Читать книгу Motörhead. На автопилоте - Лемми Килмистер - Страница 8

Я ушел из The Rocking Vicars с мыслью, что немедленно стану сам себе звездой. Что все будет расчудесно и роскошные женщины будут ублажать меня, вооружившись сырой морковкой, – в общем, понятно. Конечно, на самом деле вышло немного иначе.

В мой первый приезд в Лондон я продержался там месяц – после того как проснулся на диванчике, принадлежавшем маме Рона Вуда. Я жил у приятеля по имени Мерфи, мы были знакомы еще с тех пор, когда он жил в Блэкпуле. Этот мелкий ирландец, фолк-певец, тоже был «доссером». Приятный человек. Мы водили знакомство с парой портных, они были геи и шили нам всю одежду – они всегда измеряли длину ноги по пять раз. Мерф им нравился, и время от времени они тусовались вместе. Но он с ними не трахался – по крайней мере, я так думаю. Они сшили ему костюм Бэтмена с капюшоном и крыльями, которые крепились к рукавам и талии. В качестве рекламного трюка он намеревался слететь с Блэкпульской башни.

Блэкпульская башня – практически копия Эйфелевой башни, только в четыре раза меньше. Правда, она все равно слишком высока, чтобы с нее прыгать, – а вдруг полет не удастся? Но Мерф облачился в свой костюм Бэтмена, и мы все пошли вместе с ним к башне и направились прямиком к кассе.

– Здравствуйте! – говорит Мерф, – я Мерф, Человек – летучая мышь! Дайте мне пройти!

– Зачем это? – флегматично спрашивает чувак на кассе.

– Я спланирую с этой башни на землю! – заявляет Мерф.

– Нет, ты этого не сделаешь.

– Еще как сделаю! – упорствует Мерф.

– Не сделаешь.

– Прочь с дороги! – приказывает этот бэтмен с высоты своих 165 сантиметров.

– Послушай, приятель, – говорит кассир, – давай так: ты заплатишь за билет и взлетишь на башню; если сможешь это сделать, я верну тебе деньги. Идет?

В общем, не дал он прославиться бедному Мерфу. Отнял у него этот мимолетный шанс заявить о себе. Как бы то ни было, когда я собрался ехать в Лондон, Мерф уже был там. Он жил в паршивой квартирке в Санбери-на-Темзе. Ну то есть сама квартира была не так уж плоха, но в ее четырех или пяти комнатах жило человек двадцать «доссеров», и не было горячей воды. Еды и денег тоже не было. Мы пытались организовать группу: я, Мерф и барабанщик по имени Роджер – барабанов у него не было, и он колотил по диванным подушкам! Вскоре мое терпение лопнуло, и я уехал на север. Однажды утром я проснулся на пляже в Саут-Шилдс, ел холодные печеные бобы прямо из банки – вилкой мне служила расческа. От жизни наверняка можно взять больше, решил я, после чего отправился домой и немножко отъелся. В следующий раз я увидел Мерфа только лет через тридцать, и меня приятно удивило, что годы практически не повредили его рассудок (по крайней мере, то, что от него оставили шестидесятые). Он теперь писатель; при встрече подарил мне свой роман. Когда-нибудь прочитаю и скажу вам, хорош ли он!

Вскоре после моего возвращения домой The Birds играли в Нортвиче, недалеко от Манчестера, и я уехал с ними обратно в Лондон. Там я позвонил по единственному номеру, который у меня был (не считая номера Джона Лорда!), – Невиллу Честерсу. Он раньше работал техником у The Who и The Merseybeats. Я спросил, можно ли мне перекантоваться у него на полу, и он сказал: приезжай. В то время Невилл работал у The Jimi Hendrix Experience и делил квартиру с басистом Хендрикса, Ноэлем Реддингом. Им был нужен еще один техник, и недели три спустя я получил эту работу.

Джими Хендрикс в то время был суперзвездой в Англии – два его сингла заняли первое место, – но в Америке о нем еще никто не слыхал. Я работал с его группой около года – на всех телешоу и в турах по Англии. К сожалению, за границу я с ним не ездил, потому что вся моя работа была – таскать тяжелые предметы. Но все равно это был замечательный опыт. Хендрикс был самым потрясающим гитаристом в истории, тут и сомневаться нечего. Он был чертовски хорош во всем – играл просто умопомрачительно и к тому же отлично держался на сцене. У него была кошачья, змеиная грация! Когда он играл, у девчонок натурально ехала крыша. Я видел, как с ним в спальню заходили пять девчонок сразу, – и каждая, выходя обратно, улыбалась. Конечно, дорожной команде тоже перепадало. Хендрикс был настоящим жеребцом; я человек простой и, по-моему, это очень хорошо. Что плохого в том, чтобы быть жеребцом? Это уж точно веселее, чем не быть жеребцом! К сожалению, мне почти не довелось пообщаться с ним не по работе – я не был частью его жизни. Я просто на него работал. Но я помню, что он был очень приятным, очень милым парнем. Хотя люди вообще были тогда дружелюбнее. Это была очередная эпоха невинности, если угодно. Люди еще не начали умирать.

Остальные двое в Experience мне тоже нравились. Ноэль Реддинг был нормальным чуваком, правда, он спал в ночной рубашке, и у него были ночные туфли с загнутыми носами, как у Аладдина, и ночной колпак с кисточкой. Живописное зрелище. Митч был псих, он, собственно говоря, и сейчас такой. Стою я однажды на разделительном островке посреди Оксфорд-стрит, и ко мне подбегает Митч: белая шуба, белые брюки, белая рубашка, белые ботинки и носки – прямо как привидение. «Привет, я не знаю, кто я!» – произнес он и помчался дальше. Меня он, наверное, тоже не узнал.

Конец шестидесятых был фантастическим временем для британского рок-н-ролла. С тех пор никогда больше не бывало столько талантов одновременно. The Beatles, The Rolling Stones, The Hollies, The Who, Small Faces, Downliners Sect, Yardbirds – все они появились в течение трех лет. «Британское вторжение» навсегда изменило лицо рок-музыки, и мы в Лондоне были в самом центре событий. Еще было много блюза: Savoy Brown (которые в Америке были гораздо популярнее, чем у себя дома) и Foghat начинали как блюзовые группы, а еще на некоторое время в моду вошел джаз-блюз. Тогда еще работал Грэм Бонд, а в его группе играли Джек Брюс и Джинджер Бейкер, которые потом основали Cream. The Beatles только что выпустили Сержанта Пеппера – вот вам настоящий вкус сезона! Двоих из них как раз арестовали, так что они определенно были на коне: Джон Леннон словно мученик и Йоко рядом с ним – картина оскорбленной невинности[18].

Куда ни посмотришь, всюду были хорошие группы. Теперь все гораздо печальнее: по-настоящему классную группу надо еще поискать, а ужасных групп вокруг тысячи. Тогда тоже были тысячи групп, но половина из них уж точно были отличные. Вот вам пример: с 14 ноября по 5 декабря 1967 года я ездил с Хендриксом в его второй тур по Великобритании. Вторыми хедлайнерами в этом туре были The Move, у которых только что вышло два сингла подряд, которые тоже заняли первое место; еще в этом же туре были: Pink Floyd – их последний тур с Сидом Бэрретом; Amen Corner, которые тогда добрались до второго места; The Nice, с которыми играл молодой органист по имени Кит Эмерсон; и Eire Apparent, которые потом трансформировались в группу Джо Кокера The Grease Band. И увидеть все это великолепие стоило семь шиллингов шесть пенсов (или 70 американских центов). И это было в то время в порядке вещей.

Вы же не думаете, что я буду рассказывать про Лондон шестидесятых и ни словом не обмолвлюсь о наркотиках? Не на того напали! Вся наша команда на протяжении всего этого тура была на кислоте. И работали мы при этом отлично. А еще – оргазм под кислотой это нечто, просто фантастика, и я не упускал случая это испытать. Кстати говоря, кислота тогда не была запрещена законом. Законы против нее приняли не раньше конца 67-го. Что же касается марихуаны, то можно было спокойно идти по улице и курить косяк, а полицейские, как правило, знать не знали, что это такое. Один мой знакомый сказал полицейскому, что курит безникотиновую сигарету, и тот купился. Весь Лондон, казалось, был тогда обдолбан. Мы закидывались и шли в парк, разговаривали там с деревьями – и иногда деревьям удавалось тебя переспорить. Мы слышали, что кислота не действует два дня подряд, но мы выяснили, что если удвоить дозу, то она и на второй день прекрасно подействует!

В Лондоне были отличные клубы – Electric Garden, Middle Earth. Как ни придешь туда – все под ЛСД. В Middle Earth прямо у входа, у кассы, стояла девушка и раздавала кислоту. Она давала ее бесплатно каждому или каждой, кто входил в клуб. Иногда мы брали кристалл кислоты, которого хватало на сто трипов, и растворяли его в ста каплях дистиллированной воды в бутылке. Затем брали пипетку и капали этим раствором на газетный лист, рядами. Когда этот лист высыхал, мы вкладывали его обратно в газету, шли на улицу и продавали кусочки этого листа по фунту каждый. Иногда попадались удачные кусочки – на два трипа; а иногда просто отсыревший кусочек бумаги.

Настоящие кислотные трипы в то время были не похожи на все это хипповское дерьмо про мир во всем мире. Мой первый трип длился восемнадцать часов, и все это время я ничего не видел. То есть я не видел, что на самом деле происходило вокруг, – одни галлюцинации. От любого звука, от любого шороха: можно было щелкнуть пальцами – и пффффф! ты видел настоящий калейдоскоп. Твои глаза превращались в цветные стробоскопы, приводимые в действие звуком. И все время такое ощущение, что твой мозг на американских горках: сперва замедляешься, пока поднимаешься к очередной вершине, а потом – ффууууух! Зубы шкворчат, будто поджариваются на сковородке, и если засмеешься, то ужасно трудно остановиться. В общем, кислота мне скорее нравилась. Но это опасный наркотик – если будешь неосторожен, он разбудит в тебе что-то такое, чему ты можешь не обрадоваться. Если ты не очень твердо стоишь обеими ногами на земле, кислота может стать для тебя катализатором – а может сделать так, что ты уйдешь и больше не вернешься. У тебя отберут галстук, вытащат шнурки из обуви и ремень из штанов и посадят тебя в комнату без окон и с мягкими стенами. Многих моих знакомых из-за кислоты увезли на чумовозе.

Еще все жрали таблетки. Стимуляторы: «синенькие», «черные красотки», декседрин. Именно таблетки – я никогда не имел дела с порошками. А вообще, если ты работаешь в группе, и особенно если ты техник, без таблеток не обойтись, иначе не сможешь жить в таком темпе. Нельзя поехать в тур на три месяца без таблеток. Мне плевать, что там говорят – что надо поддерживать форму, есть овощи, пить соки – идите в жопу! Это все лажа. Можешь жрать артишоки сотнями, но три месяца гастролей, когда каждый день концерт, на этом не продержишься.

Транквилизаторы тоже все жрали. У нас в ходу был мандракс (в Штатах он назывался кваалюд). Однажды мы купили канистру с тысячей таблеток мандракса, но когда открыли ее, то обнаружили, что все таблетки размякли – видимо, в канистру попала вода. Там бултыхалась кашица из мандракса. Мы вылили ее на доску для теста, раскатали скалкой и сунули в печку, и у нас получился такой лаваш из мандракса – мы отъедали от него по кусочку. Иногда откусишь – и во рту один мел (наполнитель), а иногда – сразу три порции мандракса: такая русская рулетка с опиатами! На декседрин и мандракс я получал рецепты. Тогда многие доктора за деньги были готовы выписать тебе рецепт на что угодно. И это доктора с Харли-стрит[19]! И вот однажды доктор, к которому я ходил, снял меня с мандракса, потому что его только что запретили, и заменил мне его на туинал. Это был ужас. Этот гребаный туинал в семь или восемь раз опаснее мандракса. Мандракс по сравнению с туиналом – невинное дитя! Все у них через жопу. И всегда так.

Однако хватит о наркотиках (и сексе) в моей жизни – поговорим о рок-н-ролле. Пожив в Лондоне некоторое время, я начал играть в группах. Сперва я устроился гитаристом к Пи Пи Арнольд. Она раньше пела в The Ikettes – так назывались бэк-вокалистки Айка и Тины Тернер, – а потом начала сольную карьеру и записала несколько синглов, которые стали хитами в Англии. Я играл с ней пару недель, а потом она поняла, что я не умею играть соло. И я потерял работу. В 1968 году я оказался певцом в группе Сэма Гопала. Он был наполовину бирманец… или непалец, не помню. Он играл на табла, но они так гудят, что их невозможно подзвучить, по крайней мере, оборудование конца 60-х с ними не справлялось. Раньше у него была группа под названием The Sam Gopal Dream, которая в декабре 1967 года участвовала в сборном концерте Christmas On Earth, там еще был Хендрикс. Некоторые думают, что я играл на том концерте, но это не так. Когда я познакомился с Сэмом, он выбросил из названия группы слово Dream и называл ее просто Sam Gopal – скромно и по делу!

С Сэмом меня познакомил мой приятель по имени Роджер Д’Элиа. Он играл на гитаре и приходился внуком Мэри Клэр – очень знаменитой в прошлом английской актрисе. Я тогда жил у Роджера, и однажды он сообщил мне, что собирает группу с Сэмом Гопалом и басистом Филом Дюком, и им нужен парень, который умеет петь. Наша музыка была смесью психоделии, блюза и ближневосточных ритмов, и все это в духе The Damned[20]! Мы записали один альбом, съездили в тур по Германии и сыграли в лондонском клубе The Speakeasy. Там нам устроили настоящую овацию, так что мы подумали, что станем звездами, но на самом деле после этого наши дела становились только хуже!

Сэм был полон решимости стать звездой. Он этого очень хотел. Он был стопроцентным гребаным позером, но это меня не отталкивало. Я и сам позер – если ты не позер, то что ты забыл в шоу-бизнесе, да? В общем, Сэм был нормальным парнем. У него были свои музыкальные идеи, но он давал мне полную свободу сочинять песни. Наш единственный альбом почти на сто процентов состоял из моих песен. Я в то время все еще носил фамилию отчима, так что на конверте пластинки я указан как Иэн (Лемми) Уиллис. Авторство нескольких песен я приписал всей группе, но на самом деле я сам сочинил весь материал за одну бессонную ночь. Тогда-то я и познакомился с чудесным веществом под названием метедрин. Только две песни на этой пластинке написал не я: Angry Faces Лео Дэвидсона, и еще мы сделали очень неплохую версию Season of the Witch Донована.

Альбом – он назывался Escalator – вышел на лейбле Stable. Совершенно бессмысленная контора. Ей заправляли два индийца, не имевшие ни малейшего представления о том, как вести дела. Не знаю, как устроилось наше сотрудничество. Это был проект Сэма, продюсером стал его приятель, и так далее. Escalator не имел успеха – полный провал. Даже по меркам независимых лейблов Stable был слишком независимым. Спустя некоторое время мы поняли, что у группы нет никаких перспектив, и поставили на ней крест. В 1991 году, незадолго до моего переезда из Англии в Америку, я столкнулся с Сэмом Гопалом на улице. Было неожиданно и забавно – мы не виделись десять лет, а тут вдруг я встречаю его совсем недалеко от собственного дома. Мы поболтали, и он сказал, что собирает новую группу – что-то знакомое, да? Некоторые вещи не меняются!

После Sam Gopal я повесил гитару на стену и примерно год ничего не делал – кантовался по сквотам и жрал галлюциногены. В молодости это не проблема, а мне было двадцать три года. Тогда же я узнал, какая мерзкая штука – героин. Он, конечно, всегда был где-то рядом, но поначалу особой популярностью не пользовался – он стал настоящей проблемой году в 70-м. У меня был знакомый, Престон Дейв, он даже не был настоящим джанки, только начал этим увлекаться. Однажды наша компания сидела в «Вимпи-баре» – первая попытка сделать в Англии что-то вроде «Бургер-Кинга», круглосуточная забегаловка на Эрлс-Корт-роуд. Престона уже потрясывало, и он сгонял на Пикадилли: там можно было разжиться героином. Возвращается и идет прямиком в туалет. А через пару минут вываливается оттуда спиной вперед и весь шатается. Лицо черное, язык висит наружу. Ему продали крысиный яд – чувак взял с него деньги, улыбнулся ему и всучил ему чистую отраву. Черт, подумал я, если приходится иметь дело с такими людьми, мне этот ваш героин на хер не сдался. И еще я видел, как люди колются старыми затупившимися иглами, от которых руки становятся страшными, как ядерный взрыв. У некоторых на руках были шишки размером с мяч для крикета – от закупорки сосудов. А многие продавали собственную задницу ради дозы. По-моему, вся эта история – сплошное мучение, ничего в ней веселого нет.

У меня дохрена друзей умерло от героина, а хуже всего то, что так же умерла девушка, которую я любил сильнее всех в жизни. Ее звали Сью, и это была первая девушка, с которой я стал вместе жить. Когда мы закрутили роман, ей было аж целых пятнадцать лет – если бы нас застукала полиция, вышло бы неловко, но что тут поделаешь. Мне самому-то был всего двадцать один год, это был 67-й: в общем, меня нельзя было назвать развратным старикашкой. Мы оба были юные и развратные! Важная деталь (прежде всего – для окружающих): она была черная. От нас все отвернулись. Все друзья нас бросили – и ее, и мои. А ведь это было вроде как время мира и любви! Все как раз начали слушать черную музыку, и все такое прочее. Ха! Вот какие они все были лицемеры. Никто не знал, как с нами быть. Мои друзья перестали со мной общаться, потому что я связался с «ниггершей». Это было для меня очень неприятным открытием – вот же мудаки! А ее черные друзья решили, что я угнетатель: умыкнул черную девушку и сделал ее своей игрушкой, бла-бла-бла. Какая херня! Я объяснил им, что не тащил ее за руку: она была вольна пойти со мной или остаться. Но вообще нам с Сью было наплевать. Если таким образом можно потерять друзей, значит, они и не были тебе друзьями. Кроме того, мы были влюблены, и чужое мнение нас мало интересовало.

Правда, мы с Сью вечно собачились. Она была тройной Близнец[21] – непонятно, с кем из них ты сейчас разговариваешь. Нам все время не хватало денег, и она начала работать в клубе Speakeasy. К ней много подкатывали – она была юна и только недавно поняла, что красива, и мужики звали ее поразвлечься. Пока она работала в Speakeasy, мы расстались (вообще мы с ней расставались раз пять), и она потрахалась с Миком Джаггером. Впоследствии я спросил ее: «Ну и как он?» А она: «Ну, он был хорош, но не так хорош, как Джаггер» – шикарный ответ! Она, конечно, имела в виду, что настоящий Джаггер не мог сравниться с собственной репутацией. Ничего удивительного: он не смог бы оправдать ожидания, даже если бы влетел в комнату в прыжке, использовав вместо шеста сами понимаете что.

Через какое-то время Сью нашла работу в Ливане – танцовщицей в Бейруте. Его тогда еще не сравняли с землей, и он был такой песочницей западного мира. Она вернулась оттуда отпетой героинщицей, и все теперь было как-то по-другому. Только мы с ней воссоединились, как однажды она поехала к бабушке. Там она позвала к себе кого-то из друзей, чтобы ей принесли стаффа. Заперлась в ванной. Вмазалась, набрала себе ванну, потом отрубилась и захлебнулась в воде. Ей было всего девятнадцать.

Когда она умерла, я был в Лондоне (к этому времени я уже играл в Hawkwind), но на похороны не пошел. Кому нужны мертвецы? Я любил живых. У нее была сестра, Кэй. Такая же симпатичная. Не знаю, что с ней стало, но Кэй, если ты читаешь это, свяжись со мной – поговорим о Сью, хорошо?

Итак, я видел своими глазами, что связываться с героином себе дороже, но это не значит, что у меня не было нескольких собственных стремных опытов, пока я подыскивал себе излюбленное вещество. Однажды, году в 69-м или 70-м, я сильно облажался. Мы сидели и ждали, что нам притащат спидов. Там был один парень, который встречался с медсестрой, работавшей в пункте выдачи медикаментов, и он ее умаслил, чтобы она принесла нам амфетаминов. И вот она приходит и несет стеклянную банку, на которой вроде бы написано «амфетамина сульфат». И мы, жадные ублюдки, немедленно его употребили. Но там был не амфетамин, это был «атропина сульфат» – белладонна. Яд. Мы употребили чайную ложку этой дряни – раз в двести больше, чем следовало – и всей компанией пришли в неистовство.

Я таскал под мышкой телевизор и разговаривал с ним. Кто-то пытался кормить деревья, росшие под окном. Некоторое время на самом деле было интересно. Потом мы все отрубились, и кто-то вызвал Release, это была фирма, бесплатно присылавшая скорую помощь наркоманам[22]. Нас свалили, как дрова, в их фургончик и отвезли в больницу. Я просыпаюсь в койке и понимаю, что могу видеть сквозь собственную руку. Я видел под своей рукой складки на простыне. Потом я замечаю больничные стены. Твою ж мать! Я точно загремел в дурку. Хотя нет, это обычная больница, а то рукава были бы длиннее. Тут на соседней койке просыпается мой приятель Джефф.

– Псст! Джефф!

– А?

– Мы в больнице.

– Вау.

– Надо сматываться. Ты как?

– Норм.

– Тише!

Мы слезаем с коек, я натягиваю плавки, и тут вдруг он как завопит:

– ААААААА! НА ПОЛУ!

Он прыгает и орет, глаза круглые и выпученные, как регистровые переключатели на органе:

– Черви, личинки, муравьи – АААААААА!

Я залез обратно в койку.

Потом явился доктор:

– Если бы мы приехали на час позже, вы бы не выжили.

Я про себя подумал: «А ты, небось, был бы только рад, козел вонючий».

Он сказал, что нам дали антидот и что нам потребуется время, чтобы прийти в себя. В результате мы приходили в себя две недели, и это было очень странное время. Например, я сидел, читал книгу, открывал 42-ю страницу – но книги не было. Или я шел по улице и вроде бы нес чемодан, и вдруг оп! – у меня в руках ничего нет. Странно… но интересно. Впрочем, не настолько интересно, чтобы повторять этот опыт!

В конце концов, после нескольких месяцев жизни «доссером», я попал в новую группу, Opal Butterfly. Я познакомился с их барабанщиком, Саймоном Кингом, в одном заведении в Челси под названием The Drug Store. Это было большое пафосное здание, этажа на три. Наверху ресторан, на первом этаже кабак, а в подвале магазин пластинок. И еще всякие магазинчики, бутики. Это было одно из первых заведений типа современных торговых центров. Дорогое, но симпатичное. Парни из Opal Butterfly ходили туда бухать, и я стал общаться с Саймоном и оказался в их группе – это как-то само собой получилось. Я даже не знаю, почему я с ним тусовался – мы не очень-то ладили. Но вы о нем еще услышите.

Так вот, Opal Butterfly были хорошей группой, но они ничего не добились. Когда я к ним присоединился, они существовали уже несколько лет, а через несколько месяцев распались. Один из них, Рэй Мейджор, потом играл в Mott the Hoople. Но время показало, что они распались вовремя: через какие-нибудь пару месяцев я попал в Hawkwind.