотите ещё родите себе, вы ведь молодые, но мама, как она говорит, с негодованием отвергла это предложение. Что же касается папы, то мама ничего об этом не рассказывала, но мне почему то представляется, что он и в этой ситуации оставался верен себе и даже отпустил шуточку, типа, была дочка, стала племянница, делов-то, подумаешь…

Но, честно говоря, когда я об этом узнала, то вовсе не была шокирована и как ни старалась, не могла полностью разделить мамино возмущение. Чисто объективно, это было вполне логично. Им с дядей Петей уже в ту пору было около сорока, чего, спрашивается, ждать? Ну и немаловажный факт, не просто какой-то неизвестный младенец, а свой, проверенный, родная кровь опять же. Иногда я представляла себе, как это было бы. Ну, я имею в виду, если бы меня родители всё-таки отдали. Тётя Рая с дядей Петей и бабушкой Аней живут в большом, частном доме. Тётя с дядей в одной половине, а бабушка в другой. Это родительский дом папы и тёти, который нравится мне своей чистотой, немного старомодным уютом и покоем. Там хорошо пахнет влажным деревом и какой-то пряной травой, помню этот аромат с детства. Даже сейчас, едва заговорила о нём, первым делом вспоминается этот запах, а потом уже всё остальное. Мне кажется, я даже знаю, в какой бы я комнате жила. В той небольшой и очень светлой, похожей на веранду из-за большого окна с низким и широким подоконником-лежанкой. Сейчас там гардеробная и гладильня из-за того, что комнат в доме слегка больше, чем людей. Ещё мне очень нравится, что она самая дальняя, хотя это никогда не являлось препятствием для настроенных на активное общение и коллективную деятельность членов нашей семьи. Я размечталась, как слушаю музыку, рисую, смотрю из огромного окна на маленький фруктовый сад и ухоженный цветник поодаль, который радует глаз, благодаря неутомимой заботе бабушки Ани. Я с довольной улыбкой представляю, как трое взрослых людей носятся со мной, как с писаной торбой, не зная, как мне угодить… Приятно, что ни говори… Только бы это не было чересчур навязчиво, – закрадывается мне в голову беспокойная мысль, а то изголодавшиеся по детской непосредственности и милой улыбке ребёнка, они чего доброго и шагу мне ступить не дадут без очередной порции наставлений и сопутствующих инструкций. Я же говорила, время от времени, меня заносит. Вот и сейчас, я уже вовсю рассуждала таким образом, будто моё великовозрастное удочерение и переезд, дело абсолютно решённое.

Ничего, – всё ещё продолжала я в том же духе, – думаю, с ними я сумею договориться о соблюдении личных границ. Зато в остальном – красота! Никаких тебе ехидных замечаний от сестры по поводу моего прикида, никаких поднятых вверх в недоумении от моей непроходимой глупости Пашкиных бровей, никаких шуточек от папы, сглаживающих, по его мнению, острые углы, а как по мне, так по большей части их обнажающих. Да и мама, говорливая, беспокойная, постоянно за всё переживающая, наконец-то отдохнёт, – мстительно думаю я, глядя сейчас на её шевелящийся рот.

– Александра! – громко, даже с каким-то возмущением говорит вдруг мама, и я вздрагиваю, – Ты где опять витаешь!? С кем я разговариваю?! Вот и Лиля Муратовна говорит то же самое… Я спрашиваю тебя в который раз, что ты с тройками своими собираешься делать?

Я начинаю что-то бубнить по поводу того, что ещё куча времени, и впереди ещё ВПР-ы, а итоговая оценка, в основном, выводится по ним. Ну и всякое такое, о чём знает каждый, чьи родители возвращались со школьных собраний не вполне, скажем так, удовлетворённые. Мама ещё что-то говорит, как всегда, в основном то, что положено говорить в таких случаях родителям, чтобы семья считалась благополучной и что с той же скоростью пролетает мимо, не задерживаясь и ни в малейшей степени не касаясь ни одного из органов чувств, и уж тем более сознания. Больше всего сейчас я хочу незаметно слиться и исчезнуть в своей комнате. А ещё мне бы хотелось выйти на улицу, хотя бы на час, чтобы встретиться с ребятами. Как назло, во время своей оправдательной речи, чтобы уйти от всевидящего маминого ока, я ляпнула, что мне нужно готовить реферат по физике. И кто меня тянул за язык? Хотя мама в запале своей речи может об этом и не вспомнить. Такое уже было много раз. Сейчас она пойдёт готовить ужин, а там объявятся папа и прочие члены семьи (лучше лишний раз не называть их имена от греха подальше) и мама переключится уже на что-то другое. Благо наш дом недостатка в этом не испытывает никогда.