Читать книгу Даат - Лена Ребе - Страница 3

На той киевской конференции так больше ничего интересного и не случилось. Правда, на следующий день за завтраком мы ещё немного поговорили. Поскольку больше заняться мне было нечем, я всю ночь придумывала, какой бы ему вопрос можно было задать, чтобы и к моим научным занятиям он относился, и к его. Придумала. Он выслушал меня, кажется, с неподдельным интересом, на вопрос ответил, а кроме того сказал, что Кац, мой научный руководитель и его приятель, будет очень сердиться на эти результаты. Впрочем, об этом я уже в «Кадише» рассказывала.

Потом конференция закончилась, и мы разъехались по домам, и наступила пустота. Пустоту время от времени заполняли короткие нервные романы, которым так и не удалось затушить разгоревшееся в Киеве пламя. Я написала диссертацию, и аспирантура подошла уже к концу, и я попросила Пели дать отзыв на мою диссертацию. Он согласился. В Москву он приезжал обычно на день или два и время его было расписано по минутам, так что за текстом диссертации он заехал ко мне прямо с поезда, в шесть утра. Он приехал, и мы опять завтракали вместе, и что-то там обсуждали, а думала я только о том, что муж мой должен через несколько часов вернуться из командировки, и что было бы, если бы он возвращался завтра…

В положенное ему время подоспел декабрь, и теперь я защищала диссертацию, и Пели снова приехал. Вечером был банкет в ресторане. Пару часов, принимая поздравления, я готовилась мысленно к решительному шагу – пригласить его потанцевать, справедливо полагая, что уж во время танца смогу, наконец, разобраться, как именно он ко мне относится. Когда же я решилась и подошла, то оказалось, что ему пора уходить, чтобы не опоздать на поезд. Так мы и не потанцевали.

Странно, что никакой непрерывной цепи событий в памяти моей не осталось. Только отдельные встречи, которые я даже ни к какому конкретному году отнести не могу. Была осень, отчего-то в Англии, и очередная конференция – по вечерам Цак читал мне свои стихи, Беер звал решать его задачи и рассказывал про своих четырёх жён и про то, что пришло время взять новую, пятую, выразительно поглядывая при этом на меня, а Сира приходил ко мне в номер среди ночи то за сахаром для чая, то за зубной пастой, которая у него будто бы кончилась. Пели там тоже был. Однажды он попросил меня пойти с ним в банк, поскольку по-английски я могла изъясняться лучше его, и протягивая какие-то свои банковские документы, погладил меня по руке. Или мне только показалось? До самого конца конференции я так и не смогла решить эту сложную задачу – было ли прикосновение случайным или нет. Много позже, когда мы с ним со смехом вспоминали эту самую конференцию, оказалось, что он видел идущего ко мне в номер часа в два ночи Сиру и очень ему позавидовал. А когда ещё через час вышел прогуляться по коридору – что-то не спалось ему в ту ночь – и увидел свет в моём номере, и услышал через дверь наш разговор, то больше всего на свете в тот момент ему хотелось вытащить своего бывшего ученика за шиворот из моего номера и остаться там самому. Жаль, что не вытащил.

Потом опять была весна, Москва, и дел у него опять было больше, чем времени, и он попросил меня взять для него утром в институте какие-то бумаги, с тем чтобы забрать их у меня дома, днём, когда он освободится. Бумаги я взяла, надела самую прозрачную кофту из всех, что нашлись в шкафу, под неё не надела вовсе ничего и принялась его ждать. В два часа его ещё не было, и я решила почему-то, что он уже не приедет. В рыданиях позвонила я Татьяне, не будучи в состоянии даже объяснить, что именно случилось. Та решила, что муж мой опять что-то учудил, и примчалась меня утешать. Объяснить ей я так ничего и не успела, поскольку Пели приехал минут через пять после неё.

Мы пили чай втроём, ели какие-то пирожные, о чём-то разговаривали, потом он попрощался и ушёл. Когда он вышел, я заметила, что бумаги, за которыми он, собственно, и приезжал, остались лежать у меня на столе. Открыв окно, я окликнула его и протянула бумаги вниз, благо квартира находилась на первом этаже. Руки моей он не заметил и исчез в подъезде. Я открыла свою дверь. Он вошёл и обнял меня.

Не знаю, сколько времени мы целовались. Татьяна сказала потом, что выглянула в коридор минут через десять, удивившись наступившей внезапно тишине. Увидев нас, она скромно удалилась в спальню и просидела там уж по крайней мере полчаса, пока я не появилась. Она потом ещё долго ругала меня и заявляла, что нельзя быть такими дураками и целоваться в прихожей, не давая ей никакой возможности покинуть помещение. «На кухне надо было целоваться! На кухне!!» – кричала она как сумасшедшая. А я смеялась и плакала, плакала и смеялась…

Недели через две он опять приехал. Муж мой и сын были на даче. Ни до завтрака, ни до чаепития в тот день дело не дошло. Когда мы проголодались, была уже ночь. И был второй день, и еда в доме кончилась, так что ели мы какие-то консервы. Одеваться мы к тому времени уже перестали за полной бессмысленностью этого занятия, только иногда, поплескавшись вместе в ванне – жара в то лето стояла в Москве немыслимая – заворачивались на время в полотенца. Потом и консервы тоже кончились, но мысль одеться и сходить в магазин никому из нас в голову не пришла. В доме остался один шоколад.

В те времена в России шоколада в продаже давно не было, и в силу этого печального обстоятельства он являлся замечательным подарком и хорошей взяткой для секретарш и средних административных чинов. Привозили мы его из-за границы килограммами, и в настоящее время всё содержимое моего холодильника составляли штук тридцать стограммовых плиток. Сама я шоколада не ела, так что теперь питаться мне оставалось только любовью, а Пели с удовольствием закусывал любовь шоколадом.

Утро четвёртого дня наступило как-то неожиданно, и он должен был уезжать. Я так и не узнала, зачем он приезжал в тот раз в Москву. Или как раз узнала?.. Я лежала на спине, на смятых простынях, положив руки под голову, и молча смотрела на него. Он одевался. Я впитывала каждой клеточкой своего тела самые мелкие его движения, взгляды, улыбку. Чудом было всё – как он застёгивал пуговицы рубашки, и как собирал рассыпавшиеся в первый день из случайно открывшегося портфеля какие-то бумаги, и как не мог найти второй ботинок… Уже одевшись, он сказал немного растерянно: «Если кому рассказать – ведь не поверят же!» Я только улыбнулась в ответ: «Присылай ко мне, я подтвержу». Подтверждаю.

А однажды у него было всего часа три, и мы встретились в пустом офисе какой-то частной фирмы, принадлежащей ещё одному его бывшему ученику. Офис представлял собой небольшую квартирку в центре Москвы, с телефоном, вешалкой, парой столов, одним стулом и почему-то брошенным на пол узким полосатым матрасом. Даже простыней не было. И кому они нужны?..

Каким-то летом он сказал мне, что готов развестись в любой момент. Но только с тем, чтобы немедленно жениться. Ах, ну не могла же я бросить своего калеку!

В конце 1992 года, когда перед окончательным отъездом из России Бен помогал мне решать мои самые неотложные задачи, я как-то упомянула, что, мол, есть ещё один человек, только видимся мы редко. Бен не удержался и начал задавать вопросы, из которых следовало, что на роль этого «одного человека» он примеривает Цака. Мысленно рассмеявшись, я тему сменила. Бена я не виню – и психотерапевт он был хотя и гениальный, но начинающий, и всю окружающую меня толпу знал лично, вот и не устоял перед искушением.

Последний раз мы виделись в Голландии. Я договорилась с хозяйкой дома, и жил он у нас. В доме вечно толпился народ, так что по вечерам мы уходили гулять в парк, выбирая место потемнее. Помню, первый раз, уже возвращаясь домой, он сказал: «Я и не думал, что ты решишься». А я даже не поняла сначала, что он имеет в виду, поскольку единственное, чего я хотела – это быть с ним, и никакая мысль о нарушении общественного порядка мне даже в голову не пришла. Так мы и нарушали бесстыдно этот самый порядок пару недель подряд, до самого его отъезда. Порядок ничего не заметил.

Что это было – страсть? Любовь? Роман? Больше на стихийное бедствие похоже. Но что бы это ни было, оно давно кончилось. Десять лет прошло.

За все эти годы я вспомнила Пели только однажды, года два назад, в переписке с Комом, которая в тот момент из чисто интеллектуального общения начала вдруг почему-то скатываться на более личные, чуть ли не интимные, рельсы. Уж не помню как он этого добился, но в некоторый момент я написала ему очень откровенное письмо с обоснованиями моего нынешнего нежелания завести себе близкого друга. Он немедленно ответил, что когда видел меня в компании с Пели, я казалась ему совершенно счастливой. Интересно, до сих пор помнит! Восемь лет прошло. Ком тогда пригласил нас с Пели пообедать, и я заметила, что он как-то особенно внимательно меня рассматривает. Когда Пели уехал из Голландии, Ком заявил, что Пели – хороший человек, и жена у него тоже очень симпатичная. Они встречались все вместе у Таро в гостях, когда тот получал профессорское звание. «У хорошего человека и жена хорошая», – ответила я. Больше эта тема у нас не возникала. А теперь возникла. Совершенно рассвирепев, я написала ему, что Пели является единственным мужчиной в моей жизни и вероятно в мире, который умеет доставлять только радость и никаких проблем, что я совершенно не собираюсь обсуждать эту тему и предлагаю вернуться к спокойному, сиречь бесполому, интеллектуальному общению. Что мы через некоторое время и сделали.

Воспоминания о прекрасном прошлом – дело затяжное, так что когда они подошли к концу, уже стемнело. Заметив, что я так и просидела всё это время перед экраном компьютера, я решила его выключить и ложиться спать. Только сначала почту посмотреть. Письмо от Пели пришло несколько часов назад. Не думай. Открывай. Я открыла.

Он писал, что искал меня все эти годы, и всех общих знакомых расспрашивал, последний раз – Таро, в прошлом месяце. А мои письма из Америки до сих пор хранит в своём компьютере. Я и забыла, что писала ему оттуда. Ещё он спрашивал, как я живу и чем теперь занимаюсь.

Ну что тут скажешь? Теперь мы целыми днями болтали по интернету, и пламя горело вовсю, как если бы и не угасало вовсе. Удивляюсь, как компьютер не сгорел. По ночам он читал мои книги, а я размышляла о том, что прежний способ лишать его сна нравился мне больше. И чем именно… Но как сказала однажды Татьяна, профессиональный искусствовед, в таких делах самое важное – не перейти тонкую грань между эротикой и порнографией. Будем стараться.

В какой-то момент он прислал мне две свои фотографии – одну с внуком на руках, другую – в виде белоснежного мраморного Зевса. Внук был такой же рыжий и светящийся, как и он сам, и я мысленно пожелала счастья всем его будущим подружкам. Сам Пели ничуть не изменился, только в бороде появились снежные пряди. Мне понравилось. На второй фотографии лежал обнажённый Зевс в натуральную величину. Голова его покоилась на согнутой в локте правой руке, в левой он держал кувшин. А тело было тем самым, которое я знала когда-то, которое так любила, которое… Стоп. Главное, про тонкую грань не забывать. Короче, если бы древний мастер догадался приделать к мраморному телу янтарные волосы, то получился бы у него не Зевс, а Пели, светило современной физики, повелитель комет и галактик, обладатель бесчисленных научных трудов, званий и наград, множества учеников, разбросанных по всему свету, отец по крайней мере двоих детей и дед уж не знаю скольких внуков.

От общения с Пели я как-то переменилась, хотя сама этого вначале и не заметила. Прежде всего, знакомые перестали узнавать мой голос по телефону, утверждая, что он стал совсем юным и звенящим. Потом оказалось, что хожу я теперь иначе – быстрее, легче, почти летаю, к тому же я постоянно улыбалась. Апофеоз наступил в пятницу, когда мне нужно было отправляться на мои регулярные занятия по изучению торы и иврита. В полдень я строго написала ему, что на сегодня наша переписка заканчивается, поскольку у меня есть другие дела. Ответив после этого всего только на три или четыре его новых письма, я полетела в синагогу.

Ничего из наших занятий в тот день не вышло. Мои крылья мешали. Сосредоточиться на серьёзных вопросах не мог никто, беседа всё время скатывалась на рассказывание весёлых историй и анекдотов, что, впрочем, тоже является неотъемлемой частью еврейской традиции. В конце концов один из присутствующих заявил, что сегодня что-то такое носится в воздухе. Я ответила: «Ich bin´s», что примерно соответствовало бы русскому: «Это я ношусь в воздухе». После чего предложила покинуть честную компанию, чтобы не мешать им заниматься. Честная компания дружно отклонила моё предложение, и вместо этого все в очень приподнятом и очень легкомысленном настроении отправились гулять, а после службы – ужинать в индийский ресторан.

Еда оказалась замечательной, а собеседники – разговорчивыми. Врач – стоматолог – описывал свои проблемы с пациентками, которые в летнее время приходят на приём полуголыми, и как, интересно, он должен при этом работать; художник рассказывал про некоторые особенности живописи древнего Египта и убедительно доказывал, что форма важнее содержания, поскольку она его определяет; раввин на весёлый лад толковал всё это примерами из Торы. Где-то к полуночи, когда все присутствующие уже пытались говорить по-русски (лучше всего это получалось у раввина), я, наконец, поняла, что происходит. Собеседники мои пытались выяснить, кто именно из них привёл меня в такое состояние. Ха. Поскольку тот, кто привёл, находился за несколько тысяч километров отсюда, по дороге из Франции в Японию, то выяснять им пришлось бы долго. Я вспомнила одну из моих самых любимых в детстве книг, «Ходжу Насреддина» Соловьёва, и историю о том, как благодаря Ходже Насреддину был утоплен вредный меняла Джафар, терроризирующий всё бедное население славного города Бухары. В некоторый момент меняла оказался сидящим в завязанном мешке под охраной стражников правящего тогда в Бухаре эмира. Стражники распрашивали его о спрятанных сокровищах, а тот, следуя совету великого хитреца, отвечал им: «Дорогие джины, вы ищите там, где не прятали. Поцелуйте же за это под хвост моего ишака!» Разъярённые стражники вдоволь попинали его ногами и утопили в озере.

Не дожидаясь, пока меня начнут топить, я попрощалась и отправилась домой, где ещё пару часов писала Пели очередное письмо.

Одним из обсуждавшихся пунктов было его убеждение в том, что я должна бросить заниматься всякой ерундой типа металлургии и немедленно возвращаться в высокую науку. «Тебе и года не понадобится, чтобы опять занять ведущие позиции, твоё место никем не занято, никто не может в этой твоей математике разобраться!», – писал он. Ах, до чего же легко живётся людям, которых ведущие позиции интересуют! Посты обозначены, пути намечены, плата за каждый шаг известна – плати и топай. Дурочкам вроде меня, которые ищут какого-то душевного покоя и ощущения радости бытия, хуже приходится. Нужна ли для всего этого ведущая позиция в теоретической физике? Или вообще где-нибудь? Или хоть какая-нибудь позиция? Кто его знает. Я ответила Пели, что если и стану когда-либо ещё заниматься физикой, то только вместе с ним, при этом до теоретической физики дело, скорее всего, не дойдёт. Только до практической. Он заявил, что гипотеза эта интересная, и её непременно следует проверить. Мы договорились о встрече – этим летом, где-нибудь в Европе. Для проверки гипотезы.