Читать книгу Негр Артур Иванович - Лариса Соболева - Страница 2

Хлопья снега превратили землю в бесконечный пуховик, по которому вот уже несколько дней неслись на север сани, запряженные тройкой лошадей. Снег сыпал и сыпал, падая ровно, неторопливо, а небо было почти белым. На очередном постоялом дворе карета стала, и, покуда кучер менял лошадей, из нее никто не выходил. Мимо неспешно сновали люди, а мальчонка, одетый по-деревенски бедно, имеющий яркую примету – заячью губу, подбежал к карете, рассматривал ее, ковыряясь пальцем в носу. Вдруг дверца отворилась, и в щели показалась маленькая рука... черного цвета! Мальчонка замер с пальцем в носу, открыв рот. Тем временем черная ручка развернулась кверху светлой ладошкой, поймала пушистый клочок и исчезла.

– Тятя! Тять! – запищал мальчонка испуганно и надрывно.

– Чего орешь, Левка? – недовольно откликнулся в распахнутом тулупе мужик, возившийся с распряженными лошадьми.

Снова высунулась черная рука, поймала снег и исчезла. Левку будто шилом в мягкое место кольнули, он аж подпрыгнул:

– Тятя! Подь сюды! Тя-тя!

Мужик, сплюнув в сердцах, подошел к сыну:

– Чего стряслось?

– Ктой-то тама?.. В коробе?.. – указал Левка пальцем на карету.

В ту же минуту щель стала шире, и появилось лицо ребенка... черное! Настала очередь мужика ахнуть и остолбенеть. А черное лицо рассматривало черными глазами белое небо и падающие хлопья, затем ребенок принялся ловить снег, подносил к глазам кулачок, разжимал, потом непонимающе выпячивал и без того толстую нижнюю губу, вновь ловил хлопья.

– Тять, чего это он черный такой? – спросил Левка отца. – В саже извозился?

Услышав голос, черный мальчик перевел глаза на отца и сына, улыбнулся, показывая ровный ряд белых зубов.

– Свят, свят, свят... – произнес мужик, неистово крестясь.

Все-таки падающие хлопья привлекали больше ребенка из кареты, нежели люди, бесцеремонно рассматривающие его, он снял малахай и подставил курчавую голову под снег, затем лицо, жмурился и морщился.

– Пойдем отсюдова... Нечистый в коробе! – сказал шепотом отец.

Схватив за шиворот сына, потащил его подальше, оглядываясь и крестясь.

– Пошто дверь-то открыл, неслух? – послышался из кареты строгий мужской голос. – Без того студено.

В следующий миг рука взрослого человека цапнула за одежду черного ребенка и грубо вернула в карету, затем захлопнула дверцу.

– Трогай! – крикнули снаружи.

Карета вновь понеслась по бескрайнему снежному морю.

Уткин Степан, приказной человек при купце Рагузинском, измаялся в длинной дороге из самой Турции, которая пролегала не напрямки через море и Азов, а окольным, сухим путем. Он вез двух арапчиков к царскому двору, братьев по крови, двух сыновей эфиопского князя, которых Рагузинский промыслил с великим страхом от турок и опасностью для жизни. Царь Петр возжелал, чтобы ему достали в Константинополе несколько арапчат, отписал в Турцию, а Рагузинский сошелся правдами и неправдами с заведующим сералем, где содержались и обучались слуги султана, и выкупил трех понравившихся мальчиков. Арапчики при дворе – дань моде, которая пришла не только с Востока, а и с Запада, где при дворах королей и знатных вельмож находились в услужении чернокожие рабы.

Уткин поуютнее устроился в карете, укутавшись длинношерстной шкурой, уставился на Ибрагима, а тот упорно изучал свою ладошку.

– Сколь тебе говаривать, – сонно пробормотал Уткин, – то снег. В руках тает, потому как снег он.

Ибрагим не понимал русскую речь. Он разумный, ловкий, любознательный. Завидев падающий снег, пришел в великое изумление и на кратких стоянках норовил потрогать его руками и языком. Второй – злой, затаился в углу кареты и только белками глаз ворочал. Третий... скончался по дороге! Простудился и помер. И чего теперь государю говорить? Ох, не погладит по голове, кабы вовсе ее не снес. Вина ведь на Уткине: недоглядел! Арапчики солнцем прожарены, оттого и черны, Рагузинский наказывал в тепле их содержать. Да разве ж Уткин мог предположить, что российские земли окажутся губительны для арапчат? Не послушал Рагузинского и... везет теперь двоих! Вдруг лик его посветлел, он сказал вслух: «А скажу-ка я государю, что арапчик захворал черной оспой! От нее и помер».

Но, подумав, вздохнул тяжко: «Ну да, а государь скажет: «А как же ты, Уткин, и енти арапчики не захворали? Нешто я дурак? Обмануть меня вздумал?» Не миновать мне плетей».

У Степана заранее ныла спина. Он поежился и уставился на арапчат исподлобья и с неприязнью, будто они виноваты, что третий умер. Старший дремал – дорога убаюкала, а младший – вертелся, вертелся... Путешествие подходило к концу, а радости возврату на родину нет. Сколько страху-то натерпелся Уткин! Одно то, что вез украденных у султана арапчат через турецкие земли да с посланиями тайными, грозило... Уткин перекрестился, вознося благодарение господу за защиту.

От неподвижности занемело тело, да холод пробирал в немецком платье, не помогали ни шубы, ни шкуры. Однако дельная мысль пришла в голову Уткина. Если Петр спросит про третьего арапчика, Степан скажет, что помер тот от оспы, и на том стоять будет да крест целовать, а если не спросит, так и докладывать незачем. Немного успокоившись, Уткин задремал.

Ибрагим сначала скреб пальцем по стеклу, дабы очистить его от морозного узора и смотреть в окошко, но вскоре угомонился, притих. Его головка была полна впечатлений, а живой ум силился понять происходящее. Закутавшись в медвежий мех, он тоже смежил веки. Чем дальше на север простирался путь, тем чаще он видел раскаленный песок под палящим солнцем, которое яростно лизало кожу, множество людей, таких же черных, как он, свободно разгуливающих по родному городу Логону, любимую сестру красавицу Латану, тоже плененную турками... Она прыгнула в море за кораблем, увозившим братьев до ближайшего острова и плыла, плыла... а расстояние увеличивалось... Вспомнив сестру, Ибрагим заплакал, но очень тихо, чтоб никто не услышал...

* * *

К родному городу Даши Артур примчался на рассвете. В такой час бесполезно кружить по улицам в поисках больницы, да и кто пропустит к больной? Он выбрал удобное место недалеко от дороги, остановил машину среди кустарников и деревьев. Ныла спина и шея. Размявшись, Артур понаблюдал за бледнеющим небом и зачарованно слушал крики петухов. Устроившись удобнее в джипе, задремал с мыслями о Даше...

Давно он не ловил на себе пристальные и удивленные взгляды. Даже забавно стало. Людей можно понять: мулат на запыленных дорогах деревни... пардон, городка, – невидаль еще та. Больницу оказалось найти раз плюнуть. Вообще городишко можно проехать насквозь минут за пятнадцать, по предположению Артура.

– Веремеева, к тебе пришли, – сообщила раздатчица еды, поставив на пол два эмалированных ведра и вытирая грязным фартуком потное, красное лицо.

– Кто? – спросила Даша.

– Ну... Эта... Негра какая-то... Ой, боже ж мой! Куды ж ты скачешь?

Даша взлетела с кровати, на ходу набрасывая халат, ринулась из палаты, не слушая причитаний. Уткнувшись лицом в грудь Артура, она плакала навзрыд, тот гладил ее по волосам и плечам, приговаривая:

– Даша, ну все, все. Я приехал, обещал и приехал. Успокойся. Пойдем?

– Нет. Не хочу объясняться со всеми этими... врачами и остальными. Хочу смыться потихоньку. Ты на машине?

– Конечно.

– Поставь машину квартала за два вниз, – указала она рукой направление, – и жди. Я приду через полчаса, хорошо?

– Понял.

Она удалялась к корпусу. Ну и видок! Застиранный халат с чужого плеча, тапочки без задников, бабушкина радость (допотопней трудно отыскать), из-под халата торчит ночная рубашка в цветочек. На голове заметил почти зажившую рану, вокруг которой грубо выстрижены волосы. Осунулась, бледная, с синими кругами под глазами... Но это была Дашка.

А в окнах друг над другом в пятиярусном расположении лица. Лица любопытные, нахальные, переговаривающиеся, глядевшие на Артура во все глаза. «Дикари», – подумал он и направился к выходу из больницы.

На втором этаже Дашу обступили женщины:

– Это кто ж такой?

– Друг, – ответила она.

– Ну да! А чего черный негр?

– Мулат.

– А из какой страны?

– Из нашей.

– Да ну! А чего он здесь делает?

– Проездом.

– А чего обнимал тебя?

– Руки есть, – злилась Даша.

– Ох, говорят, негры палки кидают... мечта! – потягиваясь, сказала моложавая и краснощекая толстуха.

– Какие палки? – не поняла Даша.

– Не знаешь? Да ты баба или девка? – хихикала краснощекая. – Ну, в койке бабам. Мне б сейчас этого негра... я б его ухайдокала.

От хохота едва не разлетелось здание.

– Тьфу, бисови девки! Штоб языки у вас поотсыхали! – замахала клюкой бабка в беленьком платочке и в шерстяных чулках (в жару-то!). – Штоб вам повылазило, паскудницы! Ах, срамницы! Тьфу, прости господи!

«Бисови девки» тряслись, хохоча и повизгивая, Даша хмурилась.

– А ты пробовала? – спросила краснощекая, когда хохот пошел на убыль.

– Что?

– Негра этого? Как мужик он как, а?

– Отстаньте, у меня голова болит.

Она вырвалась из круга обступивших женщин, в палате упала на кровать ничком. Глупые и беспардонные бабы вывели ее из равновесия. Вот уж простота идиотская... Пожалуй, впервые двуногие раздражали. Ей приходится много встречаться с разными людьми по долгу службы, находить с ними общий язык, но сегодня Даша готова была убить любопытных дур. Полежав некоторое время, она встала, выскользнула из палаты, в коридоре ее окликнула медсестра:

– Ты куда? Скоро на процедуры.

– На воздух. Душно.

Побродив по двору больницы, стараясь попадаться всем подряд на глаза, Дарья ускользнула. Артур ждал в машине в условленном месте. Возле него крутились два голопузых мальчугана лет восьми-девяти с грязными разводами на животах. Даша забралась на заднее сиденье, поцеловала Артура в висок со словами благодарности. Он протянул пакет:

– Переодевайся.

Она брезгливо сбросила больничную одежду... В зеркале над лобовым стеклом заметила два пристальных глаза...

– Пожалуйста, не смотри, – смутилась она. – Расческа есть?

Он передал массажную щетку, повернувшись к боковому окну. Через пару минут Даша пересела на первое сиденье:

– Сначала ко мне домой. Я покажу дорогу.

Все же есть в ней нечто особенное, правда, Артур не может определить – что.

Были у него женщины намного красивее, любившие его, а внутри замирает только при появлении Дашки. Странно. Так что же в ней такого необычного? Вот сейчас она задумалась в напряженно-нетерпеливой позе, похожая на картину неизвестного русского художника, на нее хочется смотреть. Минуту назад, словно из дореволюционного приюта вышла, теперь же совсем другая... И коса через плечо... Да, есть старомодность в этих длиннющих волосах, но очаровательная старомодность. Обычно она закручивает волосы на затылке, закалывая шпильками, которых сейчас у нее нет. Это не та женщина, которая легко заводит романы и так же легко их разрывает. Может, его и привлекает недосягаемость? Крепость взята – и потерян интерес, такое возможно? Вполне. Так было не раз. Только в данном заболевании кроются более серьезные причины. Он отвел глаза от нее и включил зажигание. Да, по российским путям-дорогам даже джипу делать нечего, однако Артур уверенно колесил по узким улочкам с размытыми дождем дорогами. Даша свернула больничные тряпки в узел и выбросила в окно.

Подъехали к пепелищу. Достаточно беглого взгляда, чтобы определить силу пожара. Вот это горело! Огонь выел все без остатка, кроме кирпичной кладки и железных балок с перекрытиями.

– Дашенька! Даша!

Из соседнего дома выбежал навстречу пожилой мужчина, крепкий на вид, с загорелым лицом, обнял плачущую Дашу, без конца повторявшую:

– Господи, как это могло случиться? Дядя Юра, как?

– Проводка, сказали, загорелась, – прослезился и дядя Юра. – Я до ветру вышел ночью, смотрю – полымя. Всех соседей поднял... Ведра давай наливать... Кинулись «пожарку» вызывать, а телефон только в соседнем дворе, у Жужелицы. Стукали-стукали, а она тетеря глухая... Еле достукались. «Пожарка» приехала, а тут такое творилось... Хорошо, ветра не було, а то б и соседние дома... Мы как могли... Тебя только и вытащили, в окошко билась ты. Стекло разбили и вытащили. А оно – сквозной, видать, потянул, – пока тебя тащили, за тобой так зажглось, не приведи господи. Вот так. Мать твою, бабу Галю, нашли в коридоре уже потом... Знать бы, что вы вместе были... Всего-то дверь надо было вышибить. Да кто ж знал? А тебя вот... В окно ты билась, Даша, звала меня.

– Боже мой, ничего не помню, ничего, – простонала она.

Во время рассказа Артур бродил по выгоревшему дому. Неподалеку послышалось бреньканье гитары и нечто вроде песни:

– О, Зойка-пропойка с утра глаза залила, – грустно сказал дядя Юра. – Концерт вам по заказу. Опять дочку позорит.

Наискосок от них на куче песка сидело подобие женщины в морском поношенном кителе и капитанской фуражке. Зойка-пропойка беспорядочно била по струнам, создавая немыслимую какофонию и выкрикивая нараспев фразы, не имеющие никакого отношения к песне. Наконец Зойка-пропойка встала, почесала тощий зад, ухватившись за высокий забор, подтянулась и, положив подбородок поверх забора, заорала на всю улицу:

– Людка! Людка, подлюка, витчини калитку! Ты дома, я знаю. Витчини, говорят! Я тебе мать или не мать? От гады! Предатели! Я в КГБ на вас напишу! Не имеешь права. Должна мать... – Бум – упала, быстренько поднялась и вновь повисла на заборе. – Мать обязана кормить-поить! Людка, подлюка!..

Артур отвернулся. Чего только не насмотришься в нашей замечательной стране, какие экземпляры не встретишь! Калитку никто не «витчинял», и Зойке-пропойке пришлось, замысловато перебирая ногами, начать отступление с привычной позиции под забором. Увидев Артура, она остановилась как вкопанная.

– Тю!.. Не допила! – завопила истошно Зойка-пропойка, кинувшись к родному забору: – Людка! Людка, дай выпить, матери мерещится! Людка! Выпить дай, подлюка!

– Вы уж простите, – извинялся перед Артуром дядя Юра, – она запойная, пропойка, словом. И дочку позорит, а та дивчина хорошая. И как земля таких носит? Баба Муся человеком была – сгорела, а тут алкашня ненасытная, худо только от нее, а живет себе...

– Земля всех носит: и хороших и плохих, – вздохнула Даша. – Пусть живет, места всем хватит, да и вам же веселее.

– Вы говорили, проводка загорелась, а кто определил? – спросил Артур.

– Ну, так... Пожарные сказали... И милиция.

– Вы видели ИХ? – тихо спросила Даша.

Дядя Юра замер, опустил глаза в землю, понимая, о ком она спрашивает, но ни о чем больше поведать был не в силах. Смахнув слезу, прошептал:

– Что ж тут поделаешь... Ты благодари бога, что сама осталась жива...

– Мне его не за что благодарить. Вы видели их?

– Да. При мне всех троих вынесли... – с трудом выговорил дядя Юра. – После уж, когда потушили. Дашенька, сначала угорают... Вот. Не чувствовали они... А братец твой Ромка схоронил. Деньги мы собрали... На работе ему помогли... Такие дела, значит...

Даша двигалась по дому молча и без слез. Только изредка, когда воображение особенно сильно рисовало страшные картины пожара, она с шумом вдыхала воздух, задерживая его в груди, пока не начинала кружиться голова. Этот способ дыхания позволял не впасть в истерику. Она вернулась к мужчинам, у ног которых вился Дружок, собака матери. Заметив Дашу, пес жалобно заскулил, завилял хвостом.

– Ты жив, Дружок? Повезло и тебе... – гладила его она, присев на корточки. Вдруг огляделась. – А где машина?

– Какая машина? – не понял дядя Юра.

– Наша. Мы приехали на машине, где она? Стояла здесь, где мы с вами стоим, во дворе...

– Ну, да, помню. Так это... Не було тут машины. Пожар тушили, я по двору бегал... другие тоже... А машины не було...

– Странно, – нахмурилась она. – Артур, поехали. Прощайте, дядя Юра.

На пожилого человека, смотревшего им вслед, Даша ни разу не оглянулась, словно отрезала прошлое навсегда.

По центральной аллее кладбища, поросшего деревьями, которые закрывали кронами последнее пристанище, образовывая густую тень, Дарья почти бежала. Свернув где-то на середине, петляла между оградами и могильными плитами, потом остановилась перед тремя холмами с деревянными крестами. Сразу видно, захоронения недавние, одновременные. Земля на могилах покрылась растрескавшейся коркой, цветы давно увяли. Артур прочел: «Веремеев Игорь Нико...», «Веремеев Никита...» На третьем холме табличка с женским именем. Даша упала на колени, сложила руки у лица, тихо плакала... Наконец Артур начал кое-что понимать. На эти хрупкие плечи свалилось страшное горе, невыносимую боль, должно быть, чувствует Дашка. А он еще сомневался – ехать или нет. Артур присел рядом, обнял ее за плечи, утешал как мог:

– Дашенька, ничего не изменишь. Я хотел бы тебя утешить, хотел бы успокоить, но где те слова, которые тебе помогут? Даша, боль пройдет, она всегда проходит, поверь... Тебе трудно, я буду рядом, помогу... Сейчас лучше расскажи мне...

– Я не знаю, что рассказывать, – всхлипывала Даша. – Это может показаться смешным, но я ничего не помню.

– Давай то, что помнишь. Почему ты думаешь, что тебя хотят убить? Знаешь, по телефону это прозвучало нелепо.

– Знаю. Я ничего не понимаю, и это правда. Но я видела его... Он приходил меня убить. Никогда его не встречала раньше. За что? Я не занимаю важного поста, у меня нет заклятых врагов, я не миллиардер, в конце концов, а просто журналист, но не вела жутких расследований...Так за что? Пойми, я не сошла с ума. Ты мне веришь?

– Верю, – гладил ее по плечам Артур. – А когда в окно стучалась во время пожара, помнишь?

– Нет! В том-то и дело, нет!

– Хорошо, хорошо. Успокойся. Дашенька, давай так. Ты приехала к матери, до какого места помнишь?

– Застолье... Расходились гости... И все. Потом сразу больница.