Читать книгу Жила-была одна семья - Лариса Райт - Страница 12

Ира давно уже не делала различий между прошлым и настоящим. Прошлое превратилось в реальность, захватив в вечное пользование все остальные времена. Она ничего не планировала, не загадывала и не стремилась заглянуть за поворот в бессмысленной надежде на перемену своей судьбы.

«Я фаталистка», – любила она повторять везде, где вставал вопрос о выборе человеком того или иного пути. Ей казалось, что она никогда ничего не выбирала, за нее все сделал кто-то другой, невидимый и неосязаемый, чье влияние было невозможно ни оспорить, ни преодолеть.

Не было ничего проще, чем плыть по течению, безропотно подчиняться ходу событий и всегда делать то, что от тебя требуется: надо было улыбаться – улыбалась, следовало погрустить – грустила, спорить – спорила, соглашаться – соглашалась, как будто кто-то управлял ее действиями, переключал скорости, не давал остановиться и подумать, понять, оценить. Если она чувствовала, что необходимо уступить, – уступала, казалось верным говорить – говорила, считала лучшим молчать – молчала, а если знала, что надо соврать, – врала. И если раньше вранье мешало жить, не давало спать по ночам и мучило, то в последние годы оно превратилось в настолько неотъемлемую часть жизни, что она попросту перестала его замечать. Слишком часто приходилось сочинять небылицы, и она настолько привыкла фантазировать, что делала это даже тогда, когда не было необходимости.

Вот и теперь. Вместо того чтобы честно признаться главному редактору: да, не позвонила и не пригласила автора проверить готовую к выходу статью, забыла, наплела какую-то ахинею о неправильном номере телефона. И чего добилась? Начальница решила позвонить сама, конечно же, дозвонилась, посмотрела с укором, пробормотала что-то вроде: «Если бы не двадцать лет безупречной работы» и демонстративно вышла из кабинета. Ну конечно, кроме галочек, палочек, тире и двоеточий, редакторам больше ничего доверить нельзя. Все остальное приходится делать самой. Ира с тоской посмотрела вслед этой не слишком ухоженной и давно не молодой женщине и почему-то неожиданно для себя позавидовала ей: она – начальница и может себе позволить делать что хочет, говорить что думает, ей не от кого скрываться, не перед кем оправдываться и не за кем ухаживать, кроме сиамского кота и шотландской овчарки. У начальницы не было семьи, и Ире иногда хотелось оказаться на какое-то время на месте человека, все заботы и интересы которого сводятся к вовремя сданной верстке, сверке, подписанному сигналу и количеству корма в пластиковых мисках питомцев.

Она оторвала взгляд от захлопнувшейся двери, попыталась вернуться к работе, сосредоточиться на пятнадцати страницах, посвященных изучению влияния уменьшительных суффиксов на формирование лексического состава языка, но филология сегодня определенно не хотела обращать на себя Ирино внимание. Она бесцельно водила карандашом по одной и той же строчке и витала в облаках.

– Миронова! – окликнула ее вернувшаяся начальница.

Ира вздрогнула. Манера называть по фамилии людей, с которыми проработала много лет, ее раздражала. Был в этом какой-то пережиток прошлого, не самый лучший элемент, перенятый из старой советской школы, в которой ученики почему-то лишались имен. Наверное, главному редактору было удобно считать подчиненных лоботрясами-учениками, особенно когда те, и сегодня с этим не поспоришь, и являлись таковыми.

– Да?

– Ты ведь в центре живешь?

Ира кивнула.

– Не в службу, а в дружбу, завези автору. – Начальница протянула ей папку. – У нее то ли подагра, то ли мигрень, короче, что бы то ни было, необходимо, чтобы Луиза Карловна это подписала. Знаешь ведь, если гора не идет к Магомету…

Ира молчала в нерешительности.

– Курьер только послезавтра будет, а ведомости надо завтра сдать. Ведь не получит Луиза авторские, расстроится – писать перестанет. Если об авторах не заботиться, переведутся авторы. А без авторов мы с тобой кто? Никто.

Ире хотелось сказать, что и без авторов она осталась бы Ириной Мироновой, сорокалетней замужней женщиной, имеющей двух детей и одного любовника, но вместо этого лишь кивнула. Ведь надо было соглашаться, и она согласилась.

– А где она живет, Луиза эта?

– Карловна, – поправила главный редактор, насупившись. Имена и отчества авторов сотрудникам полагалось знать назубок, даже если с этим конкретным автором лично ты никогда не работала. – Я же сказала: в центре. Вот тут написано.

Ира послушно прочитала: «Большой Каретный, дом 8»… Большой Каретный? Центр, конечно, с этим не поспоришь, но до дома оттуда пешком никак не дойдешь. Что поделать? Главному редактору полагалось знать адреса авторов, а не сотрудников.

– Может, я тогда уже пойду?

– Иди, – милостиво разрешили ей.

Что ж, для тех, кто еще пытался доказывать Ирине, что работу необходимо менять раз в пять лет, у нее всегда находился один неизменный, но очень весомый аргумент: где еще найти службу с двумя присутственными днями в неделю, которые начинаются не раньше одиннадцати и заканчиваются не позже пяти? А если хочешь уйти в четыре, ну что же, тебе скажут «иди», даже не взглянув при этом на часы. В конце концов, для сорокалетней замужней женщины, имеющей двух детей и одного любовника, лучшего графика и придумать нельзя.

Луиза Карловна страдала артритом, бронхитом, еще каким-то «…итом» и свойственным многим пожилым одиноким людям желанием пообщаться. Ира была почти насильно втянута в кухню, усажена за стол и напоена чаем с домашним вареньем. И если в первые минуты встречи она думала только о том, как бы поскорее избавиться от докучливой хозяйки тем самым вежливым способом, что не приведет журнал к потере автора, то уже через пятнадцать минут ей почему-то захотелось другого: оставаться на этом жестком деревянном табурете без спинки как можно дольше и слушать, слушать, слушать. Слова, фразы, предложения, которые брала Луиза Карловна неизвестно откуда и осторожно двигала к Ире своим простуженным голосом, казались одновременно и страшными, и поразительными, и нереальными, хотя существовали на самом деле. Ире казалось, что она уснула. Она даже, словно ребенок, украдкой под столом больно ущипнула себя за ногу. Нет, она не спала, сидела на кухне у незнакомой женщины и наблюдала, как та смотрит как-то сквозь нее, будто просвечивает.

– Вы какая-то половинчатая, – это было первое, что Луиза Карловна сообщила ей после дежурных фраз об ароматном свежезаваренном чае, собранной собственноручно на даче малине для варенья и о том, что она думает об этих идиотах, сделавших кофе, – кофе! – предметом среднего рода.

Сказано это, про половинчатость, было неожиданно резко, без каких-либо обиняков и реверансов. Ира даже подумала, что ослышалась, переспросила:

– В каком смысле?

– В смысле нецелая, – и странная хозяйка зашлась в приступе кашля.

Ира взглянула на свое отражение в старом металлическом чайнике: лицо, во всяком случае, было на месте, два глаза, два уха, брови, нос и рот – ничего не пропало. Она приподняла руки, повертела кистями – ни одна не отвалилась. Пошевелила под столом ногами – их тоже по-прежнему было две.

– Я не понимаю, – озадаченно призналась она, как только на кухне снова воцарилась тишина.

– А вам и не надо, – спокойно отозвалась старушенция и глубокомысленно воздела к потолку скрюченный палец: – Главное, что я понимаю.

«Только сумасшедших не хватало на мою голову». Ира натянуто улыбнулась, привстала уже:

– Спасибо за чай, но мне…

– Некуда торопиться, – бесцеремонно закончила за нее хозяйка.

«Да что она себе позволяет?!» В душе Ира рвала и метала, но сидевшая напротив женщина была не только важным для журнала автором, но и пожилым человеком, а грубить людям гораздо старше себя Ира никогда не умела. Она вообще грубить не умела. Ведь надо было быть вежливой – и она была. «Эта Карловна не обращает внимания на то, что я говорю, а я буду делать вид, что не слышу ее. В ведомости она расписалась, так что ничто не мешает мне попрощаться и уйти, несмотря ни на что». Она уже открыла рот, чтобы привести свой нехитрый план в действие, но:

– Я думаю, нам лучше пройти в комнату. Я вам кое-что покажу. – Луиза Карловна вдруг перестала хрипеть и произнесла каждое слово так твердо, что Ира не посмела ослушаться.

Встала, побрела понуро за сгорбленной фигурой, остановилась на пороге. Вместо двери с наличника тяжелыми фалдами ниспадала бордовая бархатная ткань. Хозяйка приподняла драпировку, обернулась, приглашая гостью войти. Обычная комната: диван, два кресла, обитые тем же материалом, который заменял дверь, небольшой столик на витых ножках, на столике пара журналов о моде («Моде?»), клубки цветной шерсти, вязальные спицы («Все ясно с модой»), торшер, комод с инкрустациями – обычная старомодная комната. Была бы обычной, если бы вместо обоев по всему периметру стен не были развешаны фотографии: большие, маленькие, цветные, черно-белые, портретные, групповые – самые разные. Разные и абсолютно одинаковые, потому что на всех снимках был изображен один и тот же человек. На каких-то фотографиях он был запечатлен очень молодым, на других – зрелым, на третьих – пожилым. Где-то он сидел, где-то стоял, где-то выступал с трибуны, а где-то валялся на пляже. Рядом с ним на групповых снимках всегда была женщина. Сначала Ира не узнала ее, но мужчина на снимках старел, старела и его дама, и вот уже в ее чертах безошибочно угадывалась Луиза Карловна.

– Целая жизнь, – прошептала Ира, все еще глядя на особенно приглянувшийся снимок: на нем еще довольно юный человек робко обнимал за талию молоденькую девушку («А она раньше была очень хорошенькой!»), оба смотрели в объектив и улыбались, но казалось, что глядят они только друг на друга, улыбаются друг другу и не замечают никого вокруг.

– Ты выбрала верную фотографию. – Голос хозяйки снова осип, но теперь – Ира была уверена – не из-за болезни.

– В ней столько нежности… – Ира охотно откликнулась.

– Нежности и в других хоть отбавляй. В этой есть надежда.

Ира пробежалась глазами по другим снимкам. И верно: глаза героев на следующих фотографиях все еще светились, но каким-то измененным, потускневшим огнем. Спрашивать что-либо вроде неудобно. Но хозяйка сама зачем-то привела ее сюда. Кстати, зачем? И раз привела, значит, наверное, была готова к вопросам. И Ира спросила:

– А кто это?

– Это? – Хозяйка грустно усмехнулась. – Это, детка, не важно. Тебе надо знать другое.

– Что?

– Тебе надо знать, кто я. – Произнесено это было со значением.

– А кто вы?

– Раба любви. А рабство, милая, пока ни для кого, кроме, конечно, как для всем известной рабыни Изауры, ничем хорошим не заканчивалось.

Прежде чем подумать о чем-либо еще, Ира поймала себя на мысли о том, что упоминание Изауры этой женщиной кажется довольно странным. Все-таки филолог, все-таки ученый, все-таки автор научного журнала… Какие уж тут Изауры, какие фазенды, какие сериалы? К тому же у нее самой, похоже, не жизнь, а сплошной сериал.

– Целый сериал сделала! – Самат говорил серьезно, но в глазах плясали задорные искорки. Ира никак не могла разобрать, хвалит он, восхищается или смеется над ней. – Настоящая «Санта-Барбара»!

«Все ясно. Издевается. А она-то, дура, старалась, монтировала, записывала, музыку подбирала».

– Всем понравилось! – Отрубила и тут же спохватилась: надо поддержать шутливый тон. – И заметь, в отличие от «Санта-Барбары», здесь все герои живы, и даже в кому никто не впал.

– Какое счастье! – схватился за сердце. – Но, знаешь, если бы случилось нечто подобное, твое кино вполне можно было бы толкнуть с широкого экрана. – На сей раз сказано без тени улыбки, да и голос спокойный, выдержанный. – Вот этот момент классный, где Борька орет на всех и грозится уволить за профнепригодность, а в следующем кадре байдарка переворачивается по его же вине. Или в начале виды природы. Очень органично выстроено, сразу логика чувствуется.

Ира слушала, затаив дыхание. Он хвалил, в этом не было сомнений. Гений математики чувствовал в ее творении логику, и теперь она ни за что не призналась бы, что кадры расставляла, либо следуя хронологии, либо интуитивно. Просто так получилось, что вслед за крупными алыми гроздьями калины на экране появлялась свиристель, эту калину клевавшая, после выходивших из леса ребят с хворостом в руках перед глазами возникал костер и висящий над ним дымящийся котелок, а потом уже представала вся веселая компания, черпающая из этого котелка нечто, судя по пару, горячее и определенно вкусное.

Разумеется, она не собиралась создавать шедевр и отправлять фильм на фестиваль документального кино, она просто искала повод для встречи. Первый блин вышел комом. На коллективный просмотр Самат не пришел. Она тогда еще расстроилась. Дуреха! Ну явился бы он к ней вместе со всеми, ну посмеялись бы хором, погалдели, сварили бы глинтвейн, выпили бы и разошлись. Уж если он не решился ни на какое развитие отношений в походе, в лесу, где полным-полно уединенных мест, то где уж собраться с духом в двадцатиметровой комнате, заполненной не вполне трезвыми, танцующими лихой рок-н-ролл приятелями. Он бы, точно, опять нажал на тормоз. Да и Ира бы сильно не газовала. Она и так уже отступила от привычного «девушка не звонит первой», так что ничего, кроме чуть более долгих взглядов и чуть более громкого смеха, она бы себе ни за что не позволила. Нет, получилось все значительно лучше: повод для встречи не выдуманный, а самый что ни на есть настоящий. Она ведь сделала для него копию фильма. Ничего личного, никакого особенного отношения. Такие копии получили все участники похода. Почему бы и ему не получить свою? Телефонный звонок, нарочито деловой тон, короткий разговор, и вот она уже у него в гостях, пьет чай и слушает хвалебные речи. Молодой человек продолжал рассуждать о достоинствах получасовой короткометражки, а Ира терпеливо ждала, когда же его словарный запас наконец исчерпает себя и можно будет перейти от обсуждения ее творения к разговору на более интересные темы. Самат, однако, и не думал останавливаться, тараторил и тараторил, как заведенный, казалось, что тема создания видео его увлекает гораздо больше, чем она сама. Если бы не юный возраст, если бы не искренний интерес, да чего уж там, себе-то можно признаться, влюбленность, она, конечно же, догадалась бы, что вся его бравада и словоохотливость были от начала до конца показными.