Читать книгу Одно солнце на всех - ЛАРИСА ПОРХУН - Страница 4

Было это в середине августа, много лет назад, но сейчас вот отчего-то вспомнилось. Мы с моим младшим братом шли в капониры… Стоп, здесь вынуждена сама себя ненадолго остановить, чтобы попытаться в нескольких словах пояснить, что это собственно такое и где мы тогда жили.

Нет, я ничуть не сомневаюсь, что многим известно, что капониры – это такие военные, оборонительные сооружения, но для нас, в нашем детстве, они представляли нечто особенное.

Вообще, это был какой-то отдельный, совершенно автономный мир. При всём при том, что объективно говоря, чего-то действительно сколько-нибудь примечательного там было мало.

Ну вот представьте себе относительно небольшую, довольно холмистую территорию, обильно поросшую густой растительностью с кое-где встречающимися бетонированными лазами, (собственно, они-то и есть капониры), которые из-за буйства травы, даже не всегда удавалось разглядеть. И ещё росли там во множестве, как бог на душу положит, яблоневые деревья. Вот, в сущности, и все капониры. Но поди ж ты, тянуло нас туда неумолимо и я бы даже сказала со страшной силой.

Что это было? Отсутствие альтернативы? Ведь жили мы в военном городке, где не то что в развлечениях, а даже в сверстниках ощущался значительный дефицит. Например, в ближайшую школу нас, пять или шесть детей разного возраста возили на автобусе за несколько километров.

Или всё-таки было там нечто особенное, что манило и притягивало? А может мы с братом, просто, что называется, совпали с этим местом в каком-то ментальном смысле? Ведь других людей мы встречали там нечасто. Кто знает…

Но если позволяла погода и имелось свободное время, мы почти неизменно шли туда. А учитывая, что воинская часть располагалась на территории одной из наших южных республик, а значит, солнечных дней в году было предостаточно (трава в капонирах стояла зелёной до середины ноября), да и нехватку свободного времени мы как-то особенно не ощущали, то можно предположить, что проводили мы там время довольно часто.

Что мы там делали? Как и у многих, у нас этот процесс именовался очень просто: гуляли. А заодно ловили бабочек, стрекоз и ящериц, которых было там превеликое множество. Таскали домой в стеклянных банках из огромных луж головастиков, пытаясь поэтапно отследить весь процесс превращения маленького, шустрого и странного существа в зелёного, пучеглазого лягушонка. Забирались на самый высокий стог сена, который заготавливали местные мужики из ближайшего села и мечтали. И ещё говорили, делились планами по поводу того, что будем делать, когда покинем это место. И смеялись… Боже мой, как же мы смеялись тогда… До коликов в животе, до слёз, беззаботно, неудержимо и взахлёб. Кстати, я не так давно заметила, что хохотать, как тогда, открыто, широко с участием всего спектра чувств, всем своим юным, искренним естеством, не обременённым заботами и тревогами будущего и не томимыми призраками прошлого, со временем случалось всё реже. А жаль, иногда этого очень не хватает…

Удивительно, ведь нельзя было сказать, что бы мы были так уж дружны с моим братом. Характеры у обоих, ни приведи господи, да и разница в шесть лет, что ни говори, тоже давала себя знать. Поэтому бывало у нас всякое. И споры до хрипоты, и взаимные обвинения, и даже, чего скрывать, драки до первой крови. Но вот ведь странное дело, в капонирах мы не ссорились никогда. По крайней мере, я такого совершенно не помню.

Разумеется, в нас изначально было что-то объединяющее, что-то общее, что роднило даже не по крови, по духу, но часто, в повседневной суете, оно пряталось за наносным, мелким и поверхностным, а вот в капонирах почему-то приподнималось, отряхивалось от повседневной шелухи, крепло и являло себя во всей красе. Мне кажется, что сама атмосфера той местности этому способствовала.

С правой стороны от капонир, находящихся на некотором возвышении, убегало вниз лимонно-салатное, рапсовое поле, а с левой – дышало и волновалось кукурузное море.

Капониры даже в бытность существования нашей воинской части не использовались по их прямому назначению. Это было что угодно: альпийский луг, яблоневый сад, затерянный мир, одна из любимейших книг моего детства, однако мир не Конан Дойла, а наш собственный, неповторимый и таинственный. Но только не то, для чего эта площадь, собственно, была предназначена изначально. Тем не менее, название «капониры» прикипело основательно и осталось за этим местом, я уверена, по сей день.

Так вот в тот день мама занималась заготовками. И на жаркой кухне вовсю кипела работа. Оттуда доносились пряные ароматы томлёных овощей, там на пару при помощи чайника, а вернее его носика, по очереди стерилизовались банки, а на плите в эмалированной миске в третий раз «подходило» бесподобное мамино айвовое варенье с полупрозрачными, желейными дольками. С тех пор, мне доводилось есть много чего. Даже подчас весьма экзотического. Но нигде и никогда больше я не пробовала и близко такого варенья из айвы, что готовила наша мама.

Так что ужин в этот день ожидался позже. И мы с братом, дожёвывая на ходу бутерброды с маслом и сахаром, направились в капониры.

Я, в полном согласии со своим холерическим темпераментом, жестикулируя и горячась, вдохновенно рассказывала о том, как буду жить, когда окончу школу и уеду, наконец, из этой глуши.

– Стану зоологом и буду жить в джунглях, изучая животных, как Джой Адамс, – захлёбывалась я от восторга. В то время, я с полным основанием полагала, что единственная жизнь, мало-мальски заслуживающая уважения, эта та, что целиком и полностью посвящена братьям нашим меньшим.

Андрей, смышленый и вдумчивый не по годам, шагал рядом и внимательно слушал, иногда вставляя несколько слов, но, в основном, молча, но одобрительно поддерживая. Иногда я думаю, как же мне не хватает сейчас этого. Вот этого спокойного и осознанного понимания и соучастия. Сопереживания… Когда тебя принимают, не потому что ты говоришь что-то необычайно умное или успела добиться в жизни каких-то выдающихся результатов, нет… А просто потому что ты, это ты. Вот такая долговязая, конопатая и несуразная. Строящая легчайшие и громоздкие замки, наполненная термоядерной смесью из Джерома, Чехова и Даррелла и несущая иной раз, полную околесицу…

И рядом твой младший брат, которому не нужно ничего доказывать, с которым вы любите друг друга несмотря ни на что. Не взирая ни на какие разногласия и конфликты, не обращая внимания на полное противоречие интересов и взглядов, и даже с учётом кардинальных отличительных признаков по полу, темпераменту и возрасту, вы самые, что ни на есть, родные. В самом высоком значении этого слова.

В то время о котором идёт речь, я в самом деле считала тогда это место чем-то вроде тюрьмы, которая застит свет моих необузданных мечтаний, перекрывает воздух свободы и мешает выйти на широкую, праздничную дорогу насыщенной, взрослой жизни. Я мечтала уехать далеко-далеко… И зажить своей невозможно пленительной, настоящей жизнью.

Брат, разумеется, был посвящён в это до мельчайших подробностей, поскольку с раннего детства был тайным поверенным почти всех моих секретов. Помню, как жаловалась ему на отсутствие подруг, даже не подозревая, что самый искренний, честный и преданный друг всегда был рядом со мной.

В тот вечер мы бродили в капонирах час или около того, и перед самым уходом, не сговариваясь, поднялись на самый дальний холм. И замерли в немом изумлении от открывшейся перед нами, изумительной картины. Огромное, предзакатное солнце лило мягкое, ласковое золото своих прощальных лучей на рапсовое поле, сливаясь с ним у горизонта в заключительном, бархатно-жёлтом поцелуе. В самом низу, под нами, зрелая, густо-зелёная трава шёлковой волной укрывала от вечерней прохлады богатейшее, полевое многоцветье. И на самой границе между этим оранжевым и разноцветно-зелёным беспредельем паслась тёмно-коричневая лошадь с длинноногим жеребёнком, невозмутимо прядая ушами и неспешно пощипывая траву. Они стояли в лучах заходящего солнца, окутанные тончайшей, золотистой дымкой словно ореолом.

Картина эта была столь неописуема прекрасна, что я помню, как у меня захватило дух. Мне даже кажется, что какое-то время мне было трудно дышать. Вот именно от созерцания подобной красоты, рождаются величайшие произведения искусства. Мне не терпелось тогда сказать что-то подобное, но у меня не нашлось слов. Я помню, что в какой-то момент мне вдруг захотелось заплакать…

Брат стоял неподвижно и молча. И хотя он с самого детства был человеком малоразговорчивым и совсем не сентиментальным, я лучше всех знала, что мы одинаково сильно переживаем это.

Жара отступила и здесь на вершине совсем небольшого холма, под которым струились, как растрёпанные косы деревенской красавицы травянистые пряди, нас приобнимал за плечи и обдувал лица свежий ветерок, напоённый ароматом полевых цветов, душистого сена и яблок. Это был запах, который я до самой последней нотки помню до сих пор.

Так же как и эту волшебную картину: желтое поле, зелёный луг, а на границе между ними стоит изумительной красоты лошадь со смешным своим жеребёнком освещённые багряными солнечными лучами, а над всем этим разносится упоительный, яблочно-медовый аромат…

Почему я так хорошо помню этот бархатный, августовский вечер в лучах уходящего солнца? Ведь ничего на самом деле выдающегося или исключительного в нём не было. Капониры в вечерний час мы видели и раньше много раз. Кроме того, ни лошадьми, ни коровами, не прочей домашней живностью нас было не удивить, так что же в нём такого потрясающего?

У меня нет точного ответа, да и вряд ли он вообще существует. Но можно предположить, и идея эта мне очень близка по ощущениям, что некоторые мгновения преподносятся нам и остаются в памяти навсегда, как некий дар. Волшебный и бескорыстный. Чтобы помнили, чтоб оценили, пусть и не сразу, хотя бы потом, когда-нибудь… Чтобы можно было вздохнуть украдкой однажды и сказать самой себе, что это было… И вот это тоже… Бесценное, чистое, самое настоящее…

Возвращаясь тогда к дому, мы почти не разговаривали. Мне кажется, мы в тот день вернулись немного другими. Притихшими и чуть более возвышенными, словно сумели понять что-то и прикоснуться к чему-то настолько удивительному и прекрасному, что боялись потерять, расплескать это пустой болтовнёй и ничего не значащими замечаниями. И тогда оно быстро обмелеет, растает, испарится навсегда.

На облитой закатным солнцем веранде красовался новый ряд нарядных, ещё тёплых банок. В доме стоял лёгкий фруктовый запах, приправленный чем-то неуловимо пикантным. Румяная, улыбающаяся мама накрывала стол к ужину…

Драгоценные, счастливые минуты, мы их не всегда замечаем, и лишь через много лет понимаем, что это были именно они. Освещённые закатным, бархатным светом луг и поле. Поросший зелёный травой холм, по которому молча спускаются серьёзный, темноволосый мальчик и худенькая, длинноногая девочка, сама очень похожая на того смешного, неуклюжего жеребёнка… А над ними летит неизбывный, как закат и рассвет, густой, кружащий голову яблочный аромат… Как же хорошо, господи…

Солнечная веранда, совсем молодая, улыбающаяся мама и живой брат Андрюшка рядом…