Читать книгу Алая нить - Лариса Райт - Страница 6

Смеется Соня редко, но туристы, недоверчиво разглядывающие фуникулер, всегда вызывают у нее улыбку.

– Рабы своего страха могут прогуляться самостоятельно. Подъем займет у вас минут тридцать, и к началу экскурсии вы не успеете. Конечно, можно и вовсе не ходить в крепость, полюбоваться луговым пассажем, в то время как остальные будут глазеть на камеру пыток и спускаться в подземелье.

Это фраза действует безошибочно. Кто-то нервно хихикает, кто-то крестится, но в кабину загружаются все, и электромотор, бесперебойно работающий с шестидесятых годов прошлого века, доставляет их к воротам Хоэнзальцбурга.

Соня кривит душой, когда жалуется администратору, что ей надоели экскурсии. У нее просто нет времени. У нее другая задача. Ей надо простаивать часы в музее и запоминать, запоминать, запоминать. Если бы не это, она бы никогда не ушла из бюро. Ей нравится работа гида. Попроси она при увольнении больше ее не беспокоить, никто и не стал бы звонить. Но Соня сказала: «Когда понадобится, обращайтесь». Говорила, будто делала одолжение, а сама потом ждала, когда же понадобится, и нервничала, почему же еще не понадобилась, и переживала, а вдруг не понадобится никогда. Понадобилась. Конечно, понадобилась. Разве можно найти в Зальцбурге еще одного такого же русскоязычного экскурсовода? Соня рассказывает, как поет. И захочешь, не забудешь то, что тебе наговорила эта чернобровая девушка. Все так складно, все по полочкам: и даты назовет, и про архитектурные шедевры расскажет, да все с затейливыми историями, с легендами, где правду от вымысла не отличишь. Информация обрушивается на любопытных туристов, а жадная до фактов публика и рада. Пережевывает жизни кайзеров, аж за ушами трещит. Если бы существовал глянцевый журнал о жизни средневековой знати, Соня была бы ведущим корреспондентом, которого приглашали бы на все без исключения балы и званые трапезы. Да нет! Что там корреспондентом! Она была бы главным редактором и решала бы, кого поместить на первую полосу, кого удостоить несколькими предложениями, а кого и вовсе не стоит упоминать.

– Давайте не будем терять времени, – решительно предлагает Соня туристам, как делала уже десятки раз. – У вас будет несколько минут после экскурсии, чтобы полюбоваться видами и запечатлеть себя на фоне гор или города. Предлагаю сразу же взять штурмом Хоэр Шток и оправдать цель посещения – подняться в княжеские покои.

Безостановочно крутя головами, туристы стараются поспеть за экскурсоводом.

– Итак, мы в «Золотой комнате». Ради чего вы так спешили сюда? Может, из-за позолоченной деревянной резьбы? Почему бы и нет? Ведь это поздняя готика. Или вам снилась эта замечательная кафельная печь? Не каждый день можно увидеть такую красочную великолепно сохранившуюся майолику.

Соня не сводит с туристов хитрых глаз. Кто-то хихикает, кто-то непонимающе пожимает плечами, кто-то неодобрительно смотрит на гида. Что она несет? Зачем еще приходят смотреть на древности?

– А! Я, кажется, догадалась, – снисходительно улыбается экскурсовод. – Вся эта суета и нетерпение – из-за колонн. Как я раньше не подумала: разве можно устоять перед этой мощью аднетского мрамора, поддерживающей свод? Нет? Я не права? Опять попала впросак.

Соня старательно морщит лоб, потом хлопает себя по нему ладошкой:

– Так мы зря здесь остановились! Надо бежать дальше к Зальцбургскому быку[19]. Не дай бог, вы пропустите инструмент, для которого писал сам Леопольд Моцарт[20].

Туристы в замешательстве разворачиваются и, возмущенно шушукаясь, направляются к выходу.

– Стойте! Куда же вы? Вам так не терпится увидеть орган? Да он висит там уже пять веков. Так что и через десять минут будет на прежнем месте, не волнуйтесь!

Соня видит, что некоторые экскурсанты уже готовы вскипеть, и решает положить конец издевательствам. Она понижает голос и заговорщицки предлагает:

– Оглянитесь вокруг. Что вы видите? Неужели только пустые комнаты в роскошном старинном убранстве? Разве не доносятся до вас шорохи, звуки, летящие сквозь столетия? Неужто не будоражат запахи прошлой жизни?

Группа замолкает, настороженно прислушивается. Некоторые, особо впечатлительные, старательно втягивают носом воздух.

– Вы чувствуете? Этакая таинственная смесь заплесневелых тайн и подернутых мраком чужих секретов. Этим ароматом пропитана здесь каждая щель. Через малюсенькие невидимые отверстия он просочился наружу. Даже толстые стены крепости не смогли уберечь от чужого любопытства того, что творилось внутри.

Теперь уже ни один человек не отрывает взгляда от Сони. Наживка заглочена. Все ждут увлекательного продолжения, которое не заставляет себя ждать.

– Но знаете ли вы, какой запах здесь сильнее всех остальных? Чем так дорожили обитатели этого замка, что отчаянно боялись потерять? Чем пахнет каждый, даже самый малюсенький камушек этой громады? Властью. Вонь власти сочится из всех углов, власть смердит, отталкивает своей беспринципностью и притягивает, как магнитом.

Чего только не придумывали в этих покоях австрийские кайзеры! Знаете, какая потеха пришла в голову самому могущественному из них, Леонхарду фон Койчаху – «строителю» этих покоев? Он не страдал от комплексов, не приказывал казнить каждого, кто кинул в него репкой. Да-да, вы не ослышались. Недовольные горожане закидывали своего правителя этим овощем, когда он гулял по городу. И что же надумал кайзер, лежа в опочивальне? Фон Койчах лишь приказал поместить изображение репы на гербе города. Не насмешка ли это над подданными, не плевок ли? Не высшая ли это вседозволенность?

– Вы так не любите власть имущих? – Молоденькая девица в спортивной вязаной шапочке и куцых джинсах смотрит на Соню с детской непосредственностью.

Гид осекается и прищуривается, усмехается:

– Это не так.

Конечно, не так! Что за чушь! Она не любит власть имущих. С чего бы ей их не любить? Не с чего. Она их ненавидит. Что верно, то верно.

– Пиши, Зырянская, не отвлекайся! – Начальник колонии недовольно прикрикивает на Соню. – Еще пятнадцать открыток, и свободна. Отправишься на свои нары. Надо ведь использовать твой талант, как думаешь? Да не хмурься. Сама подумай. В твоем деле тренировка нужна. Забудешь чистописание, что на свободе делать станешь?

– Мало, что ли, занятий? – огрызается заключенная.

Молоденькая, а спесивая – ужас. И главное, ведь действительно девка талантливая. Ну не повезло ей, с кем не бывает. А вот ему повезло: как красиво она пишет. Жаль, освободится скоро. Нечем будет высшие чины удивлять.

– Ты не дерзи. Мало, много, какая разница! А у тебя профессия в руках.

– Какая профессия?

– Ну, этого, как его, каллиграфа, во.

– Кому сейчас нужны каллиграфы?

– Всякому таланту, Зырянская, есть применение. Захочешь – найдешь. Документики поддельные завсегда нужны. А твоей рукой написанные точно от подлинника не отличишь.

– Я к вам возвращаться не собираюсь.

– Это все так говорят. – Полковник барабанит жирными пальцами по столу. – У меня к тебе, Зырянская, предложение.

Соня поднимает голову и смотрит на коменданта недобрым взглядом.

– Какое?

– Да ты не напрягайся, расслабься. Предложение характера, так сказать, интимного не носит, но тебя должно заинтересовать. Хочешь, похлопочу о досрочном?

– Мне всего год остался.

– Ну да, ну да. Год. Действительно. Что такое год, когда тебе девятнадцать. Всего лишь подождать до двадцати, так?

Соня кивает.

– Нет, не так. Это, я тебе скажу, еще триста шестьдесят пять дней в колонии. А может их стать всего девяносто. Понимаешь?

Еще один кивок.

– Прекрасно. Так похлопотать о досрочном?

– Что я должна сделать?

Толстые сосиски на секунду зависают над столом, а затем опускаются с громким хлопком:

– Умная девочка!

Начальник тюрьмы поднимает с места свое необъятное пузо, протискивается за спину склонившейся над открытками девушки и начинает мерно колыхать свои телеса из стороны в сторону. Щеки его раздуваются при каждом шаге, а из груди вырывается сипящий свист. Соне кажется, что она – в одной комнате с гигантским индюком, который поглощен раздумьями о том, с какого бока лучше подойти к ней и ущипнуть побольнее.

Тюремщик не торопится продолжать разговор, изучает Соню. Девушка продолжает выводить на бумаге поздравительные тексты, рот приоткрыт, кончик языка высунут наружу, лоб блестит легкой испариной – работа нелегкая. Кажется, заключенная полностью поглощена своим занятием. Но это не так. Начальник отлично видит скованную спину, словно ожидающую удара, красные, будто напряженные, уши, внимающие каждому его движению, каждому шороху. Соня чувствует, что «индюк» великолепно это понимает. Специально испытывает ее терпение: подходит к зарешеченному окну, поливает два сиротливых кактуса, постукивает по стеклу. Меряет комнату тяжелыми шагами, натужно кашляет, брызжа слюной, наверное, специально сцепив руки за спиной. С грохотом открывает дверь, выглядывает в коридор. Соня не видит его лица, но почему-то уверена, что озирается он скорее испуганно, чем грозно.

Девушка откладывает готовую открытку, тянется за следующей. Начальник тюрьмы наконец возвращается за стол и осторожно опускается на возмущенно пискнувший стул. Молчит, смотрит на Соню с прищуром. Она поднимает голову и отвечает внимательным колким взглядом.

– Так вот, – хмыкает «индюк». – Предложение у меня к тебе, значит, Зырянская.

– Это вы уже говорили.

– Не перебивай!

– Что я говорил? Ах, да. Понимаешь, дело, как говорится, сугубо личное и глубоко конфиденциальное. Так что не вздумай его за пределы этого кабинета выносить! Не то… В общем, сама понимаешь. Ясно?

– Более чем, – усмехается девушка.

– Прекрасно. Значит, я могу продолжать. Ты, Зырянская, как к родственникам относишься?

Соня пожимает плечами.

– Не знаешь? А я вот тебе сейчас скажу. – Начальник тюрьмы роется в стопке наваленных на столе бумаг, вытаскивает картонную папку. – Информация, Зырянская, – великая вещь. Навел справочку, положил документик в личное дело до поры до времени, а потом при надобности заглянул и все по полочкам разложил, все разузнал про нужного человечка. Ты уж не обессудь, но твое досье я изучил и даже кое-чего в него добавил. Так вот, к родственникам ты, Зырянская, относишься плохо. Из рук вон плохо!

Соня изумленно вскидывает брови. «Интересно, какие факты моей биографии заставили этого козла сделать такой вывод?»

– Вот смотри.

Пошуршав бумажками, тюремщик вытаскивает из папки нужный листок и начинает читать, отставив бумагу на внушительное расстояние от глаз.

«Заказал бы себе очки, что ли. Наверное, боится. Стекла увеличат глаза, и хитрость с изворотливостью смогут просочиться наружу».

– Зырянская Софья Михайловна, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения. Место рождения – город Москва. Это ты?

Кивок.

– Замечательно. Едем дальше. Родители: Колыванова Ольга Дмитриевна и Зырянский Михаил Вениаминович, в разводе с июня восьмидесятого года. Верно?

Кивок.

– С этого времени и до достижения семилетнего возраста девочка проживала и воспитывалась у бабушки Коноваловой Марии Алексеевны в селе Тарасовка Московской области. Возражений нет?

Молчание.

– Далее. В семь лет возвращена матери, и после этого у бабушки не появлялась ни разу.

– Бабушка умерла через два года после того, как меня забрали.

«Индюк» снова копошится в бумагах, потом нехотя соглашается.

– Действительно. Но не в этом суть. Даже за два года девочка не нашла ни времени, ни желания навестить старушку, положившую все силы на ее воспитание.

– Там так и написано?

– Где? Что?

– «Девочка не нашла ни времени, ни желания».

– Здесь написано, что не приезжала.

– А может, не привозили. Девочке было восемь лет.

– Девочка легко уехала к матери и о бабушке даже не вспоминала.

– С чего вы взяли?

– Что?

– Что не вспоминала.

– А что, вспоминала?

Соня не собирается исповедоваться. Смотрит зло, напряженно.

– Девочка прожила с бабушкой шесть лет и все же уехала к матери.

– Все дети хотят жить с матерью.

«Господи! Какой идиот! И чего ему от меня надо?»

– Да? – неожиданно радуется начальник тюрьмы. – Тогда разрешите узнать, почему же ваше желание изменилось и вы не последовали за своей любимой мамой и ее новым мужем в Америку три года назад, а остались в России?

– Не разрешаю! – буркает Соня, чем выбивает из-под начальника благодатную почву для новой атаки.

– Ну хорошо, Зырянская. Допустим, отношения с матерью – твое личное дело. Но ведь есть же еще и отец. Он исчез из твоей жизни, и ты не пыталась найти его.

– А должна была?

– Это же отец. Неужели тебя не интересовало, где он живет, что делает?

Соня молчит. Сначала и отцом, и матерью для нее была бабушка, а потом… Потом появился дядя Леша, но об этом она докладывать не собирается.

– Любовь не возникает из пустоты. Он не вспоминал обо мне, я не думала о нем.

– А стоило бы подумать, Зырянская, ох стоило бы. Услышь ты зов крови, может, и не сидели бы мы с тобой в этом кабинете. Ну что, не нужны тебе ни папа, ни мама?

Молчание.

– А я вот полюбопытствовал, запросики разослал куда следует и даже, скажу тебе, ответики получил. Жив твой батяня. Обитает, так сказать, на Земле обетованной с женой и двумя детьми.

Соня смотрит недоверчиво, исподлобья.

– Не веришь? На-ка вот, посмотри.

На колени девушки пикирует листочек с нацарапанными именами и координатами.

Она скептически разглядывает буквы и цифры, потом брезгливо берет бумажку двумя пальцами и возвращает начальнику тюрьмы.

– Мне это ни к чему.

– Ну, вот видишь, Зырянская, – доволен «индюк». – Я же говорил, не любишь ты родственников.

«К чему он клонит? Зачем вся эта комедия? Значит, у нее есть сестры, или братья, или брат и сестра. Они намного младше меня или нет? Как их зовут? Мы похожи? А они обо мне знают?»

– А я вот, в отличие от тебя, родственников люблю. Спешу на помощь по первому, так сказать, зову.

«Так. Уже теплее. Подобрался наконец к основному блюду. Ну-ну, послушаем».

– Есть у меня, понимаешь, один племянник. Ну, не совсем племянник и не так чтобы у меня. В общем, седьмая вода на киселе, – делано улыбается тюремщик.

Соня равнодушно разглядывает кактусы, не выказывая ни малейшей заинтересованности.

– Хороший такой мальчишка. Ну, шалопай немного, не без этого. Так кто нынче не хулиганит, правда?

Соня молчит.

– Молчание – знак согласия, – опять неизвестно чему радуется «индюк».

«Давай уже, выкладывай, а то остынет горячее».

– Короче, получил мальчонка аттестат, а там, понимаешь, как бы это сказать, не все гладко. Ну, не все так, как хотелось бы. Я, правда… То есть не я, конечно, а родители его пытались похлопотать о нужных оценках, но вот правильного подхода к директору школы не нашли. Не удалось установить необходимого контакта, понимаешь?

Соня кивает, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться в лицо полковнику. «Что же тут непонятного. Сын начальника тюрьмы – раздолбай и двоечник. А директор школы, как назло, – честный человек».

– Зато самый весьма, надо сказать, тесный контакт удалось установить с одним преподавателем вуза, куда мальчик очень, ну просто очень хочет поступить. На первом экзамене нам, то есть не нам, а нашему абитуриенту, обещана отличная оценка. Вот так.

– Поздравляю, – проникновенно выдыхает Соня.

– Издеваешься? Не догоняешь, к чему я клоню?

– Не совсем.

– Надо сделать так, чтобы первый экзамен стал и последним. Понятно?

«Ах вот зачем я понадобилась. Теперь все ясно. Ну давайте, товарищ обманщик, поговорим еще немного».

– Понятно. А зачем?

– Чтобы не сдавать остальные.

«Вы хотели сказать, чтобы не искать подходов к другим членам приемной комиссии. Ну-ну. Очень предприимчиво, ничего не скажешь!»

– А разве можно не сдавать? – Соня распахивает глаза в наивном удивлении.

– Можно. Если у тебя отличный аттестат и медаль. Медаль обещали состряпать.

– Но вы же говорили, у него не очень хороший аттестат. – Девушка продолжает разыгрывать непонимание.

– Во! – Одна из потных сосисок взметается вверх. – Зришь в корень! Нужно его подправить.

– Подправить? А как?

Начальник тюрьмы сощуривает и без того маленькие глазки, приближает к Соне лицо, обдает ее душным запахом подгнивших зубов и упревших подмышек, шипит с нескрываемой злостью. И куда только подевались подобострастность и доброжелательность?

– Издеваешься, курва? Думаешь, управы на тебя нет? Как – это твоя забота. Чернилами и твоей каллиграфией, усекла?

Соня отклоняется назад, поднимает голову, рассматривает начальника и не спешит с ответом. «Индюк» покрывается потом и красными пятнами, кажется, он сейчас лопнет от гнева. Пыхтит и буравит заключенную ненавидящим взглядом.

– Усекла, спрашиваю?

– Усекла.

– Короче, Зырянская, сделаешь то, о чем тебя просят, пойдешь домой. Нет, пеняй на себя.

– Странно, – задумчиво произносит Соня.

– Что тебе странно, Зырянская?

– За подделку документов ведь сажают…

– Ну.

– Значит, и вы скоро к нам пожалуете, – иронично тянет девушка.

– Ты что себе позволяешь? Думаешь, если с тобой, как с человеком, так можно все что угодно языком молоть?! Короче, я с тобой препираться не собираюсь. Говори прямо: сделаешь или нет?

Соня медлит. Выписать округлые «отлично» на вытравленных местах ей ничего не стоит. А цена действительно велика. Всего три месяца – и все закончится. Всего три месяца – и она дома. Всего три месяца – и она снова счастлива. Три месяца вместо долгого, изнурительного, нескончаемого года. Девушка делает глубокий вдох и, глядя прямо в свинячьи глаза начальника тюрьмы, спокойно говорит:

– Я подожду триста шестьдесят пять дней.

«Индюк» испуганно вздрагивает. Он явно не ожидал такого ответа, но проигрывать не собирается.

– Ты меня разочаровала, Зырянская. Я-то найду других помощников, а ты нет.

– Ищите, – бросает через плечо Соня, уходя за пришедшим конвоиром.

Она сделала выбор. На душе у нее легко. Подумаешь, триста с лишним дней. Всего двенадцать месяцев – и все вернется на круги своя.

Соня не знает, что план поступления блатного сынули с треском провалится. Непутевое чадо вольется в компанию таких же пустоголовых, как он, болванов, ограбит ларек, затем магазин, потом доберется до пункта обмена валюты – и ему уже не помогут никакие папочкины связи. А виноватой в его горькой судьбе, естественно, окажется Зырянская. Почему, скажите, сбитый с толку дураками-ровесниками шалопай должен сидеть, а эта девица, наплевавшая на его участь, разгуливать на свободе? Нет. Так не пойдет. Отчего бы не приплюсовать к ее сроку еще какой-нибудь? Ну, предположим, за ту же кражу, или за драку, или за плохое поведение. Разве сложно найти свидетелей? Уж начальник тюрьмы найдет. Новый суд, новый приговор, новый срок. Жаль, адвокат попадется хороший. Двадцать четыре месяца превратятся всего в двенадцать, но и это лучше, чем ничего.

Так что же чувствует Соня к власть имущим? Она их ненавидит. Ненавидит отчаянно, до мозга костей. И что же, она больше ничего не испытывает к начальнику тюрьмы? Отнюдь. С того самого дня в ней живет глубокая, опротивевшая ей самой благодарность. Все ее злоключения, горести, переживания меркнут от сияния строчек, которые она увидела и запомнила в его кабинете и которые она долгие годы повторяет как заклинание:

6 Rehov Ben Ehuda,

52434 Ashdod,

ISRAEL

Ziryanskiy M.V.

– Можем двигаться дальше? – спрашивает Соня у экскурсантов. – Впереди еще частная капелла нашего кайзера и крепостной музей.

Накатанный маршрут. Но Соне не скучно. Ни капельки. Ни секунды. Она не из тех экскурсоводов, что сухо и монотонно излагают факты. Она энтузиаст. Для нее каждое посещение крепости – праздник. Хоэнзальцбург – не памятник архитектуры. Замок – это друг со своим характером, своим настроением. Туристы считают, что диковина, стоящая на вершине горы почти тысячу лет, никогда не меняется. Да и как могут преобразиться каменные стены? Соня знает как. Для нее зальцбургское чудо света всегда разное. Вот голос крепости – знаменитый орган. Неделю назад под мрачным небом его трубы казались почти черными, порывы ветра вырывали из него жалобные старческие стоны. В солнечную погоду инструмент сияет и беспечно улыбается, словно младенец. А сегодня, на закате, он играет розоватыми бликами так, будто сквозь приобретенный опыт зрелости проступает чуть грустная легкая улыбка.

Если Соне хочется напугать группу, она тащит туристов в подземную тюрьму, показывает орудия пыток и, наводя ужас на любителей крови, разливается соловьем о бесчинствах, творившихся некогда в этих казематах. Гиду хочется развеять уныние, поднять бравый дух усталых путников – пожалуйте в музей полка Райнера, ощутите себя рыцарем на поле боя, заступитесь за архиепископа, окажите сопротивление князьям южных земель Германии. Вам грустно, вид крепостных сооружений вызывает у вас уныние, даже несмотря на свой белый цвет? Соня с удовольствием повеселит вас затейливыми рассказами в музее марионеток.

Но сегодня все по-другому. Девушка не спешит выбирать следующий пункт осмотра, не советуется с экскурсантами. Она ведет туристов туда, куда ей самой больше всего хочется. Соня торопится на смотровую площадку бастиона Куенбург, чтобы нырнуть в манящие пейзажи живописной Баварии. Экскурсовод обычно тараторит там без умолку, обращая внимание слушателей на громады старинных замков, на заснеженные вершины гор, на сочные пастбища, на скопления маленьких городков и на отдельно стоящие фермерские домики. Или приглашает любителей прекрасного полюбоваться достопримечательностями Зальцбурга, оценить масштабы площади Капительплатц, оробеть перед громадой Кафедрального собора, восхититься дивным фонтаном в барочном стиле на Резиденцплатц… Все это обычно демонстрирует своим туристам и Соня. Но сегодня девушка молчит. Она объявляет перерыв и, щурясь от беспрерывно мелькающих вспышек фотоаппаратов, окунается в манящую панораму бескрайных просторов. Соня теребит лежащее в кармане письмо, мусолит кусочек фотографии, из-за которой теперь простаивает долгие часы в музее Моцарта и которая своим появлением лишила ее самого главного и, безусловно, ценного, что еще было в жизни. Девушка разжимает пальцы, раскидывает руки, хватает воздух, плещет его себе в лицо, и ей кажется, что на мгновение к ней возвращается утраченное чувство – чувство абсолютной свободы.