Читать книгу Эликсир жизни - Лариса Ритта - Страница 1

Говорят, что медузы собираются к берегу перед сильным штормом.

Судя по количеству этих тварей в то утро, ближайший шторм обещался быть баллов в двенадцать.

Я вошла в воду и, преодолевая отвращение, попыталась плыть. Было такое чувство, что двигаешься в клейстере, раздвигая комки руками и ногами.

Несколько раз содрогнувшись, я выбралась на берег и кинулась в кабинку смывать клейстер.

Стоя под слабеньким пресным душем, я в двадцатый раз за сегодняшнее утро задрала голову и с надеждой посмотрела вверх, на набережную.

Пусто. Никого. Значит, наврал…

Ну, и ладно!

Балансируя по острым камням, я добралась до нашего с Милкой пристанища, рухнула на лежак и закрыла лицо журналом "Советский экран" за 1985 год с Михаилом Боярским на обложке.

Журнальные залежи мы с Милкой нашли под нашей кроватью на лоджии, временном нашем пристанище у её родственников. Очень кстати нашли: было что почитать на пляже и чем закрывать мордуленции от солнца.

Итак, купание сегодня отменялось. Тот, кого я ждала, не пришёл. Какую ещё подлость день грядущий мне готовит?

Я скосила глаза из–под Боярского: Милка на соседнем лежаке  загорала уютно, по–домашнему, словно и не вылезала из нашего подмосковного города. Вот Милка проводила отдых правильно. Добропорядочно, методично и прилично. Вовремя завтракала, дисциплинированно пряталась под зонт и воспитанно ела конфеты – разноцветные, из кулёчка.

Ничего этого нельзя было сказать обо мне. Я, совершенно наоборот, вела образ жизни смутный, неорганизованный и в высшей степени безнравственный.

В первый же день, например, я завела отношения с женатым человеком. А вчера подралась с мальчиком. С местным донжуаном, князем по происхождению. Он меня провожал после танцев, а потом кинулся целовать в подъезде. А у меня были свои представления о провожании с танцев в местном масштабе.

Мы подрались. Я ему не покорилась, побила его, а теперь сидела ждала, что он придёт. Он должен был появиться на набережной в одиннадцать часов в своей ужасной малиновой махровой майке и помахать мне рукой.

Шёл уже первый час. Я сощурилась и снова посмотрела вверх. Никто там не стоял, никто мне оттуда не махал…

– Девочки, до вечера!

Я сняла журнал с лица и села. Над нами стоял женатый человек Арсений Николаевич и интеллигентно улыбался. На плече у него висела элегантная сумка с пожитками. Он соблюдал режим и теперь удалялся с вредного инфракрасного солнца куда подальше – к себе в санаторий.

Женатый человек Арсений Николаевич был уже довольно пожилой, тридцать четыре года. Он приехал на курорт лечиться от предынфарктного состояния и целых шесть дней, действительно, лечился покоем и комфортом. А потом был вечер, было утро, настал день седьмой, и на пляже появилась я.

Я шла к морю в босоножках, возле самой воды снимала их, прицеливалась, размахивалась – и одну за другой зашвыривала на свой оставшийся в отдалении лежак. И попадала. Потом поворачивалась к воде и плыла босая, как вольная птица.

Ему понравились мои хитрые манипуляции с обувью, и до обеда он их наблюдал. А после обеда вошёл в воду и вступил на путь наклонной плоскости. То есть, поплыл за мной. Я в тот день для первого визита явилась на пляж с тщательной причёской, поэтому предпринимала все меры предосторожности, держа голову подальше от волн.

– Девушка, вы плывёте, как горная лань, – начал он издалека, подплывая.

Я считаю, такой юмор нельзя не оценить. Поэтому на берег мы вернулись вместе. А на берегу оказалось, что его лежак – ну прямо совершенно случайно – как раз рядом с нами.

– Всего доброго, – вежливо прощалась Милка, умильно улыбаясь. – До вечера! Хорошего вам отдыха!

– Полноценного вам обеда, доброкачественного вам полдника, – с энтузиазмом подхватила я, обмахиваясь журналом, как веером, –  эээ… благополучных вам процедур…

И Милка немедленно ущипнула меня за бок.

– Как ты себя ведёшь! – выговорила она мне, едва Арсений Николаевич скрылся из виду. – Ты с ним кокетничаешь. Ты ему грубишь, компрометируешь. Он начальник, тут его подчинённые отдыхают.

– А ты посмотри, какой у нас загар, – я подняла ногу повыше. – Ему все подчинённые должны завидовать.

– Они же потом его жене расскажут!

– Что расскажут? – я опустила ногу. – Что он на соседских девушек смотрит два с половиной раза в день? И вообще – он зачем приехал? Отдыхать, лечиться. Вот и пусть лечится, а не заводит невразумительные отношения с невразумительными девицами.

Я сердито выкопала из пляжной сумки часы. 12:40.

Князя не было. Арсений Николаевич соблюдал режим. В море были медузы. День был решительно никуда не годный.

– Пойду за миндалём, – сердито объявила я, хватая с горячей гальки свой синий сарафан.

Очередь за миндалём аккуратно обвивала торговую площадь, огибала круглую афишную тумбу и терялась в тени каких–то платанов. Я встала под платаны. Нельзя сказать, что миндаль мне был позарез нужен. Мне нужна была иллюзия деятельности. Иначе можно было не справиться с душевными ранами. А я здесь должна была суметь с ними справиться. Чтобы вернуться домой исцелённой и свободной.

Я должна была, вернувшись, пройти по улице гордо и независимо. При случайной встрече небрежно кивнуть – осенив ресницами, ослепив загорелыми конечностями и подолом нового сарафана. И пусть, пусть удивлённо провожает глазами, пусть останавливается, глядя вслед, пусть, нахмурившись, думает, кого он потерял навек, пусть, пусть!..

Вообще–то, это я так легкомысленно хорохорилась здесь и сейчас, вдалеке от случившегося. Старалась представить ситуацию пустяковой и незначительной, а себя – ироничной и насмешливой. На самом же деле, сердце моё было разбито, а сама я полгода не вылезала из депрессии, а весной даже попала в больницу с анемией и другими такими же маловразумительными аристократическими диагнозами.

И Милка, которая замучилась видеть меня такой, списалась со своими здешними родственниками, сама заказала билеты на самолёт, практически сама попихала мои вещи в мой белый чемодан, схватила меня за шиворот и привезла сюда.

Чтобы мой первый в жизни отпуск прошёл не зря.

По Милкиному плану я должна была нацеплять на себя вагон положительных эмоций, растворить свои печали, забыть проклятый образ и воскреснуть для новой жизни.

Положительные эмоции пока что не собирались грузиться в вагоны. Зато отрицательные бегали за мной, как привязанные. Но Милка упорно и непоколебимо надеялась на целительную силу жизни у моря. И меня убедила, что надо надеяться. И я изо всех сил старалась верить.

Очередь подвинулась на два метра, я тоже подвинулась, обнаружила перед собой ящик из–под фруктов и уселась на него, старательно расправив подол сарафана. Сарафан специально шился с прицелом всех убить. И вышло. Когда я в нём – на меня оглядываются. Потому что годэ и макси. И цвет – «Вечернее небо Испании над Средиземным морем». Синей ткани этой в сундуке Милкиной бабушки было метров восемь – раньше так покупали, чтобы на всю семью хватило и ещё и на подарки невесткам осталось. И Милка мне раскроила этот сарафан от всей души, на столе не уместилось – резали на полу. В общем – авангард такой, что срезает в упор.

Князь и попался на этот сарафан, в котором я вчера забрела на танцы, увернувшись от семейного похода в кино с Милкиными родственниками.

Я стояла и смотрела на танцующих, пока мой временный кавалер, которого я подцепила, не успев появиться на площадке, куда–то отлучился. Князь обретался напротив меня, по ту сторону танцевального круга. Стоял и смотрел, как я стою и смотрю. Долго смотрел. Я уже начала чувствовать себя в восьмом классе на новогоднем вечере – именно так мальчики смотрят на девочек, боясь подойти. Наконец, на первых тактах «Дома восходящего солнца», он ожил, подошёл и позвал танцевать.

– А вы хорошо танцуете, – не без удивления заметила я через минуту.

– Я занимался танцами. Довольно долго. Ещё не разучился.

– А вы не хотите потанцевать там? – я кивнула на нижнюю террасу, где происходили какие–то, на мой взгляд, совершенно сомнительные танцевальные состязания.

– Мне нужна партнёрша. Вы бы не хотели?

– Ну, если только ради смеха, – честно сказала я. – Вспомнить пионерское прошлое.

– Жаль, – сказал он.  – Вам бы хлопали. Вы любите славу?

Я посмотрела на него с интересом.

Больше всего он походил на Страшилу из «Волшебника Изумрудного города» – круглоликая физиономия,  взлохмаченные соломенные волосы, жёсткие от морской соли, и яркие, голубые, широко расставленные глаза. Одет соответственно: выгоревшая махровая майка–размахайка, под майкой – широкие, прямые, загорелые плечи. Настоящий Страшила. И держал он меня как Страшила – крепко, но мягко и уютно. Только пахло от него не сеном, пахло от него морем.

– А вы кто? Вы принц? – задала я ему свой коронный вопрос, закончив сканирование.

– Нет, что вы. Я не принц. Я князь, – ответил Страшила скромно.

Мы помолчали, плавно качаясь в танце.

– А я Эсмеральда, – сказала я.

– Пани Эсмеральда… – загипнотизированно промолвил князь, не отводя от меня пресветлого взора.

Судя по всему, про танцы он не соврал. Надо было отдать ему должное: он держал и вёл меня по–настоящему умело – легко и чутко, интригующе задерживая на драматических музыкальных моментах. В какой–то миг магия музыки, южного вечера и близости хорошего партнёра охватила меня, голова моя стала бездумной, печаль и боль вдруг отлетели куда–то, я бессознательно и почти благодарно приникла к его плечу и сразу почувствовала, как в ответ едва слышно сжались его руки и мягче и бережнее стали движения.

Вообще–то я собралась уйти с танцпола с другим мальчиком, с первым. Но Другой Первый Мальчик внезапно сначала куда–то исчез, а теперь и вовсе померк.

Может быть, потому, что Другой Первый Мальчик хуже танцевал. А может быть, выглядел слишком рафинированным. Другой Первый Мальчик вообще был другой: был аккуратно причёсан, прилично одет в модную отглаженную белую рубашечку с коротким рукавом, вёл себя вежливо, заботливо, беспокоился, не холодно ли мне, не жарко ли, спрашивал, откуда я приехала и как меня зовут. Ему было интересно знать моё имя. А этот ничего не спрашивал и вообще не интересовался именем. И не удивился, когда услышал. Ему было начхать. Эсмеральда, так Эсмеральда, какая разница.

В результате, после трёх совершенно волшебных танцев и серии обворожительных утончённых соприкосновений я ушла с князем Страшилой.

Мы шли по набережной, потом поднимались в город через скалистые скверы и по дороге разбирались с его многоэтажной родословной. В ней запутались древние корни великих польских князей, оставивших ему в наследство фамилию, буйный захватнический нрав и тоску по несбывшемуся.

Я, радостно собрав все свои полученные в вузе знания, помогала ему эти корни выкапывать. Периодически мы останавливалась, я находила камешек и профессионально чертила под фонариками на плитах гротов ступени родословной. Потом я подбирала хвост сарафана, мы садились на корточки, и князь глубокомысленно взирал.

Мы подошли к моему временному дому вполне друзьями, но оказалось, что я пребывала в иллюзиях относительно дружеских чувств. В темноте подъезда князь внезапно ощутил прилив древних сакральных сил и решил, что пришло время переходить к полонению заезжих Эсмеральд. Он был юн, пылок, нежен – я от неожиданности дрогнула и едва не капитулировала.

Однако, в мои планы не входил интим в первый вечер знакомства с неустановленными княжескими потомками, я быстро спохватилась  и оказала массированное сопротивление.

Мы подрались.

Я отпихивала его, а он не отпихивался, зато старался лишить меня маневренности разными хитрыми танцевальными способами, одновременно шепча вечные, как мир, слова признаний. Было видно, что он расценивает чужой подъезд, как свой родовой замок, причём, сориентирован в нём решительно на опочивальню. Поэтому я активно бдила: все слова пропускала мимо ушей, а руки старалась освобождать, чтобы при их помощи оставаться хотя бы условно одетой.

В результате какое–то время мы двигались кругами почти в ритме вальса, что было бы, учитывая грамотные объятия, даже приятно, если бы на одном из па мой каблук не попал в щель между плитками и не вырвался с корнем.

Я онемела: сражение проигрывалось вчистую. Пора было плевать на его высокородное происхождение и больше не либеральничать.

– Это что такое?.. – ужасным шёпотом вопросила я, поднимая изуродованную туфлю и потрясая ею под носом остолбеневшего князя. – Это как называется?! Я в чём теперь ходить буду?!

– Прости меня! Я куплю тебе завтра новые! – очертя голову, пообещал князь. – Прости! Я тебе подарю туфельки! Хрустальные! Ты – моя Золушка!

– Что–о? Да ты знаешь, что это за туфли!?

Туфлю было нестерпимо жалко. Она мне дорого досталась, учитывая специальную поездку в Москву и пятичасовую толкотню в ГУМе. Я разъярённо размахнулась, метя княжескому потомку туфлей прямиком в нахальный лоб.

Потомок легко отскочил в сторону – и я стремительно полетела по древним ступеням замка в подземелье с привидениями, цепями и дикими зверями. В смысле, в подвал. К счастью, князь оценил опасность – я была поймана на полдороге за хвост и крепко припечатана к стене за обе руки. Распята.

Я дёрнулась – вырваться не получилось. Финита.

– Спокойно, – шёпотом сказал князь, победно улыбаясь. – Стража, вяжите её, это государственная преступница.

Мне было не до игры.

– Ах ты гад!.. – пытаясь вырваться, зашипела я. – А я–то думала…  я–то думала, что я тебе нравлюсь!

– Это правда… Очень нравишься… очень…

Не отпуская моих рук, он безнаказанно провёл губами по моей щеке, потом по виску, потом по ресницам…

– Очень… ты такая соблазнительная…

В одном из скверов он успел мне рассказать, что занимался не только танцами, но и фехтованием, прыжками в воду, скаканием куда–то там на лошади и ещё чёрт знает чем – и я это многоборье немедленно оценила. Уворачиваться от его губ было неимоверно сложно, я, деморализованная потоками нежности, изо всех сил топтала инстинкты, старалась не слабеть и копила в себе ненависть на дальнейшую борьбу.

С прикованными руками у меня было два выбора: кусаться или лягаться, но я не умела ни того, ни другого, и если честно, мне его было как–то жаль, он был так молод, мало ли что… Вдобавок мне всё время приходилось караулить ускользающие бретельки сарафана, так что времени на обдумывание нападения у меня было катастрофически мало – времени было только на оборону.

– Пусти! – я в очередной раз сильно дёрнулась, в очередной раз не вырвалась, а лишь вызвала очередной тихий смех и очередную лавину лёгких, словно свежий ветер, обезволивающих поцелуев.

– Пусти! Отпусти меня немедленно! – требовала я, в отчаянии мотая волосами. – Я буду кусаться… я буду пинаться…

– Не будешь… – шептал он.

И да, я не кусалась и не пиналась, но дёргалась, пыхтела, выкручивалась, отмахивалась от собственных волос, – в общем, несмотря на тесные объятия, мы мало напоминали романтичную парочку в момент лирического прощания.

– Мне больно! – верещала я в отчаянии.

– А ты не сопротивляйся! – иезуитски советовал он, как настоящий потомок древних князей.

Внезапное счастье улыбнулось мне: мы были вынуждены пропустить домой какую–то тётку – княжеские тиски на мгновение ослабли, и я немедленно воспользовалась замешательством: собрала остатки сил – и выпихнула врага в распахнутую дверь.

Он вцепился в меня с реакцией фехтовальщика – и нас, словно нечистой силой, вынесло на волю. Театр военных действий переместился в подлунный мир. Здесь было просторнее, прохладнее, светлее, больше зрителей и меньше стенок.

– Отпусти меня! Слышишь?! Отпусти сейчас же! – бушевала я, стуча кулаками по твёрдой княжеской груди.

– Ты придёшь завтра? – настойчиво спрашивал он, не теряя надежды замкнуть меня в объятия.

– Отпусти меня немедленно! Ну!

– Я тебя не держу! Не кричи!

– Буду кричать! А–а–а–а!!!

– Тихо! Послушай, скажи… ты придёшь завтра? Ну, подожди… ну, скажи… Я буду тебя ждать… Ты придёшь? Я буду ждать! Придёшь?..

– Иди отсюда!!!  Дурак!!!

К подъезду приблизилась пожилая пара, и мы расцепились, тяжело дыша, не сводя друг с друга безумных  взглядов.

– В общем, я завтра приду, – тяжело дыша, пообещал он

– В общем, попробуй только приди! – тяжело дыша,  пообещала я, сердито возвращая на место бретельки.

– Завтра, в одиннадцать, – сказал он, переведя, наконец, дух. – Я тебя найду, – пообещал он. – Смотри вверх, я махну тебе рукой.

И ушёл.

А я осталась, глядя ему вслед со всеми своими взбунтовавшимися чувствами. Он легко и бесшумно канул в заросли на склоне, словно провалился в преисподнюю, а я ещё немного постояла в ночной прохладе, собирая чувства и мысли и разнося их по полочкам.

Лёгкий порыв ветра вдруг принёс мне к самому лицу аромат крымских роз – и я внезапно почувствовала следы тёплых губ на своей щеке, на шее, на плечах, на ресницах… почувствовала чужие ресницы на своей щеке, на шее, на губах…

И вдруг ощутила одиночество.

«Дурак какой–то!»  – пытаясь сохранить самообладание, сказала я себе.

Сказала – и не услышала…

Потому что следы губ не исчезли. Их даже стало как будто больше. А потом ещё больше – и они были нежны, они были головокружительны, они пахли морем… Или розой? Или это просто лепестки роз? Кто–то меня ими взял и осыпал сверху?

Мне захотелось поднять голову – это сверху сыплется?

Глупо!

Я разозлилась. Чёрт знает что в голову приходит этими южными ночами! Какие–то лепестки – какое мещанство, тьфу! Вот же вздор! Наверное, из окна выбросили высохший букет, а мне мерещится что–то, романтичной идиотке, хорошо ещё не облили стухшей водой из вазы!

"Смотри вверх – я махну тебе рукой".

Я сердито подняла голову вверх. Да, было глупо. Я знала, что никто никакие розы не выкидывал, это просто я боролась с собой и старалась забыть эти чёртовы поцелуи, эти чёртовы объятия, эту чёртову оглушительную нежность и вообще всего этого чёртова князя в его дурацкой малиновой футболке, чтобы он пропал со своими танцами, и со своим музыкальным чутьём, и со своими… со своими… в общем, со всем своим донжуанским, ловеласовским добром! Вот! Именно так: чтоб он пропал! Ко всем чертям собачьим! Да!

Я вернулась домой к Милке вся в трофеях: взлохмаченная, испачканная извёсткой, босая на одну ногу, с туфлей в одной руке и каблуком в другой. Не обращая внимания на Милкины оханья и аханья, быстро и молча приняла тёплый душ, быстро и молча выпила тёплый чай, молча выкурила сигарету, облокотившись на перила лоджии, забралась в постель и долго вертелась, пытаясь заснуть.

Наутро Милкин дядюшка прибивал в кухне мой каблук и, помирая со смеху, рассказывал  Милкиной тётушке, что я бью поклонников туфлями по зубам только так…

* * *

Миндаль кончился за два человека передо мной. Воистину сегодня был день потерь. Мне оставался выбор: напиться или топиться. В море были медузы, топиться было неэстетично.

"Пойду напьюсь" – решила я и пошла через площадь к белой кафешке с гордой надписью "Сокобар".

Кафешка  встретила меня воздушными волнами вентилятора и возгласом «За коктейлем не занимать!» Очередь, дружно обмахивающаяся шляпами, тянулась вдоль всего прилавка. Народ волновался и квохтал, одержимый желанием урвать от сладкой жизни. Молочный коктейль убывал стремительно, очередь лихорадочно искала альтернативы и обсуждала последствия распития на жаре фруктовых соков неизвестного производства.

Я смиренно пристроилась в хвост. Напиться и забыться – это хороший, проверенный и качественный способ преодоления трудностей. Я ещё ни разу толком не напивалась и была готова преодолеть этот рубеж.

Соседи по очереди активно обсуждали прейскурант, отпечатанный на машинке с продырявленным «О», и тревожно вытягивали шеи.

– А кумыс – это что? – взволнованно спросила впереди стоящая девушка.

– Кобылье молоко, – кондукторским голосом оповестила из–за прилавка продавщица.

– Ой! – испуганно пискнула девушка. – Чьё молоко?

– Молоко лошади! – повысила голос продавщица. – Натуральный лечебный напиток. Эликсир жизни.

Натуральный продукт, судя по всему, успехом у народа не пользовался. Стаканы с кумысом, едва начатые, стояли на прилавке отвергнутые, продавщица равнодушно опорожняла их в ведро.

– А это вкусно? – совсем уже робко спросила девушка.

– На любителя, – хладнокровно отрезала продавщица. – Х*аварите!

– Мне коктейль, – попросила девушка жалобно. – С вишнёвым сиропом. Мне хватит?

– А напрасно вы испугались, – продребезжал за моей спиной дедок в панаме. – Это весьма полезно и необходимо для жизни. На кумыс приезжали великие люди. Литераторы, художники. Лев Толстой, Максим Горький. Поддерживали им силы, спасали здоровье. Вот вы сейчас пьёте просто ерунду, простите. А кумыс – это вам и красота, и молодость на всю жизнь, и здоровье.

   Продавщица бросила мокрую мелочь в мокрую тарелочку и воззрилась на меня.

– Х*аварите! – потребовала она, сверля меня малоросскими яркими глазами.

Я переступила с ноги на ногу, оглянулась. Счастливые люди вокруг меня пили весёлые разноцветные соки. У них всё было хорошо в жизни.

– Кумыс, пожалуйста, – полная отчаянной отваги, небрежно объявила я, летя в бездну.

Продавщица швырнула мне сдачу, повернула волшебный ключик – и легендарный напиток обрушился в стакан, вздымая пену.

Я взяла стакан. Очередь безжалостно смотрела на меня, было ясно, что пришёл мой звёздный час.

Я глубоко вздохнула и пригубила.

Да, это был не молочный коктейль с вишнёвым сиропом. И не абрикосовый сок с мякотью. Было кисло, горько и едко. Был запах. Было невыносимо. Очередь смотрела. Я решила умереть, но не сдаться. После третьего глотка у меня начались спазмы. Они душили меня и едва не задушили совсем. Мой организм отчаянно сопротивлялся божественному напитку, спасшему здоровье и жизнь целой плеяде известных русских деятелей литературы и искусства. В меня эликсир жизни категорически не впускался – очевидно, во мне и так с избытком хватало молодости, здоровья и красоты.

Еле живая, я додавила кумыс почти до конца, дрожащей рукой поставила на прилавок стакан и нетвёрдыми шагами направилась  вон. В голове у меня мутилось, со дна желудка – а, может, души – поднимались кислые волны, мне было плохо, мне было так гадостно, что хотелось лечь прямо на асфальт и завыть.

Не помня себя, я притопала на пляж, рухнула на колени возле наших лежаков и, тихо и безнадёжно скуля, принялась судорожно и без разбора поедать Милкины конфеты из кулька.

– Вавка, ты что? – ужаснулась Милка, бледнея. – Ты где была?

– Кумыс пила… – стихами просипела я.

– С ума сошла… – не выходя из стихотворного размера, прошептала Милка. – Ой, что сейчас будет… ты вся зелёная, тебя вырвет же…

Я развернула очередную конфету и упихнула её в рот.

–Н–не, уже наверное, н–нет… – пробормотала я через минуту, с трудом, проворачивая языком сладкое конфетное тесто. – Теперь нет… может быть…

На пятой конфете мне стало легче, я встала с четверенек и попыталась сфокусировать взгляд.

Пляж был полупустым. В море были медузы. Солнце было через сито. Арсений Николаевич не вернулся. Князь не пришёл. Кумыс едва не унёс мою расцветшую неизвестно зачем жизнь.

Стоило ли жить на свете?

– Мил… пошли домой? – обречённо попросила я.

Не выпуская меня из виду, Милка резво собрала вещи.

– Идти можешь? – спросила она деловито и, не дождавшись ответа, схватила меня за руку и поволокла к лестнице.

Из–под лестницы выдвинулись две белые панамы – там, в тенёчке, располагалось гостеприимное пристанище краснодарских друзей–пенсионеров, деда Коли и деда Толи. Деды приезжали в пансионат лет десять подряд и были, несмотря на преклонные года, молодцы – плавали, бегали трусцой и фотографировались с девчатами при первой возможности.

– Эй! Москвички, а шо так рано? – замахали нам деды. – А фотографироваться?

– Уходим домой. Ей плохо, – оповестила Милка общественность.

– Перегрелась? – забеспокоились деды. – А шо так? Солнца нет…

– Не… я кумыс пила, – поделилась я новостями из последних сил.

– Кумыс пила… А де взяла кумыс?

– В баре на площади.

– От горенько, – сокрушился дед Толя. – Усяку дрянь продают народу…

– Какой кумыс? – закричал дед Коля. – Зачем кумыс? Такая красивая девушка! Водки надо было выпить! Со мной!

– А який кумыс? Що за кумыс? А де брали кумыс? – затарахтела по соседству хорошенькая Настя. – У баре? Та який там кумыс, погань одна… домашний кумыс треба пити.

– У ба–аре? – закричала зычно от воды Настина подружка, красавица Галя. – Ой, у баре…  Моя кума брала сок у баре, все семья животом мучалася!

– Гала! – зычно кричала Настя в ответ. – Та не… Не у тому баре твоя Кристина брала… Ой, та вона зроду доброго не купит, бачу я твою Кристину..

– А що моя Кристина! Моя Кристина двоих детей пиднимае…

– Водки, водки надо было выпить, от дурёпи девки, хлебают усяку дрянь…

Мы с Милкой, давясь от смеха, вылетели на набережную и дали волю хохоту. Проходящий народ смотрел на нас с изумлением. Внизу, на пляже бушевали кумысные страсти. До нас доносилось:

– Да у тому баре зроду погань одна, закрыть его треба до биса!

– Травят, травят народ. А мы молчим… Сколько ещё будем молчать, пока всех не перетравят…

– Ось, дивчина така гарненька, москвичка, у синему платьечку…

– А яка москвичка? Яка? Беленька бо чёрненька?

– Та у синему платьечку, Вероника…

– Москвичка отравилась? Да вы что? Правда?! Насмерть отравилась? Да вы что–о?

– Та типун тебе на язык, насмерть… Вона пийшла своими ногами живёхоньки…

– Водки, надо было выпить, водки! Со мной!

– Водку в жару – не… Вина хорошего домашнего – другое дело. Вино сухое всё лечит..

– Да вашу–то мать, вам бы только винищем лечиться, пьяницы окаянные, все глаза себе залили, вас уже государство бесплатно на море засунуло, так нет, всё в бутылку глядят, ироды…

– Ой, да бачу я твою Кристину!

– Медицинский пляж, называется! Люди белым днём травятся! Безобразие! Заявить надо в санэпидстанцию!

– А що моя Кристина, та не хуже других моя Кристина…

Мы с Милкой зажимали рты наверху, изо всех сил стараясь не грохотать во всё горло. Я сделала несколько шагов по набережной, обмахиваясь в изнеможении и фыркая на каждом шагу. Милка догнала меня, тихо стеная.

– Ну, Вавка, всё… Теперь ты королева кумыса. Ты идти–то можешь?

– Да нормально всё. У меня от смеха всё прошло, давай сумку.

Я взяла свои вещи и против воли оглянулась. А вдруг он сейчас идёт за нами? Загорелый, лохматый, светловолосый, в выгоревшей малиновой футболке…

Я вгляделась в толпу прохожих. Никого похожего. Никто за мной не шёл.

Никто ко мне сегодня не пришёл…