Читать книгу Где-то есть Ты - Лена Сокол - Страница 5

Мне снится мама.

Любимая моя, хорошая! Бегу и радостно бросаюсь ей в объятия. Крепко прижимаюсь к груди. Счастье. Вот оно. Чувствую, как теплые руки нежно гладят меня по волосам.

– Доченька, ты с нами. – Слышится ее голос. – Котенок, ты дома.

Отстраняюсь и долго смотрю на нее, желая убедиться, что мне не привиделось. Нет. Ее глаза лучатся добротой. Она здесь, рядом.

– Правда?

– Да. – Она снова обнимает меня. – Эй, не плачь, не надо. Как же тебе могла присниться такая глупость? Похищение, ха! С ума сойти!

– Но я… – Пытаюсь вспомнить хоть что-то, но мысли путаются.

Мама легонько похлопывает меня по спине.

– Все хорошо, посмотри, на тебе же ни царапинки.

– Да? – Радостно оглядываю себя. На мне любимая пижама. Та, что мне подарили на шестнадцатилетие. В розовый цветочек. – И точно.

– Скоро папа вернется с работы. Поможешь приготовить ему ужин?

– Конечно.

Обнявшись, мы идем на кухню. Солнечные лучи путаются в паутине занавесок, цветы на подоконнике расправляют свои листочки, словно ладони, пытаясь поймать больше света. Сажусь на стул, с удовольствием вдыхаю ароматы крохотных распустившихся бутонов.

Мама достает из холодильника продукты, раскладывает на столе, берет морковь и свеклу, подходит к раковине, чтобы помыть.

– Мамулик, все так чудесно пахнет. – Выдыхаю я, пытаясь понять, откуда раздается чудесный запах. – Умираю, хочу съесть что-нибудь.

– Вот, ешь, сколько влезет. – Она открывает духовку, оттуда вырывается тягучий жар. Вижу, что на противне в стеклянной посудине лежит целая куриная тушка.

При виде ароматной корочки сглатываю слюну. Встаю, аккуратно отделяю ножом и вилкой куриную ножку, осторожно укладываю их на тарелку, сажусь за стол. Интересно, а зачем она еще готовит папе борщ? Вот ведь, курицы всем хватит. Хотя с моим аппетитом все может быть…

– Мммм… – Стону я, вгрызаясь в горячую мякоть. – Мам, потрясающе, ты всегда готовила лучше всех!

– Спасибо, родная, – она убирает мытые овощи в сторону и принимается за лук, – ты ешь, не отвлекайся.

– Ма-а-ам, – проглатывая кусочек, говорю я, – а что если… я проснусь и… снова окажусь в той комнате? Там… так темно и душно.

– Глупости, – смеется она, снимая с луковицы кожуру. Ты здесь, рядом со мной. Куда ж ты денешься?

И на ее лице зажигается самая добрая и ласковая улыбка в мире. Улыбаюсь в ответ, перевожу взгляд и вдруг замечаю на столе огромного таракана. Он барахтается в масленке с подтаявшим сливочным маслом. Еще живой, отчаянно отталкивается тоненькими лапками. С отвращением гляжу, как это мерзкое рыжее существо борется за свою жизнь. Смотрю, не моргая. Надо же. Ему очень хочется жить, чертовски хочется, а ведь усатый погибает в огромной куче чертовой еды. Мечта каждого таракана.

С детства ненавижу этих тварей. И все же мне его жалко. Понимаю, знаю, что значит хвататься за свою жизнь. Вздрагиваю, когда вижу на стене еще одного прусака. Тот, опровергая закон всемирного тяготения, быстро устремляется вверх, к потолку. Карабкается, перебирая лапками. Бежит, ноне по прямой, а какими-то ему одному ведомыми дорожками.

Передергиваю плечами, моя спина почему-то ужасно чешется, будто от щекотки. Хочу почесать ее и не могу. Тянусь, тянусь. Потом резко просыпаюсь, пытаясь понять, где нахожусь. И вдруг от осознания того, что по мне действительно кто-то ползает, подскакиваю, как ошпаренная, и принимаюсь стряхивать с себя все. Немедленно ощущаю боль в скованном запястье и взвываю.

Боль распространяется со скоростью снежной лавины. Руки, спина, голова, – через секунду она уже отдается в ногах, едва не разрывая плоть на части. Продолжаю дергаться, несмотря на оковы, не могу остановиться. Меня захватил холод отвращения и противные липкие мурашки, разбегающиеся по телу. Отчаянно отряхиваюсь, кривя губы, издавая звуки «а» и «ы», еще и пытаюсь одновременно с этим встать.

Черт, у меня начинается самая настоящая истерика. Все тело колотит. Для человека, который с детства боится даже смотреть на насекомых, оказаться вдруг в ловушке, где все кишит этими гадами, просто смерти подобно. Да еще и в темноте, где нельзя увидеть своего врага, а можно только представить, насколько он ужасен и отвратителен. Это как лечь лицом в муравейник и не иметь возможности встать!

Прыгаю на своем матраце прямо в туфлях – какая к черту разница, когда ты в них же и спишь. Когда не можешь элементарно даже помыться. Стою, переминаясь с ноги на ногу, всхлипываю и глубоко дышу. Хватаю ртом воздух, стараясь не прислоняться к стене – там этих тварей, наверняка, еще больше.

Постепенно успокаиваюсь. Не спать. Нет. Теперь точно не получится уснуть. Вдруг одно из этих мерзких чудовищ заползет мне в ухо или в нос? Хорошо, что на мне джинсы. Сидят плотно. Шанса заползти мне в трусы у них нет.

Стою, дрожу и принюхиваюсь ко всему в этой комнате, даже к себе. Волосы спадают на плечи липкими грязными сосульками, тело пахнет потом и… плесенью. Наверняка, во мне еще можно при желании узнать прежнюю Еву. Ту, что прячется под синяками и грязью. Но это лишь внешнее. Внутренне я изменилась давно. Больше нет той легкомысленной, беззаботной девчонки, что жила открыто, верила и доверяла. Ее давно уже нет.

Сколько же прошло времени с тех пор, как я оказалась здесь? Сколько я спала? Какое сейчас время суток? Слушаю свое дыхание. Шумное, прерывистое, словно чужое. И не нахожу ответов.

Перед глазами пролетают образы несчастных девушек из новостных репортажей, виденные однажды по телевизору. Их большие испуганные глаза, ссутуленные плечи, длинные шокирующие рассказы о годах, проведенных в плену. Взаперти или на привязи у жестокого маньяка. Истязания, систематическое насилие, беременность от похитителя, роды прямо в заточении…

Чувствую, как кружится от страха голова, как дрожат колени. Нет, со мной такого не будет. Нужно выбраться отсюда. Любым способом. Даже если придется переступить через себя и свое самолюбие. Вот только как? Придумаю, обязательно придумаю. Да…

В желудке, прилипшем к спине, громко урчит. Я никогда не была толстой. Худой тоже не была. Всю жизнь меня ужасно огорчало то, что никак не удавалось похудеть и удержать вес, какие бы диеты, ограничения и ухищрения я не придумывала. Лет в восемнадцать я буквально помешалась наборьбе с лишним весом. Все вокруг упрямо твердили, что я нормальная. Но мне казалось, что нормальная – не идеал.

Идеал – это быть стройной. Худой. Ведь стройная девушка может надеть любые джинсы и шорты. Они сядут как влитые, и никакой жир по бокам не свиснет. Ничто не будет булькать на ляжках при ходьбе. Эх, мечты, но я ненавидела диеты, а они, кажется, ненавидели меня.

Неважно, какие продукты исключала, сколько и когда ела, – всё всегда заканчивалось слабостью и головокружением. На этом испытания стройностью на какое-то время прекращались, чтобы позже начаться вновь.

Да уж, теперь я явно похудею. Только вот зачем… Зачем мне это такой ценой… Прямо как моя соседка тетя Валя, которая постоянно причитала, что устала от работы и хочет на больничный, а потом слегла с раковой опухолью и через полгода страшных мучений покинула этот мир. Никогда не болтайте подобного. Слышите? Никогда. Бойтесь своих желаний, ведь некоторые из них исполняются не совсем так, как вам бы того хотелось.

Скрючиваюсь пополам. Давящая боль внизу живота напоминает мне о необходимости срочно опорожнить мочевой пузырь. Вглядываюсь в темноту. Железное корыто стоит на том же месте, где его оставил мой мучитель. Подтягиваю его к себе, ставлю ближе к батарее. Примеряюсь, с какой бы стороны присесть.

И как люди живут без удобств? Годами ходят в страшные вонючие сортиры на улице. Мне такое даже в страшном сне не снилось. Да я даже уличным туалетам на заправках всегда предпочитала тихий придорожный лесок. Там хотя бы природой пахнет, а не дерьмом.

Расстегиваю джинсы, спускаю трусы.

Хорошо, что я здесь одна. Было бы хуже делить это корыто с другими несчастными. Испражняться в присутствии друг друга – что может быть унизительнее? Хотя в тюрьме люди привыкают и к такому. Ужас. Фу… Никогда не знаешь, в каком положении ты окажешься завтра. Когда тебе придется посмотреть в лицо смертельной опасности, когда и у кого придется на коленях вымаливать пощаду.

Никогда не знаешь, как завтра повернется жизнь, будешь ли ты жив или мертв… Жизнь удивительна и непредсказуема. Только почему я раньше не дорожила ею? Почему не наслаждалась каждым прожитым днем? Почему всегда откладывала жизнь на потом?

Вот выйду замуж, тогда буду счастлива. Вот сделаю карьеру, тогда рожу ребенка. Что за бред? Сейчас бы все отдала за возможность вернуться в нормальную жизнь, за то, чтобы увидеть солнечные лучи, закат, звезды, улыбку любимого, лица родных. За то, чтобы родить ребенка и услышать его первое слово, увидеть первые неуверенные шаги…

Горячая струя громко звенит по металлическому корыту, заставляя меня стыдиться, что выходит так громко. Так противно. Стою на карачках, придерживаю левой рукой спущенные джинсы, правой сжимаю батарею, чтобы не упасть, и проклинаю этого жестокого мерзавца, который причиняет мне такие мучения. Который так изощренно меня унижает.

Закончив, умудряюсь изловчиться и натянуть на себя трусы. Тяну вверх кромку джинсов и вдруг слышу прерывистое хриплое дыхание в одном из темных углов. Резко выпрямляюсь и начинаю судорожно натягивать джинсы на задницу. Выходит не сразу. Руки не слушаются. Вглядываюсь в направление звука, едва дыша, пытаюсь справиться с молнией.

И вдруг понимаю, что это Он.

Он!

А потом слышу, ЧТО он делает, глядя на меня из темноты. Догадываюсь об этом по странным повторяющимся звукам. По тому, как они ускоряются, становясь интенсивнее и чаще. По тому, как он вдруг через несколько секунд со стоном облегченно выдыхает. Рыча и сопя, словно дикий зверь. Как замирает на несколько секунд, продолжая тяжело дышать, навалившись на стену. Как долго копошится потом, застегивая ширинку.

А потом подходит, берет корыто с мочой и направляется к выходу, оставляя меня дрожать от страха и брезгливости. Меня трясет, словно в лихорадке. Лица увидеть так и не удается. Но, кажется, я уже выучила звук его шагов. Узнаю его, наверное, из тысячи. Тяжелый, уверенный, громкий шаг, еще один, еще и еще.

Он наблюдал за мной все это время, тихонько притаившись и не дыша. Сидел в углу и не издавал ни единого звука. И ему нравилось то, что он видел. Он даже кончил, глядя на то, как я справляю нужду. Чертов больной придурок…

На меня накатывает новая волна стыда. Стою и смотрю на тонкую полоску света, льющуюся из приоткрытой двери. Думаю, как освободиться и убежать, но вдруг вновь слышу приближающиеся шаги. Нервы вытягиваются в тонкую, готовую в любой момент лопнуть струну.

Этот урод входит и быстро направляется ко мне. В одной руке у него то самое корыто, которое он с оглушительным звоном ставит на пол передо мной, заставляя вздрогнуть всем телом, в другой… Что это? Оно падает мне в ноги с глухим звуком. В тишине помещения слышится его злобная усмешка. Он разворачивается и идет обратно к двери. Когда в замочной скважине, наконец, поворачивается ключ, приседаю. Щупаю странный предмет. Это что-то грубое наощупь, твердое, но почти невесомое. Внезапно догадываюсь – примерно полбуханки почти черствого хлеба.

Сажусь на матрац, вытягиваю ноги, беру в руки хлеб. Отламываю кусочек, радуясь про себя, что внутри он мягкий. Кладу в рот и закрываю глаза. Медленно размачиваю во рту и затем только жую. Чудесный вкус, просто незабываемый!

Еще бы воды. Хотя бы пару глоточков, иначе мне придется скоро умереть от обезвоживания. Жую следующий кусок, потом еще один. Удовольствие от еды быстро сменяется адской болью в животе. Ложусь, чувствуя, как холодный пот градом катится со лба по лицу, и принимаюсь гладить живот по часовой стрелке. Не понимаю, что сильнее болит: он или моя рука. Наконец, почувствовав некоторое облегчение, встаю, чтобы размять кости. Все еще помню про насекомых.

Дышу.

Любое движение по-прежнему отдается дикой болью в каждой клеточке тела, особенно – в голове. Щупаю шишку на затылке – кажется, она немного уменьшилась, но все равно остается ощутимо большой. Пытаюсь сглотнуть слюну, которой во рту нет и не было. Ощущаю внезапно свалившуюся на меня усталость. Она буквально валит с ног, добивая головокружением.

Опускаюсь на колени, прислоняю голову к холодной стене. Прокручиваю мысленно перед глазами всю свою жизнь. И особенно последний год. Нужно вспомнить все, каждую мелочь. Просто необходимо. Всех, кого обидела, кому причинила боль. Может, удастся понять, кто мог сотворить со мной такое. Или просто нужно вспомнить, чтобы попросить прощения у Бога и покаяться.

Что мне еще остается здесь делать? Только молиться. Здесь же чертова прорва свободного времени! Пока не придут, чтобы задушить тебя. Или утопить как беспомощного котенка. Или…

Эй, мам, как ты там меня учила? Отче наш, иже еси на небесех…

Годом ранее

Не могла не заржать. Стыдно было признаться, но даже испугалась обделаться со смеху. У этой мадам точно моторчик где-то был спрятан. Милка спрыгнула со стола на диван, перешагнула через меня, чуть не запнулась, но устояла-таки на ногах. Встряхнула волосами, допела в импровизированный пульто-микрофон последние слова песни Майкла Джексона и поклонилась.

Бедный Майкл! Если бы он мог, обязательно бы крикнул ей «заткнись!». Прямо из телевизора. Но никто его криков бы не услышал: Милка драла горло так, что заглушала своим ревом даже музыку, доносящуюся из динамиков.

– Спасибо! Спасибо! – Поклонилась она и подхватила свой бокал. – Учись, Майкл. Вот так нужно выкладываться.

– Его трудно в этом упрекнуть, – рассмеялась я, – он выкладывался не меньше твоего, притом весь многочасовой концерт.

– Вот так всегда, – Мила села рядом, – пытаешься нарваться на комплимент, а получаешь укор.

– Это было феерично, не обижайся, – я вытерла слезы, выступившие от смеха, и чокнулась с подругой бокалами. – Чуть живот не надорвала.

Она отломила кусочек шоколада и положила в рот.

– Не все тебе блистать, электорат тоже хочет в шоу-бизнес. – Задумалась, переключая каналы, и вдруг повернулась ко мне. – Слушай, а где Дима?

– Какой еще Дима?

– Который Митя.

Я улыбнулась.

– Так и говори. А то я испугалась, про какого Диму ты спрашиваешь.

– Про него родимого. Я ведь настроилась на то, что он приедет, приготовит нам какие-нибудь вкусняшки, а теперь мне приходится пить чудесное домашнее итальянское вино, закусывая какой-то дешевой шоколадкой.

– Она не дешевая.

– Сути дела не меняет. Опять к бабе какой-нибудь поехал?

Мила крутанула головой так, что я мысленно поставила галочку: этому столику больше не наливать.

– Занят он.

– Да ла-а-адно! – Она толкнула меня ногой.

– Да. – Заверила я.

– Думала, он для тебя всегда свободен.

Я растерянно пожала плечами:

– Выходит, что нет. Подвез меня до дома и поехал встречать какого-то друга. Нет, не так. Он сказал «лучшего» друга.

– Никогда не слышала, чтобы у Мити был лучший друг.

– Тем не менее, это так.

Мила закинула ноги прямо на стол.

– А разве не ты – его лучший друг?

– Это его друг детства, они жили на одной площадке, квартиры были рядом, точнее напротив. Помнишь, где живет мама Мити? Вот там. Туда он и приезжает, дружок его.

– Это ничего не значащая информация. Ты мне давай строго по форме: возраст, вес, род занятий и размер.

– Размер чего?

Мила многозначительно повела бровями.

– Вот ужас. Прекрати!

– Просто если он не красавчик, то мы напрасно теряем время, обсуждая его.

Я смутилась.

– Митя ничего не говорил об этом.

– Ну, хотя бы чем занимается. Что ему в Питере-то не жилось?

– Митя сказал: хороший веселый парень, музыкой увлекается. Не знаю, музыкант, наверное.

– Пф, – сморщилась Мила, – раз и сказать нечего про него, значит, очередной бестолковый прожигатель жизни. Такое не для нас.

– А тебе-то, какое дело? Ты чего интересуешься? У тебя ж был твой врач.

Подруга отмахнулась и осушила бокал до дна.

– Все! Все! Никого мне не надо теперь. Никаких врачей, кроме доктора Хауса, – вздохнула она, потянувшись за бутылкой, – я на них согласна теперь только по телевизору смотреть. Достал меня этот горе-Боря. Встречались нормально. Раз в неделю. Ну, для этого дела, ты поняла? Для физиологии. Пришла к нему вчера, поговорили, чай попили, – стандартный набор, в общем. Можно, вроде как, и к делу переходить. Легли в постель, он отвернулся. Отвернулся! Веришь, нет?

– У тебя, Мила, сейчас бокал выпадет.

– Да у меня тогда чуть челюсть не выпала! Толкаю его в бок, тормошу, а он мне, знаешь что, отвечает?

– Что?

– Момент настал, а я устал! – Воскликнула подруга.

– Аха-ха! – Чуть не поперхнулась я.

– Будто спать к нему пришла! Поспать я и дома могу!

– И что он?

– Повернулся и говорит: «спину мне почеши»!

– Ха-ха-ха!

– «Да пошел ты, – говорю, – к чертовой матери, во обнаглел», спину я и сама могу себе почесать! Встала и ушла.

– Ну, ты молодец, – покатилась со смеху я, – молодец!

– А я сегодня Женьку видела. – Мила перестала улыбаться и серьезно посмотрела на меня.

– Правда?

– Да. Еду в такси, и вдруг что-то будто кольнуло в груди. Предчувствие какое-то будто. Подняла глаза – навстречу «Opel» его едет. Аж сердце рухнуло. Встали на светофоре почти друг напротив друга и стоим. Он за рулем, рядом жена его сидит. Волком смотрят друг на друга, ругаются. А поженились-то всего три месяца назад! Гуляет уже, наверное. Еще мне девочки сказали, что цветов он ей не дарит. Видать, по методу Марка женился – для обзаведения потомством.

– Он не видел тебя?

Ее глаза моментально налились слезами.

– Нет. – Мила всхлипнула, пытаясь не разреветься. – Теперь тоже будет сидеть, как дура, и мучиться, пока ее мужик гуляет с кем попало.

– Да.

– Бедная девочка! Чем она заслужила такое?

– А тебя он любил.

– Да знаю я! Нам было так хорошо вместе… но не жалею. Все сделала, как надо. Отпустила его раньше, чем наступил момент, когда не смогу без него обходиться.

– И была права, – решила поддержать ее я, – таких не изменишь. Все равно бы начал гулять от тебя.

– Это точно. Иногда в голову лезут мысли. А как бы все могло быть, не разорви я наши отношения? Но я эти мысли гоню. Пустое это все. Стоит нам встретиться где-то случайно, мы прилипаем друг к другу, проводим вместе двое суток и расстаемся снова. Будто вспоминаем былое: да, это было. Оно было сильнее нас. И все еще живо. Но будущего нет. Нет, и не будет.

– Мил, это неправильно. Зачем нужно так мучить себя?

– Это больно. Мне потом так трудно отходить после наших встреч. Думаю, не стоит больше наступать на эти грабли. Тем более, теперь он женат.

Я взяла ее за руку.

– Забудь про него. Тебе нужен надежный человек. И не для физиологии. Пора уже задуматься о том, чтобы построить что-то большее. Тогда все сразу наладится.

– Нет. – Она покачала головой, посмотрела так, будто заглянула в самую душу. – Это, скорее, тебе нужно. Ты же, Ева, никогда не любила. И не говори мне про Марка, я не дурочка. Тяга девочки к отцу – да. Может быть. Любовь? Нет, не смешите меня. Только вот даже отцы, бывает, предают и уходят из семьи. А ваш роман был для Марка последней попыткой по настоящему полюбить кого-то, но он все просрал. Потому что кишка тонка!

– Все нормально, Мил. Я пережила это, правда. Хорошо к нему отношусь, благодарна за работу…

– Ну, хоть на что-то сгодился жмот несчастный!

– Да не жмот он, нет.

– Рассказывай, ха! А то я не помню, как ты у него букет цветов на праздник выпрашивала. Сама намекала! А Марк даже на это способен небыл. С его возможностями сам бог велел заботиться о женщине, как следует, а он… тьфу!

– Ты все про материальное. – Я надула губы. Миле бесполезно доказывать свою точку зрения.

– Присмотрись-ка ты, моя дорогая, к Дмитрию. Вот, что я тебе скажу. Да присмотрись повнимательнее. Милый, заботливый. Карьера у него в гору идет. – Подруга хитро улыбнулась. – Хотя, вы там у себя на работе, наверняка, времени даром не теряете? Сознавайся! Секс по дружбе, а?

– Что ты! – Сердце застучало, как бешеное, жар мгновенно прилил к голове. – Нет, нет, нет! Мы с ним – друзья! Я изначально только так Митю и воспринимала.

Мила хмыкнула и задумчиво уставилась в потолок.

– Но почему?

– Не знаю…

– Веселый парень, общий язык быстро со всеми находит, мне, как твоей подруге, он нравится. Умоляю, не говори, что ты к нему равнодушна?

– Мила… – Я замолчала, подыскивая подходящие слова. – Ты меня только не своди с ума, хорошо?

Она подлила немного вина в наши бокалы.

– Упустишь парня. И не отпирайся мне, поняла? Друзья они. Дружбы между «Эм» и «Жо» не бывает. Так себе и запиши!

– Слушай, когда мы с Митей познакомились и начали общаться, у меня были непонятные взаимоотношения с Марком, я переживала, поэтому не смотрела на мужчин, как на потенциальных партнеров. Мы с Митей проводили много времени вместе, но я даже не допускала и мысли, чтобы… ну, ты понимаешь…

– Вот балда!

– Мы реально знаем друг одруг все. Это слишком много, чтобы задумываться о чем-то. Мы ж как брат и сестра.

Мила оглядела меня скептически:

– Ага. А ты не замечала, как жужжишь про него круглыми сутками? Это, вообще, нормально, нет? Ой, Митя такой, Митя сякой. Он сказал это, сказал то. Хи-хи, ха-ха-ха. – Она нахмурила брови. – Даже я знаю про Митю то, чего в принципе не должна знать о «просто друзьях». Как же он обожает черно-белые фото! А животных, а томатный сок, а пиво с креветками, а канал Дискавери! Ой, а волосы-то у него, волосы! Мягкие, как перышки! Высокие блондины не в моем вкусе, но он такой, такой!

Пока она меня изображала, мне показалось, что я не краснею, а просто уже горю заживо. Пылаю, как костер.

– Да на него девки вешаются, как ненормальные! – Воскликнула вдруг я.

Соглашусь, оправдание глупое и, скорее даже, выдающее меня с головой.

– И? – Усмехнулась подруга.

– И меня это пугает… Правда! К тому же он менял девушек, как перчатки, ни к кому не испытывал чувств. Да. Я же все знаю! Все-все. Он ничего никому не обещает, но женщины готовы прощать ему и это. Даже к одному свиданию в неделю, даже без обязательств!

– Обычные дешевки. Ты просто боишься, что он такой же, как Марк?

– Не знаю. – Я выдохнула, пытаясь привести чувства в порядок. – Когда мы появляемся вместе в клубе, его бабы на меня волком смотрят. Он представляет меня лучшим другом, они жмут мне руки, а по взглядам видно – хотят прирезать в темном переулке. Чувствуют, что занимаю особое место в его жизни. Я ведь ему… как сестра.

– Дорогая моя, – Мила встала, поправила штаны, откупорила новую бутылку, – такую девушку, как ты, невозможно воспринимать как сестру.

– Нет, у нас нет никакой симпатии. – Отмахнулась я. Когда мне хочется в чем-то убедить подругу и выглядеть при этом серьезной, в мире умирает один Станиславский, а еще двадцать его однофамильцев дружно ревут. – Сразу как-то повелось так, и все… Митя даже смотрит на меня равнодушно, ну, без мужской искорки в глазах. Тянется ко мне, да, звонит, с удовольствием проводит время. Но нужна я ему только как друг. Поржать, поидиотничать, поболтать.

– Черт, да он тебе такие слова говорит, я ведь слышала! – Не выдержала подруга. – Ты глухая, что ли? Поддерживает, заботится. Уверена, своим телкам он не выдает и малой доли подобного. А ты мне описываешь его, как голубого. Либо ты дура, либо я.

Она поставила бутылку на стол, взяла на руки Чип Чипстера, своего любимого кота, и принялась гладить блестящую черную шерстку.

– Есть еще Даша. – Произнесла я. – Моя подруга Даша. Они ведь встречались. Вот там, похоже, было все серьезно. Митя был от нее без ума. А она бросила его через два месяца. Помнишь?

Мила отпустила кота и хмуро глянула на меня.

– Припоминаю что-то.

– Он тогда долго приходил в себя. – Мои руки сами сложились на груди в замок. – Хандрил, перебирал баб в попытках забыться.

– По Дашке убиваться – себя не уважать. – Бросила Мила. – Ты уж прости, она – твоя подруга, но скажу, как есть. Эта дура вообще никого не ценит! И любит только себя. Держалась бы ты от нее подальше.

– А однажды, – будто не слыша ее, сказала я, – во время телефонного разговора у меня вырвалось «люблю». Типа «пока, люблю, целую», глупо, да? Просто я не боюсь этой фразы, говорю, как чувствую.

– А он?

– Митя сначала потерял дар речи, а потом ответил, что тоже любит. Мы же не чужие друг другу… Он мне дорог, зачем это скрывать? Люди приходят в замешательство от такого нашего общения, но, честно, у меня подругому не получается.

Диагноз поставлен, Мила похлопала меня по плечу:

– А говоришь «дружба-дружба»!

– Так и есть.

– Ты мне лучше ответь. – Она снова села рядом. – Он в тебе что, совсем женщину не видит? Это же обидно! Меня бы задело за живое. Дружат только те мужчины и женщины, которые не хотят друг друга. А тебя же, Ева, невозможно не хотеть. Все мужчины всегда тебя первой замечают, потом меня еще долго спрашивают о тебе, пытают. Будь я лесбиянкой…

– Какая из тебя лесбиянка?!

– Самая что ни на есть. – Она придвинулась ближе. – Развратная и похотливая.

Я отскочила и запустила в нее подушкой.

– Не пугай меня! А то буду закрываться ночью на ключ.

– Так что? – Подушка, перехваченная ее рукой, полетела на пол. – Ты не ответила. Ни разу, прям ни разу, у вас не проскальзывало «особое» в нужном понимании отношение друг к другу?

– Был один разговор. Был. Я тогда спросила, кто из нас красивее: я или Даша. Почему он дружит со мной, а влюбился в нее. Пьяная тогда была, полезла, как дура, с расспросами.

Хитрый прищур выдал чрезвычайный интерес Милы:

– А он что?!

– Молчал долго. Смотрел так виновато. Растерялся. Воспринял, говорит, сразу как друга. То ли свободна, то ли нет, а тут еще знакомство с Дашей… И понеслось у них.

– Ну и дела…

Ее лицо приняло задумчивый вид.

– Ага. – Кивнула я, подавая подруге вино.

– То есть, тебя все устраивает? – Поинтересовалась Мила.

– Вполне.

– Тогда замечательно, что у тебя есть такой друг. – Мы чокнулись бокалами. – Выпьем за друзей!

– За друзей! – Поддержала я.

– А к Мите я тогда сама присмотрюсь, – довольно промурлыкала подруга и сделала большой глоток.

– Э… – Первый раз в жизни внутри промелькнуло странное чувство. Возмущение на грани с паникой, которые непременно захотелось скрыть за делано-счастливой улыбкой. Вряд ли получилось правдоподобно, но я все же попробовала.

– Попалась! – Вскочила она. – Ты ревнуешь!

– Вовсе нет.

– Да! Ревнуешь! Ревнуешь!

– Нет! – Засмеялась я. – Прекрати!

– Да не нужен мне твой Митя! – Мила села обратно. – А выводы из нашего разговора сделай. Хорошо? Пока еще не поздно.

– Бред все это.

– Никакой и не бред. – Подруга достала из кармана зеркало, пристально всмотрелась, потом повернулась ко мне. – Ев…

– А?

– Замечаешь, у меня усы растут?

– Что? Где? – Смутилась я.

– Во, – она указала на совершенно чистое пространство под носом.

– Не-а, не вижу.

– А ты глаза-то протри. – Указала пальцем. – Гляди, совсем черные!

Я подсела к ней вплотную и уставилась на белоснежную ровную кожу.

– Ну, такие-то у всех есть. – Пожала плечами. – Тонкие, незаметные.

– Вот это незаметные?! – Не унималась Мила, снова и снова разглядывая себя в карманном зеркальце. – Заметнее только у Эркюля Пуаро!

– Что ты, Мил, они же прозрачные. – Пыталась протестовать я. – Их совсем не видно.

– Ты просто утешаешь меня! Или нагло обманываешь! Очень выгодно иметь усатую подругу!

– Да я же честно, мать. Выгорят летом, и совсем не видно будет.

– Сбрею их, прямо сейчас. – Выдохнула она, громко шмыгнув носом. Выпрямила спину, глядя на меня решительно и гордо.

– Дура?! – Воскликнула я, едва не поперхнувшись вином. – Даже не думай! Будут расти потом, как у мужика. Утром побреешь, в обед опять черно под губой.

– Лазерная эпиляция?

– Горе мне с тобой. Да незаметные они! От слова «совсем»!

– Точно? – Она надула губы.

– Говорю тебе.

– Тогда не буду.

Я облегченно выдохнула.

– И не надо.

– Спасибо, что отговорила.

– Обращайся.

Мила поставила бокал на столик и растянулась на диване:

– Я пьяна…

– Надо же. Пошли тогда спать.

– Нет, – рассмеялась она, – лучше расскажи мне про Шишкина Мартышкина! Хочу знать все в деталях.

– Блин, и эта туда же!