Читать книгу Кадиш - Лена Ребе - Страница 3

Ухаживать за мной твой отец начал осенью 1980 года. Где? В Государственной библиотеке им. Ленина, в самой большой московской библиотеке. Он учился тогда в аспирантуре МГУ и должен был готовиться к сдаче кандидатского минимума. Я работала в одном вычислительном центре и по вечерам тоже готовилась к кандидатскому минимуму, чтобы сдать его как соискатель и поступить в аспирантуру без вступительных экзаменов. Мои прежние попытки сдать эти вступительные экзамены по независящим от меня причинам оказались безуспешными. Общее мнение было таково, что на кандидатских экзаменах знания важнее происхождения, и я надеялась. Общее мнение, как это часто бывает, оказалось ошибочным, что я своим порядком и выяснила.

Осенью 1980 я этого ещё не знала и старательно грызла гранит науки. Твой будущий отец этим занятием тоже не пренебрегал, однако очень быстро обнаружил он неподалёку от книг новый источник знаний. Меня. Я не знаю, сколько километров прошли мы с ним по коридорам ленинской библиотеки, обсуждая его проблемы. Он считал, что я их все могу решить.

Я вообще не понимаю, почему столько людей всегда думали, что я могу решить их проблемы. В школе, в университете, на работе, в больнице – всегда одно и то же. Иногда я чувствую себя не человеком, а просто одним большим ухом. Моя мать была первой, кто меня так использовал. Почти в каждом трамвае найдётся какая-нибудь старушка – а иногда и старик – которые хотят рассказать мне что-то из своей жизни. На диалекте. Или по-итальянски. Я не понимаю, как правило, ни одного слова, но похоже, что это и не требуется. Я улыбаюсь и в правильные моменты издаю подходящие звуки. Это всё. И этого достаточно. Невыносимую боль человеческого одиночества должен же кто-то облегчать.

Эта проблема с трамваями тебе тоже знакома, хотя с тобой заговаривают чаще старики. Может быть, это у нас генетическое?

У меня бывало, к примеру, так. Общежитие московского университета, 3 часа ночи, раздаётся стук в дверь. Обычно я сплю очень хорошо и студенческая вечеринка с танцами в той же комнате мне не мешает. Тут я, однако, просыпаюсь. Жду немного – вдруг ошибка? В конце концов, открываю дверь и вижу студентку нашего факультета, некую Таню, которая заявляет очень нервно: «Лена, мне нужно срочно с тобой поговорить. Это очень важно.» Я понимаю, что делать нечего – только умыться и что-нибудь на себя накинуть. Чтобы не разбудить мою соседку, выходим в коридор, садимся и тут, наконец, я слышу вопрос: «Лена, вот ты мне скажи: есть любовь на свете?»

Мысленно проклинаю я всё, что вообще на этом свете есть, но усаживаюсь поудобнее и начинаю выяснять, что случилось. После полутора часов и нескольких сигарет всё как на ладони. Во время летних каникул на Чёрном море завела она роман с одним футболистом. Потом они разъехались: он уехал играть в каком-то турнире, а она – навестить своих родителей в маленьком приволжском городке. Встретиться договорились через месяц в Москве. Сегодня ночью она вернулась в Москву и немедленно ему позвонила. «И ты представляешь – он был не очень рад!»

Остальное было делом техники. Я выяснила, что этот бедный футболист только сегодня днём вернулся домой после турнира, что живёт он в однокомнатной квартире со своей матерью, и что он попросил Таню встретиться с ним завтра. «При таких обстоятельствах,» – заявила я твёрдо, – «сам факт, что он твоему звонку в два часа ночи вообще обрадовался, показывает такую большую любовь, какой никто от обычного смертного и ожидать-то не смеет!» Осчастливленная, ушла она на рассвете. Я хотела только одного – спать.

Так что, вообще говоря, твой отец был не первым человеком, который пришёл ко мне со своими проблемами. Но такого, как он, я раньше никогда не встречала – опасности окружали его со всех сторон.

Идёт дождь. Какой ужас! Можно простудиться и умереть.

Идёт снег. Какой ужас! (Смотри выше.)

Экзамены. Какой ужас! Провалишься на экзаменах – потеряешь место в аспирантуре и умрёшь. А ещё от этой учёбы можно инсульт получить и тоже умереть.

Кошки. Какой ужас! Они могут оцарапать, получишь инфекцию и умрёшь.

Собаки и все другие звери. Какой ужас! (Смотри выше.)

Родители. Какой ужас! Он их ненавидит и не хочет жить с ними вместе. Но без их денег он, конечно же, умрёт.

Невеста. Какой ужас! Он её не любит и не хочет на ней жениться. Но если он не женится, друзья его осудят, и тогда он умрёт.

Аспирантура. Какой ужас! Ему не хватает ума, чтобы написать диссертацию. Но сказать это своему научному руководителю, всемирно известному Мани, он тоже не может – потому что от стыда умрёт.

Плавание. Какой ужас! Могут случиться судороги, пойдёшь под воду и умрёшь.

Темнота на открытом месте. Какой ужас! В темноте можно просто от страха умереть.

Писать. Какой ужас! Одну страницу от руки переписать так трудно, что умрёшь раньше.

Неожиданный звук. Какой ужас! Что-то страшное идёт, чтобы со мной разделаться.

Какой ужас!

Какой ужас!!

Какой ужас!!!

Ты знаешь сам, увы, даже слишком хорошо, что конца у этого списка нет. Сначала я не верила, что всё это он имеет в виду серьёзно. Я считала его очень умным человеком. Ещё бы! Он прочёл множество книг и цитировал их наизусть целыми страницами. Он знал с десяток иностранных языков, изучил разнообразные науки и искусства, знал имена писателей, философов, психологов, поэтов, художников, про которых я никогда даже не слышала. Он рассказывал мне истории из китайской философии, которые мне очень нравились. Он пересказал мне множество книг, которые я никогда не смогла бы прочесть, потому что не знала языков, на которых они были написаны. И много чего другого.

Конечно, я думала, что он очень умный. А что ещё я могла думать? Мне понадобилось 20 лет жизни и помощь психолога, чтобы понять, что он психически болен.

Ты сказал мне как-то, что твой отец – это ходячая энциклопедия, и что с такой энциклопедией удобно, например, ходить в гости. Очень удобно не было. Честно говоря, карманный компьютер с дюжиной словарей и энциклопедий мне бы больше подошёл. Компьютер не интересуется алкоголем, наркотиками, другими женщинами, другими мужчинами, промискуитетом и т. п., которые были твоему папе очень интересны и знакомство с которыми он называл «приобретением жизненного опыта». Я же должна была выполнять роль его советчика на этом пути, объяснять ему его ошибки, залечивать полученные шишки и праздновать свершения.

Карманный компьютер и точно был бы лучше, только их тогда ещё не придумали…

Самые главные интересы твоего отца я поначалу не знала и думала, что интересуется он только возвышенными и духовными вещами. Во всём, что касается возвышенного, он был очень умным и имел лишь некоторые проблемы с пониманием вещей простых и материальных. Конечно, я могла ему помочь! Всё, что он говорил про человеческую жизнь, было настолько смешно, что я могла бы за несколько часов навести порядок в его голове. А наводить порядок всегда было моим любимым занятием.

Несколько часов превратились в несколько недель, несколько недель в несколько месяцев, несколько месяцев в несколько лет…

У меня были ещё и другие дела. Я жила тогда отдельно от моего первого мужа, но мы всё ещё были женаты. Я хотела развестись. История этого брака очень простая и очень глупая. В начале 1980 я его встретила и в июле вышла за него замуж. Он был фотожурналист, он весело болтал и хорошо танцевал. Друзья называли его барон Мюнхаузен. У него была замечательная мать – интеллигентная, умная, мудрая женщина лет 80. Я могла часами с ней разговаривать.

Я всегда испытывала необходимость в общении со старыми людьми и никогда не имела такой возможности. Моя мать вообще не умела общаться с людьми. Она всегда делала то, чего хотела в данный момент, и всё другое для неё просто не существовало. Так называемая теория стакана воды (производства Розы Люксембург) в модернизированном варианте была её жизненным кредо. Краткое содержание выглядело так: всё, что хочешь, можно делать так же легко, как выпиваешь в жару стакан воды. Это «всё» включало многое: ложь, взятки, наркотики, все формы секса и др. Теоретические обоснования этому я выслушивала всё моё детство, а практические применения наблюдала во множестве до 1982 года, когда видела свою мать в последний раз. Кодекс законов, понятия морали, какие-либо запреты были для неё не более чем платья, так что в соответствующий момент она просто выбирала подходящее. Так, например, она работала несколько лет народным заседателем, была этой работой очень воодушевлена и делала её хорошо.

Друзей у неё не было и спорадические попытки наладить отношения с родственниками были обречены с самого начала.

Свою бабушку по материнской линии я увидела в первый раз, когда мне было 8 или 9 лет от роду. Я обращалась к ней на Вы. В следующий раз мне было уже 16 лет и я хотела привести всё в порядок, а именно, помирить маму с бабушкой. Я сотворила это чудо, но чуда хватило только на год. Так что я училась в Москве, жила в общежитии и только иногда навещала бабушку. Встречались мы большей частью не у неё в квартире, а в других местах, потому что она очень боялась моей матери. Как правило, я просто звонила ей и узнавала, всё ли в порядке. В тайне от матери. Мой дед по материнской линии был расстрелян в 1937 или 1938 году.

Свою бабушку по отцовской линии я встречала чаще, хотя она и жила в Измаиле. Этот город расположен примерно в 1450 км от Москвы и в 1000 км от Содомово, где я родилась. Мой детский сад каждое лето переезжал на Чёрное море, туда приезжала бабушка, которая была хорошим детским врачом, и работала там каждое лето. Несколько раз приезжала она и в Содомово. Позже я навещала её в Измаиле, и она меня в Москве. Она и её второй муж – единственные мои родственники, которые тебя видели. Мой дед по отцовской линии поссорился с моей матерью задолго до моего рождения, и она твёрдо заявила свёкру, что тот никогда в жизни не увидит своих внуков. Так и случилось. Мне было лет 11 или 12, когда он умер, но мы ни разу не встречались.

Итак, я хотела общаться с пожилой дамой и потому вышла замуж за её сына. Во время своего свадебного путешествия я внезапно обнаружила, что жить я должна вовсе не со своей свекровью, а со своим мужем. Жить же вместе с этим бароном Мюнхгаузеном оказалось абсолютно невозможно. Я поменяла свой билет на самолёт на более раннюю дату и вернулась в Москву одна.

Это были сумбурные времена.

Я сняла себе новую комнату и в очередной раз готовилась к вступительным экзаменам в аспирантуру МГУ. Через две недели всё было позади – как и раньше, безуспешно. Я помню, как после экзамена поехала домой и вдруг сообразила, что ни с кем не хочу разговаривать. Мой отец был как раз в Москве и ждал меня дома. Поэтому я пошла в метро и часа два каталась по кольцевой линии. Когда какой-то пьяный решил составить мне компанию, я поняла, что пора ехать домой. Я встала и пошла к выходу. Он тоже встал и схватил меня за руку. Я развернулась и ударила его. Он упал и закричал: «Милиция! Милиция! Помогите!» Нас забрали в милицию.

Когда мы пришли в отделение милиции, мой компаньон немедленно заснул, так что его положили на лавочку до протрезвления. Но одна проблема у милиционеров всё же была – что делать со мной? Ситуация была, конечно, очевидная, но, строго следуя букве закона, я устроила драку в общественном месте и мне полагалось как минимум 10 суток принудительных работ. И судимость. Милиционеры потребовали мои документы. Их у меня не было. Они хотели узнать мой адрес и телефон, но я их не помнила, так как жила в этой квартире всего дней десять. Тогда они попросили номер телефона кого-нибудь, кто мог бы подтвердить мою личность. Я помнила на память только телефон моей свекрови, но не хотела звонить ей из милиции. Милиционеры были уже очень раздражены и один спросил сердито: «Да кто вы такая?» «Я математик,» – последовал незамедлительный ответ. В отделении милиции воцарилась нездоровая тишина, и в воздухе явственно запахло сумасшедшим домом.

Неожиданно один из милиционеров воскликнул: «Это-то мы сейчас проверим!» Он куда-то позвонил и спросил: «Что там тебе сегодня задано по математике?» Телефон был очень громкий, и я услышала детский голос, который диктовал условия задачи. Когда он закончил, я автоматически сказала ответ. Милиционер повторил этот ответ в телефон и велел сыну свериться с ответом в задачнике. Счастливый голос ребёнка услышали мы все: «Папа, папа, откуда ты знаешь?!»

Судимости я не получила.

Я решила все эти детские задачки, пришла в себя и рассказала милиционерам про мой экзамен. Счастливый отец лично проводил меня до трамвая, спросил, точно ли я помню, где живу, и посоветовал не принимать всё так близко к сердцу.

В аспирантуру я, следовательно, опять не попала. Зато нашла себе работу в Москве – прежде я работала за 40 км от Москвы. Правда, пару месяцев пришлось потратить на то, чтобы получить открепление от моей старой работы. Дело в том, что по закону я должна была по распределению отработать там три года. Чтобы уволиться, мне необходимо было получить разрешение своего непосредственного начальника. Всё остальное было рутиной, включаяподпись самого директора. Непосредственный начальник заявил: «Ни в коем случае!»

На этот счёт я кое-что придумала. Вычислительный центр, где я тогда работала, находился в большом московском аэропорту. Там работало несколько тысяч человек и, естественно, несколько сотен из них являлись разного рода начальниками. Административная структура была сложной и порядок, в котором я должна была собирать подписи на заявление об увольнении, был не очень-то понятен. Непонятно было также и то, кто именно должен был подписывать. Со своим заявлением об уходе я обошла начальников таких отделов и подразделений, которые вообще не знали, что такое компьютер. Это их и не интересовало. Они должны были только написать, что не имеют ничего против моего увольнения. И до чего же любят люди свою власть демонстрировать и свою подпись разглядывать! Только двое из этих начальников заметили, что, быть может, они не совсем те официальные лица, которые должны были бы подписывать моё заявление. Я ответила просто, что всегда лучше всё делать наверняка, что в данном случае означало собрать побольше подписей. Моя детская физиономия без всякой косметики завершила картину маленькой девочки, растерявшейся в страшных бюрократических джунглях. Эти двое тоже подписали. Когда директор получил моё заявление, украшенное 18 или 20 подписями, он поставил свою без всякой задней мысли. Не заметив, что подписи моего непосредственного начальника там не было.

Я бы сказала, что привычка обходиться без косметики по большей части давала мне преимущества, хотя иногда могла принести и неожиданную проблему – например, мне не продали без паспорта бутылку вина, которую я покупала на свой 24-й день рождения. Я всегда с удовольствием смотрела, как другие женщины красятся, но мне самой это как-то не подходило и я красила только ногти и иногда ресницы.

Теперь я жила в Москве и работала тоже в Москве. Свои обеденные перерывы я часто проводила в одном букинистическом магазине, который находился поблизости от моей новой работы. Это был маленький магазин с директором и двумя продавцами. Директор Гор, приятный молодой человек, бывал там нечасто. Один из продавцов знал про книги только цены по каталогу и на чёрном рынке, но другой, Сур, был очень интересным человеком. Его любовь к текстам – не важно, печатным или рукописным – завораживала меня. Тексты были для него живыми существами. Это могла быть книга стихов, или частное письмо 18 века, или собрание японских гравюр – тексты радовали его глаз так же, как глаз других людей радует их любимая кошка. Или, скорее, первый внук. В конце концов, семь поколений раввинов в семье не проходят бесследно. Его знания в области поэзии, литературы, истории вообще и печатного дела в частности были немеряны и каждая беседа с ним была настоящим чудом. Он был влюблён, я была в восхищении – хорошее начало. Если бы я познакомилась с ним на несколько месяцев раньше, если бы я встретила твоего отца на несколько месяцев позже… Если бы… Как любил когда-то говорить мой отец, если бы у моей бабушки были колёса, это была бы не бабушка, а паровоз.

Второй продавец исчез, как только заработал достаточно, чтобы купить себе место директора овощного магазина. Гор бывал теперь в магазине чаще и поначалу относился ко мне с подозрением: что делает у него в магазине эта чужая девица? Ему понадобилось всего несколько недель, чтобы понять – Бог лично послал ему меня, чтобы спасти от безвременной смерти.

Это было и вправду смешно. Я как-то пришла в магазин и обнаружила на дверях надпись «Инвентаризация». Гор, который сидел внутри, увидел меня через окно, открыл дверь и сказал как-то очень сердито: «Ага, ты вечно говоришь, что ты математик. Вот и хорошо, ну-ка заходи!» Я зашла. Такого беспорядка я там ещё не видела – пол был завален бандеролями с книгами, повсюду валялись какие-то бланки и смятые листы бумаги со следами неразборчивых вычислений.

Гор объяснил мне, что случилось. Оказалось, что магазин получал большую прибыль от различных музеев, которые заказывали здесь редкие книги. Обычно всё было очень просто. Гор собирал бандероль и устанавливал цену – например, 100 рублей, тогда почтовые расходы, которые по закону составляли 2 % от цены, оценивались в 2 рубля. Гор посылал музею счёт на 102 рубля и на этом история заканчивалась. Теперь же закон изменился и почтовые расходы составляли не 2 % стоимости книг, а 2 % от общей стоимости бандероли. С математической точки зрения это выглядело так:

(цена книг) + 0.02*(цена бандероли) = (цена бандероли)

и следовательно, цену бандероли нужно было теперь подсчитывать по-другому:

(цена бандероли) = (цена книг) /(1–0.02) = (цена книг)/0.98.

Государство получило примерно 40 копеек прибыли на каждые 100 рублей, а Гор приобрёл постоянную головную боль, поскольку преобразовать словесную формулировку нового закона в математическую формулу оказалось ему не под силу. Как человек предприимчивый и не бедный, он купил себе карманный программируемый калькулятор за 250 рублей, надеясь, что тот сам всё посчитает. Но калькулятор, к сожалению, этого не мог – сначала кто-то должен был его запрограммировать. Это было уж слишком – за свои деньги ещё и программировать! В любом случае, программировать Гор не умел. Поэтому он просто выбирал какие-нибудь цены для книг и для бандероли – с шагом в 1 копейку! – и проверял на калькуляторе общую сумму. Вдруг совпадёт!

Сизифу было легче.

Больше всего меня поразили эти 250 рублей, заплаченные за калькулятор. Директора букинистического магазина они, конечно, не разорили, но для меня они означали двухмесячную зарплату «чистыми». Я написала формулу. Он долго не верил, что формула подходит для любой общей суммы и проверял её для разных значений. Формула подходила. Теперь страница с формулой лежала в папке с самыми важными финансовыми документами, а я стала и для Гора желанным гостем. Я ходила в этот магазин просто как в клуб – столько интересных людей привлекал туда Сур. А сколько замечательных книг я там купила или просто прочла!

Один из лучших комплиментов, которые я в своей жизни получала, принадлежит Гору. Был конец декабря, я испекла какой-то пирог для Сура и Гора и пошла к ним, чтобы поздравить их с новым годом и показать своё новое платье. Сур не произнёс ни одного слова, только смотрел во все глаза. А Гор сказал: «И зачем я выкладываю такую кучу денег за эти дурацкие порнофильмы, когда можно просто снять, как Ленка ходит по нашему магазину!»

Это платье производило впечатление. Как-то однажды я надела его, когда мы с твоим отцом и одной приятельницей решили пойти в ресторан. Официант не отходил от меня весь вечер и в конце принёс счёт с ошибкой. Сумма была на 3 рубля меньше, что составляло почти 40 % общей суммы. Твой отец сказал, что этот официант получил удовольствия гораздо больше, чем на три рубля, и мы не стали указывать ему на ошибку.

Честно говоря, я и сегодня не знаю, что особенного было в этом платье. Оно было чёрное, прямого покроя, с вырезом под горло, длиной чуть выше колен и с рукавами по локоть. Это было первое моё платье из эластичной ткани, поскольку таких тканей в тогдашней России в свободной продаже не было. Кто-то подарил мне отрез, но на целое платье его не хватало. Поэтому верхняя часть платья и рукавов была сделана из чёрного кружева. Всякий раз, когда я его надевала, я получала столько комплиментов, что думала – все женщины должны носить трикотаж. Тогда большинство из них будет чувствовать себя гораздо счастливее.

Вся эта моя разнообразная деятельность происходила на фоне скандалов с моим всё-ещё-мужем, который не хотел разводиться. Без детей и имущественных проблем мы могли бы развестись прямо в ЗАГСе, без всякого суда – в случае, если оба согласны на развод. Что, к сожалению, места не имело.

Летом 1981 года мы наконец развелись. По суду.

Как если бы мне не позволено было жить без проблем, немедленно возникли новые. Я была вынуждена срочно искать себе новое жильё, т. к. одному сотруднику КГБ понадобилась моя комната. У его жены была своя комната в этой квартире и теперь они хотели вторую. А с сотрудниками КГБ лучше было лишний раз не ссориться. Денег на то, чтобы снять отдельную квартиру, у меня не было, а комнату найти не удавалось. Слава Богу, дело происходило летом, и народ разъехался по дачам. Я жила то тут, то там в квартирах друзей и знакомых и пыталась найти себе комнату.

Большую часть проблем создавал мой любимый диван. Помнишь ещё этот замечательный тёмно-красный диван в югенд-стиле, на котором ты всегда спал до самого нашего отъезда из России? Такой несимметричный, такой низкий – ножки были утеряны в незапамятные времена – и такой милый, что терять его я не собиралась. Он ко мне сам с неба прилетел – вернее сказать, с восьмого этажа. А случилось это так: я сидела у себя в комнате и читала книгу Аверинцева «Византийская поэтика». Может быть, впрочем, называлась она и «Поэтика ранней Византии». Не помню. Московские интеллектуалы тогда много про неё говорили, а я была ещё слишком наивна и думала, что всё, о чём люди разговаривают, они должны сначала хорошенько изучить. Кругом лежали словари и энциклопедии, но понять эту книгу и с ними было не легко. Я устала.

Внезапно на лестнице в подъезде зазвучали громкие мужские голоса. Они ругались, но как! Контраст с возвышенными рассуждениями о византийской поэтике был столь велик, что не отреагировать было нельзя. Я подскочила, подбежала к входной двери и открыла её. Трое незнакомых мужчин спускались с этим замечательным диваном с восьмого этажа. Дело было, очевидно, нелёгкое, так как добрались они пока только до моего седьмого этажа и решили устроить перекур. Когда я открыла дверь, большой подлокотник дивана упирался в притолоку моей двери, малый – в дверь лифта и восхитительные контуры его спинки, хотя и представшие моему взору вверх ногами и немного под углом, напомнили мне огромную ракушку. Я обомлела.

Это была любовь с первого взгляда!

Парни, желая извиниться, начали было наперебой объяснять мне, что на восьмом этаже умерла одна старушка, что мебель нужно выбросить, что она вся очень большая и не помещается в лифт… Я сказала только: «Заноси!!»

Они решили, что я их ангел-спаситель, я решила, что их мне сам Бог послал. Так что говорили мы на одном языке. Аверинцев был забыт, и мы начали переставлять мебель в моей комнате, чтобы найти место получше для моего нового сокровища. Сокровище было 222 см в длину и 120 в ширину, но места у меня хватало. Несколько коробок с книгами, швейная машинка, коробка с посудой и пара чемоданов с одеждой составляли все мои пожитки. Хозяин комнаты добавил к этому только кровать, стол и два стула. Короче говоря, мы нашли место не только для этого дивана, но также и для большого одежного шкафа, и для верхней части буфета, которую я просто поставила на пол. Я бы с удовольствием перетащила к себе весь буфет, но он был слишком большой – почти 6 м в длину и поместился бы в моей комнате разве что по диагонали. Минуту-другую я размышляла над этой идеей, но благоразумие взяло верх. Что касается верхней части этого буфета, длина которой была всего лишь 4,5 м, то она вместила впоследствии всю мою посуду, а сверху на ней стояли книги. Фасад напоминал средневековый замок.

Вся эта мебель в последствии долго украшала мою жизнь, но диван был чем-то совершенно особенным. Моим гостям он тоже очень нравился и все всегда хотели сидеть именно на нём, а некоторые даже купить его. Как о любимом домашнем животном, о нём часто разговаривали. Ты спал на этом диване с двухнедельного возраста, и другой детской кровати у тебя не было. Несколько первых месяцев своей жизни ползал ты вдоль и поперёк по этому дивану и старательно изучал все извилины и загогулины своего царства…

Свою жизнь мой любимый диван закончил в 1996 году, когда мы все уже жили в Австрии и моя московская квартира была сдана. Съёмщица зажгла свечку, поминая какого-то умершего родственника, и заснула. Единственным, что при пожаре полностью сгорело, был мой диван. Может быть, он просто не хотел больше жить без нас – было в нём что-то от большой добродушной собаки. Настоящих домашних животных или растений у меня не было, так твой отец не переносил никакой живности в доме.

Что с нами случится через 15 лет, в 1981 году мы ещё не знали, и я носилась по Москве, как сумасшедшая, с диваном под мышкой и пыталась сообразить, что же делать.

Проблема разрешилась сама собой.

Уже несколько месяцев не общалась я со своей московской бабушкой – не до того было. Сегодня я уже не помню, что это был за день, квартиру же мне организовал Сур. Я должна была там кормить кошку. С этой кошкой оказалось много сложностей. Сначала она подхватила где-то блох, а потом родила четырёх котят. Все пятеро жили теперь у меня на балконе, я их кормила и пыталась вывести блох. Приехав домой, я вошла и внезапно остановилась посреди комнаты. Что-то случилось. С бабушкой. Нужно немедленно ей позвонить. Я позвонила. Бабушка была дома, но говорить не могла и из телефонной трубки доносились только какие-то неразборчивые звуки. Покормив своих кошек, я полетела к бабушке.

Как я позже узнала, примерно за час до моего приезда она упала во дворе, потом поднялась и пошла домой. Соседка, наблюдавшая всё это из окна, ничего особенного не подумала. Я вызвала «Скорую помощь». Врач «Скорой» выяснил, что у бабушки инсульт, вследствие чего она частично парализована и не может говорить. Мы поехали в больницу.

Несколько месяцев находилась она то дома, то в больнице, но после четвёртого инсульта, когда её полностью парализовало, её отправили умирать домой. Я жила теперь у бабушки (со своим любимым диваном!), ухаживала за ней, работала и пыталась у неё прописаться, что было нелегко. У бабушки была собственная квартира, и я имела законое право там находиться, но без прописки. Это означало, что в случае её смерти, которая была не за горами, я – вернее, моя мать – могла бы получить деньги за эту квартиру, но не саму квартиру. Квартира была старая, деньги мизерные, а мне необходимо было какое-то жильё. В противном случае единственным местом для проживания оставалась комната моего, теперь уже бывшего, мужа. Я всё ещё была у него прописана и если бы я там регулярно не появлялась, то автоматически потеряла бы право на московскую прописку. А тогда терялась и работа в Москве.

Что это за штука такая – московская прописка, и сколько взяток, фиктивных браков и других разнообразнейших преступлений ради неё совершалось, уже стократ описано и без меня, так что обойдёмся без деталей. Мне нужно было выписаться из квартиры моего бывшего мужа и прописаться в квартиру собственной бабушки. Специального разрешения Моссовета мне пришлось ждать почти целый год. Того факта, что бабушка была парализована и не могла обходиться без посторонней помощи, оказалось недостаточно. И потому вся её долгая жизнь была изучена во всех деталях и подробностях.

Ветеран второй мировой войны, 8 орденов и медалей, два ранения – она была фронтовой медсестрой.

Довольно известная советская писательница – романы и повести, преподавание в Литинституте, работа в качестве критика в нескольких литературных журналах.

Активная работа в общественном совете при областной московской милиции – артистическая интеллигенция вместе с милицией пытались разобраться в причинах детской преступности.